История природности

Стр 1 из 4Следующая ⇒

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Уральский федеральный университет

Имени первого Президента России Б.Н.Ельцина»

Институт социальных и политических наук

Факультет политологии и социологии

Кафедра теории и истории социологии

Реферат

Трансформация природности

Выполнил:

студентчетвертого курса

Носков М.Ю.

Преподаватель:

Кандидат социологических наук, доцент

Новгородцева А.Н.

Екатеринбург

2015 г.

Оглавление

1. История природности. 3

2. Критика экологизма. 16

3. Ангелический гуманизм. 29

Заключение. 34

Список литературы.. 35

1. История природности

Понятие природности будет центральным для нашей работы, поскольку оно ухватывает сущностные черты изменений происходящих с гуманизмом и экологическим мировоззрением. Нельзя будет обойти и вопрос трансформации природности, и ее путешествия из традиционного общества в общество постсовременное – осмыслив традиционную троичную схему в подобном ракурсе мы получим ее экологический, с одной стороны, а с другой стороны мифологический срез. Поставив в центр отношения человека и природы, мы можем посмотреть на модернизацию и постмодернизацию совершенно иными глазами. Подобный взгляд мы считаем важным не с точки зрения научной эвристики, а с точки зрения идеологической эвристики, если можно выразить подобным образом – правильно, благородно и прекрасно (целесообразно, морально и эстетично) придерживаться в XXI веке именно подобной концепции. Естественно, возможны и иные мнения – однако, для того, чтобы несогласные могли раскритиковать позицию, ее нужно сначала выразить.

Под природностью мы имеем в виду естественную распахнутость человека в природу, преображенную в коллективном бессознательном в мифологию и способность взаимодействовать с природой не на подчиненных, а на равных началах. Чтобы познать природность в контексте отношений человека и мира, необязательно обращаться к содержанию коллективного бессознательного, но обязательно обращаться к форме. Во-первых, нужно зафиксировать само наличие некой области существования, в которой происходит подлинное взаимодействие человека и природы – и, несомненно, повседневные практики ей не являются: «естественный мир» - конструкция, созданная философией модерна, и не имеющая отношения к настоящей человеческой сущности. Следовательно, в качестве изначальной аксиомы мы берем рассуждение о мире идей: именно в мире идей, субъективированно называемом коллективное бессознательное, и происходит выстраивание отношений, соединяющих человека и окружающее, или человека и природу.

Поскольку на понятие «мир идей» было наложено слишком много пластов, и в настоящее время нет единого понимания платоновской концепции, как, возможно, и не было никогда, следует пояснить наш взгляд на данное понятие – может быть, оно даже никогда столь своеобразным образом не произрастало из концепции Платона.

Мир идей мы полагаем именно миром идей, никак не связанным с потусторонним миром – Платон же, как известно, соединяет их в одну конструкцию. На наш взгляд, потустороннее и «идейное» - в корне отличающиеся области реальности, которые ни в коем случае не стоит смешивать. Мир идей безусловно является потусторонним в плане своей трансцендентности по отношению к обыденному порядку, и существованию в относительной автономии – независимости ни от человеческой истории, ни от мелочных событий, происходящих в человеческой повседневности, и тем более от разного рода сюжетов, происходящих в неподконтрольной человеку области (влияние «среды» на систему человеческого общежития более очевидно, чем на коллективное бессознательное – из чего, между прочим, следует различие между «средой» и природой). Однако, мир идей не обладает другим качеством потусторонности – он не обладает свойством оторванности. Мир идей не происходит в посмертном мире или до рождения, или в иных реальностях – он непосредственно связан с реальностью, которая проносится перед нашими глазами, и зачастую своими образами активно цепляется к ней. Будучи параллельны, он все же присутствует здесь и повсюду.

Теперь сделаем еще один шаг к пониманию основы нашего дальнейшего рассуждения. На самом деле, мир идей не является ни реальностью, ни сознанием – очевидно, он не состоит из вещей – но он не складывается, кроме того, и из образов, наличествующих в сознании каждого человека. Он представляет собой определенную операцию сознания над миром (потому и нельзя говорить о потусторонности мира идей) и над самим человеком, который ее производит. Изменение, проистекающее в окружающее, захватывает и самого автора эманации, оказывающегося в одном порядке с вещами, которым он предстоит. Мир идей – надсознательная и надреальная конструкция, превращающая человека и окружающее, с которым он взаимодействует в миф – или вернее сказать, охватывает обоих единым мифическим пространством. В мире идей природа = природа + свет; и человек = человек+свет.

Подобное отношение к природе и человеку было характерно для первобытных обществ: никогда природа не считалась «объективной» конструкцией, к которой относится «субъективный» разум человека и способность к деятельности и взаимодействию со «средой». Недаром мы употребляем множество иронических скобок – в данном моменте мы сталкиваемся с коренным противоречием искусственной парадигмы модерна и иной, естественной парадигмы – если ее можно обозначить подобным научным словом – вернее выражаться, пожалуй, используя слово «миросозерцание», более традиционное и живое. Итак, мир идей – мир вещей и человека, созерцающего оные, просветленных совершенством благодушного человеческого разума.

Начнем нашу историю природности с первобытности, из которой проистекает наиболее значимая часть нашего мышления, и в которой рождается исконное отношение человека и мира.

В первобытности человек многообразным образом реагировал на непонимаемое окружающее. При отсутствии научных средств познания, или благодаря отсутствию оных, человек познавал природу, основываясь на образном мышлении и своих мифического характера предположениях. Именно в момент появления первого мифа, и, следовательно, мифического пространства, человек стал человеком. Все чувства, испытываемые по отношению к окружающему, выражались не в самоценном творчестве или мимолетных высказываниях, а в формируемых элементах коллективного бессознательного – мифах. Страх вел к появлению мифов о грозных природных силах, способных, если будет воля богов, с легкостью разрушить человеческий дом, или людские города (пример на последний случай – Содом и Гоморра; библейский Бог вообще во многом является воплощением переживаний мифического страха). Восхищение вело к появлению светлых рассказов о прекрасных существах, обитающих повсюду и одухотворяющих любое место. Согласно верованиям греков, у каждого дерева есть своя хранительница – дриада, и у каждой реки есть заботящаяся о ее течении нимфа – и все они действительно прекрасны. Дриады и нимфы наделены чувством чистоты, красоты и гармонии и, несомненно, являются проявлением природности человека. Под природностью, надо заметить, мы в первую очередь имеем позитивные мифологические аспекты отношения к окружающему.

Тысячелетия человечество жило мифами и таинственными историями, выдвигаемыми навстречу окружающему. В человечестве закреплен естественный образный отклик на окружающее – все увиденное может быть непосредственно переведено в заранее подготовленную область мифа. Какие бы изменения не происходили в ходе последующего развития, данные основы человеческой природы являются неизменными – они принадлежат словно бы Вечному Человеку (как выражался Р. Тагор) и покоятся над историей, а не барахтаются в ее течении. Иными словами, со сменой эпох в нас остается неизменным одно – приоритет мифологического восприятия природы. Мы склонны к подобному восприятию – другой вопрос, насколько может подобная склонность подавляться – однако до предела уничтожение мира идей дойти не может – он нерушим.

Что же происходит впоследствии, в ходе модернизации человеческого общества? Если процесс становления научной картины мира и сциентистской парадигмы видения окружающего нельзя назвать уничтожением мира идей и природности человека, то каким же образом оный назвать? Нельзя не замечать изменившегося баланса сил в области человеческого разума, собравшегося в уникальном виде в современную эпоху – однако, на наш взгляд, в данном случае уместнее всего термин подавление. В целом, нам близка тематика отчуждения, получившая развитие в рамках Франкфуртской школы – однако, наша терминология несколько иная, и мы рассуждаем не про отчуждение человечности, а про подавление природности.

Что такое природность и как ее можно подавить? Для начала аналитически разложим ее на компоненты, дабы суть понятия была окончательно ясна и не вызывала никаких вопросов.

Природность складывается из трех аспектов, связанных, и в то же время необходимых быть различенными.

а) Мифологичность;

б) Гуманичность;

в) Диалогичность.

Пояснения к первому пункту мы подробно изложили выше, рассуждая про мир идей и мифическое пространство, поглощающее человека и окружающее в определенный исторический момент появления подлинного человека.

Под гуманистичностью мы имеем в виду не более и не менее, чем веру в человека. Есть различные способы понимания гуманизма, многие из которых противоположны друг другу и несовместимы – за ярлыком «гуманизм» скрываются самые разнообразные концепции видения человека, пытающиеся легитимизировать себя, посредством использования благозвучного слова (например, гуманизм Сартра и гуманизм Толстого абсолютно противоположны друг другу). Единственная область объединения разрозненных гуманистических выпадов – поляна веры в правильность человеческого существования и человеческие возможности. Гуманизм негативным образом – отсутствие отрицания человека; позитивным же образом он определяется через возвышении оного и доверие к самому статусу человека. Мы приводим негативное определение недаром, поскольку есть множество концепций, которые отрицают роль и значимость человека и в имплицитной форме желают данному существу смерти, отыскивая любые возможности для укора и подозрения по отношению к человечеству. К несчастью, одним из уделов подобных концепций – и, быть может, наиболее значащим уделом – стала экологическая идеология.

Следующим компонентом природности является диалогичность. В данном случае опять, имеется строгое разделение между приводимым нами понятием и противоположностью, негативно виднеющейся на том берегу. Диалогичность, означает, не-монологичность –основанный на взаимности подход человека к природе. Чтобы мыслить природу диалогически, нужно иметь к ней благородное отношение и не стремиться принизить ее и подчинить своей власти. Монологический человек не замечает природу и превращает ее в подчиненную среду, которой орудует с ловкостью и извлечением выгоды. Диалогичность предполагает в качестве своего фундамента само вступление человека в отношения между человеком и природой; проницание границ собственной замкнутости навстречу внешним областям, цветуще раскрываемым. Диалогичный человек вступает в некое взаимодействие подобное беседе вместе с природой: он выдвигает свои стремления навстречу к ней, и она отвечает взаимностью. Следовательно, в центре данного аспекта природности лежит взаимная любовь человека и природы.

Нельзя не задаться вопросом: может ли любовь человека и природы быть взаимной? Нельзя отказаться от положительного ответа, апеллируя к реалистичности, поскольку в данном рассуждении мы не ограничены покровами реальности: мифологические пространства в логике своего построения могут противоречить «реалистическому пониманию». Нет, природа не может отвечать человеческому обращению к ней – однако после своей невозможности ответ снова обретает возможность, пересекая область здравого смысла и переходя в мифологию.

Человек выдвигает навстречу природе, во-первых, многоцветные образы. Он облагораживает окружающие растения, горы, ручьи – давая им имена, населяя их нимфами и великанами, любуясь ими и восхищаясь. Он откликается песней на богатства окружающего: человек поющий является наиболее близким к исконному человеку. Человек поющий раскрывает в себе природность наиболее полным образом – если он обращен словами и образами к природе; естественно мы не имеем в виду выродившуюся современную песнь, которая потеряла свое сакральное значение. Во-вторых, человек взаимодействует с природой практически: он посещает ее, приходя в определенные места; он вбирает в себя картины, оказываясь в разных местах, путешествуя и перемещаясь. Человек в нулевой степени практического взаимодействия является присутствующим в природе – он не просто существует рядом с ней, и движется вдоль дорожной полосы, созерцая ее вдали – он непосредственно находится в ней и воспринимает богатства, рассредоточенные по областям земной плоскости. Иными словами, в подлинном виде человек является человеком-в-природе.

В-третьих, человек взаимодействует с природой собственно практически – и здесь он, как правило, больше получает, чем отдает. Единственное исключение, которое может быть поднято со дна нашей истории, из первобытного мира – создание священных рощ. В местах наиболее яркого выражения присутствия человека в природе и соединения взирающего и охватываемого взглядом окружающего, человек стремился расставить сакрализующие обозначения. Они не были чересчур броскими и подобными природным маякам, а вполне экологичными – вроде лент, привязываемых к березе, или деревянных столпов, которые со временем обретали лики богов. Создание священных рощ – один из немногих примеров не мифологического, а практического облагораживания окружающего в первобытную эпоху – в данном отношении наша эпоха качественно отличается. Однако, может быть, пост-современность уравновешивает активностью практических действий по охране природы и заботе о ней выраженный недостаток мифологического отношения к ней? Во всяком случае, иную практическую отдачу первобытного человека по отношению к ней сложно припомнить.

В чем же проявлялась отдача природы? Где начинается диалог, и где он заканчивается? Очевидно, диалог начинается с самого рождения человека. Появление человека на свет – не биологический акт, и не акт божественного творения; в первобытном сознании рождение человека есть результат действия природных сил –земли, воды, огня и воздуха. Поэтому и позднейший миф о творении человека несет на себе следы стихийного подхода: глина, из которой творит горшечник человека в одной из библейских книг – не что иное, как стихия земли; вдыхаемый же в нее дух является не абстракцией, а чувственно ощутимым материалом – воздухом и светом. Подобные характеристики творения, упущенные в ортодоксальных библейских текстах, тут же вспыхнули в гностических интерпретациях христианства, в которых неоднократно упоминается творение «воздухом, огнем и светом».

Рожденный человек и осознавший свое рождение, находит себе мифологических родителей – и ими являются небезызвестные Земли и Небо. С биологической точки зрения человек – сын матери и отца, с теологической (метафизической, рационализирующей исконные структуры отношений) – сыном единого Бога, равным другим, а с точки зрения мифологии он сын Земли и Неба. Естественно, он испытывает живую благодарность к своим родителям и не пренебрегает благодарностями на счет своего появления на свет, обережения своего существования и направления на грядущем пути. Благодарность за свое создание, заботу о себе со стороны объемлющих сил, в первую очередь земного рода, и помощь небесными знаками в определении своего будущего становятся справедливым ответом на активные действия природы. Изначально природа дружески встречает человека и дает ему возможности жизни и присутствия в многообразном окружающем – а затем человек пытается найти причины, благодаря которым он заслужил подобное великолепие и стремится всеми угодными способами уравновесить взаимоотношения. Человеческий ответ определяется, во-первых, пониманием несоразмерности коммуникативного дара лично мне, человеку, проросшему в восприятие красоты, пребывание и осознанность – во-вторых, стремлением выразить свою благодарность, и встретить природу ответным даром, ни чуть не худшим.

Однако существуют и другие линии диалога человека и природы, кроме магистральной. Во всех остальных случаях, началом коммуникации и автором вопросов или высказываний навстречу природы является человек, а уже за природой закреплена роль читателя и собеседника. Да, природа, кроме прочего, всегда является вечным читателем человека: она воспринимает случающееся с ним и имеет свои критерии чистоты, которые он мог бы почерпнуть, омыв свое лицо и сверившись с ними. Источником совести является природная чистота – а позднейшее моральное понимание совести является опять же рационализация. В общем, человек, задаваясь вопросами, может выискивать ответы на свои мучительные терзания у окружающего мира – и подобные диалоги зачастую становятся сюжетами величайших произведений – например, случай с князем Андреем в «Войне и мире», которому расцветающий дуб дает подсказку на тайные размышления.

Итак, мы рассмотрели три компонента природности. Не раз мы употребляли слово «рационализация» при обращении к противоположной позиции и не раз негативно-тонко касались последующих исторических перспектив, преобразивших отношения человека и природы. Действительно модернизация коренным образом изменила само понимание мифологического пространства сочетания человека и природы, внеся в него страшные искажения. Под модернизацией мы имеем в виду не только процессы, происходившие начиная с Нового времени, но и процессы традиционного общества, некоторые из которых вступили в противоречие с первобытными истинами – поэтому схема традиционное – индустриальное – постиндустриальное – в данном случае неприменима.

Парадигма современного мира иными словами называется научной картиной мира, поскольку именно наука вывела себя в идейное преобладание, соперничая и подчиняя все другие области. Научная картина мира стала первым широкомасштабным проектом критики первобытной правды и природности человека – она представила абсурдную противоположность естественному порядку. У нее действительно удалось создать свое произведение, свою концепцию миросозерцания, начиная от фундаментальностей и вплоть до крохотных частностей и инструментально она приносит свои результаты. Однако, вглядываясь в подобный искусственно выстроенный мир с позиции XXI века, и окидывая пройденный человеческим разумом путь – далеко в сторону от своих истоков – туда, где человек является Богом – нельзя не считать оный антиутопией. Научная картина является антиутопией, остерегаясь которой следует мыслить о будущем человечества и противопоставляя которой осуществлять новый виток развития человеческого осознания, возвращаясь со всеми силами обретенной разумности к мифологическим просторам.

Подробно останавливаться на вопросах модернизации мы не станем, поскольку у нее слишком много аспектов – мы предполагаем, что читателю знакомы различные стороны развития современного человечества. В подобном случае, очевидным для читателя является и противоположность модерна и первобытного общества. Модерн, образно говоря, стремиться замкнуть сферу реалистического миросозерцания. Он уничтожает все явления, выходящие за рамки абстрактных научных критериев и правил производства научного знания. Все знания иного типа, несовместимые с научностью становятся еретичными, недостаточными и заклейменными отрицательным словом «ненаучные». «Ненаучное» фиксирует превосходство науки и превращает все остальные области человеческого мышления в легко опровержимые суеверия. Несомненно, наука в данном отношении имеет свою власть и действительно славится точкой опоры, с которой способна перевернуть мифологическую планету – она способна раскритиковать любой миф и редуцировать оный к психологии первобытного человека или условиям совместного существования в определенную эпоху, или к социальному слою, принадлежность к которому имел несчастье испытывать человек. Наука стала королевой человеческого сознания благодаря своей репрессивной гвардии – аппарату редукции, и поныне продолжает утверждать свой вес за счет оного. Аппарат редукции существенным образом перемолол осознание человеком причастности к мифологическим просторам – однако на сами мифологические структуры не оказал никакого влияния.

Итак, чтобы не потеряться в аспектах модернизации, рассмотрим ее проявления через те же упомянутые три характеристики природности.

1) Гуманистичность. Данный аспект и вообще вопросы гуманизма и улучшения гуманизма мы будем обсуждать ниже, в параграфе, посвященном критике экологизма.

2) Мифологичность. Модернизация в отношении мышления проявляется в первую очередь в изменении структуры видов мышления: геометрические схемы выходят на первый план, существенно затмевая образные сочетания. Двадцатый век, апогей модерна – становится поистине веком торжества геометрии. Здания приобретают строгие минимально выразительные формы, исключившие все образные излишки; в экономике царит полнейшая рационализация, навязываемая государственными дланями; в политике господствует четкое шмидтовское разделение на мы и они; всюду – прямые линии, ясные до примитивности формы: квадраты, треугольники и пятиугольники (между прочим, саму звезду можно расценивать как символ геометричности). Первобытного человека подобная среда бы привела в ужас – и действительно привела в миг осознания пережитой антиутопии (!). В царстве модерна, рассматриваемом комплексно, нет никакого места для мифологии – обратившись к приведенным примерам, можно заметить, что рационализация вытесняет ее отовсюду. Происходит процесс мнимого «расколдовывания мира», как обозначил оный М. Вебер – а, на самом деле, тотального подавления природности. Повсюду мифологические силы оказались подавленными – и естественные непосредственные основы мифологичности – то есть, собственно природность, оказались невыраженными в миф. Поэтому скопилось бесчисленное множество сил, готовых выплеснуться и не находящих необходимых русел, по причине их принудительного отсутствия. Силы, полученные при подавлении природности, при применении к ней аппарата редукции, при конституировании ее в качестве человеческого ресурса – были брошены на экономику, в политику и в невозможную борьбу мифологии самой с собой – или человека реалистического против человека мифологического, каким он не должен являться, а в действительности является в своей сущности.

Опять же, в подобном отношении необходимо применить понятие захвата, исходящее из цельности видения человеческого и окружающего: человек, начиная видеть окружающее рационализированным, переходит к рациональному самоубийству самого себя, оказываясь вместе с окружающем в пространстве одного идейного проекта. Проект модерна захватывает и окружающее и самого человека в свое пространство абстрактной анти-мифологии и промышленного цинизма; окружающее становится средством для производства – но и сам человек становится средством для производства. Мир становится единой машиной, призрачно-уничтожившей мифологически понимаемых существ и не предложившей никаких позитивных характеристик. Иными словами, в рамках современного общества и человек и окружающее становятся средствами – но чего они становятся средствами, никому непонятно. Потому что машина производства, использующая их в качестве своих ресурсов, ничего не производит. Она поддерживает существование человеческого общежития, которое является в полной мере несуществующим. Машина становится новым субъектом – технологическим существом, которое действует не чтобы производить, а чтобы поддерживать свое монолитное всеобъемлющее существование, сотворяя из всех своих составляющих живущее ради самого себя единство. Весь мир вкупе с человеческим восприятием становится жертвой техногенному Богу.

3) Диалогичность человека и природы. В то же время, человек не подозревает о своей захваченности анти-мифологическим циническим пространством, и полагает себя действующим и активным существом. Человек современности мыслит себя в качестве венца природы – и больше того, царя природы, вольного распоряжаться ей. Он полагает себя царем, не замечая власти машины и видит себя высшей ступенью космической иерархии. После мнимого уничтожения мифологического пространства, человек, по странному движению ума, присваивает себе статус божественного существа, поскольку все остальные боги уничтожены. Естественно, данный вывод имеет свою историю, и зиждется на теологической ошибке традиционного общества, присвоившего власть высшему разумному существу, отчуждаясь от живой многоцветной и собеседующей природы.

Атеизация теизма завершила шаг, предложенный последним – перемещение в сторону от исконности и движение от образов к абстракциям. Всю власть, собранную от разумных многообразных существ, населяющих природу, теисты передали единому безобразному существу, возвышающемуся над всеми прочими, и делегировали все силы окружающего одинокой абстракции. Абстракция под названием Бог стала началом поля развертывающегося цинизма, поглощающего человека и природу, и превращающего их и их взаимоотношения в анти-мифологическое обезличенное поле. Атеизм взял все из теизма, перенеся в свой мир, кроме одного последнего мифологического штришка, долго сохранявшегося в сумрачной реалистической картине – верховной личности. Устранив верховную личность, атеизм оставил чистое серое пространство обезличенности и обезображенности, в котором провозгласил необходимость жизни. Божественная личность растворилась в случившемся мире идей – идеологии, которая вполне справедливо называется Марксом псевдо-мышлением; идеология пришла на смену миру идей, вернее, оттеснила оный на второй план, жестоко подавляя; а человек стал верховным обитателем мира идеологии. Верховный обитатель стал мыслить себя населением абстрактной конструкции – общества, и научной картины мира – и поэтому перестал считаться с природой. Природа утратила для него и власть, и красоту, и благородство, и статус субъектности: отныне она не является дарителем, не является рассказчиком и не является читателем. Все ипостаси природы уничтожены аппаратом редукции.

Современным отношением к обществу является монологизм: представление о взаимоотношениях природы и человек, как о взаимодействии человека с самим собой, на фоне использования природы. То есть «общество» является способом уничтожения исконного понимания и расправой над композицией «человек и природа» ради самостоятельного, суверенного и шизофренического человека, запирающегося в разговоре с самим собой. Социология стала важной опорой для устанавливающегося тотального аппарата редукции и активно участвовала в производстве «мегамашины» - рационализированного цинического порядка, исключившего природу из области своего рассмотрения, и воздвигшего непробиваемые условные стены между человеком и природой.

Таким образом, процесс модернизации во всех отношениях стремился к критике мифологических просторов и в качестве своего результата явил просторы антиутопии – нигилистически отрицающей образное многообразие, геометрически истребляющей естественные формы, и захватывающей в бесчеловечный порядок ничего не подозревающего человека, мнящего себя хозяином положения. Природность человека всеми силами подавлялась и была использована в качестве ресурса для построения безликого абстрактного порядка. Воздвиглось царство средств и царство уничтоженных исконных целей, подменяя многообразие существования трудом ради существования тотальной машины, поглощающей человека и окружающее. В рамках научной картины мира было сформулировано различение субъекта и объекта, резко противопоставившее человека и окружающее, и формализовавшие способы отношения к последнему, уничтожая диалогичность и непосредственность. «Субъективность» стала критикой возможностей высветления экзистенции человека (как выразился бы К. Ясперс) и развертывания творческого потенциала; «объективность» стала критикой окружающего мира, который лишался своих мифологических свойств и образных истоков, и питающие линии стихий которого оказались перерубленными. Модерн является сугубо негативным образованием и тотальной нигилистической критикой первобытного порядка, и ее целенаправленным искажением и максимальным изуродованием.

Однако, есть некие пределы, до которых может дойти критика – и можно возблагодарить судьбу, что к нашему времени они оказались найденными. Изуродование дошло до своей максимальной точки и явилось в осознанность – после чего модерн достиг своей точки насыщения. С определенного момента модерные импульсы пошли на убыль – и сами были отвергнуты и раскритикованы, усилиями, в первую очередь, теоретических деятелей постмодерна. Был выдвинут тезис о «мышлении после Аушвица» (понятие Лиотара), который радикально переосмысляет события произошедшие после начавшейся в XVII веке модернизации. «Мыслить после Аушвица» - значит не принимать порядок, который может с легкостью производить зло в промышленных масштабах и не замечать разницу между человечным и бесчеловечным. Подступило осознании о пагубности идеологического мира и негативности оного во многих аспектах. Идеологический мир модерна, повторим еще раз, был осознан постмодернистами как свершившаяся антиутопия – уход с линии трепетной жизни в сторону, в темные бездны. Соответственно (уже оставляя постмодернистские странные построения), необходимо выпрямить линию жизни человечества – и узрев бездну противоположного, выстроенного на «разумных» началах цинического порядка вернуться к исконному гармоническому строю.

Речь, конечно, не о возвращении к первобытной племенной структуре и вопросах анархизма, опрокидывающего со своих высот фантазии государственность ради перманентного пира на развалинах. Мы рассуждаем, как уже не раз утверждалось, о способах мышления о человеке и окружающем – поэтому постмодерное возвращение к первобытности должно быть освобождением человеческой природности и пробиением мифологического ключа. Мифологические просторы должны заново открыться, чтобы человек почувствовал себя в своем доме и в восстановленной взаимосвязи с окружающим. Происходит ли подобное на самом деле?

Задавшись подобным вопросом, и заранее ответив на него утвердительно, мы должны снова обратиться к анализу природности – на сей раз в «контемпоральную» нам постмодерную эпоху.

Во-первых, нет сомнения, что главное события, повлекшее за собой лавину высвобождения природности, уже произошло: модерн оказался пережитым во всем своем гротеске, раскритикованным и оставленным позади. Модерн тал самоугасающим пониманием, постепенно, и набирая ускорение, теряющим свои силы и отступающим вглубь истории – позволяя ей вернуться в свое изначальное русло, переставая навязчиво выходить из берегов и выбираться в гибель.

Во-вторых, вопросы, связанные со взаимоотношениями человека и природы были кардинально переосмыслены: человек больше не полагается хозяином природы, имеющим право использовать ее по своему желанию для своей выдуманной целесообразности. В пост-современности исчезает представление о человеке-властителе и человеке-титане, венчающем порядок мира своей тяжелой земляной силой. Антропоцентризм яростно критикуется: из преобладающей позиции он мгновенно становится маргинальным мнением, с которым несогласно большинство и способом самовыражения нонконформистов. Нонконформисты и циники становятся случайными выразителями подобного взгляда и необходимости власти человека и насилия над окружающем, в т.ч. над животными, поставляющими человеку еду; они выворачивают экологические аргументы наизнанку, вновь возвращая их на античеловеческую геометрическую ось – лишь по причине необходимости формального несоответствия доминирующим взглядом, выхватывая форму, неосознанным образом наполненную содержанием.

Экологическое мировоззрение выходит на первый план, и человек в постсовременности представляется уже скорее одним из существ, населяющих планету, наравне с другими существами, жуками и тиграми. Плюсы и минусы экологического мировоззрения мы обсудим в следующим параграфе, всецело посвященным оному.

В-третьих, критике подвергается научная картина мира – и здесь мы снова обнаруживаем явную заслугу постмодернистов. Одним из главных тезисов постмодернистов стала многомерность мышления окружающего мира и наличие множества способов восприятия видимых и невидимых вещей. Наука не является единственной и верховной точкой зрения на реальность – несомненно, она наиболее системна, слаженна и обобщенна – однако, сие не дает ей право располагать идеями по своему усмотрению. Идеи могут высказываться в рамках других логик, отрицаемых классической научностью – а важнее всего, в рамках творческого восприятия мира. Была тщательно разобрана сама программа «научного познанного мира», признанная невоплотимой: с философской точки зрения был пересмотрен вопрос сущностей, усматриваемых за вещами, и теоретические концепции концептуализировались как аналитические сетки, накладывающиеся на реальность, и выхватывающие малую ее часть. Наука не охватывает свой предмет целиком и никогда не может приблизиться к целостному познанию – она делает неловкие попытки, а не величественные жесты; она робко классифицирует, а не воинственно поглощает. Всегда остаются области, к которым она, благодаря ограниченности своего инструментария, чутко замеченного пост-современностью, не имеет никакого доступа – поэтому приходится действовать творчески в их отношении, или осознавать интуитивно, даже не переводя в языковые конструкции. Пост-современность осознала научность в широком контексте дотеоретических и альтернативных теоретическим построений и инсайтов. Стала возвращаться многомерность первобытного, ничем не ограниченного взгляда на человека и окружающее.

В-четвертых, в пост-современный мир, в немалой степени благодаря явлению, обсужденному в предыдущем пункте, начала возвращаться мифология. Она долго таилась и угнеталась, вначале под личиной теизма, затем под безликостью атеизма – и, в конце концов, вновь, словно бы ничего не произошло, повсеместно расцвела, насытив поляны существования своим подлинным ароматом.

Если быть точным, мифология начала свое восхождение после периода притеснения не в постмодерне, а в анти-модерне. Ее начали реанимировать т.н. традиционалисты (Генон, Эвола, Элиаде), основывающиеся на антропологическом подходе и исследовании первобытных обществ и обнаружившие существенную разницу между современным обществом и первобытным, оставленным позади. Анти-модернисты совершили необычное, экстравагантное для того времени наблюдение: оказывается есть черты, унаследованные нами от первобытности и ни в коей мере не исчезающие с течением времени. Существуют структуры коллективного бессознательного существующие в трансисторическом режиме, и переливающиеся в осознание в любую эпоху в любом возможном человеке. Есть черты, которыми первобытная цивилизация превосходит современную: отсутствие подавления в отношении собственной природности, или, если использовать терминологию анти-модернистов, Мифоса. Традиционалистов привлекает Мифос во всей своей чистоте и возможности существования по ту сторону Логоса

12 3 4 Следующая ⇒