Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Берлинская операция 1 страница



 

Первого апреля 1945 года в Москву в Ставку Верховного Главнокомандования были вызваны командующий 1‑м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г.К. Жуков и я. Сталин принял нас, как обычно, в Кремле, в своем большом кабинете с длинным столом и портретами Суворова и Кутузова на стене. Кроме И.В. Сталина присутствовали члены Государственного Комитета Обороны, начальник Генерального штаба А. И. Антонов и начальник Главного оперативного управления С.М. Штеменко.

Едва мы успели поздороваться, Сталин задал вопрос:

– Известно ли вам, как складывается обстановка?

Мы с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:

– Прочтите им телеграмму.

Штеменко прочел вслух телеграмму, существо которой вкратце сводилось к следующему: англо‑американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской армии. Основная группировка создается под командованием фельдмаршала Монтгомери. Направление главного удара планируется севернее Рура, по кратчайшему пути, который отделяет от Берлина основную группировку английских войск. В телеграмме перечислялся целый ряд предварительных мероприятий, которые проводились союзным командованием: создание группировки, стягивание войск. Телеграмма заканчивалась тем, что, по всем данным, план взятия Берлина раньше Советской армии рассматривается в штабе союзников как вполне реальный и подготовка к его выполнению идет вовсю.

После того как Штеменко дочитал до конца телеграмму, Сталин обратился к Жукову и ко мне:

– Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники? Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:

– Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников.

– Вон какой вы, – слегка усмехнувшись, сказал Сталин и сразу в упор задал мне вопрос по существу: – А как вы сумеете создать для этого группировку? У вас главные силы находятся на вашем южном фланге, и вам, по‑видимому, придется производить большую перегруппировку.

Я ответил на это:

– Товарищ Сталин, можете быть спокойны: фронт проведет все необходимые мероприятия, и группировка для наступления на берлинском направлении будет создана нами своевременно.

Вторым отвечал Жуков. Он доложил, что войска готовы взять Берлин. 1‑й Белорусский фронт, густо насыщенный войсками и техникой, был к тому времени прямо нацелен на Берлин, и притом с кратчайшего расстояния.

Выслушав нас, Сталин сказал:

– Хорошо. Необходимо вам обоим здесь, прямо в Москве, в Генштабе, подготовить свои планы и по мере готовности, через сутки‑двое, доложить о них Ставке, чтобы вернуться к себе на фронты с уже утвержденными планами на руках. – Верховный Главнокомандующий предупредил, что Берлин надо взять в кратчайший срок, поэтому время на подготовку операции весьма ограниченно.

Мы работали немногим более суток. Все основные соображения, связанные с предстоящей операцией, у Жукова, как у командующего 1‑м Белорусским фронтом, были уже готовы. У меня тоже ко времени вызова в Ставку сложилось представление о том, как перегруппировать войска 1‑го Украинского фронта с южного на берлинское направление и спланировать операцию.

Работали мы в Генштабе над своими планами каждый отдельно, но некоторые возникавшие и требовавшие согласования вопросы обсуждали вместе с руководящими работниками Генштаба. Речь шла, разумеется, не о деталях, а о вещах сугубо принципиальных: об основных направлениях, о планировании операции во времени и о сроке ее начала. Срок начала операции нас особенно беспокоил.

Вопрос Сталина, кто будет брать Берлин, телеграмма о том, что у союзников полным ходом идет подготовка к Берлинской операции, подсказывали: сроки готовности к операции надо максимально приблизить. Главная группировка 1‑го Белорусского фронта была уже в основном готова и нацелена на противника, а у меня дело пока обстояло сложнее. После только что закончившейся Верхне‑Силезской операции значительная часть наших сил все еще была стянута к левому флангу фронта. Требовались срочные и усиленные переброски.

2 апреля утром мы явились в Ставку с готовыми для доклада планами. Начальник Генерального штаба А.И. Антонов доложил общий план Берлинской операции.

После этого был рассмотрен план 1‑го Белорусского фронта. Никаких существенных замечаний Сталин не высказал. Потом я доложил план операции 1‑го Украинского фронта; по нему тоже не было особых замечаний.

Очень внимательно обсудили и сроки начала операции. Я, со своей стороны, предлагал срок максимально жесткий для нашего фронта, с учетом того, что нам предстояло совершать большие перегруппировки.

Сталин согласился с этим сроком. Выдвигая свои предложения, я просил Ставку выделить 1‑му Украинскому фронту дополнительные резервы для развития операции в глубину. Сталин ответил утвердительно и сказал:

– В связи с тем, что в Прибалтике и Восточной Пруссии фронты начинают сокращаться, могу вам выделить две армии за счет прибалтийских фронтов: двадцать восьмую и тридцать первую.

Тут же прикинули, смогут ли армии прийти в распоряжение 1‑го Украинского фронта к тому сроку, на который мы установили начало операции. Выходило, что прибыть к этому сроку они не смогут: железные дороги не успеют перевезти.

Тогда я выдвинул предложение начать операцию до подхода этих двух армий имеющимися во фронте наличными силами. Это предложение было принято, и окончательным сроком, согласованным между командующими и утвержденным Ставкой, было установлено 16 апреля.

После утверждения планов зачитали проекты директив Ставки обоим фронтам; проекты были выработаны с нашим участием.

Попутно скажу о практике составления планов и директив, которая сложилась в Ставке. Как правило, командующий фронтом не только докладывал свой план, свои соображения по карте, но и до этого сам со своим штабом готовил и проект директив Ставки.

Исходя из общего стратегического замысла Верховного Главнокомандования, командование фронта полностью планировало операцию во всех аспектах, связанных с ее проведением, особо выделяя при этом вопросы, которые выходили за пределы компетенции фронта и были связаны с необходимой помощью фронту со стороны Ставки Верховного Главнокомандования.

Одновременно готовился и проект директив, в своем первоначальном виде отражавший взгляды самого фронта на проведение предстоящей операции и предполагавший, что фронтом будет получена от Верховного Главнокомандования соответствующая помощь. Количество и характер исправлений и дополнений, вносимых в такой проект директив, зависели от того, как проходило в Ставке обсуждение предложений фронта и насколько близки они были к окончательному решению.

Этот выработавшийся в ходе войны метод планирования, как тогда, так и сейчас, представляется мне разумным и плодотворным.

В директивах фронтам было сформулировано: овладение Берлином возлагается на 1‑й Белорусский фронт; 1‑й Украинский фронт должен был осуществить разгром противника в районе Котбуса и южнее Берлина. Предполагалось, что, наступая в западном и северо‑западном направлениях, не позднее десятого‑двенадцатого дня операции мы овладеем рубежом Беелитц – Виттенберг, то есть рядом пунктов южнее и юго‑западнее Берлина, и выйдем на Эльбу.

Фронт должен был наносить главный удар силами пяти общевойсковых и двух танковых армий.

На правом крыле фронта, на главном направлении, планировалось создать на участке прорыва плотность не менее двухсот пятидесяти стволов на один километр, для чего фронт усиливался семью артиллерийскими дивизиями прорыва.

В центре силами двух армий нам предстояло нанести удар на Дрезден, также с выходом к Эльбе.

На левом крыле фронт должен был занимать оборону. Левофланговая 60‑я армия Курочкина передавалась в состав 4‑го Украинского фронта, действовавшего, если можно так выразиться, на чехословацком направлении.

Кроме этих основных, принципиальных решений – о направлении удара, о составе группировок, о плотности артиллерии, – в Ставке больше ничего не обсуждалось. Все, что связано с материально‑техническим обеспечением операции, решалось в обычном порядке, без специального обсуждения. К тому же фронт имел все необходимое в достаточном количестве.

В целом задача 1‑го Украинского фронта сводилась к следующему: наступая южнее Берлина и содействуя его взятию, рассечь фронт немецко‑фашистских войск надвое и соединиться с американцами.

В ходе Берлинской операции дело сложилось так, что армии 1‑го Украинского фронта не только содействовали взятию Берлина, но вместе с войсками 1‑го Белорусского фронта непосредственно активно участвовали в его штурме.

Возникает вопрос: рисовалась ли в перспективе такая возможность во время утверждения плана Берлинской операции в Ставке, и если рисовалась, то кому и в какой мере?

Мои размышления того времени сводились к следующему.

По первоначальному проекту Берлин должен был брать 1‑й Белорусский фронт. Однако правое крыло 1‑го Украинского фронта, на котором сосредоточивалась главная ударная группировка, проходило в непосредственной близости от Берлина, южнее его. Кто мог тогда сказать, как будет развертываться операция, с какими неожиданностями мы столкнемся на разных направлениях и какие новые решения или коррективы к прежним решениям придется принимать по ходу дела?

Во всяком случае, я уже допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга.

Высказывать эти соображения я считал преждевременным, хотя у меня сложилось впечатление, что и Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускал в перспективе такой вариант.

Это впечатление усилилось, когда, утверждая состав группировок и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1‑м Белорусским и 1‑м Украинским фронтами. В проекте директив эта линия шла через Люббен и далее, несколько южнее Берлина. Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен, находившемся примерно в шестидесяти километрах к юго‑востоку от Берлина. Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но, я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов.

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность. Во всяком случае, не исключаю ее. Это тем более можно допустить, если мысленно вернуться назад, к тому времени, и представить себе, чем тогда был для нас Берлин и какое страстное желание испытывали все, от солдата до генерала, увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия.

Разумеется, это было и моим страстным желанием. Не боюсь в этом признаться и сейчас. Было бы странно изображать себя в последние месяцы войны человеком, лишенным страстей. Напротив, все мы были тогда переполнены ими.

На определении разграничительной линии, собственно говоря, и закончилось планирование операции. Директивы Ставки были утверждены.

Кстати сказать, впоследствии в печати и в некоторых художественных фильмах, поставленных еще при жизни Сталина, была допущена историческая неточность. В эти дни в Ставку вызвали только нас с Жуковым, а маршал К.К. Рокоссовский, командовавший 2‑м Белорусским фронтом, был в Ставке позднее – 6 апреля.

2‑й Белорусский фронт участвовал в разгроме берлинской группировки на северном приморском направлении, тем самым активно способствуя захвату Берлина. Однако утверждение части плана Берлинской операции, относившейся к действиям 2‑го Белорусского фронта, состоялось на несколько дней позже, уже в наше с Жуковым отсутствие.

…Я вылетел из Москвы на следующее утро после утверждения директив Ставки. Оставшиеся после совещания день и ночь ушли на то, чтобы завершить ряд неотложных дел, связанных с предстоящим наступлением и прежде всего касавшихся авиации, танков, боеприпасов, горючего и многого другого. Кроме того, я был занят еще некоторыми проблемами, связанными с предстоящей переброской к нам 31‑й и 28‑й армий. Внимания к этому требовали и сами масштабы переброски, и большие расстояния передислоцирования.

И маршал Жуков, и я – оба спешили и вылетели на фронт из Москвы, с Центрального аэродрома, с двухминутным интервалом. Теперь нам обоим предстояло, каждому на своем фронте, проводить ту часть Берлинской операции, которая была утверждена директивами Ставки.

Погода для полета была неблагоприятная. Над землей висели низкие апрельские туманы. Видимости никакой. Летели всю дорогу слепым полетом. К концу дня, когда уже, казалось, не оставалось надежды добраться засветло, летчик все‑таки пробился сквозь туман и посадил самолет в районе Бреслау, невдалеке от командного пункта фронта.

Когда перед тобой ставится ответственнейшая и трудная задача и ты принимаешься размышлять над тем, как лучше решить ее, конечно, очень важно прежде всего трезво оценить, какие препятствия и трудности встретятся при этом.

Думал об этом и я, вернувшись на фронт. Думал об этом так же, как, наверно, думали и все другие – каждый на своем месте. Напряженно работал штаб фронта.

Цель Берлинской операции заключалась в уничтожении группировки немцев, действовавшей на берлинском стратегическом направлении. Советским войскам предстояло разгромить группу армий «Висла», основные силы группы армий «Центр», затем взять Берлин и, выйдя на Эльбу, соединиться с союзниками.

Выполнение этих задач, по нашим представлениям, лишило бы Германию возможности дальнейшего организованного сопротивления. Таким образом, конечный результат операции связывался с победоносным завершением войны в Европе.

Готовясь к проведению этой крупнейшей стратегической операции, следовало учитывать ряд особенностей, и прежде всего вероятную силу сопротивления врага. Гитлеровское командование сосредоточило против советских войск для обороны имперской столицы и подступов к ней крупные силы, подготовило глубоко эшелонированную оборону с целой системой укреплений и всякого рода препятствий и на Одерском рубеже, и на рубеже Шпрее, и на всех подступах к Берлину – с востока, юго‑востока, юга и севера.

К тому же характер местности вокруг Берлина создавал немало дополнительных препятствий – леса, болота, множество рек, озер и каналов.

Нельзя было не считаться и с тем обстоятельством, что гитлеровское командование и немецко‑фашистское правительство упорно вели политику на раскол антигитлеровской коалиции, а в последнее время прибегали к прямым поискам сепаратных соглашений с нашими союзниками, надеясь в результате этого перебросить свои войска с западного фронта на восточный, против нас.

Как теперь известно из истории, попытки Гитлера и его окружения добиться сепаратных соглашений с нашими союзниками не увенчались успехом. Мы и тогда, в период войны, не хотели верить, что наши союзники могут пойти на какой бы то ни было сговор с немецко‑фашистским командованием. Однако в атмосфере того времени, насыщенной не только фактами, но и слухами, мы не вправе были абсолютно исключить и такую возможность.

Это обстоятельство придавало Берлинской операции, я бы сказал, особую остроту. И уж во всяком случае нам приходилось считаться с тем, что, встав наконец перед необходимостью испить до дна горечь военного поражения, фашистские руководители предпочтут сдать Берлин американцам и англичанам, перед ними будут открывать путь, а с нами будут жестоко, до последнего солдата, сражаться.

Планируя предстоящую операцию, мы трезво учитывали эту перспективу. Кстати говоря, потом она на наших глазах превратилась в реальную действительность. Об этом свидетельствовали, например, действия 12‑й немецкой армии генерала Венка, которая была просто‑напросто снята с участка фронта, занятого ею на западе против союзников, и переброшена против нас для деблокирования Берлина.

Давая показания на Нюрнбергском процессе, фельдмаршал Кейтель был откровенным на этот счет. Он заявил, что уже с сорок четвертого года гитлеровское командование вело войну на затяжку, ибо считало, что события в конце концов сработают в его пользу. Оно рассчитывало на возникновение таких неожиданных ситуаций, которые при военном союзе нескольких государств с разными социальными системами рано или поздно вызовут трения и разногласия в их коалиции. А ими с выгодой можно воспользоваться.

Тогда, в начале апреля сорок пятого года, карты немецко‑фашистского командования еще не были раскрыты. Однако для нас было очевидным, что фашисты сделают все, чтобы заставить советские войска как можно дольше застрять под Берлином.

Политические расчеты гитлеровцев опирались в какой‑то мере на чисто военные соображения и надежды. Гитлеровское командование проделало огромнейшую работу по укреплению подступов к Берлину и считало, что наша армия долго не сможет преодолеть все мощные инженерные барьеры, сочетавшиеся с естественными препятствиями и хорошо организованной обороной.

Подступы к Берлину действительно трудные. Взять хотя бы те же Зееловские высоты. Это крайне тяжелый рубеж, даже если мысленно отбросить все то, что понаделала там немецкая военная инженерия. Да и сам Берлин – огромнейший, капитально построенный город, где почти каждый дом, по существу, готовый опорный пункт с кирпичной кладкой стен в метр‑полтора. Словом, немецко‑фашистским войскам, оборонявшим Берлин, еще хотелось верить в то, что они нас остановят под Берлином так, как мы их остановили под Москвой. И эту веру всячески подогревала геббельсовская пропаганда.

Итак, мы понимали, что немцы для защиты Берлина ничего не пожалеют и ни перед чем не остановятся, будут оказывать сильнейшее сопротивление. Советское командование сознавало, что Берлинская операция окажется крайне напряженной для нас.

Нам предстояло сломать оборону противника, стоявшего перед 1‑м Белорусским и 1‑м Украинским фронтами, северо‑восточнее и юго‑восточнее Берлина, то есть войска 9‑й полевой, а также 3‑й и 4‑й танковых армий немцев. По ходу операции имелось в виду отрезать 4‑ю танковую от 9‑й армии, рассечь вражеский фронт на две части так, чтобы лишить неприятеля возможности маневрировать и подавать резервы с юга на север – к Берлину и от него.

Гитлеровцы рассчитывали на затяжку действий. Мы, напротив, стремились к предельной быстроте. Продолжительность операции планировалась всего двенадцать – пятнадцать дней, чтобы не дать противнику возможности получить передышку, затянуть операцию или уйти из‑под наших ударов.

Так рисовалось будущее, к которому нам предстояло готовиться. А на подготовку оставалось всего двенадцать суток, в течение которых надо было провести большую и сложную перегруппировку войск.

Читатели, очевидно, заметили, что я стремлюсь свести к минимуму цитирование документов, но, в данном случае, говоря о такой операции, как Берлинская, необходимо сослаться на некоторые документы, чтобы пояснить, как и когда родились соответствующие дополнения к планам 1‑го Украинского фронта и какую роль это потом, по ходу операции, сыграло в овладении Берлином.

Вот что говорилось в директиве Ставки Верховного Главнокомандования, подписанной Сталиным и Антоновым 3 апреля 1945 года, 1‑му Украинскому фронту.

 

Ставка Верховного Главного Командования приказывает:

1. Подготовить и провести наступательную операцию с целью разгромить группировку противника в районе Котбус и южнее Берлин.

Не позднее 10–12 дня операции овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена. В дальнейшем, после овладения Берлином, иметь в виду наступать на Лейпциг.

2. Главный удар силами пяти общевойсковых армий и двух танковых армий нанести из района Трибель в общем направлении на Шпремберг – Бельциг. На участок прорыва привлечь шесть артиллерийских дивизий прорыва, создав плотность не менее 250 стволов от 76 миллиметров и выше на один километр фронта прорыва.

3. Для обеспечения главной группировки фронта с юга силами 2‑й армии Войска Польского и частью сил пятьдесят второй армии нанести вспомогательный удар из района Кольфурт в общем направлении Бауцен – Дрезден.

4. Танковые армии и общевойсковые армии второго эшелона ввести после прорыва обороны противника для развития успеха на направлении главного удара.

5. На левом крыле фронта перейти к жесткой обороне, обратив особое внимание на бреславльское направление.

6. Установить 15.IV.45 следующую разграничительную линию с Первым Белорусским фронтом: до Унруштадт – прежняя и далее – озеро Эннсдорфер‑Зее, Гросс‑Гастрозе, Люббен…

7. Начало операции согласно полученных Вами лично указаний.

То есть 16 апреля 1945 года.

Для сопоставления директивы Ставки 1‑му Украинскому фронту с директивой, полученной 1‑м Белорусским фронтом, приведу первый пункт из последней.

Подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлин. Не позднее 12–15 дня операции выйти на реку Эльба.

 

Таким образом, из текста обеих директив следовало, что непосредственный захват немецко‑фашистской столицы был возложен на стоявший перед Берлином 1‑й Белорусский фронт. Но то, что разграничительная линия между фронтами была сознательно остановлена на городе Люббен и дальше не проводилась, означало – я уже говорил об этом, – что по ходу операции, если того потребует обстановка, в Ставке молчаливо предполагается возможность проявления инициативы фронтов в интересах успеха операции.

Оценивая перспективы предстоящей операции, я считал, что после успешного и стремительного прорыва 1‑й Украинский фронт будет иметь более благоприятные условия для широкого маневрирования, чем 1‑й Белорусский фронт, наступавший прямо на Берлин.

Когда мы, на основе и в развитие директивы Ставки, более детально планировали предстоящую операцию уже на фронте, то я счел необходимым с самого начала заложить в наш план идею возможности такого маневра. Повторяя в плане первый пункт директивы Ставки: «Не позднее 10–12 дня операции овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена», – я добавил после этого: «Иметь в виду частью сил правого крыла фронта содействовать войскам Первого Белорусского фронта в овладении городом Берлин».

В последующем это дополнение целиком подтвердилось ходом боевых действий, и нам пришлось повернуть на Берлин не часть сил, а несколько армий – 3‑ю и 4‑ю гвардейские танковые, 28‑ю, а также отдельные части 3‑й гвардейской и 13‑й армий.

В плане фронта задача содействия 1‑му Белорусскому фронту в овладении Берлином была поставлена в общей форме. В приказе же, отданном 3‑й гвардейской танковой армии, она получила конкретизацию:

 

На 5‑й день операции овладеть районом Треббин – Цаухвитц, Трейенбрицен, Луккенвальде… Иметь в виду усиленным танковым корпусом со стрелковой дивизией 3‑й гвардейской армии атаковать Берлин с юга.

Таким образом, уже перед началом операции один танковый корпус и стрелковая дивизия были специально предназначены для атаки Берлина с юга…

Обрыв разграничительной линии у Люббена как бы намекал, наталкивал на инициативный характер действий вблизи Берлина. Да и как могло быть иначе. Наступая, по существу, вдоль южной окраины Берлина, заведомо оставлять его у себя нетронутым справа на фланге, да еще в обстановке, когда неизвестно наперед, как все сложится в дальнейшем, казалось странным и непонятным. Решение же быть готовым к такому удару представлялось ясным, понятным и само собой разумеющимся.

Это нашло отражение в плане операции, по которому армия Рыбалко вводилась в прорыв на правом фланге, на участке 3‑й гвардейской армии Гордова. Лелюшенко же должен был войти в прорыв в центре, на участке 5‑й гвардейской армии Жадова. Это много южнее Берлина, но если посмотреть по карте, то и 4‑я гвардейская танковая армия, которой предстояло овладеть районом Ниметц, Виттенберг, Арнсдорф, Денневит, поворачивала на северо‑запад, что соответствовало общему замыслу удара главной группировки фронта, имевшей после прорыва тенденцию к повороту на северо‑запад.

Так что, в сущности, когда впоследствии перед нами встал вопрос о необходимости поворота танковых армий на Берлин, то практически нам пришлось делать не поворот, а лишь «доворот».

Времени на подготовку операции у нас было в обрез, так что всем нам – и в штабе фронта, и в нижестоящих штабах – работы хватало. Как говорят в народе, некогда было шапку и рукавицы искать.

Мы сознательно пошли на то, что операция должна начаться еще до полного сосредоточения всех сил, предназначенных для участия в ней. Я имею в виду 28‑ю и 31‑ю армии, части которых еще только прибывали в распоряжение нашего фронта, когда на передовой уже шла артиллерийская подготовка.

Прогнозы погоды были более или менее благоприятные, что позволило планировать широкое использование авиации. 2‑я воздушная армия генерала С. А. Красовского должна была прикрывать с воздуха сосредоточение войск наших ударных группировок, в особенности танковых армий; массированными ударами содействовать войскам в форсировании реки Нейсе и прорыве обороны противника на всю тактическую глубину; помочь танковым армиям в быстрейшем преодолении реки Шпрее. (Я очень тревожился, что эта река окажется серьезной преградой особенно для танковых войск.) Далее, авиация не должна была допустить подхода резервов противника к полю боя со стороны Берлина и Дрездена. А в последующие дни – сопровождать действиями истребительной, штурмовой, а в случае необходимости и бомбардировочной авиации танковые армии на всей глубине их продвижения.

И наконец, авиаторам поручено было еще одно особое дело. В день прорыва мы решили поставить дымы не только перед теми участками фронта, на которых собирались форсировать Нейсе, но и почти по всей линии фронта, чтобы ввести противника в заблуждение. Постановка этих дымов должна была ослепить и наблюдательные пункты, и районы ближайших огневых позиций противника.

Мне пришлось столкнуться с встречающимися в западной печати неверными высказываниями о том, что в первый день Берлинской операции на обоих фронтах – 1‑м Белорусском и 1‑м Украинском – атака была проведена по единому плану. Это не соответствует действительности. Координация действий обоих фронтов осуществлялась Ставкой, а фронты, как обычно, взаимно обменивались информацией и оперативно‑разведывательными сводками. Естественно, что в первый день операции каждый из фронтов избрал собственный метод атаки, исходя из своей оценки обстановки. На 1‑м Белорусском фронте было решено проводить мощную артиллерийскую подготовку ночью и атаку при свете прожекторов.

На 1‑м Украинском был избран совершенно другой метод. Мы запланировали более длительную, чем у соседа, артиллерийскую подготовку, рассчитанную на обеспечение форсирования реки Нейсе и прорыва главной полосы обороны противника на противоположном западном берегу. Чтобы форсирование проходило более скрытно, нам совсем невыгодно было освещать полосу прорыва. Напротив, куда выгоднее было удлинить ночь. Всего артиллерийская подготовка должна была длиться два часа тридцать пять минут, из них час сорок давалось на обеспечение форсирования и еще сорок пять минут – на подготовку атаки уже на западном берегу Нейсе.

За это время мы рассчитывали подавить у немцев всю систему управления и наблюдения, их артиллерийские и минометные позиции. Авиация же, действуя на еще большую глубину, должна была довершить разгром противника, концентрируя удары по его резервам.

В ночь перед началом наступления я приехал из‑под Бреслау в 13‑ю армию на наблюдательный пункт генерала Пухова. Наблюдательный пункт – небольшой блиндаж и щель – был расположен на опушке старого соснового бора, ниже его, прямо перед нами, крутой обрыв к реке, за обрывом – Нейсе и тот берег, тоже обозримый на довольно далекое расстояние. В стереотрубу было превосходно видно все, что происходило впереди.

Правда, за удобства такого рода на войне приходится платить. Наблюдение с данного пункта было особенно эффективным, так как он находился близко к противнику, а это, в свою очередь, никак не страховало от ружейного и пулеметного огня с той стороны реки. Но в общем все обошлось благополучно, если не считать одной пули, скользнувшей по штативу стереотрубы.

Впрочем, этой подробности я тогда в горячке не заметил и прочитал о ней лишь недавно в воспоминаниях покойного Николая Павловича Пухова «Годы испытаний».

К концу первого периода артиллерийской подготовки были поставлены дымы. В полосе, доступной обозрению, дымовая завеса оказалась очень удачной – мощная, хорошей плотности и по высоте как раз такая, как нужно.

Мастерски это сделали летчики‑штурмовики! Стремительно пройдя на бреющем, они не «пронесли» ее, а поставили точно на рубеже Нейсе. А надо сказать, что ширина фронта, на котором ставилась дымовая завеса, равнялась ни много, ни мало тремстам девяноста километрам. Такой фронт установки завесы в известной мере дезориентировал противника относительно пунктов наших переправ через Нейсе.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.