Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Владимир Леви 20 страница



А сама продолжала хотеть нравиться и сейчас хочу нра­виться — боже мой, почему же нет, если так хочет моя природа? Нравиться мужчинам, нравиться женщинам (так же и стократ важно, мужчины не верят и не поймут никогда) — нравиться собакам, нравиться детям — нра­виться себе чтобы — да, Светик, да!.. В этом жизнь женщи­ны, что бы там ни вещали, и Земля вокруг Солнца верти­тся потому, что нравиться ему хочет.

И вот потому именно хочу подсказать тебе то, что мне подсказалось жизнью:

ХОЧЕШЬ НРАВИТЬСЯ -НАУЧИСЬ НЕ НРАВИТЬСЯ.

«Что-что-что?.. Очередной бальзам для неудачниц?..»

Нет, Светик. Спасение.

Ты, наверное, знаешь: во многих странах выпускают специальные дамские журнальчики. Для девушек, для мо­лодых жен, для матрон разных комплекций. Как правило, отменно бездарные, серые невпроворот, изданьица эти имеют повышенный спрос, не залеживаются. Почему? Потому что издатели худо-бедно знают своих потреби­тельниц, и того более: созидают их, потребности культи­вируют. Практичность прежде всего. Моды, кройка-шитье-вязание, чуть-чуть о мужчине, последние кулинар­ные рецепты, психология, нельзя нынче без науки такой, предпоследние новости о любви, интимные нравоучения, гигиена того-сего, из жизни артистов, косметика и мас­саж, стишочки... Если всю эту бодягу свести к корню, к вопросу: кому пудрят мозги? — то ответ вот:

тем, кто желает нравиться; тем, кто не потерял надежды; и кому не терпится, кому подавай.

Может, вспомнишь, в школе по русскому проходили на­речия, оканчивающиеся на «ж» без мягкого знака?.. Дабы облегчить усвоение, придумала на уроке:

Хотя и мало их не так уж,

но ты запомнишь и поймешь:

УЖ, ЗАМУЖ, НЕВТЕРПЕЖ, ОДНАКО Ж

Без мягких знаков пишут сплошь.

Но так как «уж» употребили

уже мы дважды, подытожь:

чему бы девку ни учили,

ОДНАКО Ж ЗАМУЖ НЕВТЕРПЕЖ.

Клиентуры этой никогда не убудет. Обязана нравиться сестра наша, чтобы счастливой быть, куда ж деться. И уж как для нас, бедолаг, стараются советчики опытные, как со всех сторон наставляют, подсказывают, разжевывают. А уж насчет смайлов, улыбочек этих — тома, тома, глыбы улыбоведения. Все больше средств счастья, общедоступ­ных, проверенных, на все случаи.

...Так вот, Светик, все сразу, одним махом: чушь. Пар­фюмерия бесполезна, косметика не помогает, прически

бессмысленны, шмотье не спасает, интимные нравоуче­ния усугубляют крах.

Средств счастья нет.

Надежда — враг номер один. Коварнейший.

Не нравиться надо, чтобы счастливой быть, а наоборот, счастливой быть, чтобы нравиться.

Вот он и весь секрет. Быть счастливой. Да, сразу так, в точности по Пруткову.

Как это, как это?.. Ни с того ни с сего?! Что я, псих?.. На каком основании?..

А вот безо всяких.

Подумай, осмотрись — и может быть, согласишься со мной: счастье никогда не имеет никаких оснований, даже самое обоснованное. Никаких, кроме себя.

А несчастность — свойство не притягательное, можно и не доказывать, да?.. И притворяться счастливой нельзя никак, лучше и не пытаться.

ХОЧЕШЬ НРАВИТЬСЯ -НАУЧИСЬ НЕ ХОТЕТЬ НРАВИТЬСЯ.

Ты в недоумении, как и многие, кто слышит такую странную рекомендацию. Не нравиться — не проблема, особенно если есть врожденное дарование. Но как же это не хотеть нравиться? Что за чушь, а природа? И вообще, разве возможно?

Возможно, Светик. Возможно, притом что одновремен­но и хочешь нравиться.

Разве редкость — противоположность желаний в единый миг?.. Не знаю в точности, как у мужчин, а у нас — норма.

Так ли уж редки положения, когда это действительно не­обходимо — не хотеть нравиться?

Представь, например, что по роду работы ты вынуждена иметь дело с мужчинообразными роботами. Все как у лю­дей, со всеми рефлексами: говорить умеют, играть на ги­тарах, а некоторые даже как бы и думать...

Упомянутая Марьяшка, школьная моя богиня, жила под любовной бомбежкой с пятого класса. Красавица, умница, существо диковинной чистоты, гениально пела. (Только в одиночестве, я подслушала один раз.) Не могла предста­вить себе тогда, что это чудо женственности обречено на беспросветные страдания и что вместо нее счастливым станет чудовище по имени я.

Мне было известно больше, чем другим; но и я лишь много лет спустя поняла, какой страшной и одинокой бы­ла ее жизнь при этой потрясающей внешней завидное™.

Обступали без продыху, домогались, лезли разные-вся-кие, и прежде всех, конечно же, наглецы, убежденные, что конфетка эта обязана пожелать, чтобы ее обсосали.

Л она не желала — и чем дальше, тем возмущеннее. Воз­вела броню недотроги. Соблазняли, молили, пытались на­силовать; поносили и клеветали всячески; шантажирова­ли, в том числе и угрозами самоубийства. Один несчаст­ный привел угрозу в исполнение, оставив сентименталь­но-пакостную записку. Сама еще до того дважды была на грани, но выдержала... Страстно, всей глубиной существа ЖЕЛАЛА НЕ НРАВИТЬСЯ — но никто не верил. Видели ее красоту, а Ее не видели. Стриглась два раза наголо, не помогало.

В двадцать пять лет — кризис, больница... К сорока — жизнь и облик монашенки в миру, все еще прекрасной, все еще нравящейся, но уже на почтительном расстоя­нии — броня стала зримой. Никого не осуждает, никому не завидует, всех жалеет, всем помогает. Девственница. Противоположное желание?.. Наверное, было, но куда уш­ло, в какие Подземные или небесные тайники... Не ждага принца, нет, отрезала эту блажь лет с тринадцати.

Не понравиться — не проблема?.. Для кого как, правда?..

А понравиться, говорю тебе, не проблема тем более, будь ты и страшней водородной бомбы. Не проблема, если у те­бя есть ЖЕНСКИЙ УМ.

Женский ум?.. Это какой такой?

А вот тот самый, который против логики.

Подсказывающий всегда правильно, всегда своевремен­но: чему быть и какой быть, что и как делать. Всегда точно, всегда гениально, если только слушаешься без помех. Ум природы, которого так не хватает нашим ученым мужам, а с прогрессом образования, увы, и нам, подражательницам.

Ум души — против всякой очевидности.

Ум судьбы — можно и так.

У девчонки каждой, у всякой женщины — хоть крупицей. Ясновидением, искусством непостижимым являет себя, но не каждый день... В минуты отчаянные — спасает. Но и пары-другой лет — да что говорю, минут пяти нашей жиз­ни вполне хватить может, чтобы замуроваться навек.

Как вернуть?..

Очень просто. Нужно лишь добросовестно дойти до от­чаяния. До настоящего, когда нет больше ни слез, ни жа­лоб. Когда нет никого, ничего.

В бездонность свою — подняться.

Женский ум страшно прост, Светик, до бесконечности прост, и он весь в тебе.

Сама знаешь: природа наша живучая такова, что и на смертном одре поймать себя на желании нравиться не проблема, не так ли?.. Вот и я ловила себя на нем сто раз на дню, как и ты. Ловила и старалась только переставать суетиться, прислушиваться — и...

И однажды... Что ты думаешь? Поймала смех. Смех! И не чей-нибудь, а мой собственный, детский смех — самый утренний...

Вдруг вспомнила, что совсем маленькой хохотушкой была заливистой. Что и нравилось, и была счастлива, пока не узнала, что должна нравиться.

И вот начала... Позволять себе не более и не менее как смеяться. Не заставлять, не стараться, а позволять, всего лишь.

Обнаружила, что имею право на жизнь такой, какая есть, могу смотреть на себя своим взглядом, а не прилавоч­ным.

Товароведа в себе — за шкирку!..

Причины моей веселости не ведал никто, но я не могла не заметить, что многим от нее делается хорошо: боль­шинству-то своей не хватает, почти каждый бедняк, взай­мы просит...

И вдруг девчоночья мольба ненароком сбылась. И вдруг стала нравиться, при всех сикось-накосях, нравиться до одурения, нравиться слишком многим. Никто ничего не понимал, а я меньше всех, только смеялась. (Смех — это, между прочим, и есть встреча противоположных желаний, знак их приветствия.)

А однажды, ближе к вечеру, возник Он и сказал: «Елки-палки, я ведь с ума сошел. Такой, как ты, не бывает, тебя просто не может быть, это нечестно. Ты обаятельна, как удав. Извини, что я опоздал».

...Прости, прерываюсь.

«ХОЧУ ХОТЕТЬ ЖИТЬ»

в. л.

Я больна, давно поняла это, но никогда не осмелилась бы пойти к врачу: он мог бы (из лучших побуждений) ска­зать все моей маме.

Это произошло в шестом классе. Какой-то дурак лет во­семнадцати полез ко мне под юбку. Потом в восьмом по­вторилось что-то вроде этого на лестничной площадке. Ес­ли смотреть здраво, ничего страшного. Но с этого момен­та в меня вселился Страх. Я написала это слово с большой буквы, для меня это очень много значит...

Мне 21 год, и я уже несколько лет хочу смерти. Умереть так, чтобы это не было самоубийством, иначе мама и ба­бушка будут винить в этом себя... Если слышу, что кто-то умер, думаю: «повезло» — это первая моя мысль.

Я не живу, я прозябаю. Я учусь в институте и не хочу учиться, у меня нет ни любимого дела, ни любимого чело­века. Боюсь знакомиться, боюсь даже знакомых. Поймите меня правильно, я вовсе не считаю, что «все мужчины подлецы». Но ведь это всегда останется...

Иногда представляю себя русалкой, живу в глубинах океана, играю с людьми... Я умею летать, как Ариэль, си­лою мысли, и вот на меня нападают, допустим, трое, а я взлетаю и поочередно убиваю их, да, я нахожу удовольст­вие, представляя, как я их убиваю и улетаю... Я ведьма, один мой взгляд может убить...

Я мечтаю о силе, но ее нет. Мечтаю и о любви — как все девушки моего возраста. Может быть, если я полюблю, Страх исчезнет?

Не всегда замкнута в себе, нет, у меня есть подруги, умею слушать. Не одинока в жизни, но одинока в Страхе, мне нельзя ни с кем этим поделиться. Страдающий чело­век должен скрывать свое страдание и не рассчитывать на сочувствие.

У вас, наверное, было много таких случаев, не претендую на исключительность, но боль остается болью, даже если она существует у многих...

Перечла свое письмо, все не то... Я хочу хотеть жить. (.)

Добрый день, милое существо,

мы прочли твое письмо вместе. В. Л. решил, думаю, верно, что я тебя пойму, потому что я женщина.

Да, невезение. Раньше, чем успела душа приготовиться, откуда-то из-за угла мерзкое щупальце...

Верь, все будет хорошо, придет и любовь, если — осме­лишься быть искренней;

дашь себе право следовать своим симпатиям, пусть едва вспыхивающим;

поймешь, что не стыдно, напротив, необходимо еще до

всякой интимности рассказать обо всем, мучающем тебя (реакция и будет проверкой, достоин ли).

Быть неболтливой в страдании — хорошо, но ошибка — таиться безвыходно.

Умеешь слушать — сумеешь и рассказать.

НЕСЛЫШНЫЕ КРИКИ

В. Л.

Мне скоро 22, я здорова. «Вариант нормы», но такой ва­риант, который вредит.

Для меня всенето и все не те. (Кажется, так вос­принимали мир философы-романтики? «Мы мало хотим того многого, чего мы хотим».) В эмоциях себе не отказы­ваю, но преимущественно это эмоции по поводу отсутст­вия эмоций. Мелочность чувств. Не люблю никого и ни­чего. Даже себя — не пылко.

Осенью, на картошке познакомилась с Лёвиком. (Со второго курса, а я на третьем филологического.) Относит­ся к редкой категории людей-факелов... И вот такого чело­века угораздило полюбить меня. Хотел уехать из Моск­вы — я не отпустила, жалко терять такого друга, ведь он чуток к любому моему душевному движению. Хотел забо­леть и умереть, прыгал поздней осенью в пруд (лишь на­сморк вылечил), дышал газом, раза три резал вены. А я, скрывая предательски вырвавшуюся улыбку, говорила: «У человека должна быть надежда...»

В феврале все изменилось: Лёвик идет на войну, в Афга­нистан! Я пыталась почувствовать этот уход — и не могла. Только знала, что Лёвик будет искать смерти, и чтобы не искал, согласилась пойти в загс, хотя все мое существо протестовало.

Загс в этот день был закрыт. А Лёвика забраковали на медкомиссии.

В один из вечеров (в холле общежития, неуютно) я свер­нулась в кресле калачиком, подставив голову, — он не мог не погладить мои волосы... С этого и началось... Каждый вечер я твердила себе, что это нечестно, но отношения пе­решли в такую стадию, когда до брака оставалось два шага: один фактический и один формальный. (Принципы Лё­вика ставят эти шаги в обратном порядке.)

Бесконечные разговоры, выяснение отношений, уста­лость, досада, жалость...

Лёвик подает заявление об уходе из университета. Что же с ним будет, вся жизнь перекорежена, нельзя так (хоть я и говорила ему, что мое понятие нравственности размы­вается). Опять направляемся в загс, у Лёвика не принима­ют паспорт: отклеилась фотография. Лёвик склонен все воспринимать символически, сказал, что рук резать боль­ше не будет, а я почувствовала неподъемную тяжесть... (.)

Здравствуй,

по просьбе В. Л. очень долго и нескладно тебе отвечала, порвала два черновика. Может быть, всего-то нужны два слова, так сказать, отпущения грехов да пара советов, об­легчающих совесть...

В некотором роде бурька в стакане воды. А с другой сто­роны — бесчерновиковая жизнь.

Понимаю, вряд ли на тебя произведут впечатление такие слова: «В 40 лет... да нет, даже и в 30... да нет, даже и в 25, даже через годик, через недельку уже! Вся эта история с Л. покажется тебе не стоящей выеденного яйца...»

Если же ближе к сути, то больше всего выпятилась не­привычка чувствовать самостоятельно.

«Для меня все не то и все не те». Ну и что же, правильно. Констатация факта. «Может быть, и я тоже не то и не та?..» Тоже правильно.

Меж тем занудливый голосок напевает, что пришла, по­нимаете ли, пора любви, сезон замуж. Надо, знаете ли, глубоко чувствовать...

Да НЕ НАДО!..

Не долженствуемые события!..

Доверяй душе, признай хотя бы ее существование для начала. Признай, что она, душа, такова, какой должна быть. Что многие наши непонятные стремления и внеоче­редные радости, равно как страхи и отвращения, — на са­мом деле ее крики. А «отсутствие эмоций» — крики самые громкие. Это она вопит, что не хочет размениваться.

Твой «человек-факел», признаюсь, вдохновил меня мало. «Хотел заболеть, прыгал в пруд, дышал газом». Ну, знаешь ли... Насильник наоборот: приставляет к своему виску пи­столет и орет: «Отдайся, или я застрелюсь».

Шутник! Вот как бы ему ответить: «Ставишь меня в без­выходное положение?.. Вынуждаешь меня отдать тебе мою жизнь?.. Стреляйся».

И ты тоже — не играй больше так, ладно?..

СТОПАРИК УСПОКАИВАЮЩЕГО

Еще один случай. Созвездие Девы здесь ни при чем. Оди­ночество во множественном числе.

В. Л.

Читала ваши книги, но не представляю, как применить все это на практике. Дело не во мне. Дело в моей подруге и ее близких, а я не знаю, как ей помочь.

Чуть больше четырех лет назад я сама попала на прием к психиатру. Из-за затяжного производственно-нравствен­ного конфликта. Нет бы этой перестройке начаться не­сколькими годами раньше! В конце концов, уже после мо­его перехода в другую организацию, руководство разобра­лось, начальника сняли. Те, кто мне говорил, что плетью обуха не перешибешь, спокойно работают на своих местах. В общем, все хорошо, но вспоминать радости мало. В тот период пыталась пить микстуру Кватера, выпила ведра два, результат нулевой. К таблеткам не прибегала наме­ренно... До того момента считала, что подобные страдания чушь собачья, неумение взять себя в руки. Очень сочувст­вую друзьям, тем, кто общался со мной; ясно помню, как хотелось убить каждого, кто советовал мне «не обращать внимания», «осмысливать логически», — это я могла, а толку что?

Вот и сейчас не знаю, что делать с Валей. Мне подругу угробить не хочется, сами понимаете. Я желаю ей добра, а вот что сейчас добро, не знаю, могу ошибиться.

Вале 37 лет. Красива, физически здорова. Образование высшее педагогическое. Работает в библиотеке, работа не радует. Дочери ее 15 лет, девочка болезненная, вспыльчи­вая, впечатлительная, трудноуправляемая. Сыну 3 года.

Когда Вале было 28, ее мужа осудили на 10 лет — «строй­отрядовское дело», взятки за то, чтоб давали материалы, и т. д.

Привыкла, что всем в доме занимается муж, немножко играла «аристократку». Обеспечены были очень неплохо. С деньгами дела не имела вовсе, продукты закупал муж, одежду — он же, крупные вещи — тоже. А тут пришлось за все браться самой, узнавать, что почем, и прикидывать, сколько до получки. Не скажу, что она именно в этот пери­од стала невыдержанной, нет, и в счастливой жизни супру­гов бывали моменты, когда они пуляли друг в друга табу­ретками. И в пору замужества говорила, что мужа не лю-

бит, но мало ли что она может ляпнуть и сейчас. Где-то в середине срока его заключения ее настигла «большая лю­бовь». Тут же доложила мужу. Тот попросил ничего не ме­нять, подождать, пока выйдет на волю. Любимый же гордо заявил, что согласен быть мужем, но никак не любовни­ком. Решила развестись. Как на грех, потеряла паспорт. Пока оформляла новый, время шло, любовь любимого угасала. К мужу на свидания Валя не ходила, ходила ее тезка, приятельница мужа по свободной жизни. Развелась Валя, но замуж так и не вышла, все были какие-то препят­ствия. Самым главным была она сама. Вела с любимым примерно такие речи: «Что меня бесит, ведь он выйдет, и все у него опять будет, женится и назло мне будет жить здесь же и лучше, чем я. Он же все может, и получать при­лично будет, квартиру жене обставит. Ты ведь совершенно другой человек, ты ведь меня так не обеспечишь».

Ее бесила мысль, что «ее муж» будет стараться для кого-то другого.

Муж женился, будучи еще в тюрьме, на той самой тезке. Правда, звонил и спрашивал совета, жениться ли, как бу­дет лучше Вале? Валя сама не знала, как ей будет лучше. Сын — от любимого, она очень хотела сына. Но любимый показывается редко, раза три в месяц гуляет с сыном, чи­тает Вале морали на тему воспитания подрастающего по­коления. Бывший муж на свободе, живет в этом же городе, имеет дочь от второго брака. Часто приходит к Вале, пери­одически клянется в любви, клянется, что с той семьей жить не будет, к Валиному сыну относится хорошо. Валя начинает думать, что у них общая дочь, что мальчику ну­жен отец... Он действительно ценный специалист, человек по-хорошему предприимчивый; сейчас он бы решал про­блемы без обхода закона; то, что они построили в кратчай­шие сроки, построено с отменным качеством, это призна­но. Уже достаточно хорошо устроен, прекрасная работа и хорошо оплачиваемая, недавно получил квартиру. Разво­диться, похоже, не собирается. Однако Вале об этом твер­дит.

Какой-то дикий круг, с нюансами не опишешь... Сама Валя не в состоянии решить, кто же ей нужен, да и нет смысла в ее решении. Страшно боится остаться одна, во­образила, что совершенно беспомощна. Хотя, если она эту катавасию переносит вот уже который год, сил у нее, как у Ильи Муромца...

После освобождения мужа, естественно, начали выяс-

нять, кто виноват; классический вопрос, который каждый из них обсуждал с дочерью. Каждый доказывал, какой он хороший и как другой неправ. Девочка издергана. Все свои неприятности Валя срывает на детях. Если у нее настает пора взаимопонимания с любимым, вскоре прибегает муж, клянется вот-вот решить вопрос с разводом, только... Если мир и покой задерживаются в этой фазе, появляется любимый и выкрикивает лозунги: «Моего сына уголовник воспитывать не будет!»

Идеальный вариант: если бы кого-то третьего? Но где же его взять, этого волонтера? По брачному объявлению?

Безобразно срывается на дочери. Муж получил кварти­ру, она отправила дочку туда. Девочка мечется между дву­мя домами. А Валя, с одной стороны: «Я тебя растила без отца 9 лет, пусть теперь он тебя воспитывает!» С другой: «Не едет, такая-сякая, на мать ей наплевать!» Женщина, в своем детстве не слышавшая от родителей худого слова, крестит дочь скотиной...

Всех жаль, и всех можно понять. Можно было бы и лю­бимому сообразить, что если она все-таки развелась ради него, любимого, то ее рассуждения насчет благ жизни — труха. Можно было б и мужу, зная ее характер (точнее, от­сутствие его), сказать понастойчивее... Она ведь жутко вну­шаема, всегда знаешь, с кем общалась в последние дни, и мысли, и вкусы, и интонации усваивает Моментально. Сказать, что никаких разводов, и все, успокоилась бы, за нее решили. А сейчас кто за нее решит? И кто знает, чего же ей в самом деле надо? О муже — «все-таки родной чело­век, столько лет вместе». О любимом — «все-таки только его люблю». А иногда — все наоборот.

Я бываю у них в среднем раз в неделю и никогда не знаю, что у нее в этот раз, кого любит, кого проклинает. Толкует то и дело, что скоро умрет, что не жилец на свете, но перед этим убьет мужа или его жену, — все это с креп­кими выражениями сообщает дочери-подростку, при ма­леньком сыне. Крик по любому поводу, беспочвенные придирки. На кульминациях спроваживаю детей, говорю о ее безобразном поведении, накапываю стопарик успока­ивающего. Через какое-то время будет плакать, просить прощения... И вдруг опять взрыв и несколько вариаций на тему, что я такое, если не понимаю, каково ей, и помина­ние всех и вся.

Не знаю, что это: нежелание сдерживаться, распущен­ность — или невозможность сдерживаться, та уже стадия,

когда взывание к разуму само по себе верх идиотизма? Иногда отповедь действует прекрасно. Иногда в разгар ее выступления я одеваюсь и молча ухожу; в следующий раз Валюта — душа-человек.

Но если это начало болезни? Я-то знаю, каково сдержи­ваться. И к чему может привести.

К психиатру, к невропатологу?.. Не пойдет. Да и на что жаловаться?.. Чтоб идти ко врачу в таком случае, нужно быть уверенным, что тебя захотят выслушать, понять, — такой гарантии нет, увы. Чтобы ходить в поликлиники, нужно быть повышенно здоровым человеком.

Что делать, к кому обратиться? Чем я могу ей помочь? И ради нее, и ради ее детей — посоветуйте что-нибудь... (.)

В. Л. приболел. (Чтобы отвечать на письма читателей, тоже нужно быть повышенно здоровым человеком.) Поэ­тому позвольте представиться... Можно на «ты»?

Первое, что хочу сказать: молодец, умница, почти герои­ня. Делаешь все, от тебя зависящее. Практически ты для своей Вали сейчас и есть жизненный психиатр. А то, что не выходит ничего путного и не ведаешь, что хорошо и что плохо, не знаешь, распущенность, невоспитанность или болезнь ее нераспутываемый клубок страданий, противо­речий, нелепостей — это и есть жизнь, твоя пациентка, в лице любимой подруги и ее окружения.

Упование на диагностику, на белый халат, на лекарство? На гипнотический авторитет?.. Не наивна, помнишь и два своих нулевых ведра. Видишь и разницу между собою и ею — подобрались вы, как и бывает чаще всего, но контра­сту. Ей нужно брать — от тебя или кого-нибудь, в пределе ото всех, тебе — отдавать. Тебе «всех жаль, всех можно по­нять». Ей жаль себя, а понять никого не может. И потому тебе ее еще больше жаль; тебе хочется, чтобы была болез­нью эта ее остервенелая дурость — болезнью, которую вы­лечивают, и дело с концом. Но ты и сама видишь, что это не та болезнь, для которой достаточно просто доктора.

Могла бы и я сказать, хоть и не психиатр: личность Валя твоя незрелая, похоже, несколько истероидная, с ярко вы­раженной потребительски-инфантильной установкой. За­тяжная невротическая реакция на внутренний конфликт, складывающийся из... (тут пришлось бы цитировать не толькб твое толковое письмо, но всю ее бестолковую жизнь). Реакция, ставшая уже развитием, нажитым свой-

ством характера — и имеющая все шансы на дальнейшее развитие в том же духе. С ума сойдет вряд ли. Угрозы для жизни не видится, убийства не совершит, но попытка са­моубийства, мстительного, демонстративного, при обост­рении ситуации не исключается. Вот, пожалуй, и все.

Что делать? Прежде всего не брать на себя невозможное, тогда совершишь возможное, а быть может, и сверх.

«Устроить» ее жизнь, конечно же, не в твоих силах и не в чьих бы то ни было. Внести ясность и логику в метания души — тем паче. Но ты можешь, покуда у самой силенок хватает, оставаться при ней и исполнять роль если не ду­ховного руководителя (врача, который нужен каждому), то балансировщика, частичного гармонизатора — того само­го жизненного психиатра, который тоже нужен практиче­ски каждому в свое время и в своем роде. Ты исполняешь эту роль почти на пятерку; и отповеди, и молчаливые ухо­ды, и выпроваживание детей при безобразных сценах — все правильно. «Стопарики успокаивающего» — не знаю... Я помыслила бы насчет плетки.

Главная трудность: быть с ней, держать, но не под­ставлять шею — такие хватаются обеими лапками да и за горлышко. Не подливать масла в костер душевного пара­зитизма, не укреплять в амплуа страдалицы. «Омедици-нивание» ее проблемы в этом смысле только повредит, даст козыри.

Посему, как можно меньше выражений сочувствия, вся­ческих словес и соплей, больше твердости и решительно­сти. Внушаема во все стороны — что еще остается?.. Не поддавайся ее внушениям всего прежде сама. Не рассчи­тывай на долгий эффект проповедей, моралей, отчиты-ванья — все это на подобные натуры действует лишь по­верхностно и непременно дает откачку в обратную сторо­ну. Надежнее, пожалуй, иронические похвалы.

Итак, продолжай на свой страх и риск. Если взялась за гуж...

Задача не облегчится, но, по-видимому, прояснится, ес­ли главные помыслы устремишь на ее детей. Они ведь то­же она — ее непонятый смысл, ее ужас, ее слепота... Ничего Не берусь советовать. Ты, конечно, не заменишь им живую мать, пусть и дурную, и упаси тебя Бог от такого пополз­новения. Но ты самый понимающий человек возле них, ты можешь с ними дружить — это очень и очень много, не меньше, чем материнство. (.)

НЕИЗВЕСТНОМУ АДРЕСАТУ

Прости, что долго молчала... На твой вопрос «как стать любимой» (всего-навсего) отвечаю:

ПРОСТО ДО НЕВОЗМОЖНОСТИ.

Милая, ну зачем, ну хватит себя обманывать. Сколько ожогов уже убедило тебя, что одно дело — быть нужной, другое — нравиться, а совсем другое — любовь. «Быть це­нимой» и «быть любимой» — непереходимая пропасть.

Усвоим же наконец: любят не тех, кто полезен, не тех, кто хорош. Любят тех, кого любят. Любят за что угодно и ни за что. Любят за то, что любят. Никакая привлекатель­ность к любви отношения не имеет, никакой успех, ника­кая сила и красота, никакой интеллект. Ничего общего с благодарностью — если это благодарность, то лишь за жизнь, но не свою. Любовь не может быть заслужена, лю­бовь только дарится — и принимается или не принимает­ся. Любовь — сплошная несправедливость.

Подожди, подожди... Чем вот, например, заслужил твою любовь новорожденный Максимка, ну вспомни. Тем, что измучил тебя беременностью и родами? Тем, что требовал хлопот, забот, суеты, расходов и треволнений, орал благим матом, пачкал пеленки, не давал спать, травмировал грудь?.. Своей красотой? Да там и смотреть-то не на что, надрывающееся исчадие — чем, чем оно нас вле­чет, чем владычествует?.. Своим обаянием, приветли­востью, понятливостью? Ничего этого и в помине нет, только будет или не будет, — а есть ужас сплошной беспо­мощности. За что любить-то его? За то, что растет?.. А ка­ким вырастет? Чем оплатит твои труды и страдания? Ско­рее всего, ничем, кроме страданий. Не за что, не за что лю­бить это жутковатое существо. И мы с тобой были такими, и нас любили. Даже подкидыши, бросаемые выродками-родителями, умудряются найти усыновителей, и дети-уроды любимы лишь за то, что живут, хотя и жизнью это назвать почти невозможно. Чем же они добиваются любви?..

Что за странность упрямая в нашей породе — любить не того, кто тебе делает добро, а того, кому делаешь, не того, кто избавляет от страданий, а того, кто заставляет стра­дать? Ведь так часто это происходит, так повсеместно, что заповедь «возлюби врага» не выглядит столь уж неиспол­нимой. Так оно и получается, если по-здравому: любят тех, кто вредит, убивает...

Любовь измеряется мерой прощения, привязанность — болью прощания, а ненависть — силой того отвращения, с которым мы помним свои обещания.

Откуда любовь? Почему любят, зачем любят? Никто на этот вопрос не ответит, а если ответит — значит, любви не ведает.

Под кровлей небесной закон и обычай родятся как частные мнения, права человека, по сущности, птичьи, и суть естества — отклонение.

Почему любят, зачем любят? — вопросы не для того, кто любит. Любящему не до них, любящий занят, запол­нен — огнедышащий проводник. Любовь течет по нему.

А где же свобода? Проклятье всевышнее Адаму и Еве, а змию — напутствие. Вот с той-то поры, как забава излишняя, она измеряется мерой отсутствия.

Любовь неуправляема, но любящий управляем, и еще как. Любящий управляем любовью, этим очень легко вос­пользоваться, этим и пользуются вовсю свободные от любви. Не какая-нибудь казуистика, самый обычный быт.

Твой Максимка еще свободен от любви. (Как с нелю­бовью — не знаю.) Когда через него потечет любовь, неиз­вестно, пока он только пользуется твоей. И ею тобой уп­равляет. А когда сам полюбит, тогда сразу перестанет быть таким искусным правителем, вот увидишь, станет беспо­мощным, как ты. И не сумеешь ему помочь, дай бог не по­мешать. Может быть, любовь постигнет его уже умудрен­ным, на должности профессора амурологии, с уймой практичнейших знаний в загашнике, — и сделает все, что­бы он этими знаниями не воспользовался, — так управит­ся, что про все забудет.

Так что же свобода? Она — возвращение забытого займа, она — обещание... Любовь измеряется мерой прощения, привязанность — болью прощания.

РАЗВЕ ТОЛЬКО СЕГОДНЯ?

Подборка «Ревность, страдальцы и жертвы». Слишком много вариаций на одну тему. Начнем сразу с ответа.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.