Берлинская операция 4 страница

Однако мало располагать мощными средствами борьбы. Надо уметь правильно использовать их. Как раз с этой самой важной задачей, не могу не отметить это, успешно справились командующий 5‑й армией генерал‑полковник Жадов, его штаб во главе с генералом Ляминым и командующий артиллерией армии генерал Полуэктов.

Вспоминая о действиях артиллеристов под Шпрембергом, не могу не рассказать о таком эпизоде.

На одном из участков нашего наступления, там, где вражеские танки продолжали свои попытки контратаковать, командир артиллерийского корпуса прорыва генерал Корольков проводил дополнительную мощную артиллерийскую подготовку. Условия для наблюдения у него были неважные: лесистая равнина, ни одной подходящей высотки, на которой можно бы удобно развернуть наблюдательный пункт. Но зато ему попался завод. Уже не помню, какой завод, – не в том суть. И вот генерал Корольков в азарте боя, чтобы лучше управлять всей артиллерийской махиной, забрался на самую макушку единственной на всю окрестность высокой фабричной трубы.

Я подъехал к его наблюдательному пункту как раз тогда, когда он находился в полной недосягаемости: сидел с телефоном на верхушке трубы, а центр управления огнем разместил внизу, под трубой.

Когда Корольков, слегка запыхавшись, слез с трубы, я не сдержался и спросил, как ему удалось туда забраться. Он пожал плечами и сказал: «Товарищ маршал, обстановка принудит – петухом запоешь».

Вслух, разумеется, я выразил неодобрение по поводу его пребывания на трубе, даже отругал. И формально был, конечно, прав, но в душе я восхищался этим командиром. Когда все достоинства командира сводятся лишь к тому, что он готов куда угодно залезть и где угодно показать храбрость, но при этом ни управлять подчиненными, ни руководить боем по‑настоящему не умеет, – это беда.

Однако признаюсь, если образованный, превосходно знающий свое дело командир непременно хочет видеть обстоятельства боя своими глазами, сам оценить подробности происходящего и ради этого, в интересах дела, готов забраться хоть на фабричную трубу, – я питаю уважение к таким командирам. А к их числу и принадлежал один из самых талантливых артиллеристов нашего фронта генерал Корольков.

Если говорить о действиях нашей главной ударной группировки 20 апреля, то в итоге их мы глубоко вклинились в расположение противника и на исходе дня полностью отсекли немецкую группу армий «Висла» от группы армий «Центр». Фронт немцев был в этот день фактически рассечен на две части. Левый фланг группы армий «Висла» оказался отброшенным на север и развалился под ударами наших танковых армий. Правый фланг группы армий «Центр» соответственно был отброшен на юг.

Немецко‑фашистское командование все еще продолжало называть свою оборонявшую берлинское направление группу армий «Висла», хотя название это сейчас, после всего происшедшего, звучало уже смешно.

Чтобы дополнить нарисованную картину, приведу свидетельство одного из офицеров генерального штаба германской армии, опубликованное в четвертом томе военного дневника верховного главнокомандования германских вооруженных сил. Вот что писал этот офицер, фамилия которого при публикации дневника не была названа:

Когда в ночь с 20 на 21 апреля я докладывал Гитлеру о прорыве советских войск в районе Котбуса, который привел к крушению восточного фронта и к окружению Берлина, я находился с ним – это был единственный раз – один на один. За несколько часов до этого Гитлер принял решение перенести свою ставку, штаб верховного главнокомандования, а также генеральные штабы сухопутной армии и военно‑воздушных сил в так называемую Альпийскую крепость, то есть в район Берхтесгадена и южнее. Гитлер внимательно слушал полное трагизма донесение, но снова не нашел иного объяснения успеху советских войск, кроме слова «предательство». Учитывая, что при этом не было свидетелей, я набрался храбрости и задал Гитлеру вопрос: «Мой фюрер, вы так много говорите о предательстве военного командования, верите ли вы, что действительно совершается так много предательств?» Гитлер бросил на меня нечто вроде сочувствующего взгляда, выражая тем самым, что только дурак может задать такой глупый вопрос, и сказал: «Все неуспехи на Востоке объясняются только предательством». У меня было такое впечатление, что Гитлер твердо в этом убежден.

Так в ночь на 21 апреля оценивала обстановку ставка Гитлера. К этому следует добавить, что один на один с Гитлером автор записок остался, собственно, потому, что, по его словам, все, кто находились в имперской канцелярии, были заняты упаковкой и погрузкой багажа для переправки его в новую ставку – в Альпы.

Угроза окружения Берлина становилась вполне реальной. Хотя Гитлер в эти дни кружным путем еще мог пробраться в Берхтесгаден, но уж руководить оттуда действиями всей немецко‑фашистской берлинской группировки, поставленной нашими войсками под угрозу окружения и разгрома, был бессилен.

Видимо, именно это неожиданное для Гитлера развитие событий, сокрушившее его недавние надежды на затяжку войны, и привело в конечном итоге к тому, что он остался в Берлине.

Картина дня была бы неполной, если бы я не сказал о трудностях, которые именно в этот день, 20 апреля, особенно явственно обнаружились на втором оперативном направлении нашего наступления – на дрезденском.

В центре этого направления дела шли неплохо – наши войска продвигались на запад. Но на фланге, в районе Герлица, противник, усилив в предыдущие дни свою группировку, перешел в яростные контратаки на фронте 52‑й армии Коротеева и на левом фланге 2‑й армии Войска Польского генерала Сверчевского.

20 апреля в результате этих контратак немцам удалось остановить продвижение 52‑й армии, несколько потеснить к северу части 2‑й армии Войска Польского и выйти на ее тылы. Словом, положение, сложившееся здесь, требовало внимания со стороны командования фронта. По моему указанию в 52‑ю армию и во 2‑ю армию Войска Польского выехал начальник штаба фронта генерал армии Иван Ефимович Петров.

Обдумывая необходимые меры, я дал в этот день предварительную ориентировку штабу фронта, а командарму Жадову намекнул, что ему придется внимательнее следить за своим левым флангом и кое‑что приберечь про запас. Генералу Коротееву выразил неудовольствие тем, что, по полученным сведениям, перед одним из его корпусов, находившимся в обороне на второстепенном направлении, гитлеровцы уже начали снимать войска и перебрасывать их для нанесения нам контрударов в другом месте. Сообщив об этом Коротееву, я приказал ему перебросить этот корпус на усиление своей главной группировки.

В заключение следует отметить, что 20 апреля активно действовал 1‑й кавалерийский корпус генерала Баранова, наступавший в общем направлении на Оттрант. Действовал, разумеется, вместе с танками, усиливавшими его пробивную способность.

Были уже последние дни войны, но и в это время конница показала, что при соответствующей обстановке и умелом управлении она способна с успехом действовать в глубине обороны противника. Другое дело, когда она напарывалась на сплошной фронт обороны, да еще в условиях угрозы с воздуха неприятельской авиации.

Тогда коннице было тяжело, я бы даже сказал, очень тяжело. Но в Берлинской операции в воздухе уже целиком господствовала наша авиация; этот подвижной зонтик над кавалерией был надежен, спасая ее от всякого рода неприятностей.

Намечая для корпуса Баранова направление удара, я имел еще одну цель, подсказанную мне Семеном Михайловичем Буденным. За Эльбой, там, куда должен был выйти Баранов, по полученным сведениям, находился один из наших крупнейших племенных конных заводов, вывезенный немцами с Северного Кавказа. Попутно с другими более серьезными боевыми задачами я и поставил перед Барановым задачу вести разведку специально на этот счет и, напав на след конного завода, непременно захватить его целым и невредимым.

Нужно сказать, что Баранов прекрасно выполнил и эту задачу – переправился через Эльбу в районе Ризы, нащупал следы конного завода, захватил его целехоньким. Впоследствии мы полностью возвратили его на то самое место, откуда он был угнан противником в 1942 году.

21 апреля

Еще 20 апреля я принял решение ввести в бой вновь прибывшую 28‑ю армию, которой командовал генерал‑лейтенант Александр Александрович Лучинский. Это было продиктовано двумя причинами. Во‑первых, требовалось срочно усилить общевойсковыми соединениями быстро наступавшие на Берлин танковые армии фронта. Во‑вторых, нужны были дополнительные силы для того, чтобы завершить с запада окружение 9‑й немецкой армии.

К этому времени наши танковые армии уже вышли с юга в ее тылы. Но их порыв был целиком направлен на Берлин, то есть дальше на северо‑запад, и сплошного фронта, обращенного на восток и перекрывающего возможные пути отхода 9‑й армии, они создать не могли. Да это и не входило в их задачу. Если бы я, как командующий фронтом, поставил им такую задачу, то немедленно ослабил бы ударную силу обеих танковых армий, и мне нечем было бы наносить удар по Берлину.

Армия Гордова, охватывавшая с юга и с юго‑запада южный фланг 9‑й немецкой армии, или, как потом мы стали ее называть, франкфуртско‑губенской группировки, к вечеру 20 апреля уж чересчур сильно растянула свой фронт.

У Гордова, вполне понятно, возникло опасение, что один он не сумеет накрепко запереть вражескую группировку и она сможет выскользнуть. Словом, нужно было немедленно вводить в действие 28‑ю армию генерала Лучинского.

28‑й армии было приказано форсированным маршем – на фронтовом автотранспорте, который был ей подан в эту же ночь, – двигаться из района Фюрстенау вслед за 3‑й гвардейской танковой армией.

К исходу дня 23 апреля армия Лучинского первым эшелоном должна была уже выйти в район Цоссен – Барут, то есть в места, отстоявшие всего на несколько десятков километров от Берлина. При этом две стрелковые дивизии, тоже переброшенные на фронтовом автотранспорте, обязаны были сосредоточиться в лесах вокруг Барута еще к исходу 21 апреля.

Район Барута запирал основные пути выхода из крупного лесного массива к востоку от Берлина, где были сосредоточены силы 9‑й немецкой армии. Кроме того, появившись в районе Барута, дивизии Лучинского уже одним своим присутствием ликвидировали разрыв, образовавшийся между 3‑й гвардейской армией Гордова и 3‑й гвардейской танковой армией Рыбалко, к этому времени вышедшей на внешний обвод Берлина. Разрыв был порядочный – несколько десятков километров.

Армия Гордова 21 апреля продолжала драться с ожесточенно сопротивлявшейся котбусской группировкой противника, фактически уже находившейся в полуокружении, отрезанной от коммуникаций, прижатой к болотистой пойме реки.

Выразив неудовольствие командарму 3‑й гвардейской за промедление в ликвидации этой группировки, я выделил ему в помощь крупные авиационные силы – 4‑й и 6‑й бомбардировочные корпуса, 2‑й и часть 6‑го истребительного корпуса и 2‑й гвардейский штурмовой авиационный корпус. Кроме того, командарму было приказано ввести в дело 25‑й танковый корпус, находившийся у него во втором эшелоне. Однако при ликвидации котбусской группировки Гордов, по существу, так и не использовал его по назначению.

Слов нет, в районе Котбуса у противника была сильная противотанковая оборона, да и сама местность не особенно благоприятствовала действиям танков. Тем не менее, на мой взгляд, в начале и в середине боев под Котбусом Гордов излишне медлил и неуверенно использовал танки. Подчас он неохотно склонялся к быстрым маневренным действиям и к связанному с ними правильному и решительному использованию подвижности танковых войск.

Но так или иначе 21 апреля бои в районе Котбуса продолжались и в общем шли успешно, хотя и в более медленном темпе, чем мы были вправе ожидать после того, как армия Гордова получила утром усиление.

Гитлеровское командование, оправившись от растерянности, вызванной нашим прорывом, начало принимать срочные меры, силясь во что бы то ни стало задержать наступление советских войск на Берлин с юга. В течение 21 апреля нам навстречу для обороны Берлинского внешнего обвода и городов Цоссен, Луккенвальде, Юттербог был выброшен из районов Берлина ряд пехотных и танковых частей и подразделений – все, что в эти часы оказалось под рукой. Само перечисление этих частей и подразделений характеризует ту лихорадочную поспешность, с которой они вынуждены были действовать. В числе других частей были брошены навстречу танкистам учебный танковый батальон, бригада штурмовых орудий, три рабочих и два строительных полка, две школы летчиков и части, находившиеся на формировании пехотной дивизии «Фридрих Людвиг Ян».

Весь день нашим танковым армиям пришлось ломать во многих местах достаточно упорное сопротивление этих частей и остатков тех, что были разбиты раньше. Дело затруднялось тем, что, хоть и наспех переброшенные, части опирались на хорошо подготовленные узлы сопротивления, такие, как Цоссен, Кумерсдорф, Луккенвальде. К тому же нашим танкистам приходилось в этом районе преодолевать многочисленные заграждения и завалы, канавы, заболоченные поймы и другие препятствия, большие и малые.

Несмотря на это, к исходу 21 апреля наши танкисты, разбив все брошенные им навстречу группы противника, подошли вплотную к Берлинскому оборонительному обводу и оказались всего в двадцати четырех километрах от южных окраин Берлина, фактически в пригородах гитлеровской столицы. В частности, в этот день был взят Вюнцдорф, где еще недавно размещался командный пункт группы армий «Висла». В боях за Вюнцдорф был ранен заместитель командира 7‑го гвардейского танкового корпуса генерал‑майор танковых войск дважды Герой Советского Союза Иван Игнатьевич Якубовский, проявивший в бою большое личное мужество. В некоторых местах к вечеру была уже перерезана и Берлинская кольцевая дорога.

13‑я армия Пухова, двигаясь за танкистами, уверенно продолжала свое наступление на запад и, надежно обеспечивая с тыла действия танковой группировки фронта, прошла за день двадцать километров.

5‑я гвардейская армия частью сил еще добивала последние остатки шпрембергской группировки врага, а главными силами наступала на запад.

Донесения о событиях дня позволили составить представление об уничтоженной шпрембергской группировке.

В нее входили части танковой дивизии «Охрана фюрера» (помню, получив это донесение, мы шутили, что, поскольку охрана фюрера уже ликвидирована, теперь дело остается только за ним самим), 10‑я танковая дивизия, части 21‑й танковой дивизии, 125‑го мотополка, 344‑й пехотной дивизии, 785‑го пехотного полка, а также части нескольких зенитных артиллерийских полков и ряд батальонов фольксштурма. На поле боя осталось около пяти тысяч убитых вражеских солдат и офицеров.

Поставив крест на Шпремберге, войска 5‑й гвардейской были готовы всеми силами двинуться на запад. Но в связи с тем, что южнее обстановка по‑прежнему оставалась сложной, пришлось несколько расширить полосу наступления 5‑й гвардейской армии, сдвинув границу этой полосы на юго‑запад. Сделано это было для того, чтобы 5‑я гвардейская, наступая, нависла над дрезденско‑герлицкой группировкой противника, продолжавшей активно контратаковать армии Коротеева и Сверчевского.

Ликвидация шпрембергского оборонительного узла и новые решительные удары по котбусской группировке оказали свое действие на врага. Видимо, до сих пор неприятель все еще надеялся задержать наступление наших войск фланговыми действиями у Котбуса и Шпремберга.

Теперь, увидев бесплодность этих попыток, гитлеровцы начали поспешно отводить уцелевшие войска на запад, силясь оторваться от преследующих частей 13‑й и 5‑й гвардейской армий.

В этой обстановке отступавшие вражеские части сплошь и рядом оказывались в промежутках между нашими танковыми и общевойсковыми армиями и пытались ускользнуть через эти промежутки, чтобы присоединиться к группировке своей 9‑й армии, действовавшей в лесах и болотах севернее Котбуса. Туда же стремились остатки котбусской группировки. Другого пути у них уже фактически не было.

Переговоры со Ставкой в этот день, как и в предыдущие два дня, были, как правило, очень короткие – никаких дополнительных указаний фронт не получал. Да это и понятно, потому что план наших действий, скорректированный в ночь на 18 апреля, после решения о повороте танковых армий на Берлин, в основном выполнялся без особых отклонений. Потому мои доклады были предельно краткими.

21 апреля я обстоятельно доложил в Ставку, что мы ворвались в район Цоссена, бои с вражескими частями там еще продолжаются, но уже ясно, что главный штаб немецко‑фашистских сухопутных сил успел покинуть свою бывшую резиденцию.

Генеральный штаб получал от нас подробную и систематическую информацию, и у него не возникало почти никаких вопросов.

Штаб фронта в свою очередь получал систематическую информацию от армий.

Трудность моего положения как командующего фронтом заключалась в том, что действия развертывались на нескольких направлениях сразу и каждое из этих направлений требовало внимания и руководства. На севере продолжались бои за Котбус, в центре после ликвидации шпрембергского узла шло уверенное наступление на Берлин и к Эльбе. Однако на левом фланге, на дрезденском направлении, дела складывались все еще неблагоприятно, и это сильно отвлекало меня от главного удара.

К тому же и в глубоком тылу у нас находился еще один очаг – достаточно крупная группировка немцев, окруженная в Бреслау. Командующий 6‑й армией генерал Глуздовский продолжал там активные операции. Его можно было понять: конечно, ему не хотелось брать Бреслау позже, чем мы возьмем Берлин, хотя впоследствии так оно и вышло.

Но, понимая это, я все же сдерживал его, а иногда и прямо запрещал проведение активных наступательных действий. Я исходил из того, что Бреслау будет взят в любое время, как только мы разделаемся с Берлином. Но, невзирая на эту достаточно ясно изложенную установку, я вынужден был и в час ночи, и позже – глубокой ночью, после всех других докладов, – выслушивать очередные соображения генерала Глуздовского о том, как он хочет, не выходя за пределы дозволенного, все‑таки покончить с гитлеровцами, засевшими в Бреслау. Ведь, несмотря на все свои указания, я не мог полностью игнорировать понятное и вполне естественное желание командования 6‑й армии.

Берлинская операция была, пожалуй, самой сложной из всех операций, которые мне довелось проводить за время Великой Отечественной войны. В связи с этим командованию фронта пришлось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов. Хорошо еще, что связь не доставляла нам дополнительных затруднений, работала четко. Она дублировалась и по радио, и по ВЧ. В эти дни управление главным образом шло по ВЧ.

Ежедневно к исходу дня – это был уже заведенный на фронте порядок, и командармы его знали – каждый командарм, как правило, докладывал обстановку мне лично, и мы совместно намечали планы действий на следующий день. А затем штаб фронта дублировал мои устные указания в соответствующих распоряжениях по телеграфу, по радио, а если эти средства почему‑либо отказывали, то самолетами или офицером связи, отправленным на машине.

22 апреля

В ночь на 22 апреля я принял ряд новых решений, и первое из них – о максимальном усилении 3‑й гвардейской танковой армии. Она вышла на внешний обвод Берлина, уже встретилась с очень сильным сопротивлением на южных подступах к этому обводу, и имелись все основания предполагать, что, чем дальше, тем больше это сопротивление будет усиливаться.

С этой целью я в ту же ночь переподчинил Рыбалко 10‑й артиллерийский корпус прорыва под командованием генерал‑лейтенанта Л.И. Кожухова. В дополнение к этому корпусу мы дали Рыбалко еще 25‑ю артиллерийскую дивизию прорыва и 23‑ю зенитно‑артиллерийскую дивизию. Кроме того, непосредственно в его оперативное подчинение был передан еще и 2‑й истребительный авиационный корпус.

Все названные артиллерийские соединения к этому времени дислоцировались в полосе 5‑й армии, в районе Шпремберга, и им предстояло совершить стремительный марш‑маневр с юга на север, по маршруту, еще далеко не очищенному от противника. На весь марш были даны самые жесткие сроки – от суток до полутора. А расстояние надо было преодолеть немалое – сто тридцать – полтораста километров, а некоторым артиллерийским частям и все двести километров. И они отлично справились с этим, ликвидируя по пути собственными средствами вражеские группы, пытавшиеся прорваться – одни на запад, другие на север, к своей 9‑й армии.

Надо сказать, что наши артиллерийские корпуса и дивизии прорыва, полностью моторизованные, механизированные, уже имели к тому времени привычку и, я добавил бы, вкус к стремительным передислокациям и маневрам. Освободившись после своего удара по Шпрембергу, они ожидали новой задачи и сразу же получили ее: рвать рубеж внешнего обвода Берлина, а затем вести бои в самом Берлине.

Для таких боев необходим был мощный артиллерийский кулак. И мы его создали, сманеврировав крупными соединениями своей артиллерии, дивизиями, корпусами.

Я думаю, будет правильно, хотя, быть может, и несколько грубо, если скажу, что артиллерийские корпуса и дивизии прорыва стали во время войны могучим молотом в руках командующего фронтом. И нашему брату не пристало делить эту силу на части: в одну армию – дивизию, в другую – бригаду, в третью – еще что‑то, – кто попросил, тому и дал. Нет, какими бы законными и обоснованными ни казались подобные просьбы, высшие интересы дела требовали пренебрегать ими, не дробить мощь, а, напротив, концентрировать ее, целиком подчинять тому командарму, который в данный момент выполнял важнейшую в масштабах фронта задачу. А как только артиллерист выполнил задачу – значит, все, забирал свои пушки и иди, братец мой, выполнять новую задачу на новом участке.

Думаю, что такой маневр артиллерийскими соединениями прорыва целиком оправдывал себя с оперативной точки зрения. Мы делались все более требовательными: осуществляли прорывы, имея по триста стволов на километр, так как давно отвыкли сидеть на голодной норме боеприпасов. У нас было такое количество танков, самоходной артиллерии, артиллерии на механической тяге, что все это требовало очень много горючего. Работа наших армейских, фронтовых тылов становилась все масштабнее, все сложнее. Но теперь трудности подвоза, снабжения техникой и боеприпасами были связаны не с нашей слабостью, а с нашей силой; сама наша мощь, масштаб этой мощи порождали и масштаб трудностей.

Итак, 22 и 23 апреля вся эта махина артиллерийских соединений прорыва двигалась из района Шпремберга на северо‑запад, к Берлину.

Среди других распоряжений, отданных в ночь на 22 апреля, существенным было установление новой разграничительной линии между 5‑й гвардейской армией и 2‑й армией Войска Польского. Эта линия давала возможность 2‑й армии Войска Польского, несколько сузив свой фронт и не тревожась за правый фланг, сосредоточить усилия на отражении продолжавшихся на ее участке ожесточенных контратак дрезденско‑герлицкой группировки неприятеля.

Дивизии Лучинского стремительно, в хорошем темпе, выдвигались в назначенный им район, готовясь поддержать наступление танкистов на Берлин. А танкисты все шли и шли вперед. В ночь на 22 апреля армия Рыбалко (а надо сказать, что она продолжала бои и ночью) 9‑м механизированным корпусом Сухова и 6‑м гвардейским танковым корпусом Митрофанова форсировала канал Нотте и прорвала внешний оборонительный обвод Берлина. К одиннадцати часам утра 22 апреля 9‑й механизированный корпус перерезал кольцевую Берлинскую автостраду в районе Юнсдорфа, продолжая наступать на Берлин, и с ходу захватил пригороды Бланкфельде, Малов, Лихтенраде.

Думаю, что выход этого корпуса на южные подступы к Берлину и захват первых берлинских пригородов относятся к такого рода фактам истории войны, которые не грех фиксировать со всей доступной точностью.

Захватив названные предместья, корпус Сухова вклинился во внутренний Берлинский обвод в районе Мариенфельде и к концу дня 22 апреля, действуя уже вместе с подошедшей к нему на помощь 61‑й гвардейской дивизией (командир полковник А.Г. Шацков) 28‑й армии Лучинского, ворвался на южные окраины Берлина. Всего за этот день они продвинулись на двадцать пять километров.

В тот же день вечером танкисты Сухова вышли уже в самом Берлине на Тельтов‑канал и остановились, наткнувшись на сильный огонь противника, занявшего сплошную оборону по северному берегу канала.

6‑й гвардейский танковый корпус Митрофанова, в начале дня форсировав канал Нотте в районе Цоссена и наступая на северо‑запад, к вечеру тоже прошел около двадцати пяти километров, захватил по дороге город Тельтов и вышел на южный берег Тельтов‑канала. Так же, как на участке генерала Сухова, немцы заблаговременно заняли северный берег канала и вели по танкистам сильный огонь.

На тот же самый Тельтов‑канал в районе Штадтсдорфа вышел к вечеру 7‑й гвардейский танковый корпус под командованием генерал‑лейтенанта В.В. Новикова. Он также был остановлен сильным огнем противника с северного берега, после того как за день прошел с боями тридцать пять километров.

Таким образом, вся армия Рыбалко развернулась перед Берлином, выйдя на широком фронте на Тельтов‑канал.

Сосед Рыбалко слева – 4‑я гвардейская танковая армия Лелюшенко – в течение 22 апреля, преследуя врага в общем направлении на Потсдам и не ввязываясь в бой, обошел город Луккенвальде и, продвинувшись на двадцать километров, овладел Зармундом на юго‑западных подступах к Берлину.

Два корпуса Лелюшенко – 10‑й и 6‑й – выходили к Берлину по касательной, стремясь все дальше на северо‑запад, то есть двигаясь так, чтобы это в итоге привело к окружению Берлина.

Одновременно с этим 5‑й гвардейский механизированный корпус Лелюшенко, прикрывая левый фланг своей армии и тем самым обеспечивая ей возможность поворота на север, действовал в полном соответствии с нашей фронтовой директивой, составленной еще в начале апреля, до наступления. В ней было сказано то, что сейчас осуществлялось: корпус должен был на фронте Юттербог – Луккенвальде установить прочный заслон против неприятеля фронтом на запад.

Именно здесь и несколько западнее 5‑му гвардейскому механизированному корпусу вскоре пришлось принять на себя удары 12‑й армии Венка, которая по приказу Гитлера пыталась как раз на этом участке прорваться к Берлину. Захватив после упорного боя Луккенвальде и выйдя на рубеж Беелитц – Трейенбрицен – Кропштедт, 5‑й гвардейский механизированный корпус выполнил поставленную перед ним нелегкую задачу.

В Трейенбрицене танкисты 5‑го гвардейского мехкорпуса освободили около тысячи шестисот военнопленных, главным образом англичан, американцев и некоторое количество норвежцев. Среди них был командующий норвежской армией генерал Отто Руге. Мне об этом тотчас же донесли, но крайняя напряженность событий этого дня не позволила, к сожалению, встретиться с освобожденным из плена норвежским командующим.

К концу 22 апреля армия Лелюшенко заняла очень выгодное исходное положение для удара на Потсдам и Бранденбург, изготовившись к завершающему маневру полного окружения всей берлинской группировки противника.

13‑я армия Пухова, стремительно преследуя врага (особенно в этом отличилась 6‑я гвардейская стрелковая дивизия под командованием полковника Г. В. Иванова), прошла за этот день сорок пять километров и вышла на уровень левого фланга армии Лелюшенко.

Окончательно были перехвачены все пути, которые могли быть использованы гитлеровцами при попытке освободить свою окруженную юго‑восточнее Берлина группировку встречным ударом с запада.

На нашем северном фланге 3‑я гвардейская армия Гордова, после успешного обходного маневра и двухдневных ожесточенных боев, 22 апреля штурмом овладела Котбусом и довела до конца разгром котбусской группировки.

В ходе этих кровопролитных боев были разбиты 342, 214 и 275‑я немецко‑фашистские дивизии, множество отдельных частей и подразделений. В боях за Котбус войска Гордова захватили сто танков, две тысячи автомашин и около тысячи семисот пленных. То, что число пленных оказалось относительно небольшим, объяснялось исключительной ожесточенностью сопротивления немцев. Они дрались под Котбусом буквально до последнего дыхания.

После ликвидации котбусской группировки войска Гордова не только повернули на север, но и стали выходить на северо‑восток, непосредственно на немецкую 9‑ю армию. Теперь Гордову предстояло целиком заниматься именно ею – громить и не допускать прорыва на тылы фронта.

Говоря о начале боев за Котбус, я выражал Гордову известную неудовлетворенность медлительностью его действий и нерешительностью в использовании танков. Однако я не хотел, чтобы справедливые в данном частном случае упреки дали повод составить одностороннее представление об этом боевом командарме, на протяжении всей войны сражавшемся, если так можно выразиться, не покладая рук на многих тяжелых и ответственных ее участках.

Гордов являлся старым, опытным командиром, имел за плечами академическое образование и обладал сильным характером. Это был военачальник, способный руководить крупными войсковыми соединениями. Если взять в совокупности все операции, проведенные им во время войны, то они вызывают к нему уважение. В частности, надо отметить, что он проявил и мужество, и твердость в трудные времена Сталинградского сражения, воевал, как говорится, на совесть и со знанием дела.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒