Берлинская операция 5 страница

Это был человек опытный, образованный, но в то же время иногда недостаточно гибко воспринимавший и осваивавший то новое, что рождали в нашем оперативном искусстве возросшие технические возможности. Преданный делу, храбрый, сильный, своенравный и неуравновешенный – всего было понемногу намешано в своеобразной натуре Гордова. Однако с именем генерала Гордова связан ряд операций, успешно проведенных армиями, находившимися под его командованием.

Но вернемся к событиям 22 апреля, дня, во многом знаменательного.

В результате наступления 8‑й гвардейской, 69‑й и 33‑й армий 1‑го Белорусского фронта и 3‑й гвардейской, 3‑й гвардейской танковой и части сил 28‑й армий 1‑го Украинского фронта к вечеру этого дня совершенно отчетливо обозначилось кольцо, готовое вот‑вот замкнуться вокруг франкфуртско‑губенской группировки врага. С севера, с востока, с юга и частично с запада она была уже плотно охвачена сплошным фронтом трех общевойсковых армий 1‑го Белорусского фронта и трех армий нашего фронта.

Войска армии Рыбалко, наступавшие на Берлин с юга, к вечеру были отделены от 8‑й гвардейской армии Чуйкова, наступавшей на юго‑восточные окраины Берлина, лишь узкой, примерно двенадцатикилометровой, полосой.

Важным обстоятельством было то, что правофланговые соединения главной ударной группировки 1‑го Белорусского фронта и наши танковые армии были уже близки к тому, чтобы тоже соединиться к западу от Берлина, образуя второе огромное кольцо соответственно берлинской группировке.

К исходу дня расстояние между передовыми частями 47‑й армии генерала Перхоровича (1‑й Белорусский фронт) и нашей танковой армией Лелюшенко уже не превышало сорока километров. Таким образом, на наших глазах складывались и даже почти замкнулись два кольца окружения. Одно – вокруг 9‑й армии противника восточнее и юго‑восточнее Берлина; другое – западнее Берлина, вокруг частей, оборонявших непосредственно германскую столицу.

К вечеру расстояние между франкфуртско‑губенским кольцом, назовем его малым, и берлинским, назовем его большим кольцом, достигало в западном направлении восьмидесяти километров, а в южном – пятидесяти. Внутри между этими двумя кольцами окружения находился Берлин со всеми его пригородами.

Еще далее к западу от берлинского кольца находились немецко‑фашистские части, оказавшиеся между нами и нашими союзниками, в том числе и армия Венка, о которой пойдет речь впереди.

Окружив в лесах юго‑восточнее Берлина остатки 4‑й и 9‑ю немецкую армию, 1‑й Белорусский и 1‑й Украинский фронты, по существу, отрезали от Берлина главные силы противника, предназначенные для его обороны, и теперь могли бить по частям группировку, которая еще недавно представляла собой единый кулак.

Оценивая действия немцев в ходе этой операции, военные историки часто задают вопрос: имелась ли у немцев возможность, не дожидаясь окружения 9‑й и остатков 4‑й армии, заранее отвести эти войска к Берлину?

Отвечаю: безусловно имелась. Но это не изменило бы обстановку в целом. Планируемые нами удары были неотразимы. Мы могли разгромить всю берлинскую группировку в любом ее положении.

Чем ближе к Берлину, тем плотнее и плотнее становилась оборона противника, тем больше средств усиления получала его пехота – и артиллерию, и танки, и большое количество фаустпатронов. Уже 22 апреля на Тельтов‑канале мы встретились с системой сплошного организованного ружейно‑пулеметного, минометного и артиллерийского огня весьма высокой плотности. Форсировать канал с ходу нам не удалось.

С таким огнем и с таким сопротивлением нам пришлось столкнуться даже при том условии, что мы окружили и заперли 9‑ю армию юго‑восточнее Берлина. Естественно, если бы ее войска своевременно отступили на Берлинский обвод, они дрались бы там ожесточенно и усилили оборонительные возможности Берлинского гарнизона. Но в конечном итоге они могли повлиять своим сопротивлением только на темпы Берлинского сражения, но отнюдь не на его исход. Могло быть и так, что во время отхода 9‑я армия была бы смята и разгромлена нашими войсками.

В связи с выходом частей 1‑го Украинского фронта к Берлину Ставка установила с шести часов утра 23 апреля новую разграничительную линию между 1‑м Белорусским и 1‑м Украинским фронтами.

Как уже говорилось, при разработке плана операции эта разграничительная линия была остановлена на пункте

Люббен. Теперь войска 1‑ю Украинского фронта продвинулись далеко на север и северо‑запад от Люббена.

Ставка, учитывая сложившееся положение, установила соответствующую ему разграничительную линию: Люббен – Тойпиц – Миттенвальде – Мариендорф – Антгальский вокзал в Берлине. От Люббена наша разграничительная линия была теперь повернута резко на северо‑запад, почти на север, и делила Берлин приблизительно пополам.

Одновременно с этим Ставка потребовала от нас – от маршала Жукова и от меня – не позднее 24 апреля завершить окружение франкфуртско‑губенской группировки противника и ни в коем случае не допустить ее прорыва ни на Берлин, ни в западном или юго‑западном направлении.

Над итогами дня и в связи с полученными от Ставки указаниями пришлось в ночь на 23 апреля как следует поработать.

Армии Рыбалко было приказано на следующий день принять все необходимые меры для того, чтобы утром 24 апреля форсировать Тельтов‑канал и ворваться непосредственно в Берлин. День 23 апреля использовать для подготовки наступления.

Командующему 28‑й армией Лучинскому было приказано, продолжая наступать главными силами армии на Берлин с юга, одновременно двумя дивизиями занять рубеж Тойпиц – Басдорф, перехватить там все дороги между озерами и организовать прочную противотанковую и противопехотную оборону, чтобы не допустить на этом участке попыток прорыва 9‑й и остатков 4‑й вражеских армий через тылы нашего фронта на запад и на юго‑запад.

Командующий 3‑й гвардейской армией Гордов получил задачу развернуть активные действия против окруженных частей 9‑й немецкой армии, которая была теперь его основным противником.

Рыбалко, наряду с подготовкой к форсированию Тельтов‑канала, было приказано на следующий день овладеть пригородом Берлина Букков и принять меры к тому, чтобы сомкнуться в тылу франкфуртско‑губенской группировки неприятеля с войсками 1‑го Белорусского фронта.

Таковы были мои основные распоряжения в ночь на 23 апреля.

23 апреля

На северном берегу Тельтов‑канала немцы подготовили довольно крепкую оборону – отрыли траншеи, воздвигли железобетонные доты, врыли в землю танки и самоходки. Над каналом почти сплошная стена домов – капитальные строения со стенами толщиной метр и больше. По берегу тянутся крупные железобетонные корпуса промышленных предприятий, обращенные к каналу тыловой, глухой стороной и образующие как бы средневековую крепостную стену, спускающуюся к воде. Все это отлично приспособлено к длительной, упорной обороне. Часть мостов через канал подготовлена к взрыву, а часть уже взорвана. Да и сам канал достаточно серьезное препятствие: ширина его сорок – пятьдесят метров, глубина два‑три метра.

Представьте себе теперь этот наполненный водой глубокий и широкий ров с высокими бетонированными, круто обрывающимися берегами. И на двенадцатикилометровом участке канала, куда вышли танкисты Рыбалко, на вражеской стороне согнано все, что оказалось под рукой, – тысяч пятнадцать человек. Плотность тысяча двести человек на километр в условиях городских боев, надо сказать, очень высокая. И притом у противника больше двухсот пятидесяти орудий и минометов, сто тридцать танков и бронетранспортеров и свыше пятисот пулеметов. А фаустпатронов – неограниченное количество.

К тому же в сознании оборонявшихся на Тельтов‑канале немецко‑фашистских солдат и офицеров это последний рубеж, на котором они могли нас удержать. За их спиной Берлин. А кроме Берлина, кроме отчаянной решимости драться до конца, погибнуть, но не пустить нас в Берлин (а такая решимость, судя по ожесточенности боев, у большинства последних защитников германской столицы была) у них за спиной еще и эсэсовские «молниеносные» трибуналы, куда немедленно доставляли всех уличенных в дезертирстве.

В этот период (что единодушно подтверждается десятками и сотнями показаний пленных) эсэсовцы и гестаповцы действовали с особой беспощадностью, расстреливали и вешали всякого, кто оставлял позиции или был по каким бы то ни было причинам заподозрен в этом.

В те дни Гитлер, как известно, вел себя как одержимый, заявив даже, что немецкий народ недостоин такого руководителя, как он. Относясь с ненавистью к собственному народу, он готов был мстить ему за бесславное крушение своей кровавой авантюры.

В Берлине царила атмосфера истерически молниеносных расправ, предельной жестокости. И эта атмосфера, вселяя страх, безусловно, продлила агонию немецкой столицы.

Кого только не было там, на Тельтов‑канале, особенно в батальонах фольксштурма, состоявших из кадровых солдат, стариков и подростков, которые плакали, но дрались и поджигали фаустпатронами наши танки.

Днем артиллерийский корпус Кожухова и другие артиллерийские соединения прорыва ускоренным маршем продвигались к Берлину. К утру 24‑го они уже должны были стоять на позициях и обеспечивать переправу Рыбалко через Тельтов‑канал.

Легко можно представить себе, какими темпами проходил 150‑километровый марш, для обеспечения которого помимо собственных транспортных средств артиллеристы получили еще тысячу триста фронтовых автомашин.

Сроки для перегруппировки были крайне сжатыми. При этом приходилось снимать артиллерию с позиций ночью, чтобы противник ничего не заподозрил.

Вражеская авиация не могла действовать большими группами, но одиночные разведывательные самолеты все время летали над полем боя, в том числе летал и наш старый враг – разведчик «фокке‑вульф», или, как мы его называли, «рама». Так что возможности для наблюдения, хоть и ограниченные, у немцев еще оставались.

«Рама» доживала тогда свои последние дни. Но те, кто видел ее, не могли забыть, сколько неприятностей она доставила нам на войне. Я не раз наблюдал на разных фронтах действия этих самолетов – они были и разведчиками, и корректировщиками артиллерийского огня – и, скажу откровенно, очень жалел, что на всем протяжении войны мы так и не завели у себя ничего подобного этой «раме». А как нам нужен был хороший, специальный самолет для выполнения аналогичных задач!

Утром 23 апреля на помощь танковым корпусам Рыбалко подошла 48‑я гвардейская стрелковая дивизия армии Лучинского под командованием генерал‑майора Г. Н. Корчикова. Это было очень существенно, потому что перед таким серьезным препятствием, как Тельтов‑канал, с его хорошо организованной обороной, у нас на первых порах оказались одни танкисты, а они крайне нуждались в поддержке пехоты.

Пока подтягивались стрелковые дивизии 28‑й армии, Рыбалко вместе со своими командирами корпусов вел подготовку к форсированию канала. В командирской разведке участвовали и прибывшие сюда раньше своих частей командиры артиллерийских дивизий. Все планировалось в очень сжатые сроки, но по‑настоящему, основательно.

Было принято решение форсировать канал одновременно всеми тремя корпусами на широком фронте. Но при этом мы определили главное направление, на котором сосредоточили наибольшую плотность артиллерийского огня, создали артиллерийский кулак, способный прошибить наверняка все, что противостоит нам. Прошибить и открыть дорогу прямо в Берлин.

На фронте главного участка прорыва протяжением четыре с половиной километра было сосредоточено около трех тысяч орудий, минометов и самоходных установок. Шестьсот пятьдесят стволов на километр фронта! Пожалуй, это единственный случай за всю мою практику на войне. Однако я считал такую плотность артиллерийского огня оправданной и сложившейся обстановкой, и тем, что уже виден был конец войны и его надо было приблизить.

Кроме артиллерии, предназначенной для подавления обороны врага на Тельтов‑канале, специально для обеспечения форсирования и дальнейшей поддержки наступления было выделено много орудий прямой наводки. По существу, вся непосредственно войсковая артиллерия, начиная от 45‑миллиметровой и кончая 122‑миллиметровой, а также тяжелая артиллерия 152– и 203‑миллиметровых калибров предназначалась к использованию в качестве орудий прямой наводки, наиболее точной и прицельной.

Артиллерийская подготовка должна была продолжаться пятьдесят пять минут. Так как времени на подготовку было мало (всего одни сутки) и полностью, на всю глубину, разведать систему обороны противника было, разумеется, невозможно, огонь планировался главным образом по переднему краю. В глубине предстояло подавить лишь оборонительные узлы на перекрестках улиц, которые могли потом препятствовать продвижению наших танков и пехоты.

Начало подготовки было назначено на шесть часов двадцать минут 24 апреля. Мы сознательно взяли не круглую цифру, которую частенько брали до этого, потому что круглые цифры – 6.00, 7.00 – обычно вызывают у обстрелянных солдат и командиров противника настороженную готовность к тому, что «ага, вот 6.00, не исключено, что именно сейчас может начаться артиллерийский налет или артподготовка…»

Пока в течение 23 апреля основные силы армии Рыбалко готовились к завтрашней переправе через Тельтов‑канал, произошло частное, но знаменательное событие: через офицера связи была установлена связь с частями 1‑й гвардейской танковой армии генерала Катукова, которая в это время также подходила вплотную к Берлину.

Две бригады Рыбалко, 70‑я и 71‑я, по‑прежнему выполняли задачу, поставленную им минувшей ночью: выходили навстречу частям 1‑го Белорусского фронта.

Тем временем танкисты Лелюшенко продолжали успешно наступать на потсдамском направлении, прикрываясь с запада 5‑м механизированным корпусом. 6‑й механизированный корпус в районе Штуккена добил остатки немецкой пехотной дивизии «Фридрих Людвиг Ян», взял в плен ее командира и развивал наступление дальше, в направлении на Бранденбург. Продвинувшись на двадцать пять километров, он занял населенный пункт со странно звучавшим тогда на немецкой земле названием «Ленин», которое оказалось, конечно, просто фонетическим совпадением.

К вечеру этого дня армия Лелюшенко уже охватывала Берлин с юго‑запада. Расстояние, которое теперь отделяло ее от пробивавшихся ей навстречу войск 1‑го Белорусского фронта, 47‑й армии Перхоровича и 9‑го корпуса танковой армии Богданова, составляло всего двадцать пять километров.

Армия Гордова после жестоких боев весь этот день производила необходимые перегруппировки, ликвидируя разрывы между частями и создавая сплошной фронт, плотно и прочно закрывающий пути отхода франкфуртско‑губенской группировке противника.

28‑я армия Лучинского продолжала стремительно выдвигаться к Берлину. 128‑й ее корпус под командованием опытного и энергичного генерала П.Ф. Батицкого подошел к Тельтов‑каналу. Ему предстояло форсировать канал вместе с 3‑й танковой армией. Одна из дивизий этого корпуса, 152‑я, под командованием полковника Г.Л. Рыбалка, выходя к Миттенвальде, во второй половине дня вступила в бой с небольшой частью франкфуртско‑губенской группировки немцев, пытавшейся прорваться к Берлину. Предотвратив эту попытку, дивизия к вечеру уже дралась на западной окраине Миттенвальде.

Главные силы Лучинского, 20‑й (командир генерал‑майор Шварев Н.Г.) и 3‑й (командир генерал‑майор Александров П.А.) гвардейские стрелковые корпуса, настойчиво продвигались к южной окраине Берлина. Одному из этих корпусов предстояло, не доходя до Берлина, сосредоточиться в районе Барута. Своим присутствием этот корпус должен был подстраховывать направление, по которому в случае какой‑либо неожиданности могла прорваться франкфуртско‑губенская группировка.

Основным моим местонахождением в последние дни была армия Пухова, и я совмещал с его командным пунктом также и свой передовой командный пункт.

Накануне я выехал от Пухова в районы, занятые танкистами. Но оказалось, что пути еще недостаточно расчищены, мне не удалось проехать и пришлось вернуться. 23 апреля Рыбалко, с которым, несмотря на бродившие где‑то между танкистами и пехотой вражеские группы и группочки, была все время устойчивая связь по ВЧ, так же как и с Лелюшенко, доложил мне, что у него был командарм Лучинский.

Я сел в «виллис» и поехал к Рыбалко. После взятия Котбуса, запиравшего нам сразу несколько дорог и доставлявшего большие неудобства, положение теперь намного облегчилось, и можно было ехать прямо по дороге от Котбуса на Барут и дальше – на Берлин.

Где‑то между Цоссеном и Берлином, увидев со своего «виллиса» ехавшего мне навстречу – тоже на «виллисе» – генерал‑лейтенанта Лучинского, я остановился. Мы оба вышли из машин. Он кратко доложил о состоянии армии и о выполнении моего приказа.

Из доклада я вынес впечатление, что он правильно понял приказ и принимает все меры к тому, чтобы как можно энергичнее и быстрее выдвинуться в назначенные ему районы – и в район Барута, и на южные окраины Берлина – для усиления танкистов. Мне оставалось только посвятить его в некоторые особенности того сложного переплета, в котором приходилось нам действовать.

Лучинский своей собранностью, четкостью, подтянутостью сразу же произвел очень хорошее и не обманувшее меня впоследствии впечатление. Потом обычно как‑то забываешь о внешности человека, с которым долго работаешь вместе, но в первый момент она обращает на себя внимание. Лучинский импонировал и внешне. Высокий, стройный, бравый, настоящий гвардеец.

Хотя, повторяю, доклад Лучинского, да и то, что он уже успел связаться с Рыбалко, побывать у него, уточнить вместе с ним задачу на завтрашний день, произвело на меня хорошее впечатление. Тем не менее, я, не побоявшись показаться излишне настойчивым, дважды или трижды во время разговора напомнил о том, что один его корпус должен как можно скорее встать у Барута и как можно прочнее чувствовать себя там.

Судя по докладу Лучинского, у него все было в порядке: дивизии шли по графику и даже опережая его, оперативная группа и штаб тоже выдвигались вперед.

Но обстановка в этот день складывалась настолько благоприятная, интересная и в то же время до предела напряженная, что мне хотелось вдохнуть в этого вновь прибывшего командарма свое собственное настроение, хотелось придать ему больше бодрости, чтобы он шел к Берлину еще энергичнее.

Дальнейшие события показали, что генерал Лучинский и вся его армия действительно быстро сжились с той сложной оперативной обстановкой, в какой они очутились, когда, едва прибыв в состав 1‑го Украинского фронта, были сразу же брошены прямо на Берлин. В то время сюда мечтали попасть многие, чтобы именно здесь закончить свой боевой путь.

13‑я армия Пухова, проведя за ночь и утро частичную перегруппировку, все ближе подходила к Эльбе. Так же, как Гордов, и так же, как Лучинский, Пухов имел у себя во втором эшелоне, в районе Луккау, корпус, который мог быть использован двояко. Во‑первых, против франкфуртско‑губенской группировки, а во‑вторых – и тут у Пухова была уже своя специфическая задача, – для контрудара по немецко‑фашистским частям в том случае, если они будут предпринимать попытки прорваться к Берлину с запада. Такой возможности мы тоже не исключали и, как выяснилось впоследствии, правильно делали.

Войска Пухова продвигались успешно, имели достаточную плотность, и это позволило мне забрать у него 350‑ю дивизию генерал‑майора Г.И. Вехина и, передав ее в оперативное подчинение Лелюшенко, срочно, в тот же день, направить автотранспортом на север, в район Потсдама, для усиления танкистов, чтобы им было чем занимать и закреплять за собой населенные пункты.

Армия Жадова к утру вышла своими передовыми частями, а к исходу дня и своими главными силами на восточный берег Эльбы на широком фронте Эльштер – Риза.

В этот же день достигли Эльбы танкисты 4‑го гвардейского танкового корпуса генерала Полубоярова, войска 34‑го гвардейского стрелкового корпуса генерала Бакланова и 32‑го гвардейского стрелкового корпуса генерала Родимцева. Того самого Родимцева, который всего за два с половиной года до этого, командуя 13‑й гвардейской дивизией, сидел в обороне на одном из последних узких клочков волжского берега в Сталинграде.

Собственно говоря, с выходом этих трех корпусов на Эльбу 5‑я гвардейская армия уже выполнила основную задачу, поставленную ей перед началом операции. Однако на самом деле ей предстояло воевать и дальше, причем без сколько‑нибудь значительной паузы.

В связи с контрнаступлением герлицкой группировки немцев против нашей 52‑й армии и 2‑й армии Войска Польского южнее армии Жадова создалась серьезная и даже неприятная обстановка. Я получил донесение о выходе корпусов Жадова на Эльбу, а он в свою очередь получил от меня приказание вывести танковый корпус Полубоярова и 32‑й гвардейский стрелковый корпус Родимцева во второй эшелон армии для выполнения новых задач.

Создавая такую группировку за счет корпусов 5‑й гвардейской армии, выполнивших свои предыдущие задачи, я намерен был нанести ею удар по герлицкой группировке немцев, остановив ее дальнейшее распространение на север.

На дрезденском направлении, где и прежде шли очень напряженные бои, в этот день дело обстояло особенно неблагоприятно. Произведя в ночь на 23 апреля перегруппировку своих войск и нащупав стык между 52‑й армией генерала Коротеева и 2‑й армией Войска Польского генерала Сверчевского, противник, двигаясь вдоль реки Шпрее, нанес удар по 48‑му корпусу армии Коротеева.

Общее направление ударов неприятеля шло на Шпремберг. Допускаю, что немцы не полностью были информированы о ликвидации шпрембергской группировки, и стремление соединиться с нею сыграло свою роль в выборе направления удара. Во всяком случае, не покончи мы своевременно со Шпрембергом и со всем, что там было, на нашем левом фланге могло создаться если не критическое, то достаточно сложное положение.

С утра ударная группировка немцев (две дивизии и около ста танков) перешла в наступление, прорвала фронт 48‑го корпуса 52‑й армии, продвинулась к северу на двадцать километров и вышла на тылы 2‑й армии Войска Польского.

Часть дивизий 2‑й армии Войска Польского, правым флангом примыкавших к армии Жадова, успешно продвигалась в это время на запад. Удар противника пришелся по их самому слабому месту – по тылам армии, к тому же сильно растянувшейся и находившейся в движении. При этом были нарушены боевое взаимодействие некоторых соединений и связь между ними.

Такая обстановка была бы сложной для любой прошедшей долгий боевой путь армии. Тем более оказалась она чувствительна для 2‑й армии Войска Польского: Берлинская операция была первой после ее сформирования. И все же поляки проявили большое мужество и после некоторого замешательства в первый момент прорыва дрались перевернутым фронтом стойко и отважно.

Вечером я отдал ряд распоряжений, ближайшей целью которых была ликвидация прорыва, а в дальнейшем – полный разгром герлицкой группировки врага. Я понимал, что, предпринимая довольно сильный фланговый контрудар, гитлеровцы надеялись создать кризисную обстановку на всем левом фланге наших войск и повлиять на ход операции на главном, берлинском, направлении. Но такая задача была уже им не по силам.

Кризисного положения им создать не удалось. Контрудар врага не вызвал ни малейших изменений в наших основных планах.

Мы правильно сделали, не пожалев сил и средств на ликвидацию обеих группировок противника, шпрембергской и котбусской, на флангах прорыва. Если бы мы затянули их уничтожение, то контрудар герлицкой группировки был бы гораздо чувствительнее для нас. А сейчас этот удар опоздал. Для разгрома герлицкой группировки нам уже не было необходимости ослаблять свои силы, наносившие удар по Берлину. Оценкой реального положения и были продиктованы мои решения.

Через сутки, к вечеру 24‑го, войскам 2‑й армии Войска Польского, 52‑й армии, двух корпусов 5‑й гвардейской армии и танкового корпуса удалось приостановить наступление противника, успевшего продвинуться в направлении Шпремберга на тридцать три километра.

Если оценивать далеко идущие оперативные замыслы неприятеля, то в условиях сложившегося к этому времени соотношения сил я никак не могу отозваться о них положительно. Но если говорить о том, как немцы проводили эту одну из последних своих наступательных операций с тактической точки зрения, то надо отдать им должное: стык они нащупали очень точно и действовали напористо, сосредоточив для прорыва восемь полноценных дивизий (из них две танковые) и около двадцати отдельных батальонов.

В эти дни я главным образом бывал на своем передовом командном пункте, а на основном находился начальник штаба фронта генерал армии Иван Ефимович Петров. Я поручил ему выехать в войска Коротеева и Сверчевского и помочь на месте организовать взаимодействие войск, которые при поддержке частей 5‑й гвардейской армии должны были не только отразить наступление немецко‑фашистских войск, но и нанести им удар.

Одновременно с этим я поставил частную задачу начальнику оперативного управления фронта генералу Костылеву В.И. – выехать во 2‑ю армию Войска Польского и установить связь со Сверчевским, так как после выхода немцев на тылы этой армии у меня была утеряна связь с ее командармом. Костылев успешно выполнил задачу и в течение суток связал Сверчевского с его соседями, с командующим 5‑й гвардейской армией Жадовым, с командиром 4‑го гвардейского танкового корпуса Полубояровым, с командиром 33‑го гвардейского стрелкового корпуса Лебеденко – словом, скоординировал обстановку на месте.

Костылев был вообще очень настойчив в выполнении приказов и всегда превосходно знал обстановку. Сам я не мог оторваться в эти дни от всех забот, связанных с проведением Берлинской операции. Начальник штаба фронта Петров, находясь у руководства такой штабной махины, как штаб 1‑го Украинского фронта, тоже не мог выключаться из своей работы на длительное время. Он лишь выезжал на несколько часов в день на дрезденское направление и снова возвращался в штаб. К восемнадцати – девятнадцати часам ему необходимо было находиться в штабе, так как к этому времени уже начинали накапливаться доклады о том, что произошло за день на фронте. Одновременно с этим ему надо было готовить соображения по операции на следующий день и, наконец, отчитываться перед Генеральным штабом и Ставкой.

Потому именно генералу Костылеву было поручено в самый острый момент заняться непосредственной координацией действий всех частей на дрезденском направлении, нацеленных на то, чтобы сначала остановить наступление немецко‑фашистских войск, а потом и разгромить их.

К вечеру 24 апреля совместными усилиями частей 2‑й армии Войска Польского и частью сил 5‑й гвардейской и 52‑й армий наступление герлицкой группировки врага было остановлено.

…Говоря о неудачном для нас периоде этих боев, я уже упоминал о недостаточном опыте 2‑й армии Войска Польского. К этому надо добавить, что командарм генерал Коротеев, вообще‑то говоря боевой и опытный командующий, в данном случае не проявил достаточной заботы о стыке с поляками, что и привело к прорыву противника на заведомо угрожаемом фланге. Справедливости ради следует сказать, что армия у него в этот период была небольшой, и противник на участке прорыва в несколько раз превосходил его в силах.

Направление и сила удара неприятеля заставляют вспомнить еще об одном факте, имеющем, несомненно, особую политическую окраску. Когда перед началом Берлинской операции поляки, сменив часть сил 13‑й армии, занимали передовые траншеи, немецко‑фашистские, в том числе и эсэсовские, части, державшие здесь оборону, пришли в бешенство и не скупились на яростные выкрики и всякого рода угрозы.

Видимо, им нелегко было примириться с тем, что те самые поляки, которых они в течение шести лет считали покоренным народом, наступают теперь на Берлин.

Это настроение, к тому же подогреваемое, видимо, пропагандой, сказалось и в стремлении нанести удар именно по польской армии, и в той ярости, с которой велось это наступление, и в том количестве сил, которое в критический для них период гитлеровцы сумели сосредоточить именно на этом участке.

И когда во взаимодействии с нашими войсками именно поляки под командованием генерала Сверчевского – героя гражданской войны в Испании, еще там лицом к лицу встречавшегося с немецкими фашистами, – дали как следует по зубам герлицкой группировке, то это вызвало у меня чувство двойного удовлетворения: кроме естественной радости победы было и ощущение справедливого возмездия.

24 апреля

К этому дню обстановка на нашем фронте стала особенно сложной и разнообразной, но все же в ней можно было различить пять основных оперативных узлов событий.

Первый узел – это развертывающееся сражение за Берлин. В нем из состава 1‑го Украинского фронта принимали участие 3‑я и 4‑я гвардейские танковые и введенная с ходу 28‑я армии. Сюда же можно включить и действия армии Гордова.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒