Часть вторая 9 страница

* * *

За одну ночь дивизия генерал‑майора Порошина потеряла пятнадцать лучших разведчиков. Две группы попытались просочиться через линию фронта и обе не смогли. А начальство сверху давило и требовало: давай сведения!

Игорь Булгаков напросился в разведку сам и даже выдвинул предположение перебросить разведчиков в немецкий тыл на самолете. В поле или на лугу после дождей, конечно, не сядешь. Зато можно приземлиться на асфальтированном шоссе, километрах в пятидесяти от передовой, выбрав глухой участок местности. Ведь днем, как и у нас, у немцев прекращается движение на дорогах.

Начальник разведотделения штаба дивизии, педантичный капитан‑чуваш, начисто лишенный романтической жилки, сказал, что самолет привлечет внимание противника и группа провалится. Игорь начал быстро доказывать: ей‑богу, мол, есть смысл рискнуть, может, даже трофейный самолет использовать для этого дела, но капитан не стал слушать. Капитан был очень занят и к тому же не любил прожектерства. Разведка была для него опасной службой и только. Он занимался ею по необходимости и не мог понять того энтузиазма, с каким готовился в глубокий поиск этот вихрастый старший лейтенант из политотдела.

Людей Игорь отбирал в разведроте. Помощником взял старшину Парамонова, с которым познакомился еще на Дону: вместе с ним лазил по итальянским позициям возле Лысой горы. Старшина посоветовал захватить двух сержантов: Мигачева и Мигунова. У этих молодых парней не только фамилии были созвучны, но и рост одинаковый, и лица вроде бы схожие. Только один черноволосый, а другой светлый и почти безбровый. Оба они умели немного говорить по‑немецки, а это Игорь считал очень важным. Он также настоял, чтобы в группу включили одного из штабных переводчиков.

Радистов прислали из корпуса. Они принесли с собой радиостанцию, упакованную в два металлических ящичка с заплечными ремнями.

Прохор Севастьянович Порошин скрепя сердце утвердил состав группы. Не хотелось ему отправлять Булгакова на такое рискованное задание, но что поделаешь! Группу, идущую в тыл противника, обязательно должен возглавить офицер. Так положено. А кроме капитана, в разведотделении дивизии ни одного офицера не осталось. Самого же капитана посылать было нельзя: он должен перебросить группы через линию фронта, принимать сообщения от них, а потом обеспечить возвращение разведчиков к своим.

Пока капитан ходил к генералу, разведчики выворачивали карманы, доставая документы, письма, деньги, бумаги. Отвинчивали с гимнастерок ордена. Каждый аккуратно завертывал свое добро в тряпицу и клал на стол.

Пестрый маскировочный халат был немного велик Игорю, пришлось подвернуть рукава. Ватник почти невесомый, но теплый. Сапоги подогнаны на две портянки. Автомат, два запасных диска, нож, планшет с картой, две гранаты, несколько банок консервов – вот и все снаряжение. Свободно, легко: ничто не стукает, не звякает, не мешает бежать и ползти. Игорь испытывал приятное волнение и едва ощутимую тревогу, как бывало в те далекие дни, когда отправлялся с отцом на охоту.

Старшина Парамонов посоветовал надеть немецкие каски, взять немецкие автоматы и набросить поверх маскхалатов пестрые фашистские накидки.

Через Днепр переправились на лодке поздно вечером, когда поднялся густой туман. Плыли, как в молоке, в двух метрах ничего не было видно. Лодку угнал назад ефрейтор‑гребец, а разведчики минут десять лежали на берегу, прислушиваясь к редким выстрелам. Высадились они как раз в том месте, за которым несколько дней наблюдал старшина Парамонов. Он знал, где у врага колючая проволока, где поставлены мины.

Медленно и осторожно лезли разведчики по крутому обрыву, скользя на мокрой глине, цепляясь за корни деревьев. А едва поднялись наверх – чуть было не столкнулись с фашистами. Пятеро солдат прошли мимо, спокойно разговаривая и гремя котелками – наверное, за водой.

Впереди была вражеская траншея, потом ходы сообщения и еще траншея, тоже заполненная солдатами. А дальше – огневые позиции артиллеристов, штабы, склады. Тут хоть ползком, хоть на четвереньках, все равно не проберешься незамеченным. Игорь приказал бойцам подняться и идти цепочкой.

Выручал их, конечно, туман, и еще каски с накидками. Немцы видели привычные силуэты, не вызывавшие подозрений. Да и фрицы тут были еще не пуганные. На этом участке советские войска не пытались форсировать реку и не очень досаждали врагу артогнем.

За ночь группа прошла пятнадцать километров и на рассвете остановилась в мелком лесу, в низине, возле ручья. После дождей тут образовалось болото, под ногами хлюпало, между кочками выступала вода, но старшина Парамонов посоветовал устроить дневку именно здесь: вокруг полно немцев, а в болото они не полезут.

Игорь слушался Парамонова беспрекословно. У старшины опыт, известность на всю дивизию по части разведки. Этот здоровяк с добродушным лицом, с огромными ручищами, на которые не влезали самые большие казенные рукавицы, был с виду тяжел и неповоротлив. Вернувшись с задания, мог спать целыми сутками. Вставал, ел и опять ложился. Он будто накапливал энергию до той минуты, когда наденет свой маскхалат, сшитый по специальному заказу. Тут Парамонов менялся неузнаваемо. Лицо оживало, глаза блестели хитро и умно, походка делались мягкой, неслышной, сильное тело приобретало подвижность и гибкость. Усталости для него не существовало, он будто забывал о сне… До следующей передышки.

Зная эту способность старшины, Игорь отправил его и крепыша‑сержанта Мигунова на опушку леса, наблюдать за дорогой. Остальные с грехом пополам устроились отдыхать на бугорке, на груде сырых листьев. Хорошо хоть, что ноги были сухие.

Парамонов и Мигунов возвратились незадолго до сумерек и доложили: на шоссе никакого движения, за весь день проехало восемь повозок в сторону передовой. На окраине села обнаружены три танка и броневик. Ну, что ж, на худой конец это тоже были какие‑то сведения. Штабники отметят на картах, что в таких‑то и таких‑то квадратах севернее Киева противник свои силы не сосредоточивает.

Игорь приказал радистам развернуть станцию и передать короткую радиограмму.

Выбравшись из мокрой чащобы на ровное поле, люди повеселели и зашагали быстрей. Булгаков торопился пересечь открытое место, дойти до лесных массивов, сквозь которые пролегало рокадное шоссе. Эти леса и перекресток магистральных дорог были главной целью разведывательной группы.

Под утро пересекли вязкую пашню. Впереди возникли стволы сосен. Мелкий дождь, сеявший с неба, почти не проникал сквозь кроны деревьев. Под ногами хрустели шишки.

Где‑то вдали то замирало, то усиливалось приглушенное гудение моторов. Игорь достал карту, лег под деревом рядом со старшиной Парамоновым. Сверху их накрыли накидками. Старшина подсвечивал фонариком, пока Булгаков пытался определить, куда вышла группа. Так, понятно. Вот просека. Параллельно ей, в трех километрах, тянется рокада. Оттуда и гул. Фонарик погас.

– Пошли! – вскочил Игорь.

Полчаса быстрого движения – и впереди посветлело. Сосны сменились молодыми березами, густым, невысоким кустарником. Разведчики поползли по мокрой траве, по лужам. Одежда впитывала воду, неприятно холодила грудь и живот.

Да, тут было что‑то серьезное. По дороге с ровными интервалами шли высокие трехосные грузовики. Маленький перерыв – и появились бронетранспортеры с пехотой. Их насчитали двадцать шесть штук. А ведь колонна двигалась к фронту давно, может быть, уже несколько часов.

За бронетранспортерами пошли танки. Игорь насчитал больше сорока, среди них половина «тигров». Ясно, что противник перебрасывает крупную часть, во всяком случае не меньше полка.

Наконец шоссе опустело. Начинался рассвет. Игорь решил оставить наблюдателей и отойти в глубь леса. Но в это время вдали появилась новая колонна. Десяток танков, а потом машины, машины, машины…

Голова колонны проследовала мимо разведчиков, и вдруг, повинуясь какому‑то общему сигналу, все машины остановились. Возле них засуетились солдаты. Танки, а потом и грузовики начали съезжать с дороги в кустарник. Слышались крики, стук топоров. Немцы рубили кусты и ветки.

Игорь, кивнув своим, пополз назад. Надо скорее связаться со штабом. Дело серьезное. Вот только неясно, почему немцы остановились. Или на дневку, или тут у них район сосредоточения резервов. Ну, это не самое важное. Главное, чтобы наши знали об этих танках и мотопехоте.

. Километрах в двух от шоссе, на краю вырубки со старыми трухлявыми пнями, радисты развернули станцию. Для надежности работали не со штыревой антенной, а натянули между двумя деревьями медный шнур с маленькими, белыми, словно игрушечными, изоляторами на концах.

Слышимость была отличная. Штабная рация, получив сообщение, приказала ждать. А минут через пятнадцать поступило распоряжение: вести тщательное наблюдение за противником, выявить номер соединения, состав сил и цель передвижения.

– Ну, ребята, кажется, попали мы в самую точку, – сказал Игорь, прочитав разведчикам радиограмму. – Теперь на нас в штабе как на богов надеются.

– Сделаем, – уверенно кивнул сержант Мигачев (или Мигунов – Игорь все время путал их, настолько они были схожи).

А переводчик попросил устало:

– Отдохнуть бы, товарищ командир. Всю ночь на ногах.

Игорь пожалел его. Переводчику за тридцать, лицо полное, рыхлое. Работа у человека сидячая, штабная, среди бумаг. Устал, конечно, без привычки. А мужик толковый. Не трус и не нытик. Однако отдыхать рановато. Троим следует вернуться к дороге, взять «языка». Остальные разыщут местечко понадежней. Вокруг виднелись старые воронки, тянулся окоп, наполовину заплывший, поросший травой, вырытый, наверно, еще в сорок первом году. Может, удастся найти для отдыха уцелевшую землянку или блиндаж…

Не успел Булгаков проинструктировать ребят, собиравшихся за «языком», как гул моторов, а потом и стук топоров раздались совсем близко, но не на шоссе, а с противоположной стороны, на просеке. Игорь встретился взглядом с Парамоновым.

– Я схожу, – спокойно произнес тот. – Мигачев, за мной!

Вернулся старшина очень быстро: на просеке стоят самоходные пушки, немцы маскируют их.

– Влипли? – полувопросительно сказал переводчик. – Теперь уходить некуда, разве только назад.

– Позади поле,– возразил Парамонов.

– Ну, все, – прервал их Игорь. – Хватит разговоров. Старшина, ищи укрытие. Радист, вызывай штаб.

Они передали короткое сообщение о том, что в квадратах «Г‑6» и «Г‑7» вдоль просеки обнаружено скопление самоходок, а потом сразу свернули рацию, не ожидая ответа, потому что топоры стучали совсем близко и даже слышались голоса немцев.

Парамонов отыскал в чащобе какую‑то яму, когда все залезли в нее, притащил охапку старого сухого хвороста, навалил сверху, да еще нагреб ногами листвы. Сам заполз под хворост последним, завозился, устраиваясь, возле Игоря. Сказал шепотом:

– Со стороны ни черта не видно. По спинам пройдут, не заметят. Прикажи спать ребятам.

Игорь разрешил четверым отдыхать. Трое: сам Булгаков, радист и Парамонов – наблюдали за лесом, держа под рукой автоматы. Однако разрешением никто не воспользовался, какой уж тут сон, когда за поляной горланят фрицы, когда дыхание перехватывает от волнения и страстного желания закурить, глотнуть хоть разок успокоительного дымка.

Группа немцев, видимо, дозор, прошла метрах в ста от них, громко разговаривая. Потом лес начал постепенно затихать. Прекратился стук топоров, умолкли голоса.

Усталость брала свое. Разведчики начали подремывать. А переводчик вдруг всхрапнул так громко, что сам вздрогнул и зашевелился.

– Во! – шепотом произнес Парамонов. – Интеллигент, а храпит, как неграмотный!

– Нервы крепкие, – ответил Игорь, осторожно поворачиваясь на левый бок: очень уж неприятно липла к животу промокшая одежда.

Чтобы скоротать время, старался думать о хорошем: о доме, об Ольге. Интересно, что она делает вот в эти минуты? Наверно, завернула Николку в одеяло и вышла гулять. Ходит по двору, поет ему что‑нибудь, а Николка лежит и соску сосет… Впрочем, какая там соска! Ему скоро два года стукнет, он уж сам давно бегает. Летом даже хвост у петуха выдрал – такие ручонки сильные. Схватил за хвост, а петух вырвался… Он уже самостоятельный гражданин, этот Николай Игоревич. Только никак невозможно представить его на собственных ногах. Вспоминается лишь круглое личико, широкий нос да синие глаза‑бусинки.

Ольга пишет, что нога у него очень большая, носит уже двадцать третий размер, скоро Людмилку догонит… Ну, что же, на то он и мужчина, должен на земле прочно стоять. А с обувью плохо. В Одуеве совсем не продают детских ботинок. Вот старшина говорил, что Мигачев умеет сапожничать. Может, его попросить, а потом переслать с оказией… Мигачев или Мигунов? Это же надо – такие одинаковые дружки подобрались…

– Командир, – толкнул его Парамонов, – ты что, засыпаешь?

– Я! Нет, замечтался, – спохватился Игорь и тряхнул головой. – Задумался малость.

– Давай Мигачева поднимем, он отдохнул вчера.

– Ладно, через часок. Только разоспался товарищ.

Так лежали они, мокрые и озябшие, торопя время, подавляя в себе чувство голода, желание покурить и совсем не догадываясь, какой переполох наделали в штабах две их радиограммы.

К этому времени на Лютежском плацдарме, на маленьком «пятачке», скрытно сосредоточились для штурма немецких позиций войска 38‑й и 3‑й гвардейской танковой армий, 5‑го Гвардейского танкового и 1‑го Гвардейского кавалерийского корпусов. Завтра утром, 3 ноября, должен грянуть залп двух тысяч орудий и минометов, должны ударить пятьсот «катюш». После артиллерийской подготовки войска рванутся на Киев.

И вот теперь, когда до наступления осталось меньше суток, в тылу немцев обнаружилось новое танковое соединение. Несколько дней назад фашисты сняли с другого участка фронта 7‑ю танковую дивизию. Может, это она подтягивается к Лютежскому плацдарму, чтобы затаиться в лесах, а потом неожиданно нанести контрудар? Может, это другое, более крупное соединение?

Генерал Ватутин принимал меры. Из фронтового резерва были взяты два истребительно‑противотанковых полка и полк самоходных артиллерийских установок. После прорыва обороны эти части должны были прикрыть фланг наступающих войск. Несмотря на низкую облачность, в воздух поднялись несколько самолетов‑разведчиков, ведомых лучшими летчиками. В полной готовности стояли на аэродроме машины штурмовой авиадивизии. Штурмовики получили приказ при первой возможности пробомбить и обстрелять те лесные квадраты, которые были названы в радиограмме разведчиков.

Часа за два до сумерек дождь наконец прекратился. Солнце так и не смогло прорваться сквозь тучи, но облачность поднялась на несколько сот метров. Штурмовики эскадрильями стартовали с аэродрома.

Игорь как раз спал, когда на просеке и на опушке леса возле шоссе рванули первые бомбы. Самолеты, полого выходя из пике, один за другим проносились над соснами, над ямой разведчиков. Некоторые бомбы рвались близко, в глубине леса. Игорь даже побледнел: хуже не придумаешь – погибнуть в немецком тылу от своих же. Нет, не зря он всегда боялся бомбежки.

Однако страх перед бомбами оказался недолгим: новая и более серьезная опасность заслонила всё. Немцы с просеки и с шоссе хлынули в лес, подальше от того места, которое штурмовали краснозвездные самолеты. Фашисты бежали кучками, Целыми подразделениями, рассыпались поодиночке, лезли в чащобу. Игорь сообразил: прятаться под ветками теперь бессмысленно. Заметят, поймут, откроют огонь. Лучше лежать открыто.

Он велел поскорей стряхнуть листья и ветки, закутаться в накидки и надвинуть осточертевшие всем тяжелые каски. А переводчик с Игорем сели на край ямы – так лучше было видно вокруг.

В гул и треск разрывов короткой строчкой врывались очереди авиационных пушек. Валились на землю старые сосны: грохот заглушал их скрипы и стоны. Отрывисто лаяли немецкие зенитки. Поблизости, на поляне, кричали раненые.

– Вот это курорт! – ухмыльнулся старшина Парамонов, с наслаждением закуривая третью подряд трофейную сигарету. – Вот это банька с парилкой!

Игорь погрозил ему кулаком: молчи!

– А ничего, командир, – сказал старшина. – Они сейчас, как караси на сковородке… Сейчас бы самое время «языка» взять.

– Не рыпайся! – приказал Игорь, и старшина смолк.

Немцы спасались от бомбежки в старых окопчиках и воронках. Трое солдат лежали метрах в тридцати от разведчиков и переругивались хриплыми злыми голосами. Игорь слушал их быструю резкую речь и вдруг поймал себя на мысли, что не испытывает ни малейшего страха. Не перед этими тремя фрицами, конечно, а вообще перед фашистами, которых вокруг полон лес. Взрывы бомб заставляли его вздрагивать, сердце становилось горячим и словно срывалось вниз, а при виде немцев он чувствовал только любопытство, хотя разумом понимал, что малейшая оплошность сразу погубит группу.

Штурмовики улетели, и разведчики испытали не меньшее облегчение, чем немцы. Вдали заиграла труба. Фрицы потянулись на ее зов, поглядывая на быстро темневшее небо. Под деревьями накапливались сумерки, и это радовало разведчиков.

Лес опустел. Немцы кричали вдали, заводили моторы. Игорь шепотом советовался с Парамоновым. Решили брать «языка» именно сейчас. В спешке отъезда немцы не заметят, что исчез человек, а если и заметят, то понадеются на санитаров, на похоронную команду. Кто будет искать солдата в ночном лесу после бомбежки!

За «языком» ушли все тот же старшина Парамонов и крепыш Мигунов –они «сработались» в паре. У Игоря не было никаких сомнений: найдут раненого фрица или оглушат солдата, севшего по большой нужде.

После пережитого Булгаков и его товарищи успокоились. Ощущение опасности, владевшее ими до сих пор, незаметно ослабло. Переводчик предложил развести в яме костер, вскипятить воду, согреться чайком. Игорь повертел возле виска пальцем и сказал негромко:

– А ты не того?

Наверно, и Парамонов с Мигуновым чувствовали себя в этот раз чересчур уверенно и потому допустили какую‑нибудь ошибку. Или произошла непредвиденная случайность. Возле просеки затрещал вдруг автомат. Очередь была длинной, на весь магазин: так стреляют ошалевшие от испуга или от неожиданности люди, намертво придавив пальцем спуск. Потом рванула граната, за ней другая. Еще несколько коротких очередей, истошный крик, и все кончилось. Только гудели моторы да поскрипывали под ветром сосны.

Игорь выругался: первым чувством была досада – провалилось такое верное дело. «И сами влипли, и нас подвели!»

Решение возникло сразу – немедленно уходить, исчезнуть из этого леса. Немцам нетрудно сопоставить факты: неожиданный налет авиации на замаскированные войска и появление советских разведчиков. Они обязательно будут искать радиостанцию, обязательно прочешут местность.

Парамонов и Мигунов – ребята опытные. Если они живы, сами сообразят, что делать, сами вернутся к нашим.

В спешке и Игорь допустил оплошность, которую осознал только на следующий день. Он повел свою группу на восток, навстречу советским войскам. Он не учел, что там у немцев сплошная оборонительная полоса, что фашисты известят свои части о появлении в тылу русских разведчиков, что именно в том направлении будут разыскивать их гитлеровцы.

Ведь разумнее было бы уйти на запад, дальше от фронта, найти надежное укрытие и подождать, пока уляжется шумиха, ослабнет у немцев бдительность.

Рассвет застал их в открытом поле. Пришлось лечь на мокрую землю среди мелких кустов. Съели последнюю банку консервов и последние сухари. Бойцы зябли в сырой одежде, радиста и переводчика бил озноб. Игорь пытался согреться, двигая руками и ногами. Помогло на несколько минут, а потом стало хуже.

Все были облеплены грязью, обросли щетиной, лица напоминали синеватые, лишенные жизни маски. Но ребята не унывали, даже шутили, прислушиваясь к гулу, катившемуся с востока. Километров тридцать, а то и побольше отсюда до фронта, но порой удары были такими сильными, что даже здесь качалась под разведчиками земля. Такой концерт могут закатить только наши. Значит, наступают, это уж факт!

О том, что началось наступление, можно было судить и по другим признакам. Прямо среди бела дня заполнились дороги, хотя под тучами нет‑нет да и появлялись советские самолеты. К фронту шли крытые грузовики с солдатами, с боеприпасами. Обратно возвращались с ранеными. Прошагала к передовой длинная колонна пехоты. Вдали, на окраине леса, немцы рыли траншеи: Игорь видел в бинокль – закапывают в землю танки.

Во второй половине дня стало ясно, что немцы попятились. Отходили в тыл конные обозы, проезжали штабные автомашины, появились группы солдат, шагавших без строя по грязным обочинам шоссе. Разведчики оказались между двумя параллельными дорогами, которые тянулись справа и слева в двух‑трех километрах от них. Игорь записывал и отмечал на карте все виденное.

Сумерки надвинулись очень рано, приползли они вместе с низкими тучами и моросящим дождем. Дождик был теплый, даже приятный, зато над ложбинами поднялся липкий промозглый туман. Не будь его, наверно, видны были бы пожары и вспышки выстрелов, потому что за день артиллерийские раскаты значительно приблизились и теперь бой шел километрах в десяти от разведчиков.

Радисты высунули над кустами штыревую антенну и передали в штаб последнюю радиограмму.

– Все, товарищ командир, питание кончилось, – доложил старший радист. – Разрешите, мы рацию здесь ветками закидаем. Таскать ее тяжело. А наши придут, достанем.

– Валяйте, – разрешил Игорь, ощутив вдруг какую‑то грусть. Порвалась ниточка, связывавшая со своими. Вроде бы остался без языка… «Без языка»?.. Кто написал эту вещь? Короленко или Григорович? После провала на университетских экзаменах Игорь всегда путал их. «Нашел время вспоминать!» – усмехнулся он.

Разведчики топтались на месте, согреваясь, разминая ноги. Пора идти. Теперь, когда рация не работала, у них была только одна цель – возвратиться к своим. И они зашагали по грязи, по чавкающему чернозему, надвинув немецкие каски и кутаясь в накидки, ориентируясь на грохот разрывов.

Ночь была заполнена немцами. Они кричали на дороге, среди гудевших машин и фыркающих лошадей. Говор их слышался то справа, то слева. Одни немцы шли навстречу разведчикам, другие в том же направлении, что и они. Возникали и пропадали смутные силуэты, мерцали огоньки сигарет.

Сквозь дождь и тьму все чаще прорывались впереди красные, желтые и оранжевые всполохи, все явственней становились выстрелы отдельных орудий. Ухо улавливало сплошной треск, служивший словно бы звуковым фоном, отчетливо проступавший всякий раз, когда чуть стихал канонадный грохот.

– Осторожно! – шепотом предупредил сержант. – Канава какая‑то.

– А, черт! – громко выругался радист, падая в темный провал, и в ту же секунду справа раздался по‑мальчишески звонкий испуганный голос:

Herr Leutnant, Russen sind da!..

Wo?! Schieße!..[4]

Перед глазами Игоря возник вдруг узкий, высокий столб пламени, такой раскаленно‑белый, такой горячий, что из глаз покатились слезы. Игоря крутануло в вонючем дыму разрыва, отбросило в сторону. Он шмякнулся лицом в грязь и сперва ничего не мог понять. Вокруг стреляли, кричали, пускали ракеты. Он тоже хотел стрелять, но в глазах вспыхивали и плыли, мешая смотреть, белые круги.

Лежать, в общем‑то, было спокойно, он вроде бы отдыхал, глядя, как суетятся справа темные силуэты, но в спине быстро нарастала резкая, пронизывающая все тело боль. Игорь подумал, что это от неудобного положения, попробовал повернуться на бок, но нижняя часть туловища совсем не слушалась его. Ноги будто отнялись, он не чувствовал их.

Потрогал колени, бедра, ягодицы. Все нормально. Рука поползла выше, на позвоночник. Загрубевшие грязные пальцы ощутили какие‑то липкие клочья, коснулись краев рваной раны. Он укололся о что‑то твердое, даже не поняв, что это осколок раздробленной кости.

Боль накатывалась волнами, бросая в жар, туманя мозг, лишая возможности думать. Потом волна отходила, оставляя после себя усталость и гнетущее ожидание новой вспышки.

Когда приступы были особенно резкими, ему хотелось провалиться в пустоту, исчезнуть, вырваться из своего непослушного, скованного мучительной судорогой тела. Но едва боль ослабевала, вновь появлялась надежда: он потерпит, он дождется, пока придут наши.

Страшно было лежать на одно месте, как мертвому. Игорь вытянул вперед руки, вцепился в жесткую траву и осторожно подтянул разбитое туловище. Боль сразу разлилась по жилам горячим свинцом, отяжелив и руки, и голову, но он все‑таки почувствовал удовлетворение. Он был хозяином над собой, и от этого в нем крепла уверенность, что все кончится благополучно.

Правее его на дороге очень уж много было криков и суеты. Там что‑то горело – или машина, или стог; огонь, вспыхивая, вырывал из темноты десятки фигур. Там же начали яростно, быстро бить пушки, выбрасывая параллельно земле желтые язычки пламени.

Вокруг разрасталась стрельба. Игорь подумал: если он даст очередь по суетящимся немцам, его никто не услышит. Он еще подтянулся вперед, выдвинул свой трофейный «шмайсер» и нажал спуск. Автомат затрясся, и эта тряска отозвалась такой болью в позвоночнике, что оружие сразу вывалилось из ослабевших рук. Но он упрямо дотянулся до автомата и, чуть приподняв его, дал еще очередь по фашистам.

В Игоря стреляли с двух сторон: и от дороги, и откуда‑то сзади. Трассирующие пули мелькали, как разноцветные светлячки, впивались в землю рядом с ним. Он давно не чувствовал правой ноги, а тут вдруг возникло такое ощущение, будто ногу укололи иглой. Игорь подумал: наверно, пуля.

Потом его хлестнуло в лицо, он едва не захлебнулся от крови, закашлялся, выплевывая ее. Рот не закрывался. Игорь прижал рукой челюсть, но едва отпустил – она с хрустом отошла вниз.

Он так ослабел, что не мог пошевелиться, с трудом приподнял голову, попавшую в ямку с водой.

Ему подчинялось только сознание. Он старался думать, что остальные разведчики не погибли, что они уже добрались к нашим. Разведчики укажут место. Прохор Севастьянович сразу пошлет за ним санитаров.

Он не мог видеть в темноте, что все его товарищи лежат мертвые возле канавы, недалеко от него.

Потом произошло что‑то непонятное. Засверкали яркие вспышки, заклубился туман, пронизанный длинными полосами света, раздался скрежет, лязг и неслыханный непонятный вой, поглотивший все остальные звуки, пронзительно врывавшийся в уши, так распиравший черепную коробку, что она, казалось, не выдержит и развалится. Игорь думал, что все это происходит в бреду, но в то же время он чувствовал, что в ямку натекла вода: слушал вой и лязг, а сам копил силы, чтобы хоть чуть‑чуть передвинуть голову.

В конце концов ему удалось повернуться на спину, так было лучше, вода перестала попадать в нос. Но поворачивался он, наверно, очень долго: когда отдохнул и приоткрыл глаза, было уже светло. Что‑то толкнуло его, возле самого лица увидел он грязный ботинок на толстой подошве и ногу в черной обмотке.

Игорь сразу понял: свои! Радость его была так велика, что он закричал. Вернее, хотел закричать – из груди его вырвался громкий стон. Он искал взглядом лица, глаза людей, но не находил их. Только ноги в обмотках, в тяжелых американских ботинках перешагивали через него.

* * *

Когда в районе Лютежского плацдарма определился успех, командующий 1‑м Украинским фронтом генерал Ватутин ввел в действие свою главную ударную силу: 3‑ю Гвардейскую танковую армию. Лавина бронированных машин устремилась в атаку ночью, в кромешной тьме, в густом тумане. Танки неслись на вражеские укрепления с зажженными фарами, с воющими сиренами, ведя беглый огонь из пушек и пулеметов. Неслись стремительно, не сбавляя хода, напролом через канавы и рощи, на окопы, на дзоты, давя солдат, повозки, орудия – все, что попадалось на их пути. В танковых рациях звучал чей‑то взволнованный, хмельной от радости голос: «Хлопцы, даешь Киев!.. Хлопцы, даешь Киев!»

Торопилась, спешила поспеть за броней пехота, шлепала по мокрым дорогам мимо раздавленных искореженных пушек, минометов, грузовиков, мимо вражеских трупов и опустевших траншей. Бой уже подвинулся к Киеву, но во многих местах еще сопротивлялись, отстреливались группы фашистов. Гвардейская кавалерия добивала гитлеровцев, отступивших в леса.

По шоссе ползли тягачи с орудиями на прицепах, шли танки, ремонтные летучки, полуторки, зеленые «студебеккеры». Пехота торила себе путь по целине обочь дороги.

Высокий ефрейтор в истертой шинели, едва достававшей ему до колен, отделился от строя, присел на кочку и, покряхтывая, снял сапог. Молоденький солдат с добрым румяным лицом, в новой пилотке, бесшабашно надвинутой на самую бровь, примостился рядом и начал крутить цигарки – для ефрейтора и для себя.

За кочкой, в двух метрах от них лежал труп, такой грязный, что даже нельзя было разобрать, какая на нем форма. Сапоги вроде бы русские, без раструбов, а валявшиеся рядом каска и тронутый ржавчиной автомат – немецкие. Да и накидка тоже была фашистская. Лежал он, вероятно, давно, под ним натекла лужа бурой от крови воды.

Сперва солдат и ефрейтор не обратили внимания на этот труп: много валялось их кругом, и в лужах, и на дорогах, и скорчившихся в агонии, и расплющенных гусеницами – всяких. Где уж смотреть на них… Но вот немец застонал негромко, шевельнулась его голова.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒