И снова глава 1. 7 страница

Как не услышал и треска веток под тяжестью волокуши – вернее, услышал, но рассудок его откликнулся не сразу. Когда Дро все же сообразил, что рядом кто-то есть и с этим приходится считаться, он обернулся и увидел женщину, стоящую футах в десяти от него. Ее самодельная волокуша была нагружена хворостом, женщина держалась за грубые изношенные постромки. Юное солнце било ей прямо в лицо, и в этом свете она, по контрасту, казалась старой, как сами холмы. Закутанная в черный плащ, черноглазая, незнакомка выглядела престарелой сестрой самого Дро.

– Хороший денек, – сказала она голосом, будто заржавевшим от старости.

– Угу...

Она отпустила постромки и подошла ближе.

– Хотя для тебя он вовсе не хорош.

Она опустилась на колени – суставы ее заржавели не менее, чем голос – прямо на землю перед охотником и сжала морщинистыми руками его надрывающуюся от боли ногу. Любой другой на месте Дро не удержался бы от крика. Она сказала, словно он все же закричал:

– Доверься мне, и увидишь.

И он увидел. Невыносимая мука вспорола ему кишки, ребра – и оставила его. Медлительное, прохладное тепло – да, именно прохладное тепло! – сочилось из рук женщины. Она разминала мышцы и связки его многострадальной ноги, и прохладное тепло разливалось там, где только что вспыхивали приступы боли. Дро прислонился спиной к стволу и задремал, удерживаясь на грани сна и яви. Блаженство длилось и длилось, а потом ее руки отпустили его. Незнакомка опустилась на землю, откинула капюшон и стала заплетать черные, обильно пересыпанные сединой волосы в тонкие косы.

– Поблагодарить тебя одними словами было бы недостаточно, – сказал Дро. – Какую плату ты просишь обычно?

Она метнула на него взгляд из-под бровей.

– Три монеты по тридцать грошей.

Дро чуть усмехнулся. Старуха была бедна. Девяносто грошей для нее – целое богатство, ее глаза вспыхнули алчным огнем при мысли о деньгах.

– Не могу поверить. Три монеты по тридцать грошей – и все?

– И все. Я не навсегда тебя исцелила.

– Я знаю.

Он полез в карман, чтобы заплатить ей. Вялые пальцы с трудом считали монетки.

В листве над головой подмигивали золотые глаза просветов. Дро лег на спину и стал ловить взгляд этих глаз. Двигаться не хотелось, и все же в конце концов он сел. В ноге проснулась обычная, терпимая боль. Он знал, что так будет. Хоть и казалось, что она ушла навсегда, ни один знахарь не исцелит его увечья. Дро протянул руку и высыпал пять тридцатигрошовых монет в подол старухе.

– Хорошо, – сказала она. – Сойдет, – и посмотрела на распростертое в траве тело Миаля Лемьяля. – Куда ты нес его? Домой, для погребения?

Смутно, словно подбирая частицы головоломки, Дро узнал ее. Ему встретились в пути девственница и чувственная женщина, и старуха была продолжением этого ряда. Дева Источника, Королева Огня, а теперь вот – Королева Мечей. И вправду сестра.

– Он не умер, – тихо сказал Дро.

– На вид он мертв. Не дышит, в груди нет стука.

– Его сердце бьется. Раз в несколько минут.

– Чтоб меня, – сказала престарелая королева. Она встала и подошла к Миалю, наклонилась, кряхтя, опустилась рядом на колени, погладила по волосам.

– Ты что, в трансе, маленький? – мягко спросила она менестреля. – Бедный малыш. Баю-баюшки-баю... – она вдруг отдернула руку от волос Миаля. – Так. Здесь что-то...

– Гисте Мортуа, – сказал Дро.

– Да-да, – нетерпеливо отмахнулась она. – Ты – охотник за призраками, а он – менестрель, который хочет сложить песню о Гисте Мортуа и прославиться. Ты его не предупреждал? У него ничего не выйдет, для этого он слишком хорош. Слишком одарен, чтобы стать известным или любимым. Он гений. При жизни он так и не получит признания. Мы чтим тех, кто неплох, и тех, кто хорош, но только не тех, кто лучше всех. Лучших – никогда. Никогда, пока они не сойдут в могилу, откуда уже не смогут ранить нас. Никогда не хвали чародея. Он может пустить весь мир в расход ради своей новой шутки... Ах! – вдруг вскрикнула она. – Сердечко стукнуло разок! Да, я видела, дрогнула жилка на шее. Помоги мне положить его на волокушу.

– Может, ты присмотришь за ним, пока я не вернусь? – спросил Дро, – Я бы дал тебе денег.

– А тебе не любопытно, откуда взялся этот транс? – сказала старуха.

– Неупокоенные выпили все его силы.

– Не так все просто. Помоги мне уложить его на волокушу.

Дро подошел, поднял Миаля и взгромоздил лицом вверх на вязанку хвороста, уже лежавшую на волокуше. Сухое дерево захрустело. Охотник подобрал инструмент менестреля и взялся за веревочные постромки. Нога заныла, но вяло, так что не стоило обращать внимания.

– Куда?

Старуха кивнула и заковыляла впереди, петляя между деревьями, в сторону юга.

Минут через десять он вышел вслед за ней на поляну. Солнечные лучи пробивались сквозь покров леса, солнечные зайчики плясали на земле и на стенах каменной хижины. Она стояла на поляне, наверное, уже несколько десятков лет, основание ее вросло в землю. Неподалеку от покосившейся двери в маленьком огородике буйно цвели какие-то травы, а может, просто сорняки. На столбике, вкопанном в землю перед дверью, красовались вылепленные из стойкого к непогоде замеса две ладони, сложенные домиком – возможно, местный символ целительства. А на самой покосившейся двери было кривобоко, неразборчиво намалевано: «ДОМ ЧЕРНОБУРКИ».

Дро мельком удивился, кто же сюда ходит. Наверное, неподалеку стоит городок или деревня, хотя он не заметил ничего подобного, когда смотрел с гребня холма на лес в долине. А может быть, люди покинули город, спасаясь от нищеты, голода или чумы, развалины заросли, и лес поглотил их. И только эта старуха осталась, умудряется как-то выживать одна, хотя как именно – можно лишь гадать.

Она распахнула дверь и жестом велела Дро втащить в дом волокушу с менестрелем, погруженным в подобный смерти транс. Дом был темным, в нем все еще задержался кусочек ночи. Пахло сыростью и низким, дымным огнем, потом добавился запах двух сальных свечей, когда хозяйка зажгла их. Еще пахло травами и всякой домашней утварью, разбросанной как попало. Груда тряпья в углу служила постелью, и на нее Дро было велено положить Миаля.

Чернобурка – наверное, так звали старуху – подошла и долго вглядывалась в лицо менестреля. Миаль выглядел столь же мертвым, как любой из покойников, которых доводилось видеть Дро на своем веку, и все же мертвым не был.

– Он умел погружаться в транс по собственному желанию? – осведомилась Чернобурка.

– Насколько я знаю, нет.

– Ты хорошо его знал?

– Не слишком. Но достаточно для того, чтобы ответить на твой вопрос.

– Это не призрак погрузил его в это забытье, – сказала Чернобурка. – Это был живой человек. Целитель. Травник. Встречали вы в пути кого-нибудь такого?

– Только одну девицу, которая забавлялась этим, она уже мертва.

– Такое могло сделать с ним особое снадобье, – сказала знахарка. – Оно тушит пламя жизни, оставляя теплиться лишь малую искорку. И если у человека есть талант к запредельному, его дух выходит на свободу. Ты понимаешь, что это значит, охотник за призраками? Это означает, что у человека, который еще жив появляется призрак.

– Ладно. Но как она это сделала?

– Я скажу тебе, как. Через минуту. Нож есть?

Дро задумчиво посмотрел на нее, потом достал нож и подал знахарке рукоятью вперед. Она беззвучно рассмеялась, оценив его любезный жест. Потом нагнулась и провела ножом по груди Миаля. В тусклом свете свечей Дро в первый миг не понял, что режет она не плоть, а всего лишь рубашку. Очень осторожно, не касаясь одежды руками, она развела лоскуты в стороны.

Из прорезанного кармана на обнаженную грудь Миаля высыпалась всякая дурацкая мелочь: медная монетка с дырочкой, стершаяся игральная кость, скрученная струна – наверное, от его инструмента, маленькая глиняная собачка...

Дро тут же понял, что уже видел этого пса, вот только не сразу вспомнил, где. Сперва песик почему-то представился ему привязанным к колесу фургона, а потом он увидел Синнабар в отблесках гончарной печи, увидел, как она сидит на крыльце и лепит пса из глины.

Чернобурка ножом отодвинула глиняную фигурку в сторону. На коже Миаля остался странный прозрачный след. Рваная ткань кармана была влажной.

Дро невольно подался вперед.

– Не трогай! – предупредила Чернобурка. – Зверек сделан из глины, а глина пористая. Снадобье налили внутрь, и оно просачивалось оттуда понемногу, сквозь глину, сквозь одежду, сквозь кожу. Яд, который не нужно пить, достаточно прикоснуться. Если носить на сердце – а малыш там его и носил – то очень хорошо действует. Постепенно, понимаешь ли, по чуть-чуть – а потом раз! Человек гаснет, как свечка, и дух его отлетает. Должно быть, он чем-то насолил этой ведьме. Он ведь бабник, не так ли?

– Не совсем. Ты можешь разбудить его?

– Не совсем, – эхом ответила Чернобурка. – Я только уберу глиняную зверушку, чтобы снадобье перестало сочиться. Мы знаем, что он одарен. Если его дух достаточно силен, он сумеет найти дорогу обратно. Если нет – то нет. В любом случае пройдет несколько дней. Дней и ночей.

Глава 9

День разгорался все ярче, и солнце пробралось в хижину через настежь распахнутую дверь.

Чернобурка заварила травяной чай, налила его в маленькую оловянную кружку и протянула Дро. Еды в ее хижине, кажется, вовсе не водилось, как не было заметно и источников пищи поблизости. Даже грибов не было, не говоря уже о курах, корове, яблонях или виноградных лозах. Было похоже, что знахарка жила одним травяным чаем.

Парл Дро отхлебнул, и воспоминания, сладкие и болезненные одновременно, нахлынули на него. Без особой охоты он признал, откуда они взялись – настой Чернобурки напомнил ему чай, который заваривала бабушка Шелковинки в том чистеньком городском домике почти тридцать лет назад.

Долго время они с Чернобуркой не говорили, оставаясь столь же молчаливы и почти столь же неподвижны, как Миаль, лежащий на постели из старого тряпья. Чернобурка деловито и буднично сняла с менестреля одежду и стала разминать ему мышцы своими необыкновенными руками. В ее действиях не было ни старческого вожделения, ни чрезмерной заботы. Дважды она просила Дро перевернуть безжизненное тело Миаля. В конце концов она оставила юношу лежать на спине и накинула на него рваную, не слишком грязную тряпку. Солнце на кошачьих лапках почти подкралось туда, где лежал Миаль, когда Дро заговорил с Чернобуркой:

– Расскажи мне о Гисте Мортуа.

Она смотрела на него и пила чай маленькими глоточками.

– Ты знаешь все, что тебе нужно знать.

– Ты живешь на самом пороге, – настаивал он. – Ты знаешь больше.

– По ночам леса наполняются звуками, – сказала она. – Всадники, лошади, выкрики. Меня они не трогают. Я слишком стара, слишком близка к переходу в мир иной. Слишком уродлива. Меня не трогают.

– Твоя деревня, – сказал Дро. – Это Гисте увел людей оттуда?

– Не только Гисте. Много разного было. Но если ты хочешь знать, становятся ли неупокоенные в этих краях сильнее – да, становятся. Они набирают силу, и чем дальше, тем больше. Седьмого чувства у меня нет, но когда я была молода, то видела в лесу лишь размытые белесые тени, сквозь которые просвечивали деревья. Теперь мертвые похожи на людей. Знаешь, когда я увидела тебя нынче на рассвете, я не сразу поняла, кто ты такой.

– Они достаточно сильны, чтобы являться после восхода?

– Сильны.

– Но только в определенное время года, – сказал Дро.

– Конечно. А ты как думал? В особое время, совпадающее со временем, когда произошел обвал. Не обязательно, чтобы это был тот же день по календарю, или месяц, или год. Но должны совпадать фаза луны, положение звезд, время года и зодиакальное время. Сейчас как раз такие дни. Поэтому ты и здесь, ведь так? А он, между прочим, тоже откуда-то знал, когда наступит день. Так что малыш куда умнее, чем ты думаешь.

– Или чем думает он сам.

– Ты уже разгадал свою загадку? – осведомилась Чернобурка. – Я про женщину, которая зачем-то – зачем? – вылепила глиняного пса со снадобьем внутри.

– Может быть.

– Что станешь делать?

– Что я стану делать?

– Так легче, – сказала Чернобурка. – Так, как сделала она – легче. Особенно для тебя, Парл Дро.

– Ты даже знаешь мое имя, – безразлично сказал он.

– Я догадалась, – ответила знахарка. – В народе всегда говорили, что однажды ты придешь сюда.

Старая боль вдруг вгрызлась в кости покалеченной ноги. Боль, подобная страху.

Воспоминания прорвали плотину и нахлынули на него, те самые, которые он всеми силами старался удержать в самом дальнем уголке души. Он прятал их от себя, он заваливал дорогу к ним другими воспоминаниями, отгораживался от них. Воспоминаниями детства, юности, даже памятью о Шелковинке. Наверное, ему легче было терпеть боль, чем унижение.

Но теперь он с головой погрузился в них. Травяной чай, старая боль, полумертвый Миаль, послание Синнабар – все это подтолкнуло его по дороге памяти. Не очень далеко. Он обнаружил, что погрузился на пять лет в прошлое, потом – чуть больше, чем на двадцать. Вернулся в себя – такого, каким был в пятнадцать лет, в двадцать пять, в тридцать пять. Годы накопления опыта, годы проб и ошибок, раздумий, бесед, изучения книг, годы, когда он неотвратимо становился на путь своего ремесла. Он мельком вспомнил двух-трех стариков, мастеров изгнания духов, которые обучали его. Но их уроки не были нужны ему по-настоящему – откуда-то он знал все сам. Всегда знал, и всегда обладал внутренней духовной силой, чтобы применять эти знания в своем ужасающем и необходимом деле. Когда ему было тринадцать, Шелковинка разбудила в нем его истинную суть. Останься она в живых, она могла бы разбудить в нем иной, тоже неподдельный дар, который был бы лучше, мягче и куда менее редок. Но как бы он жил, останься Шелковинка живой? Наверное, по сей день батрачил бы в поле. Или, в случае везения, стал бы хозяином крошечного земельного надела. Дочери и сыновья, жена, будничная, изнурительная, изумительно незамысловатая жизнь... Если бы она осталась в живых и не пришла к нему под дождем, не прикоснулась ледяными руками, не попыталась так бесхитростно погубить его. Но он не мог больше думать о Шелковинке. Воспоминания, которых он тщательно избегал, были не столь давними. Они были очень, очень свежи. Воспоминания не тринадцатилетнего мальчишки, а мужчины, одетого в черное. И все же Шелковинка тоже была в этих воспоминаниях. Наверное, из-за нее все и случилось.

Он помнил гору с абсолютной точностью и ясностью. В памяти она высилась прямо перед ним, вонзалась в сумерки, сгущающиеся на северо-востоке, словно печная труба с дымком – одиноким облачком и россыпью первых звезд. С другой стороны горы лежали края, по которым вела дорога к легенде, к миражу, манившему Дро – в Тиулотеф, Гисте Мортуа. Он знал, что правильное время вот-вот наступит, как это случается раз в несколько лет – время, когда призраки сильны. Ему объясняли это философы и шарлатаны, и он поверил им – скупой, холодной верой мистика.

Странно, сейчас, когда Дро вспоминал, та изначальная вера казалась ему смутной и расплывчатой. Скорее пустое любопытство, чем цель стремлений, чем предначертание, которым теперь стал для него Гисте. Возможно, виной тому происшествие, бывшее с ним перед перевалом. Дро был достаточно упрям, чтобы препятствия на пути лишь усиливали его решимость достичь цели.

Южный склон горы порос негустым лесом, деревья покрывали также дальние горы на юге и западе, что казались в сумерках лишь расплывчатыми, недолговечными рисунками на фоне неба.

Сквозь деревья впереди проглянула поляна. Заходящее солнце бросало на нее последние лучи, словно желая поджечь вязанку дров. Неподалеку громоздился темной глыбой фургон дровосека, к колесу его был привязан тощий и облезлый пес, но лошадей не было видно. Дро вышел на поляну неожиданно и замер. Пес, который учуял или услышал его слишком поздно, поднял переполох, пытаясь искупить свою недостаточную бдительность чересчур громким лаем. Дро не обратил на него внимания. Он ждал, что из-за фургона или среди деревьев появится дровосек, размахивая топором, ножом или еще чем-то в этом роде. Вместо этого навстречу ему вышла женщина, и руки ее были пусты.

Она стояла и смотрела на Дро. Между ними было шагов сорок. А охотник переживал одно из самых больших потрясений в своей жизни. Неужели он видит Шелковинку, живую Шелковинку – или неживую? И это было хуже, чем увидеть ту девочку, какой она была – нет, перед ним стояла Шелковинка средних лет. Жизнь чуть обветрила и чуть потрепала ее, но искрящиеся волосы все так же струились медом в отблесках костра, стекали по спине, падали на грудь.

Прежде чем сам понял, что делает, он шагнул ей навстречу – почти невольно, словно что-то подтолкнуло его.

Пес прекратил надсадно лаять и глухо зарычал. Женщина, которая была Шелковинкой, отступила к фургону и приготовилась спустить пса с привязи.

Когда Дро подошел ближе, она закричала на него:

– Кто ты такой? Как ты смеешь бродить здесь? Мой муж вот-вот вернется и покажет тебе!

Было ясно, что она лжет. Лошади, тянувшей фургон, не было, мужчина уехал на ней. Значит, надолго.

– Я не причиню тебе зла, – сказал Дро.

Когда она закричала, он перевел дыхание – ее голос был вовсе не похож на голосок Шелковинки, даже годы не сделали бы его таким. Но ее лицо – чем ближе подходил охотник, тем больше казалось ему, что перед ним Шелковинка. С каждым шагом его одолевали тяжелые мысли – неужели призрак может не только обретать материальное тело, притворяясь живым, но и, достигнув совершенства в искусстве обмана, изображать взросление? Почему бы и нет? Если неупокоенный может уцелеть, скрыть природу своей смерти, сам поверить в свою «настоящую» жизнь, то он, без сомнений, способен и убедить себя в том, что растет и становится старше, как живые люди вокруг.

Но он же уничтожил связующее звено, державшее Шелковинку! Освободил ее... убил ее... Женщина была красива. Безупречно прекрасна. Природа щедро оделила ее, хотя она была хрупкого сложения, и самым роскошным даром казалась лавина ее медовых волос. Ее кожу, тронутую солнцем, тоже медовую, прочертили тоненькие морщинки – словно прожилки на золотом осеннем листе. На пальце блестело медное колечко. Значит, муж и вправду где-то есть. Но не здесь.

Дро откинул капюшон с головы. Когда он шел медленно, хромота его была почти незаметна на фоне общей грации движений. Руки он держал на виду, желая показать, что не держит наизготовку никакого оружия.

Женщина смотрела ему в лицо напряженно и настороженно, а потом вдруг расслабилась и убрала руку с привязи.

– Тихо, – успокоила она собаку. – Все хорошо.

– Спасибо, что поверила мне на слово, – сказал Дро.

– Только дурочка могла бы принять тебя за грабителя, – расхрабрившись, ответила она. – Что до насилия, то разве тебе доводилось? – при этих словах она залилась краской, но не отвела взгляда. – Куда ты направляешься?

– Через горы.

– Мой муж уехал туда, – вздохнула она. – Вести дела с другим пройдохой. Купить что-то собрался... или стащить, выродок несчастный. Он не вернется до завтра. А может, и к тому времени не вернется. Небось, валяется пьяный в стельку в каком-нибудь притоне с какой-нибудь бабой под боком. Если только не упился настолько, что ему уже не до баб... Прости.

Пес перестал рычать и улегся, положив печальную морду на лапы. Женщина подошла к костру и длинной спицей сняла с шипящей сковороды мясо на косточке. Пес вскочил и стал жалобно облизываться, пока хозяйка помахивала косточкой, чтобы мясо остыло. В конце концов она положила кость на землю перед псом, тот вгрызся в мясо, а женщина стала гладить его с болью и нежностью во взгляде.

– Бедняжка, – сказала она Дро, словно о ребенке. – Муж бьет его, морит голодом. В лесу песику было бы лучше. Превратился бы в волка и жил бы счастливо. Я обещала ему, что однажды ночью я отпущу его, отвяжу и отошлю прочь. Тогда муж будет бить меня. Но я все равно отпущу пса однажды ночью. Правда, песик? – она покосилась на Дро, который все это время стоял, не шелохнувшись. – Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая.

– Нет.

– Думаешь, думаешь. Но все равно приглашаю тебя разделить со мной ужин. Не могу же я накормить пса и не угостить тебя!

– Можешь.

– Ты лучше не уходи, – сказала женщина с золотыми волосами. – Муж попросту сбежал и бросил меня тут, но мне было бы спокойнее, если рядом мужчина. Мы пришли с юга, знаешь ли. Этот край мне незнаком.

Она выпрямилась и посмотрела на охотника. Шея у нее была точеная, кожа упругая и шелковая. Было видно, как бьется под ней жилка.

– Я буду рад остаться, если ты хочешь, – сказал Дро.

Она улыбнулась и сказала:

– Хорошо, но имей в виду, эта вовсе не непристойное предложение.

Но Дро уже знал, что это – предложение.

Он равнодушно подумал – может быть, он тоже ей кого-то напомнил, или она обычная потаскушка, или просто одинока. Он всегда знал, что привлекателен для женщин, не только сам по себе, но и из-за слухов об обете безбрачия. Им было любопытно – соблюдает ли его охотник за призраками? Но может быть, она не догадалась, кто он такой.

Они поели у костра, потом незнакомка достала бурдюк с пивом, и они выпили. Она стала расчесывать пальцами свои волосы, пока они не поднялись над головой потрескивающим облачком золотого дыма. В полусне она пела костру, и голос ее был чистым и дрожащим. Она творила подсознательную магию – для одного лишь Дро. Как когда-то Шелковинка на яблоне... солнце играло в ее волосах, а она нашептывала листве и птицам... и когда он заговорил с незнакомкой, она посмотрела на него без удивления, как прежде Шелковинка.

– Я могу расплатиться с тобой за ужин?

– Вряд ли, – сказала она.

Они немного поговорили о погоде и о ремесле балаганщика, которым порой перебивался ее муж. Женщина ни о чем не спрашивала Дро, даже как его зовут. И он ее ни о чем не спросил. Он не смог бы звать ее настоящим именем, но и никогда бы не заставил себя назвать ее Шелковинкой. Все происходящее казалось сном, сладким и мимолетным.

Пес дремал на боку, отблески огня окрасили его сперва золотом, а потом, когда костер прогорел – рубином.

И когда они одновременно потянулись подбросить дров, их тела наконец соприкоснулись. Все произошло так неотвратимо, так страстно, словно Дро уже любил ее много раз. Все было знакомо, и не было нерешительности, неловкости и сожалений. Она была прекрасна – даже тонкие, как гравировка на золоте, следы, которые оставило на ней время, были прекрасны.

Потом они лежали у костра в объятиях друг друга. Вокруг дышал лес. Собственное дыхание убаюкивало их, а потом будило вновь.

Примерно за час до рассвета собака жалобно заскулила, разбудив Парла Дро.

Было холодно, воздух был чист, влажен и прохладен, как всегда перед летним рассветом. Костер догорел. Женщина спала на боку, завернувшись в тонкое покрывало солнечных волос, подложив ладонь под щеку. Одна обнаженная грудь просвечивала из-под волос и казалась пронзительно белоснежной. Пес топорщил шерсть на загривке. Неподалеку щипала скудную траву лошадь. Рядом с фургоном стоял мужчина.

Он выглядел в точности как отпетый грабитель с большой дороги, встречи с которым так боялась женщина минувшим вечером. По одному этому Дро признал в нем ее мужа. Приземистый, грязный и растрепанный, мужчина как-то странно топтался на полусогнутых ногах, волосы торчали во все стороны, одежда неряшливо болталась, дряблое брюхо далеко выдавалось вперед. Только кисти рук у него были необычные – тонкие и выразительные, хотя сейчас они сжались в грубые красные кулаки.

– Так, – сказал муж. Он был пьян и невнятен, и все же намерения его были предельно ясны. – Так-так-так.

Положение выходило смехотворное, совсем как в застольных песнях и анекдотах. Дро медленно поднялся на ноги, одновременно подобрав одежду. Пьяный зло я похабно подмигнул ему.

– Так-так-так.

Дро, как водится, промолчал, и не вовремя явившемуся мужу пришлось самому подыскивать слова.

– Ты не хочешь сказать, что это ужасная ошибка? Не хочешь сказать: «То, что ты нашел меня между ног своей жены, еще не значит, что я что-то с ней сделал»? Ну?

– Если тебе так больше нравится, считай, что я все это сказал, – ответил Дро.

– Нравится? Нравится?! – мужчина выпрямился во весь рост. Он перешагнул кожаный мешок (награбленное добро?) и прошел прямо по золе костра. – Ты заставил ее, – выговорил он. – Верно? Она не хотела, и ты ее изнасиловал.

– Да. Я ее изнасиловал.

– Она и выглядит как изнасилованная, должен сказать. Точно – изнасилованная.

Дро знал, что женщина проснулась и села, но не обернулся. Ее муж подошел уже так близко, что в ноздри Дро ударил тяжелый запах перегара. Дро сместился на дюйм-другой в сторону, чтобы встать между мужем и женой – единственное что ему оставалось.

– Думаю, – сказал муж, с ухмылкой глядя на жену, – что все же она не очень сопротивлялась.

Дро занес кулак и шагнул вперед, вытянув левую руку, чтобы блокировать любое движение противника. Но женщина вскочила на ноги и удержала его руку.

– Нет! – выкрикнула она. – Нет. Все в порядке.

– Конечно, все в порядке, – сказал муж. – С чего бы мне волноваться? Я всю ночь провел со шлюхой, – он широко ухмыльнулся в лицо Дро. – И ты провел ночь со шлюхой. Твоя как, хороша была? Моя так очень даже ничего.

– Уходи, пожалуйста, уходи сейчас же, – задыхаясь, женщина принялась отчаянно толкать Дро прочь.

– Лучше идем вместе, – сказал Дро.

– А кто приготовит мне завтрак? – обиженно спросил муж. – Брось, все забыто, – он уселся прямо в золу и стал осторожно стягивать сапоги. – Давай-ка, поухаживай за мной малость.

Женщина, загорелыми руками прижимая скомканное платье к белой груди, подхватила мех с пивом и подала ему.

– Спасибо, – сказал муж. Пил он шумно, чавкая и отдуваясь.

– Уходи, – еще раз сказала женщина Дро. – Умоляю тебя.

– Хорошо. Но ты...

– Уходи!

В предрассветной тьме Дро пошел прочь. Когда на опушке он обернулся, женщина разжигала костер. Муж ее пил пиво. Пес лежал неподвижно, как камень, а лошадь щипала траву.

Дро отошел достаточно далеко, чтобы его больше не могли видеть, и стал ждать. Наконец встало солнце. Женщина появилась из-за деревьев, когда он уже перестал надеяться, что она придет. Она остановилась в отдалении и закричала низким и надрывным голосом:

– Разве я не говорила тебе – уходи?! Если ты сейчас уйдешь, он успокоится, и все будет как раньше. Он просто большой ребенок. Уходи, говорю тебе! Будь ты проклят, ты мне – никто! А он – он мой муж!

Сперва Дро шел медленно, все время прислушиваясь, когда она закричит от побоев. Лес шелестел, чирикали птицы. Ни звука больше. Тогда он сумел заставить себя поверить – она знала, что делает, и все обойдется. В конце концов, у нее был выбор. Дро мог защитить ее. Она не обязана была оставаться с мужем-пьяницей.

Она больше не напоминала ему Шелковинку, став просто женщиной, с которой он провел ночь. Он сделал это открытие, будучи смущен и подавлен.

На дорогу, ведущую к перевалу, Дро вышел только к полудню. К тому времени он уже проглотил это происшествие, как горькое лекарство. И, как все необычное и неповторимое, оно стало казаться нереальным.

Он был уже в полумиле от перевала, когда муж златовласой незнакомки нагнал его.

Заслышав стук копыт, Дро уже знал, кто это, и обернулся. Пьяница гнал во весь опор. Самое время было сделать попытку скрыться, но Дро остался стоять. Его переполняло презрение к этому полуживотному, к женщине, которая предпочла остаться с подобным отребьем, да и к себе самому тоже. И, запутавшись в этом презрении, он остался стоять на обочине, на виду.

Разумеется, он помнил, что у мужчины нет оружия, а кулаки слабые. Но на сей раз пьяница оказался вооружен – в руках у него было что-то тупое и длинное, Дро так и не разглядел толком, что именно. Ибо в тот самый миг, когда он поравнялся с Дро, мужчина развернулся и ударил – молча, точно, коварно, безжалостно. Он метил вовсе не туда, куда можно было ожидать – не в голову и не в сердце, даже не в пах, что было бы непристойно, но действенно. И все же удар был и непристойным, и действенным. Со всей силы, которую дала ему перегнившая, как навозная куча, ненависть, обманутый муж обрушил удар непонятного орудия на увечную ногу Дро.

Только что Парл Дро был человеком – мыслящим, удивленным, умудренным опытом. В следующее мгновение он превратился в визжащее, безумное создание, сброшенное в самое пекло ада, не различающее ни дня, ни ночи, ни вообще времени – для него не осталось ничего, кроме невыносимой боли.

Потом он понял, что упал с дороги и покатился вниз по склону, по каменным расселинам, мрачным зарослям, сланцевым осыпям. В конце концов он застрял в пересохшей канаве. Если бы он падал дальше, то совсем скатился бы с горы и, скорее всего, перестал бы существовать. Как бы там ни было, прошло еще много времени, прежде чем он понял это.

Он пришел в себя, крича в голос от боли. Даже когда он был в беспамятстве, боль не оставляла его – ему казалось, что призрак на мосту вновь грызет его ногу. Ему казалось, что вся его одежда пропитана горячей водой – или потом. Разгневанный муж не стал преследовать его – то ли не смог, то ли потерял. Боль была повсюду, целое море боли, и Дро тонул в нем, крича до хрипоты. Потом он вновь умер. Так он умирал и воскресал опять – долгое, долгое время или, может быть, безвременье. Он так никогда и не узнал толком, сколько времени прошло, прежде чем разум вернулся к нему, сколько он провалялся в горной канаве.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒