|
|||
Сказка Пьеро. Мой игрушечный МишкаСказка Пьеро Мой игрушечный Мишка Давайте сразу перенесемся в тот момент, когда я уже стояла в дремучем лесу в полной растерянности. Дело было к ночи. А в лесу, как вы знаете, темнеет быстро. Собственно, в нем и было уже темно, холодно и промозгло, хоть и лето. Но все эти дожди. В общем, стою я даже приблизительно, уже не зная, куда идти. Где шоссе? Где деревня? Где хотя бы речка? Пить хочу! Есть — уже нет. Когда хочется пить — уже не до еды. Холодно, влажно, лечь даже некуда, везде сыро. Устала, слов нет, чтоб описать как. Состояние злобы, страха, обиды, отчаянья и что там еще бывает — уже не актуальны. Просто усталость и вопрос «как дотянуть до утра, до света», когда можно будет идти. Вот в таком состоянии я и услышала его. Кого? Да если б я сама знала! Оно опять шло где-то справа. Причем спереди назад. Шло тихо, но слышно в ночном лесу, дышало, сопело немного. Бояться его я уже тоже устала — весь вечер за мной ходит. И вот оно обошло меня полукругом и идет прямо к спине. Ну и пускай! Больше не могу убегать. Подошло. Дышит. Воняет немного дохлятиной. Сопит. Большое. Ткнулось мне в ладонь, похоже, что носом. Лизнуло, как собачка. Очень даже мило! Я развернулась и всмотрелась в силуэт — медведь, что ли! Ну, слава богу, хоть живой медведь, а не что-то из загробного мира. Только почему он так странно себя ведет? Не сожрал, весь вечер ходит по пятам, стоит вполне дружелюбный. Я протянула руку и погладила его — хороший, чуть ли не замурлыкал, такой теплый, хоть и влажный. Он как-то подтолкнул меня головой, и, хоп, я уже лежу у него на спине, держусь, а он идет. Куда идет? Шли мы так минут двадцать. Я отогрелась, перестала стучать зубами. Слышу, водичка шумит — родничок! Медведь остановился. Я слезла, ногой в родничок, конечно. Зато нашла сразу, напилась. Захотелось есть. Но лучше, мишка, ты меня не корми, а то, чем ты там попахиваешь, я такого не ем. Поехали мы дальше. Привез меня мишка в берлогу к себе, что ли, свалил в сухие листья, лег рядом. Я заснула еще в полете, наверно. Проснулась утром от того, что мишка отлежал мне руку. Кое-как его растолкала, высвободилась. Села. Миша нехотя поднялся, видимо, как человек отсыпался после ночной прогулки. Посмотрел на меня. Если честно, я уже в этот момент что-то почувствовала, хотя, конечно, еще ничего не понимала: и его цвет, и его полуухмылка, и глаза конечно. Ну, в общем, пошли мы, на этот раз я сама шла. Минут двадцать выдержала, потом села. Миша сел рядом. Посидели. Ему-то хорошо, только свист стоит, как по бурелому прет, что не перепрыгнет — грудью расшибает. А меня рядом с ним прихлопывает всеми отлетающими ветками. Так вот, посидел он и стал носом вертеть, ушел в кусты. Слышу чавкает! Ну, блин, я решила глянуть — ягоды трущит, хоть бы позвал! Поели. Он мне еще какой-то корешок нарыл. Попробовала. Гадость, но сладковатый. Съела ради пополнения калорий. Пошли дальше. Я на мишке, конечно. Он понял, что если меня вести пешком, то так и за три дня не уложимся. Вынес он меня к шоссе. Я не видела дороги, но слышала ее. Когда прощались, я уткнулась в него лицом и обняла настолько, насколько хватило рук. А потом он улыбнулся, скакнул и ушел в лес. Собственно, тут-то и оформились все мои чувства в один образ. Этот странный то ли дух, то ли медведь чем-то очень сильно напоминал мою игрушку детства — мишку. Мне подарили эту игрушку в два года. И хоть говорят, что люди почти не помнят этот период своей жизни, я запомнила тот момент ярко, в деталях. Меня позвали в другую комнату, я неохотно пошла, а там уже сидел на диване он — шоколадно-коричневый, с человекоподобным телом и большой головой, в ярко-красной рубахе и зрачками в одну сторону — типичная советская игрушка. Но для меня тогда он был необыкновенный, интересный, взявшийся из воздуха, и от этого волшебный. Он еще утробно рычал, когда нажимаешь ему на грудь. Мы сильно сдружились с этим мишкой. Около десяти лет были не разлей вода: он спал со мной в кровати, участвовал во всех играх, ездил во все дальние путешествия на электричках и поездах и всегда был рядом, когда мне было страшно. Я звала его Мишкой. Я росла. Нет, никто не вытеснил его, никогда больше не было у меня игрушки ближе. Я бы жила с ним всю жизнь, я ведь девочка, и мне позволено спать с плюшевым мишкой хоть до самой старости. Я бы детям своим показала его. Случилось кое-что другое. Мишка словно умер. Это странно. Нет, сама игрушка была почти целая и стирана, ну нос отвалился, ну заплатка на ноге, ну горло зашито, ну красная рубаха была выкинута, так как не перенесла время, —все это ерунда. Но не было в этом теле моего Мишки как будто — не шло больше от него тепло, не испытывалась к нему любовь. Я даже сторонилась его и почти побаивалась, так можно сторониться и побаиваться трупа. Кстати, это случилось уже тогда, когда я уже не нуждалась в нем, как в товарище, мне было лет двенадцать. Я тогда припрятала его в дальний угол. А когда стала еще постарше лет на семь — достала и сожгла. Не жалея сожгла. Говорят, игрушки не имеют души и ничего предвещающего душу или душеподобного. Но когда ребенок начинает любить свою игрушку, то из его волшебного детского сердца изливается столько тепла, нежности, ласки, жалости, доверия, что мне кажется просто из-за законов вселенной, что неживое не может получать такое количество живой энергии, сама вселенная делает неживое живым. Говоря эзотерически, чем больше ребенок осыпает игрушку любовью, тем плотней обступает этот предмет тончайшая материя, из которой во вселенной создается предвестник души. И в какой-то момент — хоп! Конечно, раз эта игрушка никогда не планировалась вселенной как живая, у нее нет эфирного и еще каких-то там тел, и потому ее физическое тело не может сделаться живым. Но как только игрушка полностью насыщается любовью и погибает ее физическое тело (рвется, сгнивает, сгорает, то есть теряет форму), свершается божественный акт. И предвестник души, освободившись от неживого тела, соединяется там со всем, чем там положено, и становится настоящей душой. Среди задуманных вселенной душ животных появляется изумительное существо, для которого наравне со всеми создается физическое тело. Существо это, когда вырастает, поражает не красотой и тем более не величием и опасной силой (хоть силен он, как подобает взрослому животному), а той невыразимой трогательностью, которой обладает детеныш. Они успешно живут там вместе с душами настоящих медведей, оленей, орлов, получают жизненный опыт и продвигаются дальше по эволюционной лестнице, так, словно и не было ничего необычного в их появлении. В общем, зародыш души моего игрушечного Мишки ушел из его физического тела до уничтожения, потому что давно сформировался и был готов к жизни. Вселенная знала, что я могла хранить Мишку до самой старости, и решила столько не ждать. А я уже просто на всякий случай тогда сожгла его физическое тело — игрушку, чтобы точно отпустить новую душу и сказала ей: «Счастливо, мой игрушечный Мишка! Расти большой».
|
|||
|