Часть первая 4 страница

Он кивнул, обдумывая мои слова. Полагаю, его больше всего тешила мысль о моей возможной гибели вдали от берегов Англии.

Дилан Уоллес внес мое имя в список команды корабля «Император», который стоял на якоре Бристольской гавани и должен был отплыть через два дня. Вернувшись домой, я сообщил об этом родителям и Кэролайн.

Разумеется, новость была встречена слезами, вздохами и мольбами «одуматься и остаться». Но я был тверд в своем решении. Вскоре Кэролайн уехала. Нам она сказала, что ей нужно время спокойно все обдумать. И вот втроем с моими родителями мы стояли и смотрели, как Кэролайн села в седло и покинула наш двор. Что ж, пусть Эмметт Скотт узнает новость из уст дочери и убедится: я честно выполняю свою часть сделки. Я надеялся, что и он выполнит свою.

Сейчас, по прошествии лет, когда я сижу здесь и рассказываю тебе о тех событиях, я так и не знаю, остался ли он верен данному слову. Но я узнаю, причем довольно скоро. И тогда настанет Судный день…

А в те, теперь уже далекие, дни я ничего не знал. Я был молод, глуп и хвастлив. Настолько хвастлив, что, едва Кэролайн уехала, я тут же поспешил наведаться в очередную таверну. Ко мне отчасти вернулась былая живость. Я рассказывал всем и каждому, что уплываю в далекие края, где быстро разбогатею. Очень скоро мистер Эдвард Кенуэй и миссис Кэролайн Кенуэй станут богатой супружеской парой. Мои хвастливые речи вызывали не столько дружеское одобрение, сколько презрительные насмешки. Мне возражали, упрекая в самонадеянности и отсутствии надлежащих черт характера. Предрекали, что скоро я вернусь, поджав хвост, и еще больше опозорю своего отца.

За все это время улыбка не сходила с моего лица. Улыбка знающего, уверенного в себе человека. «Вот увидите», – говорила она.

Но при всей затуманенности моей головы и ввиду скорого отплытия… а возможно, именно из-за них я по-прежнему принимал слова толпы близко к сердцу. Мысленно я спрашивал себя: «Настолько ли я крепок внутри, чтобы выдержать жизнь капера? Вдруг я действительно вернусь, поджав хвост?» И конечно же, я сознавал, что могу погибнуть.

Посетители таверны были правы и в другом: я уже опозорил отца, обманув его ожидания. Едва услышав о скором отплытии, отец разочарованно взглянул на меня, и эта разочарованность навсегда осталась в его глазах. Я чувствовал его печаль. Надежды (пусть и порядком ослабевшие) на то, что я перестану бражничать и впрягусь в фермерскую лямку, которую тянули они с матерью, теперь рухнули окончательно. Я не только уплывал навстречу новой жизни, я целиком рвал с прежней. С той, которую он создал для нас троих: себя, моей матери и меня. Я отверг будущее, предначертанное ими. Решил, что стою большего.

Надо признаться, я никогда особо не задумывался о том, каким образом мое решение скажется на отношениях Кэролайн с моими родителями. Даже не знаю, с чего я решил, будто после моего отплытия она останется на ферме.

В тот вечер, вернувшись из таверны, я застал дома Кэролайн, одетой, как для вечерней прогулки.

– Ты куда собралась? – заплетающимся языком спросил я.

Кэролайн избегала смотреть мне в глаза. У ее ног белел внушительный узел. Я заметил, что сама Кэролайн одета изящнее, чем в тот день, когда уезжала от нас.

– Я… – Наконец она подняла на меня глаза. – Родители предложили мне пожить у них. И я согласилась.

– Что значит «пожить у них»? Ты живешь здесь. Со мной.

В ответ я услышал, что мне следовало бы не бросать своих родителей. Мне также следовало довольствоваться скромным заработком и дорожить тем, что имею.

Дорожить ей.

Выпитый эль мешал мне соображать, однако я попробовал убедить Кэролайн в том, что дорожу ей. Что все, что я делаю, я делаю ради нее. Но в ее ответах слышались речи ее отца. Я ожидал, что Эмметт Скотт будет настраивать ее против меня, но никак не думал, что этот грязный червяк начнет свое гнусное дело так скоро.

– Довольствоваться скромным заработком? – взвился я. – Да хуже фермерского ремесла только разбой на дорогах! Неужели ты всю свою жизнь хочешь оставаться женой крестьянина?

Я говорил слишком громко. Кэролайн выразительно посмотрела на меня. Я понял: отец вполне мог услышать мои слова. А потом Кэролайн ушла. Я выскочил следом, уговаривая ее остаться. Все было напрасно.

Наутро, протрезвев, я вспомнил события вчерашнего дня. Родители смотрели на меня хмуро, с упреком. Кэролайн не только пришлась им по душе. Они успели ее полюбить. Моя жена не только помогала матери по хозяйству, она заменила ей дочь, умершую в младенчестве. Кроме того, она вела бухгалтерию и научила писать меня и мою мать.

А теперь Кэролайн уехала. Уехала, поскольку я не хотел довольствоваться своей участью и жаждал приключений. Скука здешней жизни сделалась настолько невыносимой, что уже и эль не помогал.

Она спрашивала, почему я не могу быть счастлив с ней. Но я действительно был счастлив с нею.

Она спрашивала, почему я не могу довольствоваться своей жизнью. Но я действительно не мог.

Я отправился в дом на Хокинс-лейн, чтобы убедить Кэролайн изменить решение. Она по-прежнему оставалась моей женой, а я – ее мужем. Все, что я делал, делалось для блага нашей семьи, для блага нас обоих, а не только меня.

(Думаю, я тогда сам себя дурачил, убеждая, будто это правда. Возможно, но лишь отчасти. Я знал, да и Кэролайн, думаю, тоже знала: помимо желания разбогатеть и создать ей обеспеченную жизнь, мной двигало еще и желание повидать мир за пределами Бристоля.)

Разговора у нас не получилось. Кэролайн тревожило то, что меня могут ранить и даже убить. Я обещал ей беречь себя, говорил, что обязательно вернусь с большими деньгами или пошлю за ней. Я просил ее верить в меня, верить мне, но она будто бы ничего не слышала.

Вернувшись домой после бесплодного разговора с Кэролайн, я собрал свои нехитрые пожитки, взвалил их на лошадь и сам забрался в седло. Глаза отца и матери были полны укора. Они буравили мне спину… нет, пожалуй, впивались в нее, как стрелы. Весь путь до Бристоля я не мог освободиться от тяжести на сердце.

В гавани меня ждал новый сюрприз. Со слов Уоллеса я знал: «Император» должен отплыть поздно вечером. Но вместо судна, готового в отплытию, я увидел опустевшую палубу, рядом с которой шестеро матросов, сидя на бочках, резались в кости, не забывая глотать ром из кожаных фляжек.

«Император» строился как торговое судно. Затем его приспособили под нужды каперов, и теперь он бороздил воды далеких морей. Но сейчас фонари не горели, и только луна освещала палубные полы и перила. Я залюбовался внушительными пропорциями спящего великана. Здесь мне предстояло нести вахту. Спать в гамаке в одной из кают. Я осматривал свой новый дом.

В то время как один из матросов внимательно осматривал меня самого.

– Эй, парень, тебе чем-нибудь помочь? – спросил он.

Я проглотил комок слюны, чувствуя себя неопытным мальчишкой. А вдруг то, что обо мне говорили отец Кэролайн, посетители таверны и сама Кэролайн, – правда? Вдруг я и впрямь не гожусь для жизни в море?

– Я ваш новый матрос. Меня сюда определил Дилан Уоллес.

Четверо матросов усмехнулись и посмотрели на меня с еще большим интересом.

– Дилан Уоллес? Этот вербовщик? Он уже поставлял нам людей. А что ты умеешь, парень?

– Мистер Уоллес посчитал меня годным к матросскому ремеслу, – ответил я, надеясь, что в моем голосе слышится больше уверенности, чем было у меня внутри.

– А как у тебя со зрением? – спросил кто-то.

– Все в порядке.

– Головка не кружится на высоте?

Их пальцы указывали на самую высокую мачту «Императора», где в «вороньем гнезде» обычно сидел впередсмотрящий.

– Мистер Уоллес говорил, что мне в основном придется исполнять обязанности палубного матроса.

О том, что вербовщик видел во мне будущего капитана, я умолчал. Я был молод и горяч. Но никак не глуп.

– А шить ты умеешь, парень? – Они явно насмехались надо мной.

– Какое отношение шитье имеет к каперству? – спросил я с долей своей привычной наглости, хотя и сознавал опрометчивость такого поведения.

– Самое прямое: палубный матрос должен уметь шить, – ответил мне другой игрок в кости.

Как и у остальных, его волосы были заплетены в просмоленную косицу. Шею и руки покрывала татуировка.

– И узлы надо уметь вязать, – добавил он. – С узлами-то у тебя как?

– Всему этому я могу научиться.

Я смотрел на свернутые паруса «Императора», на замершие петли снастей, на остов с медными стволами пушек, торчащими из оружейной палубы. Я видел себя одним из матросов, сидевших сейчас на опрокинутых бочках. Вскоре и мое лицо станет обветренным и просоленным. А глаза заблестят от опасностей и приключений, ждущих впереди. Словом, я видел себя в числе тех, от кого зависела судьба корабля.

– Матрос должен быть мастером на все руки, – вступил в разговор третий. – Тебе придется и остов от ракушек очищать, и шлюпки смолить.

– И к качке, сынок, тебе тоже нужно будет привыкнуть, – сказал мне четвертый. – Чтобы кишки не выворачивало, когда палуба ходуном ходит. Бывает, волны через нее так и хлещут. И ураган ревет, не чета здешним ветрам. Не струсишь?

– Думаю, что нет. – Их расспросы с издевкой начинали меня злить. – Иначе мистер Уоллес не предложил бы мне поступить в каперы.

Они переглянулись. Атмосфера слегка накалилась.

– Да ну? – усмехнулся тот, кто сидел ко мне ближе всех, болтая ногами. Его парусиновые штаны давно не видели воды и мыла. – И с чего это вербовщик решил, что из тебя получится хороший матрос?

– Он видел меня в деле и подумал, что и в сражении я буду действовать не хуже.

– Значит, боец, – заключил матрос и встал.

– Так и есть.

– Ну, по части драк тебе будет где развернуться. Начинай хоть завтра. Может, я тебе компанию составлю.

– Что значит «завтра»?

Матрос снова сел, готовый возобновить игру.

– Завтра, когда снимемся с якоря.

– Мне говорили, что мы отплываем сегодня.

– Завтра значит завтра, парень. Капитана еще нет на борту. Как появится, мы тут же поднимем паруса.

Возможно, своим дерзким поведением я нажил на корабле первых врагов. Но пока у меня было время, я собирался исправить хоть одно из тех зол, что успел натворить. Я развернул свою лошадь и поскакал домой.

Я торопился в Хэзертон. Домой. Зачем я туда возвращался? Возможно, попросить у родителей прощения. Возможно, еще раз объяснить свое решение. Как-никак я был их сыном. Вдруг отец увидит во мне что-то от своих юношеских мечтаний? И если такое случится, быть может, он простит меня?

Чем ближе к дому, тем отчетливее я сознавал, что нуждаюсь в отцовском прощении. И в материнском тоже.

Стоит ли удивляться, что из-за этих мыслей я утратил бдительность?

Я был уже совсем близко. Дорога в этом месте сужалась, а деревья, росшие по обе стороны, почти смыкались верхушками. И вдруг я уловил какое-то движение вдоль живых изгородей. Я остановил лошадь и стал прислушиваться. Откуда-то сверху раздался резкий свист. Сигнал! И опять впереди что-то задвигалось, но теперь это что-то находилось уже на дворе нашей усадьбы.

У меня гулко заколотилось сердце. Пришпорив лошадь, я помчался ко двору. В темноте мелькнул факел. Не фонарь, а именно факел. Что означало только одно – поджог. В колеблющемся свете пламени я разглядел несколько фигур. Все они были в капюшонах.

– Эй! – громко крикнул я, стараясь разбудить родителей и отпугнуть нападавших. – Эй, вы!

Факел взмыл в ночное небо, закружился оранжевым колесом и, разбрасывая снопы искр, упал на соломенную крышу нашего дома. Она была сухой, как трут. Летом, когда опасность пожара возрастала, мы старались поливать крышу водой. Но постоянно находились дела поважнее, и крыша оставалась неполитой. Наверное, в последний раз мы поливали ее неделю назад, потому что она мгновенно занялась.

Поджигателей было трое или четверо. Как только я влетел во двор, на меня бросились из темноты. Чьи-то руки схватили меня за камзол и стащили с лошади.

Я больно ударился о землю. Поблизости тянулась каменная стена. Оружие. В этот момент кто-то встал надо мной, загородив луну. Лицо его было скрыто капюшоном. Прежде чем я успел что-то предпринять, незнакомец склонился надо мной. Я слышал его тяжелое дыхание и видел, как подрагивает ткань капюшона возле рта. Он ударил меня кулаком по лицу. Я скривился от боли. Второй удар пришелся по моей шее. Рядом появился еще кто-то. Блеснула сталь лезвия. Я понимал, что бессилен им противостоять, и приготовился умереть. Однако тот, кто меня ударил, остановил второго резким: «Нет!» Это уберегло меня от удара мечом, однако я тут же получил удар сапогом в живот.

Я узнал этот сапог.

На меня продолжали сыпаться удары. Затем мой истязатель убежал. Я перевернулся на избитый живот и закашлял от едкого дыма, силясь не потерять сознание. Это было мощным искушением. Провалиться бы в небытие, не чувствовать боли. И покориться своей судьбе.

Топот ног подсказывал, что поджигатели уходят. Они что-то кричали, но слов было не разобрать. В это время громко заблеяли перепуганные овцы.

Я заставил себя прийти в сознание. Я был жив, это главное. Такой шанс нельзя было упускать. Я должен спасти родителей. Я уже тогда знал, что напавшие на нашу ферму дорого заплатят за содеянное. Хозяин сапог пожалеет, что не воспользовался подвернувшейся возможностью и не убил меня. В этом я был уверен.

Кое-как я поднялся на ноги. Весь двор заволокло дымом. Он плавал в воздухе, как пелена тумана. Один хлев уже вовсю горел. Горел и подожженный дом. Нужно было, не мешкая, будить родителей.

Отсветы пожара окрасили землю в оранжевый цвет. До моего слуха донесся топот копыт. Мелькнули силуэты удалявшихся всадников. Они свое черное дело сделали. Я схватил камень, собираясь метнуть его им вдогонку. Но у меня была забота поважнее. Кряхтя от натуги и боли, я швырнул камень в окно нашего дома.

Послышался звон стекла. Я молил Бога, чтобы эти звуки разбудили родителей. Дым во дворе стал еще гуще. Пламя гудело так, словно оно выплеснулось из недр ада. В горящих хлевах отчаянно блеяли овцы. Оттуда пахло паленой шерстью и горелым мясом.

Дверь дома открылась. Отец выскочил наружу, стараясь избегать языков пламени. Мать он держал на руках. Отцовское лицо не выражало ничего, глаза были пустыми. Убедившись, что мать жива и не обожглась, отец осторожно положил ее на землю, неподалеку от места, где стоял я. Потом он выпрямился и несколько секунд беспомощно смотрел на горящий дом. Словно очнувшись, мы оба бросились к ближайшему хлеву, откуда еще слышалось блеяние овец. Но вскоре оно стихло. Все наше стадо – источник существования родителей – погибло в огне. Лицо отца было мокрым от выступившего пота и блестело в отсветах пожара. А потом отец сделал то, чего не делал никогда в своей жизни. Он заплакал.

– Отец…

Я потянулся к нему, но он резко отстранился, сердито передернув плечами. Когда же он снова повернулся, я увидел светлые борозды, оставленные слезами на его щеках. Казалось, последние крупицы самообладания отец употребил на то, чтобы не броситься на меня с кулаками.

– Отрава. Вот ты кто, – произнес он сквозь зубы. – Отрава. Разрушитель нашей жизни.

– Отец…

– Убирайся прочь. – Он плюнул мне под ноги. – Вон отсюда. Я больше не желаю тебя видеть. Никогда!

Мать шевельнулась, словно хотела что-то возразить. Но мне было невыносимо видеть ее лицо, и, чтобы не усугублять ее страдания, я вскочил на лошадь и покинул пепелище.

Я скакал в ночи, сопровождаемый горем и яростью. Мой путь лежал в «Старую дубинку», где все это однажды началось. Я ввалился туда, держась одной рукой за грудь. Мое лицо, которому изрядно досталось, и сейчас еще саднило от ран.

Все разговоры в зале мгновенно стихли. Внимание посетителей обратилось ко мне.

– Я разыскиваю Тома Кобли и его пронырливого сынка, – сказал я, хмуро оглядывая зал и тяжело дыша. – Они были здесь?

Вместо ответа посетители поворачивались ко мне спиной и опускали плечи.

– Нам здесь не надо лишних бед, – отозвался из-за стойки Джек, хозяин таверны. – Хлопот, что ты нам доставил, хватит на всю оставшуюся жизнь. Благодарим тебя покорно, Эдвард Кенуэй.

Он имел обыкновение слеплять слова в один ком, а потому я услышал что-то вроде «бладримтяпкорно».

– Настоящие хлопоты начнутся у тебя, Джек, если ты где-то прячешь обоих Кобли, – пригрозил я и шагнул к стойке.

Я знал, что с внутренней стороны стойки на гвозде висели ножны с мечом. Джек потянулся за оружием, но я его опередил. Превозмогая боль, я перегнулся через стойку и выхватил меч из ножен.

Джек был не настолько проворен. Он даже не понял, почему меч, к которому он тянулся, вдруг оказался приставленным к его горлу. «Бладримтяпкорно».

По стенам таверны плясали тени, отбрасываемые неярким пламенем очага. Из сумрака на меня смотрели сощуренные, настороженные глаза собравшихся.

– А теперь говори: Кобли уже появлялись здесь сегодня? – потребовал я, приставляя меч к глотке Джека.

– Ты же вроде должен был отплыть на «Императоре» этим вечером, нет? – спросил меня кто-то.

Лицо спросившего пряталось в сумраке. Голос был мне незнаком.

– К счастью, планы изменились, иначе мои родители заживо сгорели бы во сне. – Я поднял голос. – Не этого ли хотелось всем вам? Опоздай я немного, и эта затея удалась бы. Вы знали о готовящейся расправе?

В зале установилась мертвая тишина. Из сумрака на меня смотрели глаза мужчин, с которыми я выпивал и, случалось, дрался. Глаза женщин, в чьих постелях я успел когда-то побывать. Эти люди умели хранить секреты. И они ни за что не раскроют своих тайн.

Снаружи послышался скрип подъехавшей телеги. Его услышал не только я. Обстановка в таверне стала еще напряженнее. Возможно, Кобли решили разыграть спектакль, показав свою непричастность к поджогу. Не убирая меча от его горла, я выволок Джека из-за стойки и потащил к двери.

– Всем сидеть молча, – предупредил я. – Скажете хоть одно чертово слово – и я перережу Джеку глотку. Я намерен отомстить лишь тому, кто сегодня бросил факел на крышу нашего дома.

Снаружи послышались голоса. Я узнал Тома Кобли. Я спрятался за дверью, а Джека подтолкнул вперед, загораживаясь им, как щитом. Острие меча упиралось ему в затылок. В зале продолжала стоять гробовая тишина. Это насторожило троих вошедших, но не сразу. Драгоценные секунды были ими упущены.

Хрипловатый смех Тома быстро стих. Потом я увидел сапоги, что узнал там, на ферме. Сапоги Джулиана. Выскочив из-за двери, я ударил этого прихвостня мечом в грудь.

«Напрасно ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность». Эти слова высекут на моем надгробии.

Джулиан замер в дверном проеме. Выпучив глаза, он посмотрел на меч, застрявший в груди, потом на меня. Это было последнее, что он видел перед смертью. Правда, он еще успел плюнуть кровью мне в лицо… Я никогда не подсчитывал число убитых мной. Но их список начался с Джулиана.

– Том! Здесь мальчишка Кенуэй! – послышалось из темноты зала.

Предупреждение было излишним. Даже такой болван, как Том Кобли, к этому моменту и сам догадался, кто ждет его в таверне.

Глаза Джулиана остекленели. Мертвое тело сползло с меча и повалилось на пол, словно работник Кобли изрядно перебрал и уже не держался на ногах.

Судя по лицу Тома и Сета, они увидели призрака. Оба стояли, разинув рот. Конечно же, они предвкушали, как вернутся сюда, будут лакать эль и хвастать одержанной победой, рассказывая о веселом ночном приключении. Увидев меня, они пустились наутек.

Тело Джулиана загораживало проход, и это подарило моим противникам пусть и небольшое, но преимущество во времени. Перебравшись через убитого, я выскочил наружу. Сет споткнулся и упал. Видя это, Том и не подумал помочь сыну. Петляя, он бежал через дорогу, направляясь к дому на другой стороне. Я мигом оказался возле Сета. Поглядывая на окровавленный меч, я подумал, не сделать ли этого слизняка вторым убитым. Кровь во мне бурлила. Позже я не раз слышал, что труднее всего убивать впервые. Думаю, мир был бы мне только благодарен, избавь я его от Сета Кобли.

Но нет. На милосердие по отношению к Сету меня толкнуло сомнение. А вдруг его на погроме не было? Такая вероятность существовала, пусть и ничтожная.

Я ограничился тем, что эфесом меча ударил Сета по затылку и был вознагражден его пронзительным воплем. Потеряв сознание, Сет распластался в придорожной пыли, а я со всех ног бросился догонять Тома.

Знаю, о чем ты сейчас думаешь. У меня не было доказательств причастности Тома к поджогу родительской фермы. Но я просто знал, что он там был. Просто знал.

Том намеревался перелезть через невысокую каменную ограду, когда рискнул обернуться и заметил меня. Кобли-старший испуганно пискнул. Надо отдать ему должное: двигался он очень даже проворно для своих лет – не исключено, что от испуга. Я быстро достиг ограды, перебросил меч в другую руку, перепрыгнул, приземлился и продолжил погоню.

Я был совсем близко. Ноздри улавливали зловоние его пота. Но тут Том достиг какой-то пристройки и исчез из виду. Невдалеке послышался скрип сапог. Похоже, во дворе появился кто-то третий. Может, Сет? Или хозяин дома? А может, какой-нибудь пьянчуга из «Старой дубинки»? Однако сейчас меня занимал только старший Кобли, и я сосредоточился на нем.

У стены пристройки я опустился на корточки и превратился в слух. Где бы сейчас ни прятался Кобли, он замер. Я оглянулся по сторонам. На фоне серого ночного неба чернел хозяйский дом. Жужжали насекомые. Иногда в хлеву сонно мекала коза. Окна таверны по-прежнему светились, но оттуда не доносилось никаких звуков.

Тишина становилась давящей. И тут я услышал хруст гравия по другую сторону пристройки. Понятно: Кобли поджидал меня там, надеясь, что я брошусь на него сломя голову с этой стороны флигеля.

Я оценил наши позиции. Стараясь ничем себя не выдать, я медленно пополз к противоположному углу. Несколько раз мои сапоги чиркали по гравию, и я молил Бога, чтобы звук не достиг ушей Кобли. Добравшись до угла, я осторожно высунул голову. Если мои расчеты оправдались, я сейчас увижу Тома лежащим в засаде возле другого края. Если нет, могу напороться на его нож.

Я затаил дыхание. Мои расчеты оказались верными! Том Кобли ждал моего появления с другой стороны, держа наготове нож. Я бы мог в три прыжка оказаться рядом и ударить его мечом в спину. Он бы и ахнуть не успел.

Но нет, он был нужен мне живым. Я хотел узнать о его сообщниках и, прежде всего, о том высоком, с кольцом на пальце, кто не позволил Джулиану убить меня.

Потому я бросился к Тому с намерением отсечь ему правую руку.

Увы, из-за тогдашнего моего неумения обращаться с мечом план не удался. А может, причиной было затупившееся лезвие? Я нанес удар, держа меч обеими руками. Лезвие пропороло Тому рукав и вонзилось в руку, но не отсекло ее. Тем не менее удар заставил его выронить нож.

Кобли с криком завалился набок. Он схватился за раненую руку. Хлынувшая кровь забрызгала стену пристройки и землю. В этот момент появился неведомый мне третий, о существовании которого я успел забыть. Предпринять что-либо я уже не сумел. Через мгновение он вышел в полосу лунного света. Из-под капюшона на меня смотрели равнодушные глаза. Одет незнакомец был так, как одеваются фермеры. Вот только его сапоги были совсем чистыми.

Бедняга Том Кобли. Он не заметил угрозы и напоролся на меч незнакомца – сталь легко прошла насквозь. Том глянул на окровавленное лезвие, торчащее у него из груди, и пробормотал последние слова. Незнакомец изменил положение руки. Тело Тома само сползло с меча и тяжело рухнуло на грязную землю.

Слышала изречение: «Враг моего врага – мой друг»? Что-то в этом роде. Но всегда найдутся исключения, подтверждающие правило. Для меня исключением был этот человек в капюшоне, с окровавленным мечом в руке. Моя шея и лицо и сейчас еще болели от печатки его кольца. Почему же он убил Тома Кобли? Этого я не знал и не хотел знать. Издав боевой клич, я бросился на него с мечом. Наши лезвия схлестнулись и зазвенели в ночной тишине, словно колокола.

Незнакомец легко отражал мои удары. Один. Второй. Какая там атака! Я был вынужден обороняться, делая это хаотично и неуклюже. Сказать, что я плохо сражался? Да я вообще не умел сражаться. Я размахивал мечом так, словно он был простой палкой. А незнакомец, едва взмахнув своим оружием, ранил меня в руку. Боль обожгла мне предплечье. Рукав стал мокрым от крови. Вместе с кровью из моей правой руки уходила сила. Мы уже не сражались. Он просто играл со мной. Решил позабавиться, прежде чем убить меня.

– Покажи свое лицо, – потребовал я, но незнакомец не удостоил меня ответом.

Единственным признаком того, что он слышал мои слова, была легкая усмешка в его глазах. Он совершил обманный маневр, а мне чуть-чуть не хватило скорости… Нет, не чуть-чуть. Я едва шевелился и не мог помешать ему ранить меня вторично.

Еще удар. И еще. Постепенно я сообразил, что он полосует меня со скрупулезностью медика, имея намерение причинить мне боль, но не покалечить. Я даже не почувствовал, как выронил меч. Теперь он валялся на земле, а на лезвие капала кровь из моих ран.

Сам не знаю, почему я ждал, что он откинет капюшон. Этого не произошло. Меч незнакомца уперся мне чуть ниже подбородка. Другой рукой он подал знак стать на колени.

– Ты плохо знаешь меня, незнакомец, если думаешь, что я встречу свой конец на коленях. – Я почему-то испытывал странное спокойствие перед лицом поражения и смерти. – Если тебе все равно, я предпочту быть убитым стоя.

Он заговорил ровным глухим голосом. Будто не своим.

– Эдвард Кенуэй, этой ночью тебе не суждено встретить свой конец. Слушай меня внимательно. Если на рассвете «Император» отплывет без тебя, все, что случилось, явится лишь началом бедствий для каждого, кто носит фамилию Кенуэй. Если ты покинешь Бристоль, больше ни один волос не упадет с головы твоих родителей. А если останешься, их страдания продолжатся. И твои тоже. Я понятно выражаюсь?

– Могу ли я узнать, кто они – мои милосердные враги? – спросил я.

– Нет, не можешь. Тебе достаточно знать, что в мире есть силы, могущество которых таким, как ты, Эдвард Кенуэй, даже не снилось. Сегодня ты видел их в действии. Ты пострадал от их рук. Надо положить этому конец. А чтобы уберечь родителей от дальнейших бед, навсегда забудь дорогу в здешние края… Теперь, Эдвард Кенуэй, становись на колени.

За этим приказом последовал удар эфесом мне в висок. Очнулся я уже на борту «Императора».

Во всяком случае, я думал, что нахожусь на борту «Императора». Очень на это надеялся. С раскалывающейся от боли головой я выбрался из гамака, натянул сапоги, поднялся на палубу и вдруг рухнул на доски.

Я едва не расшиб физиономию и теперь, кряхтя, лежал на досках, удивляясь, почему чувствую себя как после похмелья. В тот день я вообще почти не пил. Вскоре я сообразил: похмелье здесь ни при чем.

Но если я трезв, почему качается палуба? Ее качало то в одну, то в другую сторону. Я ждал, когда палуба прекратит качаться, пока не сообразил: качка не прекратится.

Я встал. Ноги разъезжались в разные стороны, чертя борозды в опилках. Я раскинул руки, словно балансировал на узком бревне. Тело еще болело после недавних событий, но, кажется, я шел на поправку. Раны постепенно затягивались.

Еще одним моим открытием стала густая, крепкая смесь запахов. Нет, не запахов. Зловоние – вот как это называлось.

До чего же здесь воняло! Дерьмом, мочой, по́том и морской водой. Вскоре я узнал, что этим отличаются все нижние палубы. Но как у каждой мясной лавки и каждой таверны есть свой запах, так и каждая нижняя палуба обладала собственной вонью. И страшно подумать, до чего же быстро ко всему этому привыкаешь.

Все эти запахи, несомненно, исходили от людских тел. А команда «Императора» насчитывала полторы сотни человек. И те, кто в данный момент был свободен от вахты, то есть не драил палубы, не висел на снастях и не шуровал на камбузе, спали прямо на лафетахпушек или в гамаках, вроде того, в котором проснулся я.

Внезапно палубу накренило, и меня отшвырнуло к ближайшей опоре. Схватиться за нее я не успел и вскоре столь же безжалостно полетел в обратном направлении, шмякнувшись о другую опору. Привычка к морской качке. У меня она пока отсутствовала напрочь.

– Это «Император»? – спросил я полумрак.

Скрип корабельных снастей. И к нему я тоже должен был привыкнуть наравне с качкой и зловонием нижних палуб.

– Само собой, «Император», – последовал ответ.

– Я новичок на корабле, – крикнул я в темноту, цепляясь за опорный столб.

– Да ну! А по тебе и не скажешь, – ответили мне со смешком в голосе.

– Давно мы с якоря снялись?

– Да, почитай, уже целый день плывем. Тебя притащили не то сонного, не то бездыханного. Хорошенько же ты налакался на своей отвальной.

– Было такое, – ответил я, мертвой хваткой вцепившись в столб.

Я мысленно вернулся к событиям минувшего дня. Это было все равно что прикоснуться к открытой ране, не успевшей покрыться коркой и потому очень болезненной. Мне требовалось время, чтобы разобраться в случившемся, сжиться с чувством вины и написать письма. (Без уроков Кэролайн я не написал бы и строчки. Вспомнив об этом, я почувствовал острый привкус раскаяния.) Но всем этим я займусь потом.

За спиной у меня что-то заскрипело. Обернувшись, я подождал, пока глаза не привыкнут у сумраку нижней палубы. Потом я увидел кабестан. Сверху слышался топот ног и громкие голоса матросов. Кабестан снова заскрипел и пришел в движение.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒