Свами Абхишиктананда - Гуру и ученик 8 страница

Конечная цель духовного поиска — разрешить это абсолютное различие между целью и путём, между целью и тем, кто стремится к ней. Мы должны преодолеть ужас, охватывающий того, кто в поисках себя прибывает в то место, которое он считает последним изгибом дороги. Он осознаёт, что должен окончательно и безоговорочно отречься от всего того, что, как ему казалось, составляет само его существование, бытие, самоопределение. В бездне сердца, куда его неодолимо влечёт, ему больше не за что зацепиться, чтобы спастись от падения, там нет твёрдой почвы, на которую он мог бы встать, свежего воздуха, чтобы сделать вдох. Там —лишь акаша, бесконечное пространство, лишённое каких бы то ни было маркеров, не ограниченное никакими горизонтами, одинаковое во всех точках; там больше негде искать местопребывание — тот, кто ищет его, лишь уносится прочь в неограниченную бесконечность и одиночество... Как часто напоминают нам Упанишады, мы должны разрубить „последний узел сердца¹¹, хридайя грантхи’⁰⁷, верёвку, которая привязывает Я к временной и материальной обусловленности и не даёт ему достичь его природы, его высшей свободы».

Точно так же учил и Рамана Махарши: именно мысль о «я», отличном от истинного Я, пусть и случайно воспринятую, нужно неустанно преследовать, заставить её обратиться в бегство и в конце концов исчезнуть, как вора, который, будучи пойманным на месте преступления, убегает со всех ног. Джнянананда, вслед за Раманой, очень любил этот пример.

«Разумеется, это не значит, что мы должны преследовать одну идею другой идеей — такой подход

Никогда оно не садилось и не восходило Для того, кто знает...

В мире Брахмана ночь не отлична от дня, Бесконечный свет...

Атман — насыпь между этим миром и другим, Мост, перекинутый в бессмертие,

Но ничто мирское не преодолеет его,

Ни смерть, ни зло, ни добро, ни печаль,

И ничто преходящее...

(Чхандогья Упанишада, 3.11; 8.4У⁰⁸

Прямой метод осознания этой истины — дхьяна, основанная на вере в гуру и всё большем и большем молчании ума и чувств.

Мне следует отказаться от мысли, что я — тот, кто осознаёт истинное Я и получает даршану Атмана.

Мне следует отказаться от мысли, что я — тот, кто испытывает радость созерцания Бога и обладания Им.

Нет больше собственной радости для того, кто приобрёл видение бытия и созерцает внутренний свет. Ибо нет больше „я“, в котором можно наслаждаться и радоваться (равно как и страдать) в связи с чем бы то ни было. Есть лишь одна радость — радость Бытия, радость Бытия в Себе Самом. „Бог есть всё во всём“ в Себе».

Однажды Джнянананда подытожил все свои наставления Страннику в собственном стихотворении:

Когда я оказался в Твоих глубинах,

Ах! Что со мной произошло?

Ах! Что с Тобой произошло?

Когда я оказался в Твоих глубинах,

Не осталось там больше ни Тебя, ни меня!

был бы просто-напросто игрой, лицемерной и поверхностной. Наша цель — не убедить себя в том, что различий не существует, что никто ничем не связан, что Атман — внутреннее измерение нашего существа. Всё это — рассуждения и фантазии. Культивировать их — значит бесконечно ходить вокруг горы, вместо того чтобы пойти по единственной крутой тропе, ведущей на вершину. Многие популярные руководства по веданте советуют садхаке думать: „Я — вечное, нерождённое, недвойственное сознание, бесконечное блаженство¹¹. Но всё это бесполезно: на самом деле этот путь абсолютно неверен для уровня осознания, на котором находится садхака. Отбросив любую идею „я“, он должен стремиться к интуиции вечного, нерождённого и прочего, и никакая идея не сможет привести его к этой интуиции. Размышления никогда не приведут его к этой истине, но лишь эта истина может принести спасение. Истина не может прийти извне или изнутри путём умственных усилий. Она просто рождается из глубин нашего существа. Она — заря света во славе Бытия, восходящая в сердце.

Однако этот восход постигается лишь в момент его опытного восприятия, поскольку в самом опыте становится очевидным, что в реальности никакого восхода Бытия (как в своём Я, так и в других существах) никогда не было и не будет. В истинном Я, равно как и во всём, в каждой точке пространства и времени, а также за пределами пространства и времени, Бытие просто ЕСТЬ. Солнце встаёт лишь для тех, кто отправляется встречать его.

Солнце достигло зенита

И никогда больше не закатится и не взойдёт,

В одиночестве стоит оно в центре всего...

^IX

Гуру

днажды утром Странник проснулся около

четырёх утра и услышал громкий разговор

в главном зале. Выходит, люди уже начали беседовать с Джнянанандой! Странник, не желая упустить такую возможность, также встал. Однако, прислушавшись и уловив тему разговора, он понял, что голос Свами почти не звучал. Не прошло и нескольких минут, как он узнал голоса двух брахманов из Кумбаконама, учеников местного Шанкарачарьи, прибывших в Тапованам накануне вечером. Под предлогом беседы со Свами они лишь демонстрировали свои ведантические познания ради собственного удовлетворения. «Какой смысл идти и слушать этих болтунов?» — подумал Странник. Он снова сел и погрузился в уединённое созерцание в собственной комнате.

Спустя два часа, после омовения, он пришёл к Джнянананде и совершил утренний намаскар. Гуру сказал: «Ты не присоединился к нам сегодня утром? Это было восхитительно: вся философия, о которой

можно лишь мечтать, — высокопарные беседы об Ат- мане и Брахмане!»

Странник ответил: «Я понял, что происходит, и именно по этой причине, поразмыслив, решил остаться у себя и заняться молчаливой медитацией».

«Какая мудрость! — воскликнул Свами. — Все эти разговоры о мудрости и так называемом познании Брахмана—лишь сотрясание воздуха. Только дхьяна может привести к Атману, Который и есть Брахман. Всё остальное — просто детские игры».

Конечно же, в образе жизни Шри Джнянананды присутствовало и нечто непостижимое для Странника. Для него образцом подлинного джняни, естественно, был Рамана Махарши, даршану которого он получил один-два раза в течение последнего года его жизни. В те дни Рамана, как правило, неподвижно сидел на кушетке, погружённый в атмосферу поклонения, сохраняя абсолютное безразличие к происходящему вокруг него. Джнянананда, напротив, казалось, был неспособен сохранять спокойствие. Он активно (слишком активно, по мнению Странника) заботился о строительных работах, проходивших в те дни в ашраме. Он позволял людям болтать в его присутствии столько, сколько им было угодно, и даже очевидным образом интересовался темами их разговоров.

Было и много другого, что шокировало нашего европейского садху. Более того, не у всех посетителей Свами оставлял благоприятное впечатление. Некоторые утверждали, что видели на лице гуру заметное удовлетворение, когда к воротам подъезжала машина, в особенности если из неё выходил белый человек. Другие критиковали его за то, что он не пытался опровергнуть легенды о его возрасте, предыдущей жизни и так далее.

И всё-таки, какие бы мысли ни мелькали в голове Странника, в подходящие или неподходящие моменты, каждое утро и каждый вечер, когда он приходил выразить почтение Учителю, а особенно, когда, оставаясь с ним наедине, внимал его наставлениям, он ясно ощущал, что этот человек — подлинный гуру, о котором он так долго мечтал, и что именно он может привести его к Истине, если ему удастся предаться ему с безусловной верой. Казалось, они общались друг с другом на самом глубоком уровне. Слова гуру вызывали в нём такой отклик, какой не мог вызвать больше никто. Странник чувствовал, что на поверхность выходили глубочайшие тайны его сердца, захороненные в его недостижимых недрах. Вибрация наставлений гуру проходила через всё его существо, вызывая в нём прекраснейшие обертоны.

Кроме того, вся личность Джнянананды излучала удивительно чистую и нежную любовь, обращённую к каждому лично, но в то же время единую для всех. Радость ощущения того, что ты любим им, сопровождалась высочайшим уровнем непривязанности; в то время как каждый из нас хочет получить привилегию быть единственным возлюбленным. Он любил каждого так, как будто этот человек был единственным. Чувствовалось, что для него все различия, бхеда, сводились к нулю и растворялись. В каждом ученике он напрямую видел его истинную личность, единственное истинное Я, Атман.

Всё это, несомненно, покажется парадоксом для тех, кто не обладает тайной высочайшей мудрости, джняны, и в особенности для тех (как европейцев, так и индийцев), чьи умы обусловлены шаблонами, которыми они так гордятся. Ни одной философии не удалось объяснить или понять бесконечное существование личности в сердце опыта недвойственности или в нерефлексивном осознании Бытия и истинного Я. Сами индийские джняни, будучи пленниками собственных умственных конструкций, зачастую теоретически отвергают этот факт с помощью категорий своей мысли. Однако их жизнь, и в особенности дар бескорыстной любви, чётко доказывает, что их личность (не важно, как они её называют), достигнув Абсолюта, не лишилась ничего первостепенного. Глубже любого осознания, которым он может обладать, джняни замечательным образом отражает в себе, словно в зеркале, что нет больше ничего тусклого; сама тайна бытия, тайна существа, тайна Бога и Духа теперь свободна для игры, проявляясь через него в мире, и этот секрет известен лишь ему одному.

Странник многократно спрашивал Джнянананду о роли гуру, но ответы всегда относились к определённому гуру, к тому, кто появляется в момент дарша- ны Атмана, к тому, кто сам есть свет, сияющий из Атмана при Его финальном обнаружении. «Гуру — акханда, неделимый. Он — адвайта, недвойственный. Лишь такой гуру может заставить вас погрузиться в глубины и появляется он лишь в момент такого погружения. Другой вид гуру — гуру-мурти, гуру в видимой форме, тот, кто указывает путь».

Вот почему ученики никогда не получали желаемого, прося гуру о помощи, которая бы освободила их от необходимости прилагать собственные усилия. Лишь Я может увидеть Я, и истинный гуру — лишь «вы» в вашем истинном Я.

Однажды Странник спросил Джнянананду, кому можно или следует раскрывать это учение о дхъяне.

«Разумеется, не всем, — ответил Свами. — Нужно начинать с азов: молитвы, ритуального поклонения, джапы или непрестанного повторения божественного имени — одним словом, с бхакти. Посвящать людей в царский путь дхъяны можно лишь тогда, когда они станут его достойны».

«Воистину так, — согласился Странник, — но мой вопрос в следующем: кто именно достоин его? Каковы признаки того, кого следует пригласить на этот путь?»

«Лавочник должен знать, чем он торгует! Если он не может отличить зёрна перца от семян горчицы и рис от пшена, какой тогда смысл держать лавку? В таком случае пострадают и продавец и покупатель. То же самое можно сказать и о гуру: он должен быть способен определить, что подходит каждому ученику. В противном случае, зачем вообще ввязываться во всё это?

Теперь я объясню тебе, кто такой гуру. Допустим, ты идёшь по дороге вдоль реки. Вдруг ты оказываешься перед отвесной скалой. Выхода нет. Дорога заблокирована с обеих сторон. Остаётся лишь один путь — карабкаться вверх. Однако скала настолько отвесна, что это не представляется возможным. Ты снова и снова пытаешься начать восхождение, но каждый раз падаешь. Тогда ты начинаешь звать на помощь: аппа, амма, аппа, амма, папа, мама, как это делают дети. Такова бхакти — путь преданности, идя по которому ты призываешь Господа, способного сделать всё. И вдруг, плача и проклиная судьбу, ты вдруг чувствуешь, как рядом с тобой что-то шевелится. Ты оборачиваешься. Оказывается, с вершины скалы кто-то бросил тебе верёвку. Наверху кто-то есть, и этот кто-то уже достиг вершины. Он держит один конец верёвки и кричит: „Хватай её и держись!" Это гуру. Всё, что тебе нужно сделать, — хорошо ухватиться за неё и не выпускать из рук. Такова шраддха, вера... Но гуру должен обладать крепкими руками и сильной спиной, иначе вес ученика потянет его вниз и они оба свалятся», — добавил он с улыбкой.

«Но, Свамиджи, — прервал его Странник, — вы всегда говорите, что гуру появляется лишь тогда, когда наконец открывается Атман».

«Конечно: это джняна-гуру, атма-гуру, который раскрывает всё. Он говорит: „Смотри сюда!“ — и всё становится очевидным, не остаётся больше ни ученика, ни гуру... Лишь тот, кто в глубинах произносит: „тат твам аси, ты есть То“. Другой гуру, о котором мы говорим, — карана-гуру, технический гуру, в лице которого воплощается истинный гуру в час пробуждения ученика».

В другой раз он сказал: «У Бога есть четыре типа клиентов. Первые время от времени просыпаются, на мгновение вспоминают о Нём, бормочут „Господи, Господи", а потом сразу же забывают о нём и засыпают вновь.

Вторые — поистине набожны. Они посещают храмы, проводят пуджи, отправляются в одно паломничество за другим, поют гимны, практикуют джапу, служат садху, но цель всего этого — получение материальных благ, таких, как здоровье, богатство или социальное положение.

Третьи—истинные бхакты. Они делают всё то же самое, что и представители предыдущей группы, но исключительно ради духовных благословений. Их не привлекает ничего в этом мире. Им нужен Бог, и только Бог.

Наконец, есть те, кто больше не молится и не просит Бога ни о чём, даже о Нём Самом. Их не интересует уже даже Сам Бог. Они — джнянт.

«Но в таком случае, — поинтересовался Странник, — какова разница между джняни и частика,

атеистами или материалистами? Они тоже не испытывают ни желания, ни нужды в Боге».

«И всё-таки между ними есть разница, и очень важная. У джняни нет никаких желаний, даже желания обрести Бога, настика же стремится ко всему, кроме Бога!

Существуют люди, которые хотят всего, кроме Бога, те, кто хочет всего, и Бога в том числе, есть же и те, кто, осознав себя в Боге, больше не способен желать чего бы то ни было, даже Бога.

Те, у кого больше не осталось желаний,

Кто свободен от всех стремлений,

Чьи желания исполнились,

Чьё единственное стремление — истинное Я;

Те, чьи сердца свободны

От всех желаний, пребывающих в них,

Кто обрёл бессмертие,

Кто достиг Брахман;

Суть те, в ком на земле Разрублены все узы сердца!

(Брихадараньяка Упанишада, 4-4-6,7, Катха Упанишада, 2.3.14-15)'⁰⁹

Желания, о которых идёт речь, — ни в коем случае не абстракции и не фантазии: это вполне конкретные желания, которые каждый миг посещают человеческое сердце: желание испытать заботу или хорошо пообедать, желание встретиться с другом или почитать книгу, желание наслаждаться блаженными „небесами"...»

Другой вопрос Странника заключался в том, продолжает ли джняни осознавать шарира (индийский

термин, обозначающий всё в нас, что не является Атманом, по крайней мере, в своём первоначальном значении, во избежание ошибочного западного разделения материального тела и духовного ума). Шарира включает в себя как тело, так и ум, как деятельность ума, так и деятельность чувств. Более точное значение тамильского слова, которое мы переводим здесь как «сознание»¹¹⁰, — «память», «воспоминание».

«Да, он осознаёт шарира, — ответил Джнянананда, — но в Атмане, в то время как воспоминание других людей о себе находится в уме, манасе. Кроме того, джняни осознаёт в Атмане всех существ. В реальности его шарира больше не воспринимается им как нечто своё собственное. Ему не принадлежит ничего, но в то же время в мире нет ничего, что бы было не его.

Точно так же, как прана, дыхание жизни, пронизывает всех существ, Атман пребывает везде, оставаясь во всём самим собой. Джняни дышит (вдыхает и выдыхает) в каждом живом существе. Для него не существует никакой разницы между творениями: он воспринимает всё как „его собственное'».

Далее Странник поднял сложный вопрос: «Почему джняни всегда творит добро?»

Но не успел он спросить, как его собственный ум дал ему чёткий ответ. Причина в том, что в джняни исчезли вся ахамкары, всё сосредоточение на себе в изоляции, весь эгоцентризм. А ведь именно эгоцентризм — подлинная причина всех грехов.

Однако гуру привёл в ответ традиционный парадокс: «Для джняни больше не существует ни праведности, ни греха, ни добра, ни зла. Грех, праведность, добро, зло — всё это относится к шарире, к ахамкаре, к осознанию себя в изоляции. Отличия и противоречия сохраняются лишь в тех, кто видит двойственность, в то время как джняни осознаёт все предметы и явления в недвойственности Атмана. На чём же при таком восприятии могут основываться концепции добра и зла?»

К разговору присоединился Гарольд, который вернулся в тот самый день: «Некоторые утверждают, что реинкарнация осуществляется сразу же после смерти. Другие полагают, что развоплощённая душа может оставаться в таком состоянии сотню, пять сотен или даже тысячу лет, прежде чем получит новое тело. Какой точки зрения должны придерживаться мы?»

Вопрос вызвал оживлённую дискуссию о перевоплощении. Как только Странник получил возможность высказаться, он предположил, что волноваться о прошлых или будущих рождениях — бесполезное досужее занятие, и лично он не видит никакого смысла в теории реинкарнации.

«Я согласен с тем, что волноваться не о чем, — отреагировал Джнянананда, — но даже в этом случае как можно отрицать факт существования последовательных рождений? У нынешнего рождения должна быть причина. Чем, кроме наличия предыдущей жизни, можно объяснять наше возвращение в этот мир и обстоятельства нашего рождения?»

«Допустим, — сказал Странник, — но какова тогда причина нашего предыдущего рождения?»

«Рождение, предшествовавшее ему, и так вновь и вновь».

«Хорошо, но ведь должен был быть первый наш приход в этот мир, как объяснить его?»

«Кто когда-либо рождался? — ответил Джнянананда. — Такого феномена, как рождение, никогда не существовало и никогда не возникнет — то же самое и с феноменом смерти. Руки, ноги, глаза, дыхание — у всего этого есть начало, а всему, имеющему

начало, однажды придёт конец. Но как насчёт самого Я? Когда дыхание уходит, разве Я не остаётся?»

Тот, кто знает, не умирает и не рождается,

Откуда он пришёл и чем он станет? Нерождённый, вечный, изначальный — вечно сущий!

Если убийца думает, что он убивает,

Если жертва думает, что её убили,

Никто из них ничего не понял:

Никто не может ни убить, ни быть убитым.

(Катха Упанишада, 2

Бессмертное не может стать смертным,

Смертное не может стать бессмертным.

Нет ни увядания, ни роста,

Ни связанности, ни освобождения,

Ни заключённого, ни освобождаемого:

Такова абсолютная истина!

(Гаудапада¹¹², Карикас)

Вопросы гостей и ответы Свами чередовались непрерывным потоком. Странник слушал несколько отстранённо: его ум был сосредоточен на том, что он увидел и услышал за последние дни и к каким последствиям всё это может привести.

Неожиданно Шри Джнянананда пристально посмотрел на одного из посетителей, устроившегося в углу рядом с дверью, и вдруг, оставив тему разворачивавшейся в тот момент беседы, сурово произнёс: «Ты занят поиском по всем направлениям: эта религия — та религия, этот учитель — тот учитель. Довольно мешанины в твоей жизни! Посвяти себя изучению наставлений наших риши в Упанишадах!

Им открылась подлинная Реальность. Там есть всё! Искать где бы то ни был ещё — бесполезно!»

Как-то вечером после ужина Странник решил поговорить с Джнянанандой в более свободной обстановке. Гуру сидел на каменной лавке у колодца. Перед ним на земле расположился молодой человек, который очень эмоционально что-то ему рассказывал. Похоже, он жаловался на людей, обманувших его, взявших его деньги под предлогом совершения пуджи, чтения мантр и других подобных вещей. Шри Джнянананда пытался успокоить парня, но тот продолжал свой монолог. Так продолжалось в течение долгого времени.

Когда гость наконец ушёл, Странник подошёл к Джнянананде, и тот сказал ему: «Индуизм полон суеверий и мошенничества. Каждый пытается использовать его, чтобы обмануть ближнего. И всё- таки в индуистской религии есть то, что напрасно искать в других местах: познание Брахмана, видение Атмана, истинная мудрость!»

Праздники в ашраме

четверг наступил экадаши — одиннадцатый день лунного месяца. С точки зрения традиции этот день — особенный: многие индусы воздерживаются от любой твёрдой пищи, или, по крайней мере, от привычного блюда из риса. Также в этот день следует посвящать больше времени молитве.

После полудня брахманы, как всегда, воспевали имена Бога, однако вскоре стали собираться последователи Шри Джнянананды из Агарама и Тиру- койилура, и в четыре часа начался замечательный бхаджан, который продолжался до восьми вечера.

Вначале брахманы глубокими голосами и в очень медленном ритме пропели Тайттирия Упанишаду. Затем женщины исполнили несколько тамильских гимнов, после чего вступил Кайласанадар со стихами Маникка Васагара. Муруган Дас решил, что принять участие в бхаджане должен каждый: он запел сам, а в конце каждого куплета или воззвания приглашал людей присоединяться к нему. С каждым таким повторением их усердие и преданность возрастали.

В пандале появились изображения Шивы и Му- ругана. Перед ними зажгли масляные лампы и ароматные палочки, источавшие сладкий дым. Каждый вновь прибывший приносил цветы, фрукты или благовония, оставляя их перед Богами. Песни, ароматы, огни — всё это создавало чарующую атмосферу. Время от времени предлагалось арати: несколько капель горящей камфары на металлическом подносе возносились перед священными изображениями.

Многие брахманы, пришедшие на бхаджан в честь экадаши, остались в ашраме на ночь. Устав от пения и разговоров, они просто располагались в пандале и засыпали. Когда все уже умолкли, Муруган Дас продолжал исполнять гимны и воспевать имена Бога. И вдруг, эхом отвечая на воззвания Муругана, ещё один голос пронзил тишину. Его ритм и мелодия странным образом напоминали гимны тамильских христиан. Странник, очень удивившись, прислушался.

Действительно, кто-то непрерывно повторял Отче наш и Радуйся, Мария на фоне прославления Муругана. Так продолжалось очень долго, однако постепенно ритм замедлился, голоса стали едва различимы —лишь один из них с всё увеличивавшимися интервалами продолжал тянуть: Йесуве (Иисус)! Андаваре (Господь)! Муруга Тайаре (Мать)! Марийяве (Мария)! Затем наступила тишина...

Следующим утром Странник вместе с Муруганом и другими отправился на обязательное утреннее омовение. Какой-то крестьянин специально пришёл, чтобы помогать набирать воду. Он особенно заботился о Страннике, считая его недостаточно опытным, и достал для него несколько вёдер воды, щедро облив его. На его шее красовался медальон. Странник

полюбопытствовал, кто он такой. Оказалось, что он был бедным крестьянином из небольшой деревушки, расположенной в 7-8 километрах от ашрама. Днём раньше он работал в Тапованаме — носил песок и кирпичи для строительства. Очень устав вечером, он решил заночевать в ашраме, тем более что утром он должен был снова приняться за работу. Оказалось, что именно он так громко молился ночью — такова была его привычка.

В ашраме Странник встретил и другого христианина — местного мальчика, ходившего в школу в Тирукойилуре и часто навещавшего гуру вместе со своими друзьями. Очень скоро Странник понял, что этот мальчик отличался от прочих: он не простирался ниц, и даже когда совершал анджали перед кем-то, старался всем видом показать, что он не индус — в его манере складывать ладони и держать их у груди было что-то необычное... Он очень хотел познакомиться со Странником, который, однако, проявлял к нему не больший интерес, чем к прочим. Однажды в полдень мальчик всё-таки нашёл комнату, в которой отдыхал Странник. Странник знаками показал, что не может разговаривать, однако гость настаивал, прося хотя бы написать ответ на бумаге. Странник показал ему, что согласится, если тот нарисует пеплом три линии Шивы у себя на лбу. Мальчик перекрестился. Странник осведомился о его имени. «Джнянапрагасам», — ответил он.

«Если ты христианин, зачем ты сюда приходишь? Неужели в твоей деревне нет священника?»

«Есть, но я хочу узнать, что такое индуизм. Я хочу читать индуистские книги. Пожалуйста, дайте мне какие-нибудь».

«Мне нечего дать тебе. Почему бы тебе не попросить у гуру?»

«Я не смею».

«Почему же ты пришёл ко мне?»

«После гуру я доверяю вам больше всех».

Странник подумал, что на этом стоит завершить разговор, и вновь, уже более решительно, направил школьника к священнику его прихода.

Через два дня после экадаши наступила незабываемая ночь Шиваратри. Каждая тринадцатая ночь убывающей луны посвящена Шиве, однако тринадцатая ночь убывающей луны месяца маси по тамильскому календарю {пхалгун в Северной Индии), приходящаяся на середину февраля — середину марта, наиболее священна. В это ночь Шива явился в форме огня на вершине Аруначалы. Её проводят в песнопениях и молитвах, служат пуджи и отказываются от ночного сна. Весь предыдущий день соблюдается строгий пост, призванный подготовить к празднику тело и душу.

Эта ночь напоминала вечер экадаши, но была ещё более впечатляющей и продолжалась с восьми вечера до четырёх утра. Ровно в полночь (наиболее благоприятный и священный час) внесли большую медную лампу. Перед тем как поставить её на землю, участок окропили святой водой, и молодая женщина нанесла на него традиционные янтры. Затем лампа была зажжена — песни и танцы вокруг неё не прекращались ни на мгновение во славу Шивы, явившегося в свете и славе.

В ту ночь среди гостей ашрама был брахман из города, который часто приходил вместе с женой и старшим сыном’по имени Сундарам, чтобы выразить почтение стопам Джнянананды. На этот раз, однако, жена не осмелилась сопровождать его. Её сердце было исполнено печали, и ничто не могло утешить её: в ту самую ночь в Ришикеше на берегу Ганги её второй сын Сандуру принимал саннъясу из рук Свами Шивананды"³.

Сандуру в течение многих лет поддерживал близкие отношения с Джнянанандой и преданно служил ему. В те времена в ашраме было два особенно ревностных и очень дорогих сердцу гуру ученика (второй был родом из Кумбаконама). Оба они были готовы оставить мир, как только учитель даст им разрешение. Одному из них, тем не менее, учитель дал указание жениться. Другому, Сандуру, он посоветовал удалиться в Гималаи, чтобы полностью освободить своё сердце от семейных связей.

Сандуру провёл в Ришикеше несколько месяцев и теперь настал момент получить одеяния кави в знак посвящения жизни нищете, одиночеству и молчаливой молитве. Очень часто эта церемония проходит в ночь Шиваратри. В эту ночь он должен отречься от всего, что принадлежало ему в этом мире, символически выбросив в Гангу предметы, которые определяли его как брахмана, — священный шнур дваждырождённого и прядь волос, — а также в последний раз прочитать брахманскую мантру гая- три. Его имя, каста и семья больше не будут принадлежать ему. Он получит новое имя. Он больше не будет принадлежать к бесконечной цепи поколений людей — отныне его род — цепь духовной преемственности от гуру к гуру, цепь, к которой принадлежит риши, дающий ему посвящение. Более того, ему придётся признать, что истинный источник его бытия пребывает в его собственном сердце. Тот, кто отрекается от мира, прежде чем зачать хотя бы одного сына для продолжения рода и обеспечения необходимых обрядов в честь предков, делает это в ответ на сильнейший, непреодолимый внутренний импульс. Он отказывается от семейного очага и дома, от любых средств к существованию, кроме милосердия слуг божьих, и от обрядов, с помощью которых мирянин пытается установить отношения с Богом. Всё это возможно лишь потому, что он уже погрузился во внутреннюю бездну и хотя бы в некоторой степени прочувствовал испепеляющий огонь Реальности, так что у него больше нет иного выбора, как подчиниться этому всеохватному опыту в свободе от любых связей.

Этот юноша, которого все так любили, стал основной темой вечера. Учитель был очень доволен: несколькими днями ранее он направил своему любимому ученику благословения в качестве духовного отца. Все посетители ашрама разделяли его радость, и даже старший брат новоиспечённого саннъяси сохранял спокойствие. Но для отца парня жертва была слишком тяжёлой: он так мечтал о счастливом будущем Сандуру, а теперь увидит ли он его вновь? В соответствии со строгой традицией саннъяси умирает для своей семьи, а семья умирает для саннъяси: кто моя мать? Кто мой брат? И всё-таки Шри Ранганатха Айяр с достоинством принимал поздравления друзей, призывавших его благодарить Бога за милость, которой Он одарил семью — ведь родиться человеком, тем более брахманом — уже несравненное благословение, каким же тогда даром является «таинство», в результате которого, разорвав все связи, можно встать на прямой путь к мокше, высшему освобождению и реализации, концу всех рождений? Для отца Сандуру мягкие слова Джнянананды и его милость значили больше, чем все утешения и поздравления друзей; однако бедная мать не могла перенести это испытание — прийти и простереться перед человеком, который похитил её сына, открыв ему царский путь. Она осталась дома, совсем одна, чтобы плакать...

Сердца отцов и матерей одинаковы в любых странах и у любых народов. Одинаково также и требование Господа в любой стране и в любом народе. Того, кого Господь хочет призвать, Он шаг за шагом учит языку Духа. Есть много звуков, которые достигают наших ушей и которые Бог использует, чтобы заставить нас слушать, в зависимости от условий нашего рождения — ведь рождение в Боге только одно. Божьему призыву, зародившемуся в глубинах, противостоять невозможно, и однажды он пронзает сердце.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒