Часть вторая 11 страница

— Послушай, сынок, мне вот что пришло в голову. Не переправить ли этих двух типов в лачугу, из которой мы выбрались?

— Что ж, я не против. Даже наоборот.

— Тогда за дело. Надо покрепче завязать им рты, а то вдруг они скоро очнутся. Только поосторожней. Мы сейчас их переправим через окно…

— Через окно?! Да они же кости себе переломают.

— Не все ли равно?! К тому же спуститься вниз гораздо проще, чем взобраться наверх.

Высказав эту здравую мысль, старый моряк ловко просунул не пришедших в себя таможенников через узкое пространство между решеткой и стеной, подтолкнул их и, взяв узел с вещами, сказал Фрике:

— Тебе, конечно, виднее. Но, по-моему, нам следует избегать городов и взять курс на лес.

— Ты можешь идти, Виктор? — спросил Фрике у паренька.

— Да, Флике. Я холосо ходить с тобой.

— Ну что ж, тогда в путь.

Вдруг Фрике весело рассмеялся.

— Ты смеешься, сынок? С чего бы это, позволь узнать.

— Знаешь, я вспомнил одну пьеску, которую видел в балагане на Елисейских полях. Это любимый театр моего детства. Полишинелю, оказавшемуся в тюрьме, удается отдубасить охранявших его жандармов, избить до полусмерти комиссара полиции и выбраться на свободу, оставив в камере вместо себя своих тюремщиков.

Виктор понятия не имел ни о балаганах, ни о любимом герое французской детворы Полишинели, но, видя, как его друзья весело хохочут, тоже от души рассмеялся.

Часа через три, оказавшись в густом лесу, где уже можно было не опасаться погони, друзья прилегли на землю под большим деревом в ожидании рассвета. Вскоре голод дал о себе знать.

Фрике, хорошо изучивший в свое время этот район Океании, понимал, что рассчитывать на охоту им не приходится, ибо по совершенно необъяснимым причинам на этом большом гористом острове, покрытом великолепными лесами, в большей своей части необитаемом, можно встретить всего лишь несколько видов млекопитающих, одни из них — яванские макаки (macacus cynomolgus), которых можно увидеть только на Малайских островах; изредка попадаются дикие тигровые кошки (felis pardinoides), многие считают, что водятся они только на Тиморе; встречаются здесь также представители одного из видов циветты, которую называют еще генеттой (paradoxurus fascidatus)[179], тиморский олень (cervus timoriensis), восточный кускус (cuscus orientalis) и дикая свинья (cus timoriensis). К тому же водятся они в местах, почти недоступных человеку.

К счастью, в ту минуту, когда первые лучи солнца осветили верхушки деревьев, беглецы увидели двух туземцев, которые, вероятно, несли в город всякую провизию. Обитатели Тимора — известные воры. Постоянно воюя между собой, они безжалостны к своим врагам, но с большим уважением относятся к европейцам, которые могут себя чувствовать на острове почти в полной безопасности.

Оба туземца были типичными представителями папуасов — курчавые кустистые волосы, темная кожа и длинный нос сердцевидной формы, что является отличительной чертой этого племени. Полуголые, с набедренными повязками из куска материи, доходившими им до колен, они с грустным видом не спеша шли по тропинке. Каждый из них держал в руках свой знаменитый национальный зонтик, без которого ни один уважающий себя островитянин не стал бы пускаться в путь. Этот зонт — большой пальмовый лист, все перистые листочки которого тщательно сшиты и не могут разойтись, а при желании легко складываются. Когда же начинаются столь частые в этих местах ливни, путники тотчас раскрывают свои зонты и прикрывают ими плечи.

Ленивые от природы, они не слишком торопились. Покинуть деревню заставило их лишь полное отсутствие спиртного. У одного за спиной был украшенный перьями и ракушками туго набитый мешок. Другой же сгибался под тяжестью корзины дикого меда.

Туземцы искренне обрадовались встрече с нашими беглецами, нарушившей монотонность их путешествия, да и потом, кто знает, они могли продать или же обменять прямо на дороге свои товары. Приветливо улыбаясь, туземцы приблизились, один из них предложил европейцам аппетитные, хорошо подрумяненные лепешки, другой — мед, выложив свое угощение на широкие листья вместо тарелок. Великодушие туземцев растрогало наших друзей.

Папуасы, видя, что их угощение пришлось европейцам по вкусу, весело рассмеялись и произнесли несколько непонятных фраз на своем гортанном языке. К счастью, они могли кое-как объясниться по-малайски, и Виктору снова пришлось выступить в роли переводчика. Пьер и Фрике узнали, что их новые знакомые жили в горах, в маленькой деревушке, что добраться до нее европейцы смогут, когда солнце будет в зените, часов приблизительно через шесть, что жители деревни будут рады чужеземцам, если они пожелают туда отправиться.

— Вы очень добры, мои милые островитяне, — не переставал повторять Фрике. — Какая жалость, что у нас нет ни гроша и нам нечем вас отблагодарить. Будь у меня хоть какие-нибудь бусы, которые так любят жители этих мест, но, увы… А знаешь, — обратился он к Пьеру, — лепешки эти очень вкусны, можно подумать, что они из настоящей пшеничной муки. Хотелось бы знать, из чего они их делают.

— Да, ты прав, неплохо было бы всем морякам иметь всегда про запас такие лепешки.

При этих словах боцман машинально развязал узел, служивший ему ночью подушкой. И, к его великому удивлению, оттуда на траву со звоном высыпалось несколько серебряных и медных монет. Глаза у островитян загорелись. Они хорошо знали цену этим металлическим кружочкам, знали, что смогут обменять их на огненную воду, а она даст им несколько часов радости.

Фрике перехватил этот взгляд и от души рассмеялся.

— Эти деньги, вероятнее всего, заработаны нечестным путем, но вам до таких тонкостей нет дела, не настолько вы щепетильны. Можете положить их себе в карманы, если у вас, разумеется, есть таковые. Знаешь, Пьер, я очень рад, что мы так распорядились нашим трофеем. Пусть на сей раз не оправдается пословица: «Чужое добро впрок не идет». Пусть оно пойдет впрок нашим славным островитянам.

Оба чернокожих в полном восторге схватили монеты и, полагая, вероятно, что они в этот день достаточно потрудились, решили, что в городе побывать они всегда успеют, а сейчас не станут расставаться со своими новыми друзьями и вместе с ними вернутся к себе в деревню, а имеющиеся у них припасы они вместе съедят по дороге.

Европейцев подобный план вполне устраивал, он обеспечивал им несколько дней передышки. Плотно позавтракав и хорошо отдохнув, наши друзья вместе с туземцами снова пустились в путь. Шли они по еле заметной тропинке, и та, петляя, привела их к подножию высокой горы, взобраться на которую было нелегко, но зато потом… Какие великолепные виды открылись их глазам, как чист и прозрачен был горный воздух! Позади остался густой удушливый туман, сквозь который лишь к полудню пробиваются лучи солнца. Освободившись теперь от этого болезнетворного тумана, путешественники легко шагали, любуясь высокогорным плато, где росли прекрасные кофейные деревья, свидетельствовавшие о необъяснимой беспечности колонистов.

Следует заметить, что португальцам, населявшим восточную часть острова, хотя редко кто из них не страдает болотной лихорадкой, не пришло даже в голову построить себе дома на возвышенности. Они настолько ленивы, что не занимаются возделыванием обширных земель, расположенных на высоте трехсот метров, где кофейные деревья растут, не требуя никакого ухода. И более того, они сами лишают себя одной из ценнейших сельскохозяйственных культур, вид которой вызывает в этих местах удивление у путешественников. Мы говорим о пшенице, прекрасно растущей на высоте тысячи двухсот метров над уровнем моря.

Видимо, климат Тимора обладает какими-то особенностями, если пшеница, характерная обычно для районов с умеренным климатом, может расти в тропиках на столь значительной высоте. Этот остров, наверное, — единственный в Океании, где можно увидеть такое. И что удивительнее всего, зерно прекрасного качества, и хлеб из здешней пшеницы не уступает хлебу, испеченному в Европе, хотя муку здесь изготовляют самым примитивным образом.

Португальцы считают ниже своего достоинства самим сеять пшеницу.

Из-за своей немыслимой лени колонисты, вместо того чтобы как-то поддержать земледельцев, помочь им расчистить новые участки и проложить дороги, предпочитают привозить пшеницу из Европы, хотя буквально в двух шагах от их дома прекрасные плодородные земли и много свободных рук.

Эта необъяснимая бесхозяйственность и является причиной бедности Тимора в сравнении с другими землями в тропиках. Прояви поселенцы хоть немного усердия и доброй воли, что, видимо, несовместимо с темпераментом легендарных потомков бывших хозяев Малайских островов, они превратили бы эту жалкую колонию в богатейшую житницу.

Так рассуждал Фрике, глядя на небольшое поле пшеницы, тонкие и крепкие стебли которой сгибались под тяжестью золотистых колосьев.

— Ну и лодыри, — говорил он, — вместо того чтобы грабить торговые суда, заниматься вымогательством, закрывать глаза на гнусности морских разбойников и сажать под замок честных и безобидных путешественников, им следовало бы выкорчевать леса и засеять их пшеницей, которая не требует здесь никакого ухода, и доказательства тому налицо. Достаточно просто бросить зерно в эту плодородную, не нуждающуюся в удобрении почву.

Когда я думаю о наших крестьянах, работающих не покладая рук, и смотрю на эти благословенные земли, которые щедро согревает солнце и поливают дожди, я не могу не почувствовать презрения к тем, кто не ценит эти богатства и не использует их на благо людям.

— Бездельники! — проворчал Пьер Легаль, и слово это, как бы подводившее итог длинной тираде парижанина, прозвучало весьма выразительно. — Знаешь, что я скажу мы можем, конечно, любоваться природой и на чем свет стоит костить здешних лентяев, но хотелось бы знать, не застрянем ли мы надолго в этой стране. Ума не приложу, как отсюда выбраться и вернуться на Суматру. Ведь время не ждет.

— Терпение, друг мой, терпение. Подождем недельку, пока внизу еще помнят о том, что случилось прошлой ночью. Потом вернемся, посмотрим, что происходит в городе, и тогда… У меня есть уже план, великолепный план, ты сам убедишься.

На следующий день наши путешественники вместе со своими новыми друзьями не спеша добрались до примостившейся на склоне горы красивой деревушки, откуда открывался удивительный вид на море. В деревне виднелось около десяти домов очень оригинальной постройки, ничем не напоминавших крепости-деревни на других островах. Стены были сделаны из досок, крыши, покрытые соломой, имели форму конуса. В домах не было окон, лишь маленькие двери не больше метра в высоту. Строения, окруженные небольшими садами, где росли фруктовые деревья, располагались далеко друг от друга.

Каждый из хозяев постарался сделать «помали», т. е. священным, неприкосновенным свое жалкое имущество («помали» на Тиморе все равно что «табу» для народов Полинезии). А поскольку туземцы питают склонность к воровству, они очень часто прибегают к своему «помали», и, как ни странно, оно не теряет своего значения. Несколько заплетенных в косичку листочков пальмы, шкурка зверя, обломки кувшина, кость, прикрепленная к забору, превращаются в пугало, при виде которого воры тотчас же удаляются. И хотя запрет этот имеет чисто символическое значение, он всегда производит впечатление, и куда более действенное, чем страх перед протоколами сельских полицейских.

В этой очаровательной деревушке, расположенной на склоне горы среди величественной тропической природы, нашим друзьям, с которыми так жестоко обошлись представители цивилизованного мира, бедные дикари оказали радушное гостеприимство. Отсюда открывался чудесный вид на море, а потому Пьер и Фрике могли внимательно следить за тем, что происходит на рейде.

На восьмой день утром какой-то корабль на всех парусах вошел в гавань. Невозможно было разглядеть, под каким флагом он шел, но безошибочный глаз Пьера узнал его.

— Голландская шхуна, черт побери. Капитан избавился от груза и теперь зашел в порт пополнить свои запасы.

— Прекрасно! — воскликнул Фрике. — Мы не станем здесь долго задерживаться, завтра же попрощаемся с нашими хозяевами и вернемся на берег, приняв, естественно, все необходимые меры предосторожности.

— Вот как, это что-то новое.

— Да, мой друг! Завтра вечером мы отправляемся на Суматру.

ГЛАВА 17

Фрике и не думал хвастаться. — Удавшийся маскарад. — Что думала мамаша Бигорно о приготовлении яичницы. — В открытом море. — Заснувший вахтенный. — Два «португальских таможенника» берут корабль на абордаж. — У парижанина действительно железная хватка. — На этот раз Фрике не шутит. — Положение осложняется. — Страшный удар саблей. — Отплытие на Суматру. — Простой переход в двадцать пять градусов. — Вор у вора дубинку украл. — Страшное известие.

Хотя у Фрике, чистокровного парижанина, не было среди предков ни одного гасконца, его смелое утверждение можно было принять за истинно гасконское хвастовство. Слова «завтра вечером мы отправляемся на Суматру» озадачили Пьера Легаля. Боцман долго не мог уснуть, стараясь разгадать, что скрывается за этой фразой.

«Завтра отправляемся на Суматру… Причем не через неделю или месяц, а именно завтра, — размышлял он, — не в Китай или еще куда-нибудь, а на Суматру. Так сказал Фрике, а значит, так и будет. Но сейчас мы находимся на высоте тысячи метров над уровнем моря в жалкой хижине туземцев, у нас всего-навсего несколько голландских монет, чуть больше двенадцати франков, да еще два мундира таможенников… К тому же отношения с местными властями прескверные, — стоит только появиться в городе, и нас тут же схватит первый патруль. Да уж, этому парню сам черт не брат. Можно не сомневаться, он сыграет с этими бездельниками одну из своих шуточек. Одним словом, поживем — увидим. Нечего мне голову ломать, а то и свихнуться недолго. Пора спать».

Моряки, привыкшие к несению вахты в разное время суток и ко всевозможным корабельным шумам, засыпают как правило, мгновенно. Пьер Легаль закрыл глаза, решив не мучить себя, и вскоре громко захрапел. Ему снились дирижабли, подводные корабли, дрессированные киты, на спинах которых трое друзей плыли в паланкинах… Разбудил его голос Фрике.

— Быстрей! Свистать всех наверх, — кричал тот во весь голос. — Поторапливайся! Уже рассвело.

Молодой человек широко распахнул дверь, и веселые солнечные лучи ворвались в их жалкое убежище. Кит, на котором путешествовал Пьер, разом исчез. Боцман открыл глаза, крепко выругался, тут же вскочил, словно в нем сработала какая-то пружинка, и сжал кулаки, готовясь к бою.

— Тысяча чертей! Видно, в этой стране живут одни только таможенники! Подожди, я научу тебя хорошим манерам.

Таможенник громко рассмеялся и сделал такое антраша[180], что ему позавидовал бы любой танцор. По этой джиге и безудержному смеху Пьер догадался, что перед ним его друг Фрике. На парижанине был темно-зеленый мундир с желтым кантом, на голове — кепи, кожаный пояс с саблей на боку перетягивал талию. Фрике, можно сказать, полностью преобразился и выглядел настоящим таможенником. К тому же он позаимствовал краски у своих хозяев и загримировался не хуже заправского артиста.

— Ну, как ты находишь, дружище? Хорошо ли я выгляжу? Если даже ты меня не узнал, смогу ли я спокойно в таком виде пройти по набережной?

— Просто невероятно! Нет, никогда ничего подобного я не видел. Силен же ты, парень!

— А теперь твоя очередь. Натяни второй мундир. И не медли. Теперь дорога каждая минута.

— Шутишь? В таком виде я буду похож на жандарма во время сельского праздника или же на музыканта из пожарной команды.

— Да нет. Все будет хорошо! Ты будешь похож на таможенника старого закала, старого, лохматого, злого пса, не в обиду тебе будет сказано.

— А если мы встретим других… настоящих таможенников?

— Не бойся. Днем будем избегать людных мест, а когда доберемся до гавани, опасаться будет уже нечего.

— Значит, мы должны добраться до моря?

— Конечно же, черт возьми! Не думаешь же ты, что до Суматры можно добраться пешком?

Тем временем Пьер, бурча, успел переодеться. В этом странном мундире он действительно выглядел великолепно. Немного грима, и боцман стал совершенно неузнаваем.

— Гм, — пробурчал он, — если бы мои старые товарищи встретили меня, то приняли бы за попугая или решили бы, что начался карнавал.

— Тем лучше! Значит, наш маскарад удался. Остается только попрощаться с нашими хозяевами и взять курс на гавань. Путь наметим отсюда, с высоты птичьего полета.

Оба друга вместе с Виктором попрощались со славными островитянами и покинули деревню, взяв с собою всего лишь несколько пшеничных лепешек, — этого должно было хватить до того часа, когда наступит развязка.

— Ты понимаешь, что мы рискуем жизнью? — спросил Фрике.

— Если ты думаешь, что сообщил мне что-то новое, то ошибаешься, — с редким спокойствием ответил Пьер. — С тех самых пор, как мы покинули Макао, мы только и делаем, что рискуем жизнью.

— Я говорю тебе это для очистки совести, на случай если нам придется отправиться на тот свет.

— У меня на родине мамаша Бигорно, прекрасная кулинарка, утверждает, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц.

— Совершенно с ней согласен.

— Я тоже. Главное, не оказаться в роли разбитых яиц. А вообще, мы с тобой и не такое повидали. Справимся и на этот раз.

— К тому же люди обычно склонны преувеличивать опасности, угрожающие тем, кто вроде нас не боится приключений.

— Да, ты прав. Так, добропорядочные буржуа в больших городах, например в Париже, покрываются холодным потом даже при одной только мысли, например, о путешествии. Отправиться из Кале в Дувр представляется им героическим поступком, а перед отъездом из Марселя в Алжир они уже составляют завещание, не понимая, что смерть подстерегает нас на каждом шагу и, быть может, по дороге к нотариусу простой горшок с цветами или водосточная труба свалится бедняге на голову.

— И разбойники ночью могут напасть… а всякого рода эпидемии… пожары… А крушения поездов…

— Черт побери, если собрать все это вместе и сравнить с морской прогулкой, то окажется, что разница не так уж велика.

— Одним словом, гораздо проще вдвоем взять судно на абордаж, чем уцелеть во время эпидемии холеры.

— Ах, вот оно что! Все понятно! Твой план великолепен. Теперь я тоже не сомневаюсь в успехе.

— Да?

— Конечно! Неужели мы не сможем зацепить одну из этих шаланд?

Было около трех часов дня, когда оба европейца вместе с Виктором увидели наконец жалкие лачуги, громко именуемые городом Дили. Как и всегда в этот час, местные жители наслаждались в своих гамаках послеобеденным отдыхом. На улицах можно было встретить лишь нескольких малайцев. Они, словно саламандры, не боялись палящего солнца и, сидя на корточках на раскаленной набережной, со свойственным их племени азартом во что-то играли.

Фрике окинул взглядом порт, и лицо его выразило разочарование. На якоре стояло лишь с полдюжины американских и малайских торговых кораблей, рядом с ними видно было несколько парусников с острова Целебес[181], постоянно курсирующих между Купангом, Дили и Макасаром.

— Вот неудача! Ее тут нет!

— Ты о чем?

— О шхуне, которую мы должны взять на абордаж, о «Палембанге»

— У этой старой акулы, ее капитана, есть причины не подходить к берегу. — Пьер покровительственно улыбнулся и указал пальцем на море. — Он из осторожности остановился не на рейде, а милях в двух от него, у швартовой бочки, указывающей на проход.

— Ты полагаешь?

— Сынок, уж если такому морскому волку, как я, хоть раз довелось поплавать на каком-нибудь корабле, он узнает его из тысячи. А потому я готов побиться об заклад, что это — наш чертов разбойник.

— Все ясно. Лодок здесь предостаточно, и изнывающие от безделья малайцы с удовольствием нас туда отвезут. Сейчас увидишь, что значит носить мундир.

Тут же преобразившись, Фрике с усталым и высокомерным видом, свойственным португальцам в колониях, отдал сквозь зубы приказание Виктору, сопроводив его величественным жестом, отыскать лодку и двух гребцов. В двух шагах от них находилась группа малайцев. Они заметили этот повелительный жест и бросились исполнять приказание, переданное им на их языке жителем Поднебесной империи.

Через пять минут наши друзья, уже неслись вперед по серо-зеленым волнам. Гребцы, полагая, что на борту у них находятся колониальные власти, усердно налегали на весла. По всему было видно, что господа португальцы, когда им бывает нужно, умеют заставить повиноваться.

Корабль рос на глазах. Пьер не ошибся, это была та самая голландская шхуна. Фрике дотронулся до сабли, убедился, что ее нетрудно будет достать из ножен, затем зарядил ружье и повесил его через плечо. Пьер молча последовал примеру друга. Лодка вскоре подошла к шхуне и остановилась возле пенькового троса, так что вахтенный ее даже не заметил.

— Я поднимусь первым, — сказал Фрике. — Ты последуешь за мной, а уже потом, когда мы окажемся на борту, к нам присоединится Виктор.

Несмотря на висевшие за спиной ружья и сабли, бившие по ногам, друзья с присущей им ловкостью взобрались наверх, быстро перемахнули через борт судна и с важным видом вступили на палубу.

Пьер дважды топнул ногой и крикнул командирским тоном:

— Эй! Кто там на корабле!

Услышав зычный голос, вахтенный, дремавший на посту, выпрямился.

— Для португальского таможенника, — рассмеялся Фрике, — у тебя, надо признаться, неплохой акцент.

— Ах, черт побери! Я бы должен был крикнуть на их языке. Но ничего не поделаешь, теперь слишком поздно. Этот негодяй уже насторожился. Надо его схватить.

— Не беспокойся.

«Негодяй», о котором шла речь, был помощником капитана. Озадаченный, не зная как отвечать — по-французски или по-португальски, — он направился к нашим друзьям. Положение становилось щекотливым. Фрике, как всегда, не растерялся и быстро нашел выход из положения. С обворожительной улыбкой парижанин сделал шаг навстречу.

— Все в порядке? — осведомился он любезно. Затем, не ожидая ответа удивленного голландца, продолжил: — У нас тоже, благодарю вас! А как поживает дорогой капитан, минхер Фабрициус ван Прет, надеюсь, он находится в добром здравии?.. Видите, мы переоделись. Такая уж нам пришла в голову блажь. Одежда весьма неудобная, особенно во время путешествия. Этот бедняга Пьер весь взмок, да и с меня пот льет в три ручья.

Моряк совершенно оторопел. Он машинально протянул руку Фрике, и тот, по-видимому, был так рад свиданию, что голландец уже не смог высвободить свою руку.

— Но, сеньор француз… господин таможенник…

— Ладно, дружище, пусть это вас не смущает, по наружности не судят, и мы не стали таможенниками оттого, что натянули эти мундиры. Ну как, вы узнали своих бывших благородных пассажиров?

— Да, я действительно вас узнал… Но как вы здесь оказались?.. И в этих мундирах?

— Мы вам расскажем все это, когда окажемся в открытом море, — ответил Фрике, не выпуская руку, которую он с сердечной улыбкой все крепче сжимал в своей.

— Но, господа, мы не должны брать на борт пассажиров. Во всяком случае, таково мнение капитана. Он хотел, как вы знаете, когда забирал вас с Буби-Айленда, подписать с вами контракт. И если бы вы так внезапно не покинули нас после появления мастера Холлидея…

— Настоящая каналья, этот ваш мастер Холлидей, — прервал его Пьер. — Свидание со мной будет стоить ему недешево. Уж я-то сумею взять мерзавца на абордаж. Он еще горько обо всем пожалеет.

— Но, в конце концов, что вам надо? — спросил встревоженно помощник капитана.

— Чтоб вы поставили паруса и взяли курс на запад, не слишком удаляясь от десятой параллели. Объяснения последуют чуть позже. Если вас что-то не устраивает, мой друг Пьер Легаль возьмет на себя управление кораблем.

— Господа, — ответил решительно моряк, — вы можете делать со мной что хотите, но я категорически отказываюсь вам повиноваться. Капитан спустился на землю, и на борту, кроме меня, почти никого нет.

— Прекрасно! — воскликнул Фрике. — Тем лучше для нас. Не стоит ломаться, прикажите приготовиться к отплытию, я так хочу.

Этот юноша, веселый и задорный, произнес последние три слова таким властным тоном, что заставил бы содрогнуться даже самого отчаянного смельчака. Голландец, однако, заупрямился.

— Нет! — ответил он, пытаясь высвободить руку.

Фрике побледнел, его светло-голубые глаза стали стальными. Он еще крепче сжал пальцы помощника капитана.

— Выслушайте меня внимательно, — четко проговорил молодой человек, — смотрите мне прямо в глаза. Я не желаю вам зла. У нас есть очень серьезные причины так поступать. Делайте то, что я велел. Еще раз повторяю, вам не причинят зла и, даже наоборот, вам хорошо заплатят, даю слово. Но не пытайтесь сопротивляться, иначе, клянусь честью, я разобью вашу голову о нижнюю палубу.

При этих словах Фрике так крепко сжал руку голландца, что у того посинели ногти. Несчастный вскрикнул от ужаса, поднес свисток к губам и свистнул. В ту же минуту четыре малайца, вооруженные пиками и саблями, выскочили из люка и попытались наброситься на Пьера, который стоял ближе к ним.

— Негодяи! — воскликнул тот, выхватив саблю из ножен. — Руки прочь, или я раскрою вам головы!

Трое из нападавших на мгновение заколебались. Четвертый же не отступил. Пьер не стал медлить, он использовал известный фехтовальный прием «мельницу», сабля в его руках сверкнула, со свистом рассекла воздух и опустилась на голову нападающего.

Это был удар настоящего мастера. Мало кому приходилось видеть подобное. Бедняга свалился с расколотым черепом и палуба мгновенно обагрилась кровью. Его товарищи, потрясенные увиденным, побросали оружие и протянули Пьеру руки, словно моля о пощаде. Повелительным жестом Легаль велел им выстроиться у люка. Фрике по-прежнему сжимал руку помощника, который, казалось, от этого страшного пожатия вот-вот потеряет сознание.

— Я бы мог убить вас, — проговорил юноша с пугающим спокойствием, глядя на него своим пронизывающим взглядом. — На этот раз я прощаю вас в память о прошлом. Но впредь при первой же попытке ослушаться приказа придется позабыть о благодарности. Сколько у вас людей на борту?

— Одного убили… осталось только трое.

— И на борту нет европейцев?

— Они все на берегу.

— Тем лучше. Четырех человек вполне достаточно для плавания, а нас шестеро. Я сейчас обрублю канаты — и в путь. Вы отдадите мне все имеющееся у вас оружие. Только не пытайтесь обмануть нас. Идите! — заключил он, разжав руку.

Укрощенный голландец повиновался. Как английские, так и голландские шхуны — очень небольшие суда. У них всего две сильно наклоненные к корме мачты. Паруса самые простые: нижние — в форме трапеции и верхние — квадратные или треугольные гораздо меньших размеров. Несколько человек вполне могут справиться с ними, но в то же время этим быстроходным судам из-за небольшой поверхности парусов следует опасаться резких шквалов и внезапных изменений направления ветра. Изобрели шхуны, естественно, американцы, люди отважные и безрассудные, которым вечно хочется сэкономить время и рабочие руки.

Паруса на «Палембанге» были поставлены очень быстро, поскольку не только команда, но и наши французы взялись за дело, да еще с таким рвением, что их мундиры затрещали по швам. Как только паруса были подняты, помощник капитана встал у руля, и Пьер, еще весь в поту, поспешил взглянуть на компас.

Три недели спустя шхуна бросила якорь на юге Суматры в небольшой бухте между деревнями Кавур и Крофи на 5° южной широты и 105°35′ восточной долготы.

Все это время они шли на запад, не делая остановок, позади остались острова Омбай, Пантар, Солор, Флорес, Сумбава, Ломбок, Бали, Ява. Переход был на редкость удачным, хотя занял немало времени. Постоянно дул попутный ветер, что позволило шхуне делать в среднем шесть морских миль в час, скорость вполне приемлемая даже для тех, кто очень спешит. А нашим друзьям не терпелось как можно скорее добраться до места назначения, тем более что запасы воды были на исходе.

Как вы помните, шхуна после ловли трепангов в Торресовом проливе направилась прямо на остров Тимор, не пополнив своих запасов. А потому экипажу, особенно к концу путешествия, пришлось соблюдать строжайшую экономию. Нетрудно представить, как обрадовались моряки, когда корабль вышел в маленькую бухту, откуда в бинокль можно было рассмотреть большую плантацию и около двадцати хижин, прихотливо раскинувшихся на зеленых склонах холма.

— Да, это здесь, — взволнованно проговорил Фрике, сжимая руку Пьеру, — господин Андре… Доктор… «Странствующие плантаторы!»… Я дрожу, как ребенок… Хочется броситься в море, чтобы поскорее вплавь добраться до берега.

— Вам незачем это делать, господа, — сказал голландец, смягчившийся за время путешествия. — Я велю снарядить лодку, она немедленно доставит вас на сушу.

— Сударь, — с достоинством обратился к нему Фрике, — вы оказали нам огромную услугу, хотя сделали это вопреки своему желанию. Поедемте с нами. Хоть ваш друг или скорее сообщник мастер Холлидей и разорил нас, мы все-таки сможем заплатить вам за проезд, если не деньгами, то хотя бы провизией.

— Мне ничего не надо.

— Тогда прощайте.

Через пять минут оба путешественника ступили наконец на землю, добраться до которой стоило им столько труда. И тут же по знакомой тропинке направились к деревушке. Пьер машинально оглянулся и увидел, как шхуна на всех парусах выходит в открытое море.

— Знаешь, помощник капитана благодаря нам здорово нагрел себе руки.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒