VII глава 1 страница

V глава

На следующий день после похорон Кюэмона Кодаю выехал с Лаксманом и сопровождавшими его лицами в Петербург. Это путешествие, как и поездка Кодаю из Якутска в Иркутск, происходило в самое суровое время года, но путь был вдвое длиннее. Днем и ночью сани скользили по замерзшему снежному тракту. Въезжали в огромные леса, которым, казалось, и конца не будет, подолгу мчались по обширным снежным равнинам без единого деревца. Путь пролегал и вдоль скованных льдом рек. Время от времени останавливались на ямских станциях — меняли лошадей. Несмотря на сильные морозы, на Московском тракте царило оживление, с запада на восток и с востока на запад проносились запряженные резвыми лошадьми сани.

На четырнадцатый день отряд Лаксмана прибыл в Тобольск, расположенный на полпути между Иркутском и Москвой. В Тобольске они отдыхали два дня. По величине Тобольск был таким же, как Иркутск, но выглядел мрачно, а его жители казались значительно беднее иркутян. Кодаю рассказали, что Тобольск — административный, военный и религиозный центр Западной Сибири, но то ли из-за холодного времени года, то ли по какой-то еще причине город не выглядел оживленным. Часть Тобольска, омываемого рекой Иртыш, располагалась на холме, где стояли в ряд большие каменные дома с черепичными крышами. Холм представлял собой крепость, внутри которой находились канцелярии и дом губернатора, арсенал и прочие сооружения; к северу и востоку виднелось несколько крепостных фортов.

Внутри крепости дома были каменные, а внизу, за ее пределами раскинулись многочисленные деревянные домишки со слюдяными оконцами. Из их серой массы там и сям поднимались высокими стрелами колокольни, увенчанные золоченными маковками и крестами. Всего в Тобольске насчитывалось пятнадцать церквей. По мере удаления от центра больше становилось крестьянских изб с хлевами, конюшнями, сараями и довольно обширными огородами. Обстановка в избах была скромной — грубо сколоченные стулья, столы, топчаны. Рано поутру и вечерами пастухи гнали через город стада коров, и Кодаю с любопытством глядел, как они проходили мимо, выдыхая облачка белого пара. В Тобольске скотину держали в основном на подножном корму, и весною у небольших прудов можно было видеть множество телят и гусей. Рассказывали, будто один из прежних губернаторов с целью придать городу пристойный вид запретил свободный выпас скота и повелел убивать каждую свинью, которую увидит на городских улицах, а их мясом кормить бедняков, лечившихся в больничных домах. Но вскоре этот запрет был снят. Вечерами город погружался в кромешную тьму. Керосин был дорог, и жители рано гасили лампы. Губернатором Тобольска был А. В. Алябьев. Он интересовался наукой и искусством. Предметом его особой гордости были построенные им в Тобольске первый театр и типография. В своем особняке Алябьев устроил салон, где ежедневно собирались представители немногочисленной интеллигенции города. На один из таких вечеров попали Лаксман и Кодаю. Кодаю особенно заинтересовали два человека: сын губернатора — известный композитор Алябьев[22] и человек средних лет с аристократической внешностью по фамилии Радищев — известный русский мыслитель, остановившийся в Тобольске по пути в сибирскую ссылку. Оба были совершенно не похожи на тех, с кем Кодаю доводилось встречаться. Композитор желчно подшучивал над гостями. Тем не менее Кодаю не почувствовал к нему неприязни. Радищев, по-видимому, впервые в тот вечер оказался в гостях у Алябьева. Представляя Радищева, губернатор подробно поведал гостям о его судьбе, стараясь, должно быть, показать всем, как хорошо он относится к Радищеву, несмотря на то что того сослали в Сибирь. Весь вечер Радищев просидел молча в углу гостиной. У него было грустное выражение лица, и он безразлично поглядывал в сторону говорившего Алябьева, как будто речь шла не о нем, а о ком-то еще. Кодаю он показался человеком большой силы воли.

На следующий день Лаксман и Кодаю покинули Тобольск и отправились дальше.

Путь Лаксмана и Кодаю лежал к Екатеринбургу, расположенному в ста пятидесяти верстах от Тобольска. Начало городу было положено в 1721 году Петром Первым, повелевшим возвести на этом месте крепость. Завершение строительства города пало на годы правления Екатерины I. В Екатеринбурге, расположенном на Уральских горах, был построен первый в России горный завод. Деньги, изготовлявшиеся на местном монетном дворе, отправлялись в столицу на лошадях. В окрестностях города добывались также ценные сорта мрамора.

Следующим городом на пути Лаксмана и Кодаю была Казань. В Казани насчитывалось около двух с половиной тысяч домов. На улицах через каждые двадцать дворов висели фонари — их зажигали по вечерам. Казань славилась производством полотна и мыла. Товары из Казани шли по Волге, затем переправлялись на Черное море и дальше в Турцию. Начавшаяся русско-турецкая война отрицательно сказалась на местном производстве.

Миновав Казань, Лаксман и Кодаю прибыли в Нижний Новгород. В Нижнем Новгороде насчитывалось более четырех тысяч домов. Дома чиновников располагались на холмах, в низине — торговые улицы. В городе имелись театр и музей. Как и в Казани, значительную часть населения составляли татары. Встречались немецкие и голландские купцы. Поселившись в Нижнем Новгороде, они строили там свои церкви.

В Екатеринбурге, Казани и Нижнем Новгороде Лаксман и Кодаю отдыхали всего по полдня и лишь в Москве остановились на ночь. Уже лишенная столичного блеска, Москва насчитывала в ту пору до ста пятидесяти тысяч жителей и простиралась в окружности на пятнадцать верст.

С Петербургом ее соединял широкий тракт с тридцатью четырьмя ямскими станциями. На каждой из станций всегда были десятка два свежих лошадей, готовых без промедления двинуться в путь. В сани запрягалась обычно восьмерка лошадей, а на плохих участках дороги — до восемнадцати и даже двадцати пяти. Летом пользовались почтовыми каретами.

Кодаю и Лаксман мчались в Петербург днем и ночью, делая в сутки до двухсот верст. С непривычки к столь быстрой езде у Кодаю вначале сильно кружилась голова, но уже на пути из Москвы в Петербург он почувствовал себя значительно лучше.

Девятнадцатого февраля они прибыли наконец в Петербург, проделав за месяц почти шесть тысяч верст.

По прибытии в Петербург Лаксман и Кодаю поселились на Васильевском острове в предоставленных им апартаментах. На следующий же день прошение о возвращении японцев на родину было передано по настоянию Лаксмана высокопоставленному правительственному сановнику Александру Андреевичу Безбородко. Сам Лаксман сразу же по приезде заболел брюшным тифом и долго не вставал с постели.

Кодаю не отходил от него ни днем, ни ночью. Болезнь протекала тяжело. Казалось, что Лаксман уже не выживет. Каждый день приходил доктор, лечил отварами. Кроме Кодаю у постели больного дежурили младший брат Лаксмана и старший брат его жены.

Спустя месяц кризис миновал, и с конца марта дело пошло на выздоровление, но только в середине апреля Лаксман поднялся с постели и начал ходить по комнате. За время его болезни Кодаю ни разу не вышел на улицу и не имел никакого представления о городе, в котором находился. В начале мая Лаксман отправился наконец на короткую прогулку. Кодаю сопровождал его, восхищенно разглядывая большие каменные здания, высившиеся по обе стороны улицы. Был май, но солнце почти не грело, и Кодаю поеживался от холода.

— Ответа все еще нет, — медленно шагая, произнес Лаксман.

— Придется, наверное, ждать до осени, — отозвался Кодаю.

— Это почему же? — удивился Лаксман.

— Вчера один из соседей сказал, что императрица со всем двором переезжает в Царское Село и в Петербург вернется не раньше сентября…

— Вот как? — пробормотал Лаксман. — А ведь верно. Из-за болезни я потерял счет времени, забыл, что уж май на дворе.

Каждый год первого мая Екатерина покидала Петербург и отправлялась в свой загородный царскосельский дворец, где проводила четыре летних месяца, и лишь первого сентября возвращалась в столицу.

— В таком случае и тебе следует переехать в Царское Село, — сказал Лаксман. — Жилище мы для тебя найдем. Да и мне не мешает заняться кое-какими делами.

Кодаю очень не хотелось расставаться с Лаксманом, он не сдержался и сказал об этом.

— Я приеду, как только окончательно поправлюсь, — успокоил его Лаксман. — Деньков через десять-пятнадцать уже смогу ездить в карете. Вот тогда и приеду. Тебе же не советую меня дожидаться. Езжай в Царское Село как можно скорее. Случай — такая штука… неизвестно когда может представиться.

Кодаю недоумевал: отчего это императрица покидает Петербург всегда в одно и то же время — добро бы стояла жара, а то ведь даже весеннего тепла еще не чувствуется.

— Раз императрица переезжает, значит, скоро в Петербурге наступят жаркие дни, — объяснил ему Лаксман. — Она никогда ничего не делает без смысла.

На следующий день Кодаю вышел на улицу один с намерением хоть немного осмотреть город. Из Царского Села он, конечно, намеревался вернуться в Петербург, но кто знает, какой приказ будет отдан правительственными чиновниками… Вот он и решил: пока есть возможность, взглянуть на город.

Улицы были застроены новыми, красивыми домами, двух- и трехэтажными, крытыми плоской черепицей. Река Нева разделяла город на три острова. Район, где располагалась крепость, назывался Петербургским, район государственных учреждений — Адмиралтейским, район лавок и торговых рядов — Васильевским.

Государственные учреждения не очень отличались от частных домов, там и сям были прорыты каналы шириной не менее чем десять кэн,[23] соединявшиеся с Невой. Набережные были выстланы крупными камнями. К реке спускались каменные лестницы, которыми пользовались для того, чтобы брать из Невы воду. Вдоль набережной тянулись железные перила. Через каналы были перекинуты каменные мостики. По обе стороны улиц через каждые двадцать кэн высились фонарные столбы с шестиугольными медными застекленными фонарями. По вечерам в них зажигали свечи. Это освобождало прохожих от необходимости ходить с фонарями. В Казани Кодаю тоже видел уличные фонари, но они не шли ни в какое сравнение с петербургскими.

Острова соединяли мосты. Самый большой мост — между Адмиралтейским и Васильевским островами — протянулся на сто двадцать кэн. Мосты через Неву представляли собой поставленные в ряд суда, соединенные друг с другом уложенными на палубах бревнами с настилом из толстых досок. Каждое судно закреплялось на месте тяжелыми якорями. По ночам проход по мостам запрещался. Ближайшие к берегам суда отводились в стороны, чтобы пропускать проплывавшие корабли. С проплывавших кораблей взимался, налог, соответствовавший примерно двадцати монам.[24]

Царский дворец располагался на южном берегу Невы. Трехэтажная главная часть здания была построена из кирпича, крылья — из мрамора. В сторону Невы были обращены жерла двухсот пятидесяти пушек. На противоположном берегу высилась колокольня, которую можно было увидеть из любой точки Петербурга. Кодаю поражало буквально все, на чем останавливался его взгляд. Он ходил по улицам с рядами лавок, торговавших разными товарами, побывал в Петропавловском соборе, где захоронены останки царей. Там и днем и ночью стояли часовые с копьями, охраняя покой усопших. Облокотившись о перила моста, Кодаю глядел на проплывавшие караваны судов и думал: вот она какая — заморская страна!

По обе стороны реки возвышались каменные дома. Корабли по конструкции отличались от японских, были среди них и многомачтовые с красными флагами на реях — Кодаю решил, что это военные суда.

Отъезд Кодаю в Царское Село Лаксман назначил на восьмое мая.

— Сядешь в карету, — объяснил Лаксман, — и тебя доставят куда надо. Жилье и прислугу обеспечит Безбородко, которому передано прошение. Не исключено, что тебя примет сама императрица. Поэтому следовало бы прихватить национальное праздничное платье.

Накануне отъезда произошла неожиданная встреча. Гуляя по улице вдоль одного из каналов, Кодаю вдруг послышалось, что его окликают. Он обернулся и увидел бежавшего к нему низенького человека. Когда тот приблизился, Кодаю узнал Синдзо. Одет он был на русский манер.

— Синдзо! — удивленно воскликнул Кодаю.

— Он самый, — возбужденно ответил Синдзо.

— Зачем ты здесь, когда прибыл?

— В начале апреля, почти месяц назад.

— Расскажи все по порядку.

— Не знаю, с чего и начать, — сказал Синдзо, глядя на Кодаю.

Потом лицо его исказилось, и, всхлипывая, он стал объяснять:

— Дорога в Исэ теперь для меня закрыта. Не увижу больше ни матери, ни родных, ни знакомых. Я уже…

— Перестань хныкать и расскажи, что случилось. Когда я покидал Иркутск, ты был тяжело болен, не так ли?

— Правильно, я болел, и доктор сказал, что мне уже не вылечиться. Вот я и решил остаться в России. И подумал, что правильнее принять русскую веру, как это сделал Сёдзо, чтобы спокойно прожить здесь остаток жизни.

Синдзо вытер глаза тыльной стороной руки.

— И ты принял новую веру?

— Да, меня окрестили Николаем Петровичем Коротыгиным.

— Нехорошо получилось.

— Да-да, знаю. И ведь я потом выздоровел. Хотел обо всем вам рассказать — вот и приехал. Пристроился к одному поручику. Он отправлялся в столицу с партией лекарственных трав для правительства.

Синдзо сообщил, что остановился вместе с поручиком на постоялом дворе близ католического собора. Кодаю решил, что Синдзо одумался и приехал, чтобы посоветоваться с ним, как вернуться на родину. Что же предпринять? Синдзо прервал его размышления.

— Я помчался за вами следом — думал, вы мне поможете. Но по дороге разговорился с монахами. Они мне объяснили: раз я принял крещение, значит, принадлежу богу… Даже если царь прикажет, я не смею ослушаться воли божьей. Теперь меня уже ничто не спасет. Мы с Сёдзо решили преподавать в Иркутске японский язык. Вдвоем как-нибудь проживем.

В тот день Кодаю обедал с Синдзо в маленькой харчевне. Впервые в жизни они сидели в русской харчевне и с удовольствием ели русскую пищу. Вдруг послышался шум. Хозяин, хозяйка и даже повар выбежали на улицу. Кодаю и Синдзо, подстрекаемые любопытством, вышли за ними следом. По обе стороны улицы стояли толпы людей, — провожали солдат. Полк за полком двигались к пристани, сопровождаемые громкими возгласами «ура!».

— На войну с Турцией, — пояснил Синдзо.

Кодаю было известно, что Россия в течение многих лет вела войну, однако последних новостей он не знал, хотя и находился в столице: конец зимы, весну и начало лета он провел у постели больного Лаксмана. Синдзо же был в курсе событий.

Значит, война! Кодаю почувствовал, будто черная, мрачная тень стала на пути возвращения на родину. Если России снова предстоит война, от исхода которой зависит ее судьба, всякие прошения напрасны — пусть даже их вручат высокопоставленному сановнику. Доказательство тому — отсутствие ответа на прошение, переданное в самом Петербурге, а ведь прошло уже три месяца. Кодаю показалась бесцельной и предстоящая поездка в Царское Село, но дело было решенное и отказываться не имело смысла. Кодаю простился с Синдзо, договорившись, что они встретятся сразу же по его возвращении из Царского Села.

Спор между Россией и Турцией длился уже почти тридцать лет. В результате русско-турецкой войны 1768–1774 годов был заключен Кучук-Кайнарджийский договор, по которому Крымское и Кубанское ханства фактически отошли от Турции и оказались в сфере влияния России, а считавшееся «Турецким озером» Черное море превратилось в «Российское озеро». В 1772 году Пруссия, Австрия и Россия осуществили первый раздел Польши, в 1783 году Крымское ханство было аннексировано Россией. Русская политика проникновения на юг давала свои плоды. Большую роль в столь успешной внешней политике России играл фаворит императрицы Екатерины Потемкин. Он же определял и политику в отношении Турции. Важную роль во внешнеполитических делах России играл и Безбородко, которому Лаксман по прибытии в Петербург вручил прошение японцев.

Турция, со своей стороны, имела притязания на северное побережье Черного моря. За спиной Турции стояла Англия, стремившаяся остановить продвижение России на юг. Экспансия России беспокоила не только Англию, но и Австрию и Францию. Страны Европы, исходя из своих интересов, всеми правдами и неправдами пытались нащупать слабые места друг друга и, выбрав удобный момент, нанести удар.

В августе 1787 года Турция объявила войну России. Это случилось в тот самый год, когда японцы перебрались с Амчитки на Камчатку. Накануне объявления Турцией войны Англия, Пруссия и Голландия заключили между собой союз с целью помешать действиям России на Ближнем Востоке и Балтийском море. В 1788 году шведская армия, подстрекаемая Англией и Пруссией, вторглась на территорию России с севера. В ожесточенном сражении при Гогланде российский флот разбил шведскую эскадру. Россия заключила союз против Швеции с Австрией и Данией, однако Австрия ограничилась посылкой небольшого отряда. Дания же, начав военные действия против Швеции, захватила Гетеборг, но под давлением Англии и Пруссии была вынуждена его оставить.

Россия успешно вела войну против Турции на суше и на море. Она одержала победу над турецкой эскадрой на Черном море, захватила Очаков и развивала наступление в районе Дуная и Рымника. В 1788–1789 годы военная ситуация складывалась в пользу России, но война продолжалась, и конца ей не было видно.

В 1790 году скончался австрийский император Иосиф. Сменивший его на троне младший брат пошел на перемирие с Турцией. Россия вынуждена была продолжать войну с Турцией в одиночку. России удалось заключить мир со Швецией на основе сохранения статус-кво. Таким образом, основные силы могли быть сосредоточены на турецком фронте. Россия прославилась захватом неприступной крепости Измаил. Натиск начался в сентябре 1790 года. 11 декабря, накануне генерального штурма крепости, главнокомандующий Суворов обратился к армии с воззванием, в котором сказал: «Русская армия дважды окружала Измаил, но дважды была вынуждена отступить. Нынче мы наступаем в третий раз. Нам остается одно из двух: победа или славная смерть».

Измаил пал. Обстановка изменилась со значительной выгодой для России. Но Турция, поддерживаемая Англией и Пруссией, не оставляла своих военных помыслов.

Кодаю прибыл в Петербург вскоре после падения Измаила. А в то время, когда он собрался в Царское Село, назревало генеральное сражение как на море, так и на суше. Вот почему на русско-турецкий фронт направляли все новые и новые контингента войск.

Утром восьмого мая Кодаю отправился в карете в Царское Село. С Петербургом его соединяла прямая дорога шириной десять саженей и длиной двадцать две версты. Дорога доходила до самого загородного дворца и казалась такой ровной, словно была вымощена отшлифованными камнями. По обе ее стороны через равные отрезки пути стояли фонари с подставками, изготовленными из трех сортов мрамора. Верстовые столбы указывали расстояние. Они также были изготовлены из трех сортов мрамора — красного, белого и черного.

Уносимый каретой, Кодаю даже не мог вообразить, какая его ожидает судьба. Прошло восемь с половиной лет с тех пор, как он покинул гавань Сироко в Исэ. За это время он и его спутники совершили удивительное путешествие с Амчитки на Камчатский полуостров, оттуда — в Охотск, Якутск, Иркутск. Из семнадцати человек в живых осталось только пять. Двоим из них предначертано судьбой провести остаток жизни в этой стране, и лишь трое по-прежнему не теряют надежды вернуться на родину. И вот теперь Кодаю мчится в карете к загородному дворцу императрицы, не будучи в силах представить себе, чем это кончится. Волны судьбы несли его неизвестно куда.

Спустя пять часов Кодаю прибыл в Царское Село. Это было тихое место, окруженное лиственными рощами, в которых размещались загородные дома придворной аристократии. Дорога пошла вдоль каменной изгороди, окружавшей дворец императрицы.

Вскоре карета остановилась у небольшого каменного домика, построенного среди леса. Дом принадлежал садовнику императрицы Осипу Ивановичу Бушу. Стоило пройти несколько шагов, и перед глазами появлялась дворцовая ограда. Пожалуй, дом Буша был самым близким к дворцу строением. Большой участок позади дома был очищен от леса и превращен в дворцовый сад, за которым Буш и ухаживал.

Бушу молено было дать лет пятьдесят. Возможно, он получил соответствующие указания, во всяком случае он встретил Кодаю очень приветливо и отдал ему лучшую комнату в своем доме.

Представив Кодаю своих домочадцев, Буш сказал:

— Здешний сад принадлежит императрице, и моя обязанность содержать его в порядке. Высокопоставленные лица выходят из дворца через заднюю калитку в сад погулять. Если вы увидите кого-либо из них, постарайтесь спрятаться в тени деревьев. Если же поблизости не найдется места, где можно укрыться, остановитесь и молча склоните голову. Точно так же следует поступать при встрече с наследным принцем или внуками императрицы.

Впоследствии Кодаю узнал, что у Буша не раз была возможность получить чины и звания, но он всегда отказывался. Несмотря на простое происхождение, он получал жалованье, тысячу рублей в год, и полторы тысячи лично от императрицы.

Кодаю старался реже выходить из дома, чтобы случайно не попасть впросак, но все же утром и вечером совершал небольшие прогулки в близлежащей роще. Роща вплотную примыкала к дворцовому парку, их разделяла высокая каменная ограда, и трудно было составить представление о величине самого парка. За домом садовника, в лесу, располагались конюшни, жилище для конюхов и манеж. Дом, где жили конюхи, обширное одноэтажное здание со множеством дверей, полукругом охватывал манеж. Судя по количеству дверей, конюхов в нем размещалось немало. Дальше виднелась двуглавая церковь с ярко блестевшими позолотой крестами. Церковь была красива, как игрушка, но Кодаю избегал к ней приближаться, поскольку был наслышан от Буша, что ее нередко посещает Екатерина II.

Кодаю не знал внутреннего устройства дворца, но предполагал, что оно совершенно. Дворец был трехэтажный, на втором этаже, по рассказам, имелся обширный зимний сад. Из дворцового парка слышались пение редкостных птиц, крики лебедей, журавлей и павлинов.

Дни проходили в безделье. В Петербурге Кодаю мог гулять по улицам, здесь же его прогулки ограничивались рощей. Дни становились все длиннее, да и вечера были светлые. Наступило время белых ночей, о которых Кодаю, будучи в Японии, не имел никакого представления.

Спустя месяц в Царское Село прибыл Лаксман. Он уже полностью оправился от болезни, был бодр и, как всегда, энергичен. Лаксмана поселили отдельно от Кодаю. По-видимому, ему поручили срочную работу, и он лишь изредка появлялся в доме Буша.

— Вот-вот мы получим добрые известия. Ждать осталось недолго, — всякий раз подбадривал он Кодаю.

Но Кодаю казалось, что Лаксман просто успокаивает его.

Десятого июня Буш сообщил Кодаю о великой победе, которую одержала Россия над турками. Двадцатитрехтысячная русская армия наголову разбила тридцатитысячную армию турок.

Во дворце собрались многочисленные сановники: спустя несколько дней в честь победы было решено дать пышный бал. Бушу поручили доставить во дворец цветы. Вместе с помощниками он срезал в саду столько цветов, что, казалось, там ничего не осталось, но Кодаю даже не заметил, чтобы их стало меньше.

Срезая цветы, садовники говорили о победе, превознося заслуги императрицы Екатерины.

— Нет в мире государства, которое могло бы противостоять императорской армии и флоту, — похвалялись они. — И все это благодаря нашей непобедимой воительнице, матушке императрице.

Кодаю могли убедить в мощи российской армии, не ему казалось странным, что все победы приписывались воинской доблести Екатерины. Его удивляло, что высшая власть в государстве принадлежит женщине и — что самое поразительное — в руках женщины сосредоточивалась вея полнота военной власти. Своими мыслями Кодаю ни с кем не делился. Вопреки утверждению Лаксмана он никак не мог поверить, что императрица, столь высокая особа, согласится дать ему, простому смертному, аудиенцию.

И все же случилось невозможное. Однажды пришел Лаксман и сообщил:

— Двадцать восьмого тебя согласилась принять императрица. Об этом ходатайствовал Безбородко, которому мы вручили прошение. Сегодня меня уведомил об этом Воронцов. На аудиенции я тоже буду присутствовать, так что не беспокойся. Мой тебе совет: поскольку ты иноземец, облачись соответственно в национальное праздничное платье.

К счастью, Кодаю захватил с собой по совету Лаксмана кимоно, накидку, а также японский меч и веер. Но в последний момент Лаксман передумал:

— Нет, лучше японское парадное платье ты захвати с собой в подарок, а надень русское. Я тебе пришлю накануне.

Кодаю смотрел на Лаксмана как на божество, как на будду. Ведь только что он подумал о том же — Лаксман угадал его желание. Кодаю не в силах был даже произнести слова благодарности и лишь кивал головой, слушая советы Лаксмана…

VI глава

В 1791 году, когда Кодаю увидел Екатерину, ей было шестьдесят два года. Россией она правила уже тридцать лет.

День двадцать седьмого июня, накануне аудиенции у императрицы, Кодаю провел в хлопотах: примерял костюм и широкополую шерстяную шляпу, изучал сложный ритуал аудиенции. Лаксман терпеливо наставлял Кодаю, обещал быть рядом с ним в трудную минуту.

— Самое главное, — напутствовал Лаксман Кодаю, — отвечать на вопросы ее величества, употребляя вежливые слова. Полагаю, она будет расспрашивать о том, как вы потерпели кораблекрушение и что случилось с вами потом. Старайся рассказывать так, как было на самом деле, и не касайся того, о чем она спрашивать не будет.

Двадцать восьмого июня Кодаю встал рано, облачился в заранее присланную Лаксманом парадную одежду и стал дожидаться приезда своего благодетеля. Японское кимоно, накидку и веер он сложил в фуросики,[25] чтобы захватить с собой.

Лаксман прибыл за Кодаю тоже в парадном платье. К главному входу во дворец их доставили в карете. Кодаю замер, пораженный роскошью дворца и красотой окружавшего его сада, в котором он заметил много лип. Кодаю последовал за Лаксманом к боковому входу, осторожно ступая по отшлифованным до блеска плитам белого мрамора с красными, зелеными и черными прожилками. У входа их ожидали гофмейстер Безбородко, которому было передано прошение, и президент коммерц-коллегии Воронцов, ведавший всеми вопросами, касавшимися торговых представителей из пятидесяти двух стран.

На второй этаж вели две лестницы со ступенями из красного дерева. Безбородко, Воронцов, Кодаю и Лаксман поднялись по правой лестнице. С этой минуты Кодаю стало казаться, будто он попал в страну грез. Он увидел два бесконечных коридора, уходивших влево и вправо. Его повели по правому коридору, по паркету из редких сортов дерева. Точнее говоря, это был даже не коридор, а целая анфилада комнат с настежь распахнутыми дверями. Кодаю прошел через комнату из красного мрамора, затем миновал комнату из голубого мрамора, вступил в зал, стены которого украшали многочисленные портреты, затем — в янтарную комнату.

Время от времени им попадались придворные со склоненными головами. Они напоминали неподвижных кукол, навечно установленных в определенных местах. В просторном дворце царила тишина. Число придворных по обе стороны коридора резко возросло, и спустя несколько секунд Безбородко остановился. За ним остановились Воронцов, Кодаю и Лаксман. Впереди виднелся вход в аудиенц-зал. Впоследствии Кодаю узнал, что этот зал во дворце второй по величине после тронного зала Он назывался еще зеркальным залом, был увешан картинами и богато украшен золотом. Однако у Кодаю не было времени рассматривать зал. Он лишь обратил внимание на высоту потолка с росписью, изображавшей летящих ангелов, и подумал о том, какими маленькими кажутся стоявшие у стен люди.

Трон императрицы находился на возвышении, прямо напротив входа. Справа и слева от трона полукружьем стояли пятьдесят или шестьдесят фрейлин. Кодаю заметил среди них двух чернокожих женщин.

По обе стороны вдоль стен стояли государственные сановники и представители знати — всего человек триста, а то и четыреста — включая тех, кто толпился у входа. Кодаю замешкался, не решаясь войти в зал.

— Подойдите к императрице, — шепнул, обернувшись к нему, Воронцов.

Кодаю прижал шляпу к левому боку и поклонился.

— Да идите же вперед, — снова зашептал Воронцов.

Кодаю поспешно положил шляпу на пол и двинулся через весь зал к трону. Перед троном он преклонил левое колено, как его учили, правое выставил чуть-чуть вперед и простер руки к императрице. Екатерина протянула правую руку и коснулась кончиками пальцев его ладони. Кодаю трижды пожал ее пальцы, приветствуя императрицу по законам, принятым в России. Затем он отступил на несколько шагов м с полупоклоном отошел к стене. От нервного напряжения по спине его струями стекал пот.

Императрица приказала принести прошение Кодаю, взяла в руки и пробежала несколько строк.

— Кто писал прошение? — спросила она. — Не Лаксман ли?

— Ваш покорный слуга, — поклонился Лаксман. — В нем все изложено, как просили потерпевшие кораблекрушение.

— Все в точности? — спросила императрица, протягивая бумагу Лаксману.

Лаксман приблизился к императрице и, остановившись на приличествующем расстоянии, быстро проглядел бумагу.

— Все в точности, ваше величество, — подтвердил он.

— Бедняжка, бедняжка, — дважды прошептала императрица, глядя на Кодаю.

Кодаю казалось, что все это происходит во сне.

— Расскажите подробно ее величеству, что вам пришлось пережить, и о тех, кто погиб во время скитаний, — обратилась к Кодаю статс-дама Софья Ивановна Турчанинова.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒