Берлинская операция 6 страница

Второй узел – ожесточенная борьба с пытающейся прорваться франкфуртско‑губенской группировкой. К этому времени 9‑я армия Буссе, основная сила этой группировки, уже получила приказ Гитлера пробиваться на юго‑запад, навстречу армии Венка. Если мысленно представить себе, что продвижение 9‑й армии Буссе, так же как и 12‑й армии Венка, оказалось бы успешным и они сомкнулись, то это произошло бы как раз в том самом районе Луккенвальде – Барут, куда я с такой настойчивостью приглашал Лучинского поскорее прочно посадить свой корпус.

Третий узел связан с наступлением армии Венка. Выполняя приказ Гитлера, Венк начал наступление с запада на левый фланг армии Лелюшенко и правый фланг армии Пухова, нанося основной удар как раз в том направлении, куда мы по самой первоначальной директиве фронта выдвинули 5‑й мехкорпус армии Лелюшенко под командованием генерал‑майора Ермакова. Если бы нашему брату было положено говорить о предчувствиях или особом чутье, то можно было бы сказать, что именно какое‑то чутье подсказало им, что здесь‑то и следует прикрыться с запада 5‑м мехкорпусом.

Четвертый узел связан с выходом 5‑й гвардейской и 13‑й армий на Эльбу и с предстоящей встречей с американцами.

Наконец, пятый узел – дрезденское направление, отражение ударов герлицкой группировки немцев,

И каждый из этих узлов, каждое из этих оперативных направлений требовало в большей или меньшей мере внимания штаба фронта и командующего фронтом. Я говорю это еще и потому, что хочу дать читателю представление о том, как складывался в период Берлинской операции обычный рабочий день, или, вернее, рабочие сутки командующего фронтом. Началом следует считать поздний вечер предыдущего дня, когда принимались все основные решения на завтра.

Маневренный характер операции 1‑го Украинского фронта, стремительное наступление войск, в особенности танковых армий, наложили, и не могли не наложить, свой отпечаток на характер управления войсками. Как правило, к исходу дня при любых обстоятельствах я принимал начальника разведки фронта прежде, чем внести коррективы и принять окончательные решения на проведение операции следующего дня. Принял его и на этот раз поздним вечером.

Обстановка, складывавшаяся к исходу 23 апреля, требовала от меня ряда решений. Необходимо было завершить окружение франкфуртско‑губенской группировки и окончательно ликвидировать возможность ее выхода на запад, на Берлин, а также на юго‑запад и юг. Для этого надо было закончить перегруппировку 3‑й гвардейской армии, окончательно ввести в дело 28‑ю армию и таким образом сомкнуть фланги 1‑го Украинского с флангом 1‑го Белорусского фронта в тылу 9‑й немецкой армии.

Требовалось закончить подготовку и осуществить форсирование Тельтов‑канала армиями Рыбалко и Лучинского с дальнейшим прорывом в Берлин.

Для этого надо было не только создать ударный кулак из артиллерии и авиации, но и поставить перед артиллеристами и авиаторами соответствующие задачи; надлежало позаботиться об управлении в период этой операции и по возможности постараться самому проследить за ее ходом; сохранить верное направление движения танковой армии Лелюшенко, чтобы она не ввязывалась в затяжные бои на окраинах Берлина, а шла навстречу войскам нашего и 1‑го Белорусского фронтов западнее Берлина, чтобы в кратчайший срок замкнуть кольцо.

В то же время такое быстрое продвижение армии Лелюшенко на северо‑запад сильно растягивало ее левый фланг; намечался разрыв между ее левым флангом и правым флангом армии Пухова. Об этом тоже не мешало подумать.

Был я озабочен и тем, чтобы на фронте Беелитц – Трейенбрицен иметь под руками дополнительные силы. Их надо было отыскать. Одну дивизию я уже взял у Пухова и послал на Потсдам с целью закрепления всего, что захватит там Лелюшенко. Теперь приходилось выводить один корпус Пухова во второй эшелон армии, в район Юттербог, туда, где этот корпус можно было использовать в зависимости от обстановки двояко: либо усилить им внутреннее, берлинское, направление, либо усилить внешнее, западное, направление в районе Беелитц – Трейенбрицен, где уже действовал 5‑й мехкорпус армии Лелюшенко.

Это меня особенно заботило, так как уже 23 апреля появились признаки того, что у противника на западе начинается какая‑то перегруппировка и он, очевидно, готовится ударить по нас с запада. Точного направления предполагаемого удара мы не знали, данных не было, но для нас уже было совершенно очевидным: такая попытка будет предпринята.

Позже выяснилось, что уже существовал приказ Гитлера, по которому 12‑я армия Венка обязывалась, прекратив действия против наших западных союзников, повернуть фронтом на восток и создать ударную группировку для деблокирования Берлина ударом по советским войскам, наступающим на него с юга. Одновременно такой же приказ был передан 9‑й армии Буссе, которая тоже должна была наступать на южные пригороды Берлина, чтобы соединиться в этом районе с армией Венка.

Мы в общих чертах предугадывали данный план, и в этом нет ничего удивительного, потому что он отнюдь не был лишен целесообразности. В нем не было реального учета сложившегося соотношения сил, но это уже другое дело.

Как потом стало известно, Гитлер в те дни буквально жил этим планом встречного удара Венка и 9‑й армии. Он придавал ему настолько важное значение, что послал самого Кейтеля в штаб Венка, чтобы проинспектировать действия его войск.

Разумеется, я не знал тогда, чем живет и на что надеется Гитлер, какие задачи он ставит Кейтелю, и не знал даже в точности, где находится тот и другой. Но для меня было совершенно ясно: уж если противник вновь попробует предпринять что‑то активное, то он прежде всего сделает попытку подрезать прорвавшиеся к Берлину войска 1‑го Украинского фронта и с запада, и с востока. И я был убежден, прогноз этот оправдается; он действительно оправдался.

В ночь на 24 апреля меня особенно беспокоила мысль, какие предпринять меры, чтобы отпарировать удары армий Венка и Буссе.

Изрядно времени ушло в ту ночь и на необходимые указания в связи с выходом на Эльбу 5‑й армии Жадова и подходом к ней армии Пухова. Основные указания на эту тему были даны Жадову, так как именно ему предстояло подготовиться к встрече с американцами. Мне пришлось давать указания также и Пухову, потому что некоторым его дивизиям тоже предстояли такие встречи. Немало забот было связано с отражением контрудара на дрезденском направлении.

Особенно большая работа, как и каждый вечер, была связана с докладами командармов, которые и в этот день, как обычно, начались с двадцати одного часа и продолжались почти до двух часов ночи. А в промежутках между докладами надо было давать указания штабу, выслушать итоговый доклад начальника штаба Петрова, прочесть, скорректировать и подписать донесение в Ставку, которое должно было быть окончено к двум часам ночи.

Наконец, пришлось иметь дело еще с одной группой вопросов, связанных с действиями авиации. Как правило, командующий фронтом ежедневно ставит авиации задачи на следующий день, исходя из общего плана операции и из тех коррективов, которые за день внесла обстановка, какие‑то цели отменив, а какие‑то добавив. В данном случае в ночь на 24 апреля я потребовал сосредоточить основные усилия авиации для завтрашнего удара по герлицкой группировке противника.

Вторая задача, которую должны были выполнить крупные силы авиации, – это поддержка форсирования Тельтов‑канала и наступления армий Рыбалко и Лучинского на Берлин.

Одновременно было не лишним напомнить авиаторам, что, нанося удары на указанных направлениях, они должны внимательно наблюдать за окруженной франкфуртско‑губенской группировкой и без всяких проволочек наносить бомбовые удары по тамошним скоплениям войск, обозначающим направление возможного прорыва. Были даны указания и начальнику тыла Н.П. Анисимову.

В пять утра 24 апреля я выехал к Рыбалко, чтобы увидеть собственными глазами, как проходит операций по форсированию Тельтов‑канала, и иметь возможность в случае необходимости внести на месте коррективы.

Спал я, как правило, ночью с двух до шести, иногда немножко дольше: если позволяла обстановка, то выслушивал доклад оперативного дежурного о происшедшем за ночь не в шесть часов утра, а в семь. Этот утренний доклад входил в ежедневный распорядок так же свято и крепко, как в свое время молитва «Отче наш» в крестьянский быт. Докладывал или оперативный дежурный, или начальник оперативного управления. При изменении же обстановки докладывалось немедленно, в любое время дня и ночи.

Память, в том числе и зрительная, была у меня в то время настолько обострена, что все основные направления, все географические и даже главные топографические пункты всегда как бы стояли перед глазами. Я мог принимать доклад без карты; начальник оперативного отдела, докладывая, называл пункты, а я мысленно видел, где и что происходит. Мы оба не тратили времени на рассматривание карты; он лишь называл цифры, связанные с упоминаемыми им пунктами, – нам обоим было все ясно.

Конечно, эта ясность от крайнего напряжения памяти, но такой порядок докладов настолько отработался в нашей боевой практике, что лично я этого напряжения даже не замечал.

В этот день я выслушал доклад раньше, чем обычно; к семи утра был уже у Рыбалко, на его командном пункте, и оставался там до тринадцати часов. Но об этом расскажу позже. Около двух часов дня, пообедав на ходу у танкистов, к пяти снова вернулся на командный пункт фронта, чтобы заслушать доклад об обстановке.

Сперва докладывал начальник оперативного управления. Потом состоялись беседы с членами Военного совета. Вопросов, которые следовало обсудить, было достаточно, в том числе и детали предстоящих встреч с американцами. После этого командующие разными родами войск докладывали о выполненных в течение дня задачах и излагали свои соображения и планы на завтрашний день. В подробном докладе начальника тыла были некоторые вопросы, особенно беспокоившие меня в тот день и связанные прежде всего с бесперебойной подачей горючего и боеприпасов для группы войск, действовавшей в Берлине.

К исходу дня многое повторялось: доклады командующих армиями, работа с начальником штаба и так далее и тому подобное. Таким, если брать его в общих чертах, был мой распорядок дня в самый разгар Берлинской операции. Таким же, с небольшими ежедневными изменениями, он оставался и до конца операции. Этот распорядок в значительной мере обусловливался работой штаба фронта.

В связи с этим я хочу хотя бы кратко рассказать о начальнике штаба 1‑го Украинского фронта в период Берлинской операции генерале армии Иване Ефимовиче Петрове.

Он сменил генерала Соколовского буквально перед самым началом этой операции. Василий Данилович отбыл на 1‑й Белорусский заместителем командующего к маршалу Жукову. Перед этим мне позвонил Сталин и опросил, согласен ли я взять к себе начальником штаба генерала Петрова. Я знал, что за несколько дней до этого Петров был освобожден от должности командующего 4‑м Украинским фронтом. Мое личное мнение об Иване Ефимовиче в общем было положительным, и я дал согласие на его назначение.

На второй день после прибытия на фронт Петрову предстояло, как начальнику штаба, составить донесение в Ставку. Мы обычно заканчивали составление этого донесения к часу‑двум ночи. К этому сроку я и предложил его составить Ивану Ефимовичу. Но он возразил:

– Что вы, товарищ командующий. Я успею составить донесение раньше, к двадцати четырем часам.

– Не затрудняйте себя, Иван Ефимович, – сказал я. – Мне спешить некуда, дел у меня еще много, я буду говорить с командармами, так что у вас время до двух часов есть.

Однако когда подошел срок подписывать боевое донесение, я ровно в два часа ночи позвонил Петрову. Он смущенно ответил по телефону, что донесение еще не готово, по такой‑то и такой‑то армии не собраны все необходимые данные.

Понимая его трудное положение, я не сказал ни слова и отложил подписание на четыре часа утра. Но донесение не было готово и к четырем. Петров представил мне его только к шести. И когда я подписывал это первое его донесение, причем с довольно значительными поправками, Иван Ефимович (это было в его характере) прямо и честно заявил:

– Товарищ маршал, я виноват перед вами. С такими масштабами действий я встречаюсь впервые, и мне с непривычки оказалось трудно справиться с ними.

И хотя первый блин получился комом, такое прямое заявление со стороны Петрова было для меня залогом того, что дело у нас с ним пойдет.

Иван Ефимович был человеком с хорошей военной подготовкой и высокой общей культурой. На протяжении всей войны он проявлял храбрость и мужество и был этим известен в армии.

Будучи до этого в роли командующего фронтом, а под конец войны впервые в своей практике оказавшись начальником штаба фронта, он, боевой генерал, не проявлял ни малейшего оттенка обиды. Напротив, с самым живым интересом к новому для себя делу говорил: «Вот теперь вижу настоящий фронт – и по количеству войск, и по размаху, и по задачам». Генерал хорошо отдавал себе отчет в том, что, несмотря на весь боевой опыт, в новой роли начальника штаба фронта ему надо кое‑чему поучиться. И он честно учился.

Сработались мы довольно быстро. У меня было полное доверие к нему, так же как и у Петрова ко мне, я это чувствовал. Отношения у нас сложились хорошие; хотя и приходилось порою делать скидку на то, что все‑таки Петров не штабной командир (до этого все его должности – и в мирное и в военное время – были командные: начальник училища, командир дивизии, командующий армией, командующий фронтом). Но надо отдать должное и генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба; он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив. Опираясь на этот коллектив, Петров не испытывал в своей работе каких‑либо существенных затруднений.

Иван Ефимович оставался начальником штаба нашего фронта до последнего дня войны. Вместе с ним мы на 1‑м Украинском фронте завершили Великую Отечественную войну, и завершили как будто неплохо…

Я уже говорил, что накануне заночевал не на командном пункте фронта, а в армии Пухова. Отсюда до Рыбалко было значительно ближе. Заслушав утренние доклады, я выехал с таким расчетом, чтобы успеть попасть к Рыбалко к концу артиллерийской подготовки и, значит, к началу форсирования реки.

Конечно, если выехал в пять утра, а накануне лег достаточно поздно, то клонит ко сну. Но в эти дни не удалось вздремнуть даже в машине.

Там и сям бродили разрозненные группы немцев. Некоторые участки дорог, по которым нам предстояло двигаться через тылы 3‑й танковой армии, были еще не полностью разминированы. В ряде мест приходилось делать объезды. Кругом торфянистые болота, грунт мягкий, танки понаделали гусеницами такие колеи, что ехать по ним на колесной машине было очень трудно; водителю то и дело приходилось выполнять сложные маневры. Но я знал, что шофер не подведет. Шофером у меня был донской казак Григорий Иванович Губатенко. Хладнокровный и бесстрашный воин и очень опытный водитель машины. В каких только переделках мы не бывали с ним на дорогах войны, и он всегда был на высоте положения.

И по этим же танковым колеям, обходя минированные участки дорог, буквально всюду, где бы мы в этот день ни проезжали, шли нам навстречу освобожденные из неволи люди. Шел целый интернационал – наши, французские, английские, американские, итальянские, норвежские военнопленные. Шли угнанные и теперь освобожденные нами девушки, женщины, подростки. Шли со своими наспех сделанными национальными флагами, тащили свой скарб, свои немудреные пожитки – вручную, на тележках, на велосипедах, на детских колясках, изредка на лошадях.

Они радостно приветствовали советских солдат, встречные машины, кричали что‑то каждый на своем языке. Останавливаться не было времени ни им, ни нам; они спешили если не прямо домой, то, во всяком случае, поскорее из зоны боев, а мы торопились к Берлину.

Лица изможденные, усталые; сами оборванные, полураздетые. В конце апреля здесь сравнительно тепло, но утром холод все‑таки пробирает, и немудреная одежонка, а сплошь и рядом просто лохмотья слабо защищали от него. Все дороги к Берлину были буквально забиты людьми. Поднимались они со своих временных ночлегов и отправлялись в путь с рассветом. Как бы рано ты ни выехал, они уже шли тебе навстречу по дорогам.

И хотя все эти люди не знали местности и карт у них, конечно, не было, все же дороги они выбирали правильно, чутьем находили наиболее безопасные направления, избегая мин и встреч с остатками разбитых немецких войск. Больше всего, как я заметил, они шли по танковым следам – тут уж наверняка мин нет.

Люди шли по бесчисленным тропкам и дорогам; каждая группа по своему невесть как избранному маршруту. Но к этому времени наше управление тыла во главе с генерал‑лейтенантом Николаем Петровичем Анисимовым уже позаботилось о том, чтобы освободившиеся из неволи люди не забрели по несчастной случайности слишком близко к району окружения 9‑й немецкой армии, чтобы они уже спасшись, не подверглись новым опасностям. Управление тыла и комендантско‑дорожная служба организовали также за счет фронтовых ресурсов пункты питания на главных маршрутах следования – в Луккау, Котбусе и в ряде других городов.

Что касается немецких пленных, то они тянулись по другим, специально выделенным маршрутам, от этапа к этапу. Как только на пунктах сбора накапливалась колонна выловленных и сдавшихся немцев, их собирали и отправляли дальше.

Где‑то здесь же, в лесах, бродили еще не сдавшиеся и не разоруженные вражеские группы. Особенно много их было между Фетшау – Люббеном, где леса более густые.

Мне везло все эти дни. Несколько раз стреляли по нашим машинам из лесу, но впрямую наскочить на какую‑нибудь неприятельскую группу – бог миловал, хотя другие, случалось, и напарывались.

Обычно я ездил тремя «виллисами»: на первом – шофер, я, адъютант и автоматчик; вслед за мной – вторая машина с офицером оперативного управления и двумя автоматчиками и, наконец, третий «виллис» – четыре человека охраны во главе со старшиной.

У меня, как у командующего фронтом, был специальный взвод пограничников, который прошел со мной всю войну. Командовал им старшина Дмитрий Михайлович Орищенко. Он и сейчас держит со мной связь. В этом взводе бессменно всю войну прошел службу моим адъютантом подполковник, а потом полковник Александр Иванович Саломахин. Безукоризненно честный, правдивый коммунист‑офицер. Я многим обязан этому человеку, который окружал меня своей заботой и вниманием во всех превратностях войны.

В свое время, после того как один из наших командармов по ошибке заехал прямо к противнику и был убит наповал в машине, Ставка отдала приказ, запрещавший командующим армиями и выше выезжать в зону боевых действий без бронетранспортеров. Что касается меня, то там, где это было нужно, где был прямой риск встретиться с противником, я этим бронетранспортером не пренебрегал. Но постоянно пользоваться им было не с руки. Двигался он слишком медленно, а тройка «виллисов» – намного оперативнее и подвижнее.

Главным залогом безопасности при таких передвижениях в сторону фронта я всегда считал не количество охраны, а собственную правильную ориентировку на местности. Карту я, как положено военному, знал хорошо, на местности ориентировался, сам следил за дорогой, ехал в первой машине, и никаких недоразумений в этом смысле у меня никогда не бывало. Но и спать по дороге к фронту, сидя в машине, не приходилось.

В этот день я мчался к Рыбалко во всю прыть, чтобы поспеть к началу форсирования канала. Новым непривычным зрелищем в эти дни были толпы освобожденных из неволи людей, все остальное было уже давно привычным для глаза: развалины, разбитые дороги, взорванные мосты. А кругом – оживающие под весенним солнцем зеленеющие лиственные леса.

Причем, леса, нужно отдать немцам должное, ухоженные, очищенные и прореженные. Для нас это было кстати. Западнее Шпрее на многие километры шел сплошной лесной массив. Поскольку леса были разрежены, через них пробиты просеки, а кое‑где по просекам проведены даже дороги с твердым покрытием – это обеспечивало нашим танковым войскам хороший маневр.

До этого, глядя на карту, я не раз беспокоился. Сплошной лесной массив. Просеки, за редким исключением, не нанесены. Глядишь и думаешь: как бы не пришлось замедлять здесь темпы наступления. На практике же оказалось, что, совершая через эти леса марш‑маневр танковых армий, мы проходили иногда по пятьдесят – шестьдесят километров в сутки. А вообще за всю операцию среднесуточный темп продвижения танковых армий был двадцать – двадцать пять километров в сутки, а средний темп общевойсковых частей и соединений – семнадцать километров. Темпы, конечно, очень высокие.

Некоторые дороги оказались частично заминированными. Однако и свободных путей хватало. Дороги здесь хорошие. Особенно пригодилась автострада Бреслау – Берлин: она стала как бы основной осью движения в полосе 1‑го Украинского фронта.

Правда, первое время на этой автостраде нам довольно сильно докучали вражеские реактивные истребители. Отрезок пути, который мне надо было делать по автостраде, я для экономии времени обычно делал на «паккарде»; в период подготовки Берлинской операции мне несколько раз приходилось вылезать из этого «паккарда» и прятаться в кюветах. Но во время наступления немецкая авиация значительно уменьшила полеты над дорогами в связи с организованным зенитным прикрытием.

В Тельтов я приехал к самому концу артиллерийской подготовки. Еще у въезда в город, я увидел наши войска, занявшие исходное положение, – танки, мотопехоту и артиллерию, которая заканчивала свою работу.

В тот момент, когда я подъехал к Рыбалко, он следил за действиями своих войск, руководя форсированием. Был момент первого броска. Передовые отряды начали преодолевать канал, не дожидаясь окончания артподготовки.

Все содрогалось. Кругом стоял дым. Артиллерийские бригады тяжелых калибров били по домам на той стороне канала, прошибая их сразу. Летели камни, куски бетона, щепки, пыль. На узком фронте – больше шестисот орудий на километр; и все это било по северному берегу Тельтов‑канала.

Бомбардировочная авиация тоже наносила свои удары – эшелон за эшелоном.

Первый наблюдательный пункт Рыбалко на южном берегу Тельтов‑канала мне не понравился, и мы перешли на плоскую крышу самого высокого дома. Там еще до нашего прихода расположился командир 6‑го гвардейского бомбардировочного корпуса Д.Т. Никишин.

Я, Рыбалко, командующий артиллерией фронта Варенцов, командиры двух авиационных корпусов, командир артиллерийского корпуса Кожухов – все разместились на крыше восьмиэтажного дома, кажется, какого‑то конторского здания. Жителей в нем не было, потому что дом находился не только под артиллерийским, но и под ружейно‑пулеметным огнем.

Сначала, когда мы вылезли на крышу, вражеские автоматчики послали по нас с той стороны канала несколько очередей, но мимо.

На плоскую крышу выходили огромные трубы отопления, прекрасно защищавшие от автоматного огня. Немецко‑фашистские солдаты хотя и безрезультатно, но продолжали время от времени постреливать очередями. В конце концов, мне это надоело. Видя, откуда они стреляют, я приказал ударить по ним огнем артиллерии. Их подавили быстро. Но откуда‑то и потом еще слышались иногда одиночные выстрелы.

То, что гитлеровцы стреляли по этому самому высокому, выделявшемуся из всех домов Тельтова зданию, вполне понятно слишком заметный ориентир. Приходилось считаться с тем, что, находясь здесь, мы привлекаем к себе внимание, но что делать – другого такого хорошего места поблизости не было.

С высоты восьмого этажа открывалась панорама Берлина, в особенности его южной и юго‑западной части. Левый фланг был виден так далеко, что даже чуть‑чуть просматривался вдали Потсдам. В поле обозрения входил и правый фланг, где предстояло на окраине Берлина соединиться войскам 1‑го Украинского и 1‑го Белорусского фронтов.

Помню, каким огромным показался мне широко разбросанный город. Я отмечал для себя массивные старые постройки, которыми изобиловал лежавший перед нами район, густоту застройки – отмечал все, что могло усложнить нам бои за Берлин. Заметил я и хорошо видные сверху каналы, реки и речки, пересекающие Берлин в разных направлениях. Такое множество водных преград обещало дополнительные трудности.

Перед нами лежал фронтовой город, осажденный и приготовившийся к защите. Если бы во главе Германии стояло разумное правительство, то в сложившейся обстановке было бы логично ожидать от него немедленной капитуляции войск. Только капитуляция могла сохранить все, что еще оставалось к этому дню от Берлина, и спасти жизнь населению. Но видимо, напрасно было ждать разумного решения – предстояли бои.

Глядя на Берлин, я думал о том, что с концом его обороны будет связан конец войны. Чем быстрее мы возьмем город, тем скорее кончится война.

Тогда же я подумал: конечно, хочется, чтобы под самый конец войны было меньше потерь, и все же затягивать борьбу нельзя, и ради скорейшего ее окончания придется идти на жертвы, особенно в боевой технике, и прежде всего в танках.

И еще одна мысль, которая тогда пришла мне в голову: надо тащить сюда тяжелую артиллерию, включая самую тяжелую. Я сразу связался со своим штабом, торопясь доложить в Ставку Верховного Главнокомандования, что нам понадобится артиллерия особого назначения, особой мощности. Она находилась в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования. Я не знал, где находится она сейчас, но знал, такая артиллерия есть.

По моей просьбе эта артиллерия была нам послана и успела принять участие в последних боях за Берлин.

Тем временем на моих глазах происходило форсирование Тельтов‑канала. Нельзя сказать, что без сучка, без задоринки, но, в общем‑то, оно шло успешно.

Передовые части 9‑го мехкорпуса, переправлявшиеся на северный берег канала в районе Ланквица, были контратакованы немецкими танками и пехотой. Они не смогли удержать захваченный плацдарм и, понеся потери, отошли на южный берег канала. Там дело поначалу не ладилось, но на находившемся прямо перед нами, даже, можно сказать, под нами, участке 6‑го гвардейского танкового корпуса переправа шла как по нотам.

Передовые отряды 22‑й гвардейской мотострелковой бригады перебрались на ту сторону канала на деревянных лодках и частично по остову разрушенного моста. Удачно маневрируя, прикрываясь быками моста, передовой батальон под заслоном огня артиллерии и танков благополучно форсировал канал и захватил небольшие плацдармы на его северном берегу.

В семь утра, используя этот успех, к форсированию приступили основные силы бригады. Они преодолевали канал на деревянных и раскладных лодках.

Одновременно с батальонами мотострелков через канал начали переправляться передовые части 48‑й гвардейской дивизии (командир генерал‑майор Корчиков) армии Лучинского. Сейчас эта дивизия находилась в оперативном подчинении у Рыбалко.

Армейские инженерные части взялись за наводку понтонных мостов. Около тринадцати часов первый из них был готов, и по нему началась переправа танков и артиллерии. Вскоре вступил в строй и второй мост.

Гитлеровцы попытались отчаянной контратакой сбросить с берега советские передовые части, зацепившиеся на плацдармах. Было ясно, если они не сбросят их сейчас, то сделать это после переправы наших танков им уже не удастся. Но мотострелки и пехота прочно зацепились на берегу, и переправа продолжалась без перебоев.

Еще до того как были наведены первые мосты, в десять часов тридцать минут к нам на крышу пришло известие: 71‑я мехбригада из армии Рыбалко, ведя бои за берлинский пригород Шенефельд, продолжая одновременно с этим наступать на восток, вышла с запада к Басдорфу – населенному пункту, восточная часть которого еще 23 апреля была занята частями 8‑й гвардейской армии и 1‑й танковой армией 1‑го Белорусского фронта.

Так произошло соединение войск 1‑го Белорусского и 1‑го Украинского фронтов в тылу 9‑й немецкой армии.

Добавлю, забежав немного вперед, что к вечеру 24‑го пехота 61‑й гвардейской дивизии армии Лучинского под командованием полковника А. Г. Шацкова, ведя весь день вместе с частями 9‑го мехкорпуса генерал‑лейтенанта И. П. Сухова бои за Мариендорф, установила уже в районе Буккова прочную локтевую связь с 8‑й гвардейской армией Чуйкова. Этим была завершена полная изоляция 9‑й армии от берлинской группировки врага.

Около тринадцати часов, когда был наведен понтонный мост и первые танки переправились по нему на другой берег Тельтов‑канала, я уехал с наблюдательного пункта Рыбалко.

Части 6‑го гвардейского танкового корпуса и 48‑й гвардейской стрелковой дивизии весь день вели бои на той стороне канала, буквально штурмуя дом за домом и медленно, но верно продвигаясь в город. К концу дня они прошли по улицам местами два, а местами два с половиной километра.

Еще во время моего присутствия Рыбалко принял решение в связи с удачным форсированием Тельтов‑канала на участке 6‑го гвардейского танкового корпуса генерал‑майора Митрофанова переправить здесь же 7‑й и 9‑й корпуса. 7‑й гвардейский корпус на своем участке тоже частично форсировал канал и захватил небольшой плацдарм в районе Штонцдорфа, но расширять его при яростном сопротивлении противника не было никакого расчета. Проще было переправиться на уже захваченные 6‑м корпусом крупные плацдармы.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒