III глава 5 страница

Численностью якуты значительно превосходили камчадалов, да и жили они на более обширных пространствах. Первым человеком, которого японцы встретили, сойдя на берег в Охотске, был, по всей видимости, якут. И потом, во время двухмесячного путешествия до Якутска, всякий раз, когда они останавливались на ночлег у какого-нибудь жилья, им всегда попадались на глаза якуты. В Якутске проживало немало и русских, но большинство населения, конечно, составляли якуты. Среди них были и состоятельные люди, державшие себя с русскими на равных. Жилища якутов низкие, с плоскими крышами, стены для прочности обмазывались навозом, пол внутри земляной, и лишь часть его, предназначавшаяся для сна, устилалась досками.

Якуты-богачи владели тысячами коров, овец и лошадей, но одевались и жили так же, как бедняки. В зависимости от степени зажиточности они имели от четырнадцати-пятнадцати до двадцати пяти-двадцати шести жен. На каждую жену полагался дом, следовательно, чем больше было жен, тем больше и домов. Средств на содержание такого хозяйства расходовалось немало, но в семье все работали, и чем многочисленнее была семья, тем выше получались доходы. Якуты были черноволосыми, черноглазыми. Одежду шили из коровьих и лошадиных шкур — свободную, но не длинную, значительно выше колен. В пищу употребляли мясо диких животных, пекли лепешки из муки, смешанной с толченой сосновой оболонью.

Якуты не только обмазывали навозом стены своих жилищ, но и делали из навоза ступки. Навозом же обмазывали изнутри бочки, затем поливали их несколько раз водой, которая намерзала на внутренних стенках ровным слоем. Сначала Кодаю удивлялся столь широкому применению навоза, но вскоре понял, что иного выхода не было — земля, глина здесь сильно промерзали и становились тверже камня.

Кодаю познакомился в городе с якутским тойоном, которому русское правительство разрешило, как он сам сказал, носить форменный зеленый кафтан с красными отворотами. Тойон с гордостью объявил, что пользуется абсолютной властью в подчиненном ему якутском поселке и что русское правительство поручило ему собирать с якутов пушной ясак. Он долго похвалялся перед японцами тем, что некогда все земли в здешней округе принадлежали якутам.

— Вы слышали рассказ о герое Тыгыне? — спросил тойон. И когда Кодаю ответил отрицательно, сказал:

— Некогда Тыгын был выдающимся правителем якутов. Пожалуй, и среди русских не найдется такого, кто бы не знал его имени.

Позднее Кодаю спрашивал у нескольких русских об этом знаменитом властителе якутов, но никто из них даже имени Тыгына не слышал.

Название «якуты» пошло от тунгусов, русские переняли его. Сами же якуты называли себя «саха». Судя по исследованиям русских этнографов, якутский язык по основным признакам принадлежит к группе тюркских языков и значительно отличается от языков окружающих северных народностей. Якуты занимались исключительно разведением коров и лошадей, в то время как главным занятием северных народностей были оленеводство и собаководство.

Язык и культура якутов близки жившим много южнее среднеазиатским и южносибирским племенам. В якутском языке сохранились названия таких животных, как слон и верблюд, которые не водятся на севере. В образе жизни якутов много общего с кочевыми племенами юга. Однако не могло не сказаться и длительное общение с окружающими северными племенами. Точное время появления якутов на севере установить пока не удалось.

Русские проникли в этот район в первой половине семнадцатого века. До этого якуты жили крупными родами, насчитывавшими от двух до пяти тысяч человек. Причем роды постоянно враждовали между собой. Наиболее известным предводителем рода был кангаласский тойон, легендарный Тыгын. Много интересного пишет о нем А. Окладников в «Истории Якутской автономной республики».

Существует много преданий о Тыгыне и о его сражениях с русскими войсками, которые как раз в тот период появились в Сибири. Некоторые из преданий были собраны С. Боло и выпущены отдельной книгой под редакцией Эргиса: «Исторические предания и рассказы якутов». Вот одно из них:

«Когда Тыгын жил прославленной жизнью, на следующее лето после праздника ысыаха[17] произошла битва с русскими войсками, прибывшими по реке на плотах с весенним половодьем…

Прибывшие русские выстроили высокие башни из бревен, сложенных горизонтально. И башни были похожи на нынешний Тыгынов дом. На плоту приставили все только готовые дома, которые поставили за одну ночь. Когда якуты встали утром, то увидели, что вся поляна оказалась в русских домах. (В 1632 году казачий сотник Петр Бекетов построил на правом берегу Лены Ленский острог. Отсюда, по-видимому, и пошла легенда о поляне, уставленной за одну ночь русскими домами. Спустя десять лет, в 1642 году, острог был перенесен на левый берег реки, на семьдесят километров вверх по течению. Этот острог и послужил основой для создания города Якутска.)

Дивясь этому, как дети, так и взрослые приблизились к башням и стали осторожно разглядывать их. Тут они увидели, что они (русские) раскидали вокруг домов конфеты, пряники, бисер и бусы. Придя сюда, много детей, женщин и мужчин стало собирать их. Когда они так собирали, на них сверху бросили бревна, которые давили и убивали их. После этого стали убивать выстрелами из кремневых винтовок, палящих пороховым огнем. Вслед за этим якуты, собравшись вместе с Тыгыном, стоя на холме у озера Сахсары, открыли стрельбу из луков. Люди и воины Тыгына, сраженные пулями, падали и умирали, только сам Тыгын был неуязвим для пуль. Когда в Тыгына попадала пуля, то он говорил: „Что это за диковина, которая с жужжанием впивается в человека, друзья" Так поговаривая, он отмахивался от пуль шапкой.

Тыгын, будучи неуязвим для пуль, довольно долго воевал. Тогда русский начальник, сказав: „Теперь помиримся", обманом вызвал его к себе, подпоил водкой, заманил в нарочито устроенную западню и задавил его там… У Тыгына было два сына, один из них обладал удивительной силой, и Тыгын убил его, сказав, что незачем растить сына, который превзошел бы его силой. Когда Тыгын оказался в западне, он впервые пожалел, что убил сына».

Накануне отъезда в Иркутск Кодаю отправился в один из якутских поселков на берегу Лены поглядеть на шаманов. Он пошел один, поскольку остальные японцы не проявили к этому особенного интереса. Кодаю же привлекало все необычное в чужеземной стране. Он не только вел записи, но даже пытался делать зарисовки, хотя способностей к рисованию не имел. Нередко Кодаю просил якутских детей позировать ему. Вокруг собиралась группа русских и якутов, внимательно наблюдавших за тем, как он рисует…

Кодаю хотелось посмотреть, как шаман шаманит, расспросить подробно о его искусстве и все записать, но попытка его потерпела неудачу — шаман отказался отвечать на вопросы.

Русские этнографы собрали немало преданий и легенд, в большинстве которых повествуется о чудесном появлении шаманов. Вот одна из легенд:

«В древние времена в Мытахцах жила одна девица, которая по своей наружности была одной из самых красивых. Она в сознании собственного достоинства долго жила, не выходя замуж.

Однажды утром она пошла искать табун кобылиц. Вдруг повстречался с ней человек, которого она раньше никогда не видела; он ехал на лошади чисто белой масти прямо с восточной стороны.

Повстречавшись, всадник объехал шагом вокруг девушки.

— Куда это идешь?

— Иду пригнать домой кобылиц.

— Кобылицы твои находятся недалеко, вон там стоят!

И, сойдя с лошади, он сказал ей:

— Давай-ка побеседуем о том, о сем! Замужняя ли ты?

Девушка отвечает:

— Нет, я без мужа, но зачем об этом спрашиваешь?

— Да, я тоже женат не был; согласилась ли бы ты выйти за меня замуж?

— Об этом надо спросить отца и мать, но если будет обоюдное согласие, почему бы и не так?

По взаимному желанию они вступили в любовную связь. После того мужчина спрашивает:

— Ты, видимо, приняв меня за человека ближайших земель, так скоро отдалась? За кого же ты меня приняла, знаешь ли меня?

— Нет, не знаю, но ведь ты говорил, что женишься на мне!

— Нет, я возвращусь на родину, я спустился только ради твоего имени! Я первородный сын Хара-Суоруна, живущего в верхней стране. Ты зачала от меня двух сыновей, не знающих смерти и болезней до установленных сроков. Родишь, когда десять лун пройдут. Ты хранишь у себя лошадиную шкуру и должна разрешиться, лежа на этой шкуре. В знакомой тебе местности есть речка, за ней под крутым мысом увидишь среди тайги поляну с озером. Там растет трехразвильчатое дерево — лиственница. Доберись до нее и роди там! Родятся два птенца — черные воронята. Только что родившись и издавая крики ворона, они вылетят и сядут на нижние толстые ветки той лиственницы. Тогда ты обойди вокруг дерева три раза, касаясь его нижней своей одеждой, и воронята кувырком упадут на разостланную шкуру. Этих детенышей, завернув в шкуру и обмотав пестрой волосяной веревкой, засунь в левой половине своей юрты у изголовья нижней вдоль стенной балки. Через трое суток они заплачут уже по-детски и превратятся в детей мужского пола. Имя старшего да будет Джаанай-Бычыкый, а имя младшего — Ексёкюлээх-Ёргён. Последний, когда ему исполнится сорок лет, станет шаманом, а первый — к сорока одному году. Младший силой своего колдовства заставит перелетать по воздуху зарод сена обхватом в десять маховых саженей, а старший будет в состоянии перебросить по воздуху лося с детенышем с места, где он пасется.

После этой речи дух верхней страны исчез внезапно, и девушка не могла понять, в каком направлении он скрылся.

В Богородцах около того места, где теперь стоит селение духоборов, живут якуты из горного мытахского наслега. Вот там-то и родились эти два шамана. Они родились, воспитались и стали шаманами так, как было предсказано их отцом — духом верхней страны».

Такие или похожие предания о появлении шаманов существовали во всех якутских племенах.

Тринадцатого декабря, после месячного пребывания в Якутске, Кодаю и его спутники отправились в Иркутск. К отряду, выехавшему из Охотска, присоединился чиновник Василий Данилович Бушнев. Японцы впервые совершали путешествие на санях. На санях были устроены кибитки из шкур, в которых они ели, пили и спали в дороге. В каждые сани запрягалась пятерка или шестерка лошадей. Погоняли один, а то и два возницы. Сани мчались но снегу с головокружительной быстротой. За день делали до ста верст и более.

Первые несколько сот верст там и сям попадались якутские селения, а дальше простиралась бескрайняя, безлюдная снежная пустыня. Вдоль всего тракта через определенные отрезки пути встречались ямские станции. Еще издали заслышав колокольчик, там выводили смену лошадей и, когда сани подъезжали, все уже было готово, для того чтобы путешественник мог следовать дальше.

Путешествие из Якутска в Иркутск оказалось не таким трудным, как опасались японцы. Пришлось, конечно, притерпеться к монотонной белизне пейзажа, а в остальном ничего страшного: лежишь в санях — тебя везут. По вечерам или глубокой ночью слышался иногда волчий вой. Сначала он казался зловещим, потом к нему привыкли и уже не обращали внимания.

Дорога шла к югу, постепенно менялся характер растительности. Лиственницы сменялись соснами, попадались удивительно красивые, усыпанные крупными шишками кедры. Кедровыми орехами лакомились медведи и соболя. Ели их и люди. Среди оголенных, сбросивших листву деревьев темной зеленью выделялись ели.

По мере продвижения к югу все чаще попадались стройные могучие деревья, их ветви плавно изгибаясь, тянулись к небу. По обе стороны тракта начались березовые леса, уходящие вдаль на многие версты.

III глава

Кодаю и его спутники встретили новый 1789 год на санях. С тех пор как судно «Синсё-мару» отплыло из гавани Сироко, взяв курс на Эдо, прошло более шести лет.

По мере приближения к Иркутску равнина переходила в высокогорное плато. Чаще стали попадаться небольшие поселки с бревенчатыми избами. К концу последнего дня путешествия отряд вступил в удивительно красивую местность — повсюду виднелись холмы, поросшие сосновым и березовым лесом. Перед самым въездом в Иркутск по правую руку неожиданно показалась замерзшая Ангара. Продолжая путь вдоль покрытого снегом белого русла Ангары, японцы увидали вдали ворота, называемые якутскими, за которыми, собственно, и начинался город Иркутск.

Отряд прибыл в Иркутск седьмого февраля. Японцев поселили в районе Ушаковки в доме кузнеца Хорькова. Уже в Иркутске выяснилось, что Сёдзо отморозил себе ноги. Это случилось за несколько дней до прибытия в город, но Сёдзо ничего не сказал, не желая доставлять беспокойство своим товарищам.

Иркутск, протянувшийся вдоль двух больших излучин Ангары, оказался значительно больше Якутска. В нем насчитывалось более трех тысяч домов. Спереди город был ограничен Ангарой, сзади — грядой холмов. Там и сям виднелись особняки богачей. Государственные учреждения и лавки размещались главным образом в деревянных двухэтажных домах, большинство жилых домов тоже были деревянными. В городе имелись церкви, школы, больницы. Генерал-губернатор жил в огромном доме, значительно большем, чем дом якутского губернатора.

К центру города примыкал речной порт. Здесь же располагалось большое квадратное здание биржи, по одну сторону которого протянулись государственные учреждения, по другую — торговые ряды.

По утрам сюда приходили торговцы, открывали лавки, а вечером запирали их и отправлялись домой. На бирже нередко можно было встретить купцов из Китая и Кореи. Здесь торговали мехами, лекарствами, помадой и пудрой, чаем, сахаром, хлопчатобумажными тканями и даже деревянными гробами.

Перед входом в биржу простиралась обширная Тихвинская площадь, где к концу дня собирались купцы. От площади в направлении Байкала отходила Заморская улица, по ней без конца сновали санные упряжки.

Еще в Якутске японцы слышали о том, как красива вытекающая из Байкала Ангара, на берегу которой стоит Иркутск, и как вкусна ее вода. То же самое говорили возницы и спутники японцев по долгому путешествию из Якутска в Иркутск. К сожалению, японцы не имели пока возможности убедиться в этом, поскольку Ангара полностью замерзла и была покрыта толстым слоем снега.

На берегу Ангары, поблизости от пристани высились горы товаров, доставленных с запада, из Енисейска, а также привезенных на санях через Байкал с востока, и по целым дням сновали грузчики. Здесь находились склады, в которых хранились меха и чай. Вооруженные ружьями сторожа ночи напролет жгли у складов костры. Складских помещений, должно быть, не хватало — связки мехов и ящики с чаем лежали прямо под открытым небом.

Ушаковка, где поселили японцев, располагалась по обе стороны устья реки Ушаковки, впадавшей в Ангару, по одну сторону — частные жилые дома, по другую — многочисленные конюшни и ремесленные мастерские. Это был очень оживленный район, именно здесь японцы по-настоящему ощутили дыхание города. Дом кузнеца, в котором их поместили, находился неподалеку от Ангары, отсюда были видны две красивые башни Знаменского монастыря, стоявшего на берегу реки.

Итак, Кодаю и его спутники впервые увидели истинно российский город. Сначала, все, что ни попадалось им на глаза, казалось необычным. Да, это был настоящий город с многочисленным населением, прекрасный мирный город на реке, окруженный поросшими лесом холмами. Он совершенно не был похож на запущенные серые поселки, которые японцы видели до сих пор. Люди здесь были хорошо одеты, а встречавшиеся на улице женщины казались просто красавицами. Жители Якутска носили в основном обувь из оленьей кожи, здесь же нередко можно было встретить людей, щеголявших в фетровой обуви.

В Иркутске было много прекрасных церквей с высокими колокольнями-Троицкая, Спасская, Богоявленская, Крестовоздвиженская, Знаменский монастырь. Колокольный звон призывал верующих возблагодарить господа за радости, ниспосланные сегодня, и испросить благословения на завтра.

В Иркутске японцы освободились наконец от постоянно испытываемого до сих пор страха перед голодной смертью и зимней стужей. Влажность здесь была значительно ниже, чем в Якутске, поэтому мороз переносился не столь болезненно. Да и снега выпадало меньше. Самым холодным временем года в Иркутске считалась вторая декада января, в феврале морозы становились значительно слабее.

Проникновение русских в район Байкала осуществлялось в основном водным путем — по Ангаре. Опорным пунктом был Енисейск, построенный в 1618 году. В 1631 году русские возвели Братский острог, а в 1652 году казачий отряд во главе с Иваном Похабовым построил на острове Дьячем, расположенном у слияния реки Иркута с Ангарой, ясачное зимовье, для того чтобы собирать пушной ясак с местных бурят и монголов. Это была первая постройка русских в районе нынешнего Иркутска. Историк Миллер сообщает, что из-за жестокого характера Похабова окрестные буряты бежали на юг, в Монголию и долго не возвращались на родину.

Остров Дьячий не был самым удобным местом для ясачного зимовья. В 1661 году казаки переправились с острова на правый берег Ангары и возвели там острог. Он был построен как раз в центре будущего города. С каждой стороны высились шестиметровые четырехугольные бревенчатые башни, внутри острога имелась ясачная изба и сарай, в котором содержали заложников из числа местного населения.

Спустя четырнадцать лет, в 1675 году, острог посетил Спафарий, направлявшийся с посольством в Китай. Впоследствии в книге «Сибирь и Китай» Спафарий писал, что Иркутский острог расположен на правом равнинном берегу Ангары, возведен замечательно, внутри имеются сорок изб, в которых живут казаки и местные жители. Спафарий отметил также, что земли вокруг подходящи для выращивания хлебных злаков, что в остроге построена церковь и содержатся заложники, с тем чтобы не дать бурятам и тунгусам уйти из-под власти русского царя, что с каждого бурята мужского пола собирался ясак — одна-две собольи шкурки…

В 1682 году Иркутск, находившийся в ведении городничего Енисейска, обрел самостоятельность — из Москвы туда был направлен первый городничий Власьев.

В 1686 году Иркутск был возведен в ранг города, а в 1696 году получил герб, представляющий «в серебряном поле барса, бегущаго по зеленой траве и имеющаго в челюстях соболя». Соболь символизировал богатство, барс — силу. Однако в то время Иркутск по численности населения уступал Енисейску, а по сумме торговых сделок — Нерчинску и Енисейску, зато по продаже мехов шел впереди Якутска.

Дальнейшему развитию Иркутска во многом способствовало его географическое положение. Он находился как раз в центре исторического торгового пути от Урала к Тихоокеанскому побережью и от Забайкалья в Монголию и Китай. Водный путь через Байкал был крайне затруднен — для переправы требовалась тщательная подготовка. Поздней осенью, когда на Байкале свирепствовали штормы, многие купцы вместе со своими товарами надолго застревали в Иркутске.

После заключения Кяхтинского договора наступает заметное оживление в российско-китайской государственной торговле, и Иркутск становится ее главным транзитным пунктом.

В 1760 году завершилось строительство трансконтинентальной дороги, получившей название Московский тракт. С тех пор через Иркутск, с запада на восток, не прекращался поток товаров. Проезжали кареты, проходили вьючные лошади, плелись ссыльные, звеня кандалами. Расстояние от Иркутска до Петербурга по этому тракту составляло пять тысяч восемьсот двадцать одну версту, до Москвы-пять тысяч девяносто три версты, до Тобольска — две тысячи пятьдесят девять верст. Кодаю и его спутники оказались в Иркутске спустя двадцать лет после того, как строительство Московского тракта было закончено. В 1765 году Иркутск стал административным центром Иркутской губернии — района, простиравшегося от Енисея до берегов Тихого океана. В 1782 году учреждено Сибирское генерал-губернаторство с центром в Иркутске, власть которого распространялась на Иркутскую, Якутскую, Охотскую и Нерчинскую губернии.

С 1756 года в Иркутске стали проводиться ежегодные ярмарки. Предприимчивые купцы, понимая выгодность пушной торговли, отправлялись за мехами на далекую Камчатку и Алеутские острова. За период с 1743 по 1799 год на Алеутских островах и на северо-западном побережье Северной Америки побывало более ста отрядов, занимавшихся сбором и скупкой пушнины. В результате в государственную казну поступило мехов на сумму восемь миллионов рублей.

Первым печальным событием в Иркутске стало для японцев ухудшение состояния Сёдзо. Уж если кто-то и мог обморозиться, думал Кодаю, так это легкомысленный, не знающий страха Синдзо. Однако интуиция подвела Кодаю — обморозился осторожный и рассудительный Сёдзо. Положение было куда более опасным, чем казалось поначалу. Сёдзо долгое время ни о чем не говорил, молча перенося боль.

Лишь на третий день пребывания в Иркутске он впервые пожаловался на острые боли в ноге, а спустя два-три дня сообщил, что она потеряла чувствительность. Кодаю ощупал ногу и даже в лице переменился. Это была уже не живая плоть.

Кодаю помчался в канцелярию и попросил направить к Сёдзо доктора. Тот взглянул на ногу и сразу сказал, что необходима ампутация — иначе гангрена распространится на бедро и тогда не исключен смертельный исход.

К операции приступили немедленно. Помогали Кодаю и Коити. Сёдзо не издал ни звука, хотя боль, по-видимому, была нестерпимой. Японцы знали, что он обладает твердым характером, но не могли предположить, что можно быть до такой степени выносливым.

Спустя полмесяца рана затянулась. За все это время Сёдзо ни разу не заговорил об ампутированной ноге. Трудно сказать, какие мысли бродили у него в голове, когда он молча целыми днями лежал на спине, глядя в потолок. На расспросы он односложно отвечал, что боль утихла, но от долгого лежания ноет спина. В присутствии Сёдзо друзья решили об операции больше не вспоминать.

— Не говорите с ним про операцию, — предупредил Коити молодых Исокити и Синдзо.

Придет время, считал Коити, и Сёдзо сам заговорит о ноге, а пока эта тема — табу. Того же мнения придерживался и Кодаю. Все заметили, что Сёдзо сильно переменился. С его лица исчезло выражение веселой беспечности, он стал угрюмым и безразличным.

Выходя в город, японцы нередко говорили о судьбе Сёдзо.

— Бедняга! — восклицал Коити. — И ведь ничем нельзя помочь. Когда он научится ходить на костылях, ему станет легче, а пока…

И каждый думал про себя: что станет с Сёдзо, когда им придется переезжать в другое место? Ведь взять его с собой практически невозможно.

— Если нам доведется когда-нибудь вернуться в Исэ, каково ему будет в таком-то виде! — сокрушался Кюэмон. — По мне, лучше умереть, чем превратиться в калеку на чужбине. Те, кто похоронен на Амчитке и умер от голода в Нижнекамчатске, счастливее Сёдзо. Как взглянешь на него — прямо сердце разрывается.

— Не говори глупостей, — обрывал его Кодаю. — Что бы ни случилось, пока мы живы, надо думать о возвращении на родину. Не умирать же на чужбине! Тех, кто похоронен на Амчитке и в Нижнекамчатске, уже не воскресишь. И наш долг — вернуться в Японию, хотя бы ради того, чтобы рассказать об их смерти родным и близким.

Кодаю говорил решительно, однако, с тех пор как японцы прибыли в Иркутск, он и сам утратил веру в будущее. Потеря Сёдзо ноги была мрачным событием в их жизни, но не только это печалило Кодаю.

Находясь в Нижнекамчатске и Охотске, он всей душой стремился в Иркутск, ибо только здесь можно было, как он полагал, решить вопрос о возвращении в Японию. Когда же они прибыли наконец в Иркутск, Кодаю понял, что его расчеты не оправдались.

Много раз ходил он в губернскую канцелярию, но всё безуспешно. Кодаю лишь убедился в том, что чем больше людей в учреждении, тем труднее в нем чего-нибудь добиться. В Якутской, Охотской, Нижнекамчатской канцеляриях его радушно принимали градоначальники и уездные начальники, выслушивали, давали советы. Здесь же, в Иркутске, ему не довелось даже увидеться с высшими чинами. Всякий раз, когда он приходил в канцелярию, его встречал новый чиновник и с деловым видом объявлял: мне, мол, о вас известно, ждите указания свыше, из столицы. Кодаю просто не знал, что делать, куда обращаться. Оказывается, не было никакого смысла ехать за тридевять земель. Ни Иркутское генерал-губернаторство, ни губернская канцелярия не могли принять меры в отношении потерпевших кораблекрушение японцев.

Кодаю попытался пожаловаться сопровождавшему их якутскому чиновнику Василию Даниловичу Бушневу. Но тот был из низших чинов и лишь призывал Кодаю к терпению, обещая по возвращении в Якутск доложить своему начальству о безвыходном положении, в котором оказались японцы.

— Не иначе как о нас забыли, — сокрушался Коити.

— Скоро должно быть уведомление, — успокаивал его Кодаю. — А пока будем ждать. Не зря же нас привезли в такую даль и кормят каждый день.

Но в глубине души Кодаю был согласен с Копти и с беспокойством думал: похоже, и в самом деле забыли.

Как-то, спустя примерно месяц после приезда японцев в Иркутск, к ним зашли двое русских. Они с трудом объяснялись по-японски. Один назвался Трапезниковым, сыном потерпевшего кораблекрушение японца Котаро, другой — Татариновым. Его отец Санноскэ тоже когда-то стал жертвой кораблекрушения у восточных берегов России.

Кодаю сколько ни вглядывался в их лица, не находил в них ничего японского. II по цвету волос, и по цвету глаз это были настоящие русские, хоть и утверждали, что их отцы — японцы. Кодаю просто не мог этому поверить. Но чтобы они ни говорили — правду или нет, — само по себе появление в этой далекой стороне людей, пусть с грехом пополам, но все же изъяснявшихся по-японски, было событием из ряда вон выходящим.

— Вы утверждаете, что ваши отцы были японцами? — спросил Коити.

Посетители, по-видимому, не разобрали скороговорки Коити и в ответ только смущенно заулыбались. Тогда Коити медленно повторил свой вопрос, но они, должно быть, опять не поняли.

— Так ничего не получится, — остановил его Исокити и стал расспрашивать их по-русски.

— Они говорят, — перевел остальным Исокити, — что кроме них в Иркутске еще один человек понимает по-японски.

Кодаю молча разглядывал лица гостей, наблюдал за их жестами. Он был настолько поражен, что просто лишился дара речи. Ему пока не было ясно — радоваться им или, наоборот, печалиться от того, что до них здесь уже побывали японцы, так же как и они потерпевшие кораблекрушение. Внезапно на него нахлынула беспричинная грусть.

Посетители вскоре ушли, удовлетворившись, по-видимому, тем, что на ломаном японском языке сумели объяснить, кто они такие. Кодаю же и его спутники долго не могли прийти в себя. Возбуждение сменилось лихорадочным ознобом.

— Кто-нибудь, принесите поскорее соль, — вдруг воскликнул Коити. Он больше других общался с гостями.

Исокити отправился за солью и вскоре вернулся. Размял пальцами принесенный комок соли, посыпал ею порог, через который перешагнули странные посетители, потом себя, Коити, Кодаю, Кюэмона и Синдзо.

— Посыпь и Сёдзо, — сказал Кюэмон.

Исокити зашел в соседнюю комнату, где в одиночестве лежал Сёдзо, и кинул на его постель щепотку соли.

Так Кодаю и его спутники впервые встретились с людьми, родившимися от брака между японцами и русскими женщинами. Они всячески пытались найти общий язык с Трапезниковым и Татариновым, но после их ухода осталось неприятное ощущение, как от соприкосновения с чем-то запретным.

Кодаю не обмолвился с посетителями ни единым словом, ничего не сказал он и своим друзьям, после того как те ушли. Прежде Кодаю как-то не задумывался над тем, бывали ли до них в этой стране японцы, теперь же, когда факт был установлен, он не знал, как к нему следует относиться. Во всяком случае, теперь он твердо знал, что в России жили японцы Кютаро и Санноскэ. Но только ли они? Не исключено, что здесь побывало немало и других потерпевших кораблекрушение японцев. Кодаю встревожился: если таковые в самом деле были, то какова их судьба? Ему не доводилось об этом слышать. А между тем вернись кто-нибудь из них в Японию — прошел бы слух.

Кодаю казалось, будто на пути у него возникло нечто грандиозное и непонятное, будто злая судьба поспешила раньше времени показать им свое неприглядное обличье.

Спустя три дня к японцам снова пришли Трапезников и Татаринов. На этот раз Коити, Кюэмон, Исокити и Синдзо не окружили гостей, а застенчиво отошли в сторону. Разговор повел один Кодаю. Беседуя то по-японски, то по-русски, он пытался разузнать как можно больше. Призвав на помощь Исокити, Кодаю буквально забросал гостей вопросами, но выяснил чрезвычайно мало: Кютаро и Санноскэ были японскими рыбаками, они потерпели крушение у берегов Камчатки, затем прибыли в Иркутск, женились на русских женщинах и прожили здесь до самой смерти. Умерли они двадцать лет тому назад. Кодаю выяснил, что помимо Кютаро и Санноскэ в России побывало еще несколько японцев, что один из них много лет прожил в Петербурге и все они получали пособие от государства.

Постепенно к беседе присоединились остальные. И хотя разговор с гостями, казалось, не предвещал ничего хорошего, невозможно было устоять перед соблазном услышать от Татаринова и Трапезникова кое-какие подробности. Но ответы их не могли полностью удовлетворить японцев. От матерей Трапезникова и Татаринова можно было бы узнать больше, но, к сожалению, мать Татаринова к тому времени уже скончалась, а мать Трапезникова вторично вышла замуж и переехала в другой город.

— Чем вы зарабатываете себе на жизнь? — переменил разговор Кодаю.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒