Глава III. Троицкие гуляния

Глава III

Троицкие гуляния

Этот древний праздник, как сообщают краеведы, приурочен к одному из самых ответственных периодов народного земледельческого календаря – седьмой неделе после Пасхи. Неделю эту наши предки называли по-разному: «семиковой», «русальной», «зеленой». Молодежь в течение этой недели устраивала гуляния, игры и хороводы вокруг березки в лесу, на берегу реки или в деревне. Праздник ждали весь год и тщательно к нему готовились.

Как у нас в году

три праздника,

Первый праздник

Семик честной,

Другой праздник

Троицын день,

А третий праздник

Купальница.

В наши дни к этому празднику тоже готовятся тщательно, а местная пресса широко освещает это событие, рассказывая своим читателям об истории и традициях Троицких гуляний. Вот что написала Людмила Концедайло в «Тверской Жизни» от 10 июня 1997 года:

«Троица – завершающий день семицких гуляний. На Троицу ходили в церковь с букетами полевых цветов. Эти цветы потом засушивают и хранят за иконами для разных надобностей: их кладут под свежее сено, чтобы не водились мыши, в норы на грядки от землероек и на чердак – от комаров. В церкви пол усыпается травою, ее всякий при выходе от обедни старается захватить из-под ног, чтобы примешать к сену, вскипятить с водой и пить как целебную.

Разнаряженную березу срубали, обносили вокруг деревни, потом втыкали на улице и начинали водить вокруг нее хороводы. Напоследок девушки отправлялись на мосты пускать по воде венки, свитые в Семик. Роняя венок в реку, смотрели: чей венок легко поплывет, той и замуж вскоре выходить.

В Троицын день девушки спрашивали у кукушки, когда она кукует, долго ли им быть в доме отца. Сколько раз прокукует, столько лет и ждать им замужества».

Выглядело это примерно так. Сначала звучала лирическая русская песня, например вот эта:

Время милому жениться, время ехать со двора…

Ой-ли, ой, лю-ли, время ехать со двора.

Мы пешочком не пойдем да лучше троечку наймём…

Ой-ли, ой, лю-ли, лучше троечку наймём.

Милый свататься поехал по богатым по местам…

Ой-ли, ой, лю-ли, по богатым по местам.

Сани лаковы изъездил, шубу лисью износил…

Ой-ли, ой, лю-ли, шубу лисью износил.

Шубу лисью износил да что желал, не получил…

Ой-ли, ой, лю-ли, что желал – не получил.

Что же, миленький, тебе, да нету счастьица нигде?

Ой-ли, ой, лю-ли, нету счастьица нигде?

Не за Волгой, не у нас, да везде милому отказ...

Ой-ли, ой, лю-ли, да везде милому отказ.

Сразу же после исполнения песни появлялись девушки в старинных нарядах, в венках, с травой и ветками, посыпали этой травой пришедших на праздник зрителей, раздавали им ветки, после чего подходили к березке и внимательно ее осматривали.

Петр. Чего это там они делают?

Фёдор. Чего-чего? Замуж хотят. Осматривают на березе свои венки, завитые еще на Семик. Гадают по ним.

Иван. Как это?

Фёдор. Если венок завял или расплелся, то это плохо. Может, что никто и не возьмет замуж.

Пётр. Ничего себе! А еще на чем девки гадают на Троицу?

Фёдор. На кукушке!

Иван. На настоящей кукушке?

Фёдор. Не на дятле же им гадать? Надолбит – замучаешься ждать.

Мужики притворились в деревья.

Девушки выходят на авансцену.

Маша. Кукушка-кукушка, сколько лет еще мне быть в доме отца?

Иван. Ку-ку-ку-ку-ку!

Маша. Целых пять лет...

Дуня. А мне, кукушка, сколько лет быть в доме отца?

Петр. Ку-ку!

Дуня. Два года?

Петр. (Разводит руками.) Ку-ку! Два раза "ку-ку", значит два года.

Ксюша. А мне, кукушка?

Фёдор. И тебе – ку-ку!

Нюра. А мне, кукушка, сколько лет жить в отцовском доме?

Степа. Ку...

Нюра. Почему так ма...

Голоса. Нюрка! Беги домой! Там тебя сватать приехали!

Нюра. Ой, мама-мамочка! Ой-ой-ой! Ай-ай-ай! Я боюсь!

Девицы. Чего ты боишься?

Нюра. А? Я боюсь, что, пока добегу, жениха след простынет!

Видите, какие страсти бушевали на Троицу! Вот откуда пошла и песня народная – «...некому березу заломати, люли-люли заломати». Бедные деревца за тысячи лет столько претерпели...

Но не только кукушки кукуют в эти дни на деревьях вокруг Торжка. Оказывается, в понедельник, с утра, сразу же после Троицы, когда у народа нашего еще болит голова и надо бы идти на работу, русалки местные, подстрекаемые лешим, выходят из воды, каким-то образом заползают на деревья, сгоняя оттуда кукушек, дятлов и прочих безобидных птиц, наглым образом раскачиваются на ветках, при этом бесстыдно виляя своими влажными чешуйчатыми хвостами. Кроме того, как сообщают местные краеведы и историки, эти русалки издают какие-то особые звуки, похожие на вздохи и стоны, заманивая таким образом наивных мужичков-новоторов в свои объятия, чтобы затем их защекотать. И, между прочим, в предместьях Торжка нет-нет да и найдут отбившегося от дома мужчину, защекотанного русалками…

Замечу, что эти русалки в последнее время облюбовали проходящую неподалеку трассу Москва – Санкт-Петербург. Они выходят обычно к вечеру, и уже не только по понедельникам, и не висят, как когда-то, на деревьях, а в основном стоят вдоль дороги, парами или даже небольшими стайками, выдавая себя за девиц легкого поведения. Хвосты свои они умело маскируют под девичьи ноги, и им это без особого труда удается, потому что проезжающей шоферне, особенно вечно спешащим дальнобойщикам, ноги их не особенно нужны…

Вернемся, однако, к нашему празднику.

Поскольку Тверской край неразрывно связан с именем А.С.Пушкина, то Троицкие гуляния стали частью Недели литературы и искусства, посвященной 198-й годовщине со дня рождения Александра Сергеевича. Два народных праздника соединились, и уже несколько лет в Торжке их отмечают вместе. Проходят Троицкие гуляния на берегу Тверцы у деревни Василёво на территории Музея деревянного зодчества. Описывать природу этих мест мы не станем, потому что она и без нас воспета в прозе, стихах и живописи, а вот о Музее деревянного зодчества рассказать стоит.

Такие музеи под открытым небом стали возникать на территории бывшего СССР в конце 70-х годов. Причины этого всплеска любви к своим корням отыскать сейчас, наверное, невозможно. Скорее всего, кому-то из высокого начальства, возможно выходцу из деревни, пришла в голову идея сохранить таким образом наше уходящее наследие. В данном случае – деревянные постройки. Ну а как еще их сохранить, если не свезти в какое-то одно место, огородить забором и назвать музеем или заповедником? Не так ли спасали зубров или других исчезающих животных? Собрали вместе, создали условия, и животные живут себе, благополучно размножаясь. Почему бы так не поступить с домами?

Так появились музеи в Псковской и Новгородской областях, в Костроме, в республиках Прибалтики. Подчиняясь предписанной свыше моде, стали создавать такой музей и в Торжке. В 1981 году было подобрано место – вот этот самый берег Тверцы у деревни Василёво. Надо сказать, что место очень удачное, потому что здесь, на территории бывшей усадьбы помещиков Львовых, берег представляет собой своеобразные террасы, будто специально созданные для размещения на них музейных экспонатов.

Тогда же, в 1981 году, сюда привезли первые постройки, и с тех пор музей находится в «стадии создания». На самом же деле он вовсю разрушается. Дерево гниет, крыши текут, водяная мельница уже сгорела, новую стали строить – недостроили. Музеем особо никто не занимается, денег на благоустройство и поддержание нет и не предвидится. Новые экспонаты сюда уже давно не везут, потому что опыт показал: привезенные памятники архитектуры, оказывается, погибают в подобных музеях быстрее, чем если бы они охранялись на своем прежнем месте. К тому же перевозили и ремонтировали их все-таки наши, советские, строители, которые нарушили все технологии по работе со старой древесиной: плохо рубили, неправильно крыли, по-дурацки располагали... Подумаешь, музей! Кроме того, всякий дом требует хозяина. В нем обязательно должны жить люди.

А иначе строение будет бесхозным и безжизненным, в полной зависимости от какого-нибудь рокового случая, который позволит или не позволит ему устоять. Одним словом, постройки это все-таки не животные: сами собой не размножаются, пищу себе не добывают и от людей спастись бегством не могут. Про то, что сожгли мельницу, мы уже говорили, а буквально накануне праздника газета «Новоторжский вестник» сообщила о разорении одного из экспонатов музея – трактира XIX века.

«На днях в одну уникальную постройку (в трактир) ворвались воры. Похищенные из трактира вещи оценены в 2,5 миллиона рублей. По факту возбуждено уголовное дело. Но пока, как говорят, суд да дело, и праздник нагрянет, а трактир в разоре. Да-а... Похоже, воры себя же и обокрали. Хотя они вряд ли будут участниками праздника».

Этот трактир был перевезен из деревни Булясово Рамешковского района, где благополучно простоял вплоть до начала 80-х годов, когда охранители старины перевезли его сюда в Василёво.

Кроме трактира в музее представлена русская изба-пятистенок конца ХIХ в., в которой когда-то жила большая семья. Нельзя сказать, что изба эта ухожена, скорее наоборот: вся она какая-то косая, кривая, серая, а поскольку стоит посреди леса – то еще и одинокая. Хотя, как мне сказали, там живут сейчас беженцы. Вокруг избы находятся хозяйственные постройки, которые обязательно окружали такое крестьянское жилище. Где-то должен находиться скот, где-то надо хранить зерно и прочее, что обеспечивало бы жизнь семьи. Так, рядом с избой построена житница, со специальным подмостком и обязательно с навесом, чтобы привезенный в мешках или рогожных кулях хлеб не намок при разгрузке, если случится дождь. Кроме житницы рядом с избой стоит амбар, и здесь же – колодец, судя по всему, декоративный, потому что, заглянув туда, воду не увидишь.

Выше крестьянского подворья находится деревянная церковь Знамения. Доставили ее сюда из села Пылево, Весьегонского района, в 1981 году и уже на месте отреставрировали. Специальная табличка сообщает, что эта церковь, клетского типа, была построена в 1742 году, хотя в книге Я.В.Малкова «Древнерусское деревянное зодчество», выпущенной в 1997 году Издательским домом «Муравей» (Москва), указывается, что церковь эта построена ровно на сто лет раньше – в 1642 году. Кто здесь прав – не знаю. Известно только, что в церкви Знамения есть уникальная особенность: она имеет своеобразный шатровый потолок из восьми граней сложной формы и, наверное, поэтому подлежит охране как всенародное достояние.

Что значит: клетского типа?

Строили сначала четырехугольную клеть – крытый сруб с полами, потолками, дверями и окнами, а потом к ней пристраивали приделы. Клетские церкви и часовни строились на Руси без малого тысячу лет.

Другой шедевр деревянного зодчества – Церковь Спаса на Сози. (В церковной летописи: «Церковь Преображения на погосте Спасском, что на реке Созь».) Возведена церковь в 1728-1732 гг. Она гораздо больше церкви Знамения, у нее высокое одномаршевое висячее крыльцо и тоже очень редкое устройство потолка – «неба». Вид такого устройства назывался «кораблем». Церковь стоит на возвышенном месте, перед нею площадь, на которой обычно происходят праздничные представления. Главки и барабаны у церквей и стоящих неподалеку небольших деревянных часовен покрыты осиновым лемехом – небольшими дощечками фигурной формы. Осина со временем серебрится, и создается впечатление, будто главки покрыты серебряными чешуйками.

Клетские часовни во множестве ставились в маленьких удаленных деревнях и селах, иногда в расположенных возле них священных рощах. Священник в часовне был не положен, поэтому службы по праздникам чаще всего отправляли сами крестьяне, они же и крестили, и отпевали. Строили часовни по своему разумению и вкусу. Главное отличие от клетской церкви – отсутствие алтаря. Но зато в состав часовен чаще входят шатровые звонницы, венчающие притворы трапезных.

Что будет дальше с этими священными экспонатами – неизвестно. Хотели перенести сюда же и знаменитую деревянную церковь Вознесения (еще ее называют Тихвинской), которая находится в Торжке на берегу Тверцы, но затем решили оставить на своем историческом месте, и, судя по всему, сделали правильно.

Еще один экспонат – рига. Так называли большой сарай для сушки снопов хлеба с местом для обмолота. Обычно рига ставилась на задворках, здесь же она почти в центре площади, напротив еще одного ценного экспоната – пожарного депо. Как мне сообщили, это обстоятельство вызывает недоумение у тех посетителей музея, которые знакомы с традиционным русским бытом.

В больших русских селах пожарное депо было обязательно. Обычно в нем были три створчатых въезда, в которых могли находиться три пары запряженных лошадей, пожарная бочка и прочие противопожарные инструменты и приспособления. Профессиональных пожарных на селе не было. Ими становились крестьяне, каждый из которых хорошо знал, что и как ему делать, случись пожар. Чуть что, кто-то бежит и запрягает пожарную тройку с бочкой, кто-то тащит багор, кто-то ведра. Представленное в музее пожарное депо было построено в 1912 году в деревне Лаптиха Бежецкого района и перевезено в Василёво в 1984 году. Это единственное пожарное депо, сохранившееся в Тверской области, и надо отметить, что из всех экспонатов музея депо выглядит наиболее свежо и естественно.

Один из самых ценных экспонатов – ветряная мельница. Она, правда, стоит здесь без ветряка, но догадаться, что это все-таки мельница, а не баня, можно.

Представлен здесь и большой двухэтажный амбар XIX в. Его привезли из села Сутоки Рамешковского района. А последний экспонат, доставленный сюда в 1989 году, – Часовня Успения XIX в. из деревни Фендераево, Вышневолоцкого района.

Усадебный комплекс в Василёве благоустраивался по проекту замечательного русского архитектора Николая Александровича Львова, который находился в отдаленном родстве с владельцами усадьбы. Этот архитектор любил использовать в своих парковых постройках валуны, которые находили на местных полях. Здесь, в Василёве, Львов построил из таких валунов необыкновенной красоты арочный мост, который народ окрестный назвал «чертовым». Кому-то показалось, что к этому мосту приковывали цепями провинившихся крепостных и даже пытали их каленым железом, а под мостом, в полумраке, якобы устраивали над народом еще более страшные экзекуции.

В действительности никто никого ни к чему не приковывал, тем более не пытал, и во времена Пушкина, когда здесь жили Львовы, репутация у моста была самая что ни есть добрая и «чертовым» его не называли: под мостом тогда находился один из трех каскадных прудов, а в вольерах плавали лебеди да еще мирные гуси и утки.

Вот что пишет об усадьбе Львовых В.Ф.Кашкова в своей книге «Пушкинский путеводитель»:

«Архитектурный ансамбль Василево-Митино был один из грандиозных в уезде. Он был "каменной симфонией" Н.А.Львова, по образному выражению современников. Возведенный на естественных террасах, искусно подправленных опытной рукой мастера, ансамбль стал своеобразной визитной карточкой Торжка для всех, кто ехал или плыл со стороны Петербурга».

Вот на каком месте расположен Музей деревянного зодчества, вот где будут проходить Троицкие гуляния!..

Завершив экскурсию, я встретился с научным сотрудником этого музея Мариной Рябковец, располагающей к себе ясной речью и грустными, уставшими глазами.

– Главное – недостаток финансирования, – с ходу говорит Марина. – А нет денег – нет и квалифицированных кадров!.. Кроме меня в музее есть только директор и кассир. Вот наступят холода, нужны дрова, исправные печи, здания нужно ремонтировать и просто поддерживать в них жизнь. Кроме того, надо охранять постройки от шкодливых посетителей. Да и добираться сюда каждый день из Торжка и обратно домой тоже непросто. Транспорта у музея нет, а о личной машине при зарплате в 350 тысяч рублей в месяц даже мечтать не приходится: хватило бы денег на рейсовый автобус.

Я спросил у Марины о будущем музея.

– Трудно сказать, но если так будет продолжаться, то будущее за разрухой. Сейчас у нас два здания в аварийном состоянии; валунный мост – то же самое; ветряная и водяная мельницы разрушаются; наш шедевр – Спас на Сози – тоже в плохом состоянии... Может, в Твери или в Москве какие-то разговоры о спасении культуры идут, но мы здесь «внизу» об этом ничего не знаем и на своем уровне сдвигов не видим. В избе у нас живут переселенцы, и они как-то за нею следят, да еще за последней оставшейся лошадью. А в целом все грустно, – заключает Марина, все же улыбаясь…

Пройдет очередной праздник, закроется веселая и шумная ярмарка, отгуляют новоторы и гости, разойдутся по домам, разъедутся по деревням и селам, вернутся к своим делам, коих непочатый край, и останутся в одиночестве старинные деревянные постройки – безмолвные свидетели разных эпох и судеб. Даже не свидетели, а участники. Вырванные из своих родных мест и свезенные сюда для платного обзора, они обречены на постепенное умирание, потому что чье-то «благое начинание» уготовило им роль странного декора на фоне живой природы. В трактире должны варить, жарить, кормить; в церкви – служить молебен; в амбаре – хранить зерно; пожарное депо должно быть готовым к тушению пожара, а мельницы – ветряные и водяные – молотить зерно... Без всего этого постройки оказываются мертвыми. Их не способны оживить ни экскурсии, ни реконструкции. Дом должен жить изнутри. Причем той жизнью, которая была изначально в него заложена: сперва строителями, а потом и поколениями его жителей.

Сумеют ли в Торжке, в котором и без того проблем множество, найти силы и средства, чтобы оживить свой уникальный музей? Смогут ли найти некую сложную формулу, которая бы соединила уходящее с настоящим? Иначе музей превратится в унылое и заброшенное кладбище. Причем кладбище именно для того, что так хотелось бы сохранить…

Но… сейчас мы с вами на празднике! Вокруг деревянных построек множество народу, слышится детский смех, громкий веселый говор, играет гармонь, звучит песня, и потому всё грустное –

прочь…

Вход на Троицкие гуляния был платным, что справедливо. Все-таки задействованы различные городские службы, для которых организация праздника – работа. Тем не менее кто очень хотел, мог попасть на территорию музея и просто так. С гостей праздника, которых встречали у входа принаряженные в яркие народные одежды новоторки, требовали исполнения какого-нибудь номера, например песни или стиха или просто шутки. Особо важным гостям преподносили традиционные хлеб да соль: только что испеченный золотистого цвета каравай. Наконец-то и я, впервые в своей жизни, удостоился такого внимания…

До этого я наблюдал подобное чествование лишь с экрана телевизора. Вспомните, как какой-нибудь важный гость сходит по трапу самолета, или выходит из поезда на перрон, или высаживается из лимузина, а его уже встречают красавицы в народных костюмах и с поклоном преподносят каравай. И эти высокие гости вели себя как-то неловко, почему-то терялись, нервничали... Сначала осматривали каравай, потом, неуклюже наклонившись, откусывали от него или отщипывали кусочек своими неприспособленными для этого дела руками и клали в свой начальничий рот. А иные, особенно высокомерные, не делали даже и этого: просто брали у красавиц каравай и передавали своим помощникам или охране, считая для себя невозможным прилюдно жевать. И каравай, только что бывший в фокусе всеобщего внимания и находившийся в эпицентре события, в одно мгновенье уходил даже не на задний план, но вообще переставал для всех существовать. А между тем мне интересна судьба этого недоеденного каравая: что с ним происходит, после того как символический акт гостеприимства уже совершен? Куда его девают после торжественной церемонии? Может, высокий гость затем спохватывается, мол, куда дели каравай? Или, может, охрана съедает его тут же за углом?

В отличие от официозных и казенных, каравай в Василёве предусмотрительно разрезали на кусочки, так что ни отщипывать, ни тем более откусывать его не пришлось, равно как и размышлять о том, что с ним сталось после церемонии: весь каравай был вскоре съеден.

Сразу же у входа в музей начиналась ярмарка. На ней были представлены изделия декоративно-прикладного искусства, и я уже было направился к первому лотку с какими-то яркими и необычными игрушками, но тут мое внимание было отвлечено появлением необычного существа – искусственной лошади.

Этот забавный номер всегда пользуется успехом, и, наверное, многие хотя бы раз в жизни его видели. Не знаю точно, как это делается, но, кажется, сначала создается муляж лошади – с гривой, конской мордой, хвостом, уздечками и шорами, – а затем все это надевается на двух артистов, которые, как могут, имитируют это умное парнокопытное животное, добавляя в его поведение немного человеческой дури.

Но здесь модель лошади была до предела упрощена. Обыкновенную мешковину натянули на двух самодеятельных артистов и там, где должна находиться голова, – пришили еще один мешок, в нем прорезали дырки для глаз и сделали некое подобие рукава, который при богатом воображении можно принять за вытянутую лошадиную морду. «Рукав» этот не был жестко приспособлен и потому свисал вниз, больше напоминая короткий толстый хобот, нежели морду лошади. Ни гривы, ни ушей, ни ноздрей у этого существа не было, так что где-нибудь в Африке оно вполне сошло бы за слона, а в Австралии – за кенгуру. Здесь же, в исконно русском крае, все прекрасно понимали: это лошадь.

– А может, не лошадь? – спросил я у сопровождавших меня организаторов праздника.

– А что же это, по-вашему? – ответили мне вопросом.

На гриву, ноздри и прочие конские детали, сказали мне, нужны большие средства, а поскольку денег выделено не было, то и лошадь оказалась соответствующей. Как говорится, чем богаты...

Артистов, как мне показалось, в эти мешки на время праздника попросту зашили, чтобы они уже никуда не делись. Видимо, для большей красоты к туловищу описываемой лошади были пришиты красные, синие и зеленые лоскуты, так что настоящие кони, если бы увидали – шарахнулись. Но то кони, а народу нашему, особенно детям, именно такое и нравилось. Лошадь все время норовили покормить, просовывая в условную пасть конфеты, булочки, печенье, а один гость праздника пытался засунуть в рукав целый шашлык, и, когда кто-то из детей сказал с укором, что лошади не едят мяса, из пасти послышалось глуховатое: «Едят-едят!»

Нетрудно догадаться, что кормили и поили лишь первую половину условного животного, следовательно, того артиста, который был спереди. Второму, видимо, не доставалось ничего, а поменяться местами они не могли ни по техническим причинам, ни из-за большой разницы в росте: в этом случае выделялась бы не голова, а задняя часть лошади. Наверное, поэтому к концу праздника эта наугощавшаяся половина едва волочила ноги, в то время как задняя часть животного была в полном порядке. От этого лошадь уже больше походила на айболитовского Тянитолкая…

Теперь, отвлекаясь от этой диковинной лошади, я расскажу о тех изделиях декоративно-прикладного искусства, которые были выставлены на обозрение. Не обо всех, конечно, но лишь о тех, которые успел увидеть.

Что такое наша русская ярмарка вообще, я точно не знаю. Наверное, это большой базар, только не совсем обычный, в чем-то праздничный, с бесшабашными гуляниями, песнями, хороводами; не только продажа и покупка навезенного отовсюду товара, но и своеобразный выход энергии для неизбалованного весельем трудового народа. Ярмарка – это наш российский карнавал. Здесь, в Василёве, ее масштаб был не ахти каким. Просто стояли у своего лотка продавцы, демонстрируя товар, который произвели своими руками. Нечто среднее между выставкой и магазином. Смотри, любуйся, но если хочешь и есть деньги, то можешь купить.

Что же мы здесь видим?

Вот принаряженные девушки показывают всевозможные тканные изделия – вышивку крестом и филейную гладь: полотенца, скатерти, накидки на подушки, салфетки, покрывала, занавески, лоскутные одеяла. Все это демонстрируют девушки-мастерицы из Твери, из акционерного общества «Лучинушка», – Оля Ковалева и Клава Смирнова. Рядом работы членов акционерного общества «Оберег» при школе-интернате номер два. Возглавляет это общество Константин Анатольевич Котовский. Он на празднике, со своими работами. Старица представлена Центром русской культуры. Изделия показывали и продавали вышивальщицы Лидия Михайловна Карасева и Тамара Козакова. Кроме работ вышивальщиц, были представлены мягкая игрушка, плетение из бересты, расписные разделочные доски и матрешки...

…Здесь эти матрешки были настоящими, в виде полноватых крестьянских девок, а не засунутых друг в друга горбачевых, ельциных, сталиных, лениных или брежневых, какими торгуют на Арбате или в других столичных местах, привлекая иностранцев. Из них, кстати, только матрешка-брежнев действительно похожа на прототипа, потому что именно в том месте, где обычно идет расширение шеи у матрешки, шло расширение и у Леонида Ильича. Так совпало! У других же советских деятелей такого сходства с матрешками нет: ни своими головами, ни туловищами, ни прочими частями тела они под наши матрешки не подходят, и потому выглядят эти деревопродукты просто уродливо. Но все равно их делают, а иностранцы – покупают…

Далее мое внимание привлек прилавок с куклами. Изготавливает их торжокская мастерица Эмма Александровна Васильева. Шьет им костюмы, рисует лица, делает парики и прочее. Она сама и ее продукция в Торжке хорошо известны. В местном Доме культуры есть даже выставка ее «кукольных портретов» – политиков и деятелей культуры, – но только персоны эти не общероссийского, а районного масштаба. Говорят, что никто Эмму Александровну делать куклы не учил, она сама каким-то образом всему научилась. Вообще, на ярмарке куклы были самые разные: сказочные персонажи, клоуны, звери... Особенно привлекают полуметровые Баба-Яга с длинным крючковатым носом и такого же размера ее извечный товарищ по темному ремеслу – Кощей Бессмертный. Действительное назначение этих кукол и мягких игрушек мне неизвестно, хотя промысел не новый, идущий из глубины веков. Видимо, такие куклы и игрушки нужны и не только для детской забавы.

…Сейчас, в связи с проникновением к нам западной кино- и телепродукции, в наши дома ворвались чуждые нам монстры и чудовища, всевозможные киборги, терминаторы, вурдалаки и еще невесть что. Кричат, визжат, брызгают слюной, бряцают клыками и челюстями! А жаль. Ведь у нас самих много чего есть достойного, не менее страшного и прожорливого. Те же Баба-Яга и Кощей Бессмертный. Еще неизвестно, как бы повел себя хвалёный заморский Терминатор, увидав летающую в ступе бабушку с крючковатым носом, пытливым взглядом и увесистым помелом... А ведь есть еще у нас Змей Горыныч о трех головах, затаившийся в листве Соловей-разбойник, есть Леший, ведьмы разные, чудища поганые и еще многое прочее, что незаслуженно забыто и высокомерно оттеснено на задний план. Пусть страшные, ничего, что поганые и злые, но зато свои, родные, домашние...

На нескольких лотках расположились всевозможные деревянные поделки: разного размера черпаки, братины – большие чаши, куда наливали брагу или пиво, пускали по кругу, поочередно пили и тем самым братались; небольшие ковши, из которых тоже угощали гостей, кроме того – подносы, ложки, половники...

– А что это такое? – спрашиваю у девушек, представляющих товар.

– Это черпаки, – отвечают мне.

– А что же ими черпать?

– Как что? Вы купите – и сразу найдёте что черпать, – отвечают, улыбаясь, девушки.

– Так ведь нечего черпать, – говорю я, разглядывая небольшой черпачок, который мне чем-то понравился. – Купить просто так, для декоративного оформления интерьера, – нехорошо. Вещь должна использоваться по назначению. Вот Лувр в Париже – огромное здание, а не декоративное: французы нашли ему применение. Черпачок же этот вроде бы совсем крохотный, а куда его?

Тем временем вокруг нас уже собралось несколько человек.

– Ну что значит «нечего черпать»? Не может такого быть, чтобы в хозяйстве ничего не надо было черпать, – сказал какой-то мужчина.

– Знаю, – отвечаю я, – но вот ломаю голову, напрягаюсь изо всех сил и никак не могу представить: что в нашей жизни можно черпать? Если надо, скажем, из кастрюли налить суп, то пользуемся половником; дальше для супа нужна ложка, а потом, для второго, уже вилка или просто руками… Но чтобы черпать?.. Просто нечего черпать, – отчаялся я, но черпак из рук не выпускаю.

– Да зачем выяснять? – сказала принимавшая участие в обсуждении проблемы женщина. – Лувр какой-то выдумал... Вот зануда!.. Купите, поставьте дома и пусть стоит, вещь-то вон какая красивая! С ручкой, резьба уникальная, это же произведение искусства!

Купил я все-таки этот черпак. Ведь, действительно, иной раз хочется чего-нибудь зачерпнуть – и нечем. Так теперь хоть будет чем…

Из деревянных игрушек я обратил внимание на небольшую скульптурную композицию, изображающую начальную сцену одной известной драмы: стоит, виновато потупя очи и облокотившись двумя руками на посох, чтобы не свалиться, несчастный старик; перед ним разбитое корыто, а по другую сторону этого корыта – старуха, в непреклонной позе, засунув обе руки в рукава и скрестив их на своем старушечьем животе, да с такой страшной и недовольной рожей, что не приведи Господь!

Дурачина ты, простофиля!

Не умел ты взять выкупа с рыбки!

Хоть бы взял ты с нее корыто,

Наше-то совсем раскололось.

Уж не знаю, с кого умелец вытесывал эту старуху, но, видимо, где-то в глухих тверских лесах или на болотах обитают такого рода особи. Так ведь надо их найти, уговорить позировать, как-то объяснить, зачем все это нужно… А вот золотой рыбки в этой сценке нет. Но, может, это вовсе и не начало драмы? Может, как раз наоборот, это финал и уже вся эта история заканчивается? Что толку гадать, итог-то один – разбитое корыто…

Скульптурную композицию я покупать не стал, но вот деревянную игрушку, которая живо напомнила мне детство и которую я уже, наверное, лет тридцать не держал в руках, купил не задумываясь. Что же это за игрушка?

Это небольшой кружок фанеры, расписанный узорами: ромашками с зелеными лепестками на красном фоне. На дощечке стоят четыре деревянные курочки и один петух с поднятым кверху большим хвостом. Птицы, как и сама дощечка, тоже разрисованы в ромашку. Так вот, туловища этих куриц (и, соответственно, петуха) жестко прикреплены к фанерному кружку, но их головы и вытянутые шеи – свободно болтаются на тоненьком штырьке. К каждой из этих куриных шей прикреплена отдельная нитка, которая затем пропускается вниз через небольшое отверстие. Там нитки соединяются и к ним прикрепляется груз в виде деревянного шарика. И когда всё это вращаешь, то куры (и, соответственно, петух) ударяют по фанерке головами, словно молоточками, изображая клевание зерен. Интенсивность клевания зависит напрямую от скорости вращения кружка. Игрушка почему-то называется «Куры авторские»… Признаюсь, иногда, втайне от всех, я не спеша вращаю эту игрушку: куры клюют зерно и постукиванием успокаивают нервную систему, расшатанную суматошной Москвой. По такому же принципу устроены еще несколько деревянных игрушек, главный персонаж которых – медведь: он и по наковальне стучит молотом, и руки моет под умывальником, и даже работает на компьютере. Но мне больше понравились именно клюющие курочки…

Среди деревянных игрушек я заметил также Емелю-дурака, нарумяненного и почему-то с очень тонкой талией. В одной руке этот Емеля держал ведро, а в другой – только что пойманную щуку. Бедная щука была выгнута дугой, больше напоминая небольшое коромысло. Был здесь и воин-богатырь, за доспехами которого было невозможно разглядеть, есть ли у него руки, и очень интересная игрушка Леший.

Этот Леший представлял собою обыкновенный лесной пенёк, поросший мхом и грибами-поганками, и из пенька торчала смешная, болтающаяся на пружине голова, как и пенек, обросшая мхом. Кроме головы, из этого пенька выглядывали большущие лешачьи руки с ногтями, выкрашенными в зеленый цвет. На голове у Лешего как-то отстраненно сидела маленькая птичка, тоже почему-то зеленая, но не попугай. Вроде очень смешно и забавно. Но это здесь, среди бела дня, на ярмарке, где много народу и даже есть милиция. А попадись такое ночью, где-нибудь в лесу или на болоте, – вмиг заикой станешь.

Еще я купил две маленькие расписные глиняные игрушки: петушка и коровку. Петушок этот классический, гордый, стройный, с поднятой кверху головой, сразу видно, что делал этого петушка опытный мастер. А вот коровка попалась странная. Она, во-первых, меньше петушка; во-вторых, взгляд у этой коровки какой-то удивленный, а на голове, между рогами, кудрявый красный чубчик, а в носу – большое синее кольцо; кроме того, у коровки почему-то всего две ноги, а вместо туловища идет к хвосту простое сужение организма, как это устроено у тюленей или моржей, и все заканчивается маленькой дырочкой, в которую нужно дуть, потому что коровка, как мне подсказали, это еще и свистулька. И петушок, оказывается, тоже! Любопытно, но коровка, несмотря на то что меньше петушка, издает, как и положено корове, звук низкий, а петушок пищит довольно высоко…

Была там еще такая же глиняная игрушка-козел, с большими желтыми растопыренными рогами и с коричневой в белый горошек бородой, но козла я почему-то покупать не стал и теперь очень жалею: была бы у меня еще и свистулька-козел…

Несколько слов об этих самых свистульках надо обязательно сказать. Если кто-то считает, что их придумали для пустой забавы, лишь для того, чтобы люди свистели от нечего делать, то он глубоко ошибается. Древние славяне с помощью таких свистулек прогоняли нечистую силу перед пахотой. Выходили в апреле толпой в чисто поле и давай свистеть что есть мочи. Шум вокруг Торжка поднимался невообразимый, зато злые духи пугались и уходили туда, где не свистели. Но там, где не свистели, народ наш древний дико кричал; а где не кричал – топал ногами, трещал трещотками и хлопал хлопушками, – словом, отовсюду старался злых духов прогнать подальше. Вот и оставались для

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒