![]()
|
|||||||
Введение. Глава перваяВведение
В середине мая мне позвонил приятель – главный редактор одного московского еженедельника – и предложил написать очерк о праздновании грядущей 198-й годовщины со дня рождения А.С.Пушкина. Читателям надо было рассказать о том, как отмечают пушкинский день рождения в провинции. Не в Москве или Питере, и не в Михайловском, куда ежегодно съезжаются пушкинисты со всего света, а где-нибудь в стороне, там, где Пушкин хоть и бывал, но не так чтобы очень. – Нам пришло приглашение из Торжка, – сказал редактор, – там, оказывается, они уже много лет отмечают день рождения Пушкина, и, судя по приглашению, ожидается грандиозный праздник, в деревне... Ты ведь уже писал о Торжке. – Так ведь я писал о состоянии дел в пожарной промышленности. При чем здесь Пушкин? – возразил я. – Вот и хорошо. Нужен свежий, незаезженный взгляд. – Но я не разбираюсь в Пушкине. – Отлично! Сейчас именно это будет интересно... А кто в Пушкине «разбирается»? – Есть пушкинисты, специалисты, исследователи, зачем меня на такое толкать? Но редактор мои доводы не принимал. Он говорил, что именно «дилетантский взгляд постороннего человека» и есть сегодня самое ценное, что пушкинисты надоели, ничего нового они уже сказать не могут, люди читают лишь то, что им доступно, а всякие исследовательские работы (он даже употребил ужасное слово «штудии») отталкивают нормального читателя. – Мы пусть и еженедельник, но – газета! А газете наукообразные материалы не нужны, они раздражают, поэтому собирайся и поезжай. Дадим большие командировочные, и, между прочим, у нас приличные гонорары. За Пушкина, если получится, особенный выпишем, это я обещаю, – закончил редактор. Не скрою, последний аргумент, а к тому же возможность вырваться из шумной и душной столицы убедили меня ехать. В конце концов, думал я, выйдет статья, и забудут о ней на следующий день, так что особого гнева со стороны пушкинистов даже не удостоюсь. Одним словом, я согласился и в начале июня поехал в Торжок. Побывал на пушкинском празднике, вернулся в Москву, и вскоре очерк был готов. Редактору он понравился: «Вот именно то, что надо!» Его благополучно напечатали, разумеется изрядно сократив, но поместили на одной полосе с рекламой какой-то миниатюрной стиральной машины, которая, как сказано в рекламном тексте, «может успешно разместиться в кармане джентльмена». Любопытен и принцип действия этой машинки – «акустические колебания, которые незаметно для ваших глаз проникают между волокнами и удаляют загрязнения». Обязательно ли при такой стирке снимать штаны или достаточно держать миниагрегат в кармане – в рекламе не сказано. – Неужели нельзя было напечатать очерк о Пушкине без рекламы стиральной машины? – возмутился я. – Да вы что! – ответили мне в редакции. – Благодаря рекламе мы живем, и, между прочим, Александра Сергеевича такое соседство не покоробило бы. Это, извините, быт, а быт – составная, если не главная часть его творчества, о чем не мешало бы знать, – пристыдили меня. Итак, очерк мой был напечатан и, как я предполагал, остался совершенно незамечен. Я уже почти забыл о нем, но спустя несколько месяцев мне (с подсказки моего хорошего приятеля) пришла мысль соединить то, что мною было собрано для очерка, и попытаться, уже не торопясь, подробно изложить. А материала оказалось собрано немало. Дело в том, что, прознав о моем намерении, а я его не скрывал, самые разные люди, главным образом из Торжка, стали мне помогать. Они присылали вырезки из газет, краеведческую литературу, фотографии праздника, магнитофонные пленки с песнями и выступлениями, стихи местных поэтов и прочие материалы, так или иначе связанные с пушкинским праздником в Торжке, вообще с пребыванием Пушкина на тверской земле. Уже очерк мой был напечатан, а я было приступил к следующей работе, но материалы все шли и шли.
Здесь я должен рассказать об этом человеке и о месте его работы. Зовут его Вячеслав Петрович, ему около шестидесяти, он лысоват и носит очки со стеклом страшной толщины. Эти очки служат, видимо, для того, чтобы просто смотреть, потому что когда Вячеслав Петрович берется за чтение, то сначала закидывает очки себе на лоб, а текст буквально прислоняет к лицу. При этом он не водит глазами по тексту, как это делают все, а наоборот, текстом водит перед глазами. Я такого еще не видел, но, говорят, что настоящие книжники только так и читают. Вячеслав Петрович между тем очень подвижен, даже шустр, и когда я после соответствующих рекомендаций впервые пришел к нему на работу, то застал его с тяжеленной кипой книг. Он их куда-то перетаскивал. А работает Вячеслав Петрович директором одной из старейших московских библиотек. Его кабинет представляет собой небольшую комнату с высоким потолком, и от пола до этого самого потолка – все заставлено книгами. Всюду книги, книги, книги, а там, где их нет, стоит стол и несколько стульев, на которых, впрочем, тоже лежат стопки книг. Есть в кабинете и несколько портретов, один из которых сразу привлек мое внимание: фотография необыкновенно красивой женщины. Кто это такая и почему ее портрет в кабинете, спросить во время первой встречи я не рискнул. Через два дня я вновь пришел к нему в библиотеку уже с надеждой получить советы, рекомендации и литературу, которые бы помогли мне при написании очерка. Вячеслав Петрович немедленно усадил меня в кресло за свой директорский стол, на котором уже стояла стопка из подобранных книг. – Зачем же меня на ваше место? – засмущался я от столь трепетного к себе отношения и решил пересесть на один из стульев. Но директор меня остановил. – Вам говорят: «Садитесь сюда», значит, садитесь и работайте и не обращайте внимания на всякие мелочи... Вы – Пушкиным занимаетесь! Не отвлекайтесь, начинайте просматривать книги, я сейчас приду. Вячеслав Петрович исчез, а я принялся разглядывать книги, которых никогда прежде не видел. Первой из них оказался «Пушкинский календарь. 1937», подготовленный к столетию со дня гибели А.С.Пушкина. В работе по его изданию принимали участие такие знаменитые исследователи жизни и творчества Пушкина, как В.В.Вересаев, С.М.Бонди, С.Я.Гессен, Б.В.Томашевский, М.А.Цявловский. Время было суровое. Язык – лицо эпохи – тоже. Вот отрывок из редакционного обращения, которое предваряет книгу: «10 февраля 1937 года народы Союза Советских Социалистических Республик отмечают столетие со дня гибели своего гениального соотечественника Александра Сергеевича Пушкина, убитого послушным агентом самодержавия и реакционного дворянства. Пуля наемного убийцы прервала благородный творческий путь того, кто на протяжении всей своей жизни клеймил российских "венценосцев" и их вельможно-поповскую челядь».
Следующая книга также издана к столетию со дня смерти поэта, но не у нас, а в Югославии – Русским пушкинским комитетом. Это «Белградский Пушкинский сборник. 1937», с предисловием академика А.И.Белича и под редакцией Е.В.Аничкова. В сборник вошли статьи Владислава Ходасевича, князя Н.С.Трубецкого, С.Л.Франка, И.И.Лапшина, П.Б.Струве, Глеба Струве, П.Бицилли, Ильи Голенищева-Кутузова и других деятелей эмиграции. В «Напутственном слове» А.Белича, которым открывается книга, говорится:
Можно сравнить не только «напутствия» этих двух книг, но и сами книги. Советский официозный «Пушкинский календарь» – в темно-синей и очень твердой обложке с узорчатым тиснением; название книги буквально отчеканено золотыми буквами; хотя книга и не объемная – всего 158 страниц, – но сработана основательно и выглядит внушительно. «Белградский сборник», напротив, в мягкой обложке светло-коричневого, почти желтого, цвета; довольно объемный; листы книги разрезались ее владельцем вручную; никаких рисунков или даже намеков на них в сборнике нет; книга не переплетена, а лишь склеена, отчего уже вся растрепалась; в текстах употребляются старорусские выражения да еще и шрифт с «ятями»... Трудно представить книги, которые были бы столь разными и непохожими. Эпоха – «ужасный рок» – их разъединила, развела по разным полюсам, а Пушкин – объединил. Прошла эпоха – и книги находятся рядом, не враждуя, но дополняя друг друга.
Полвека, как нет Пушкина, но дорогие его сердцу Михайловское, Тригорское, Святые Горы хранят память о нем. Еще сохраняются некоторые постройки, природа пока не тронута «заботой свыше» о памяти поэта, свежи предания о Пушкине, которые передаются от отцов к детям, еще остаются в живых редкие свидетели приездов сюда поэта. В альбоме есть портреты глубоких стариков – Ивана Ивановича Лощоника и старика Алексея: оба с длинными седыми бородами, в грубых крестьянских одеждах, в глазах известная мужицкая хитреца... Как интересно рассматривать лица людей, которые видели и помнят живого Пушкина! «Кто его видел – не забудет уже никогда. У нас его очень любили; он приезжал сюда отдыхать от горя», – свидетельствует, быть может, последняя из живущих, кто близко общался с Пушкиным, Екатерина Ивановна, младшая дочь П.А.Осиповой. Ей было лишь тринадцать лет, когда умер Пушкин.
Поникла тихо без ответа Лавр гордо несшая глава, – Но жив в России дух поэта, И песня дивная жива...
Тем временем в кабинет вернулся Вячеслав Петрович. Он принес еще одну стопку книг и небольшой продолговатый ящик, в котором хранились карточки с указанием книг о пребывании Пушкина в провинции.
– Как это «не возвращать»? – Да что же это такое? – возмутился Вячеслав Петрович и стал заталкивать книги в мой портфель. – Вам говорят: «Забирайте», значит, забирайте и не рассуждайте. Вы – Пушкиным занимаетесь! Вам некогда обращать внимание на всякую ерунду! Он ловко застегнул ставший квадратным портфель, после чего не без труда перелез через стулья и стоящие на них стопки книг, пробираясь к отдаленному шкафу, в котором хранились наиболее редкие и ценные издания. Выбрав несколько книг и положив их передо мной – «Вот, еще посмотрите», – Вячеслав Петрович вновь удалился… Уже начав просматривать каталог, я все же переключился на старинные книги... Вот первый том из семитомного собрания сочинений Пушкина, изданного в 1855 году под редакцией П.В.Анненкова «с приложением материалов для его биографии, портрета, снимков с его почерка и его рисунков, и проч.». Это собрание сочинений было первым научным изданием произведений Пушкина. В нем много новых, не изданных ранее его сочинений и впервые даны материалы к биографии поэта. В сноске на первой странице издатели отмечают:
Чувствуете?! Мы подошли ко времени, когда еще есть кого благодарить... Двух десятилетий не минуло, как погиб Пушкин. Живы многие очевидцы и свидетели, друзья, любимые, родственники. Они помнят живого поэта, знают не по книгам его голос, взгляд, улыбку, могут изобразить походку, рассказать какой-нибудь забавный случай. Память о поэте не сглаживается, поклонники его таланта внимательно следят за каждой публикацией, интерес к Пушкину не пропадает, напротив, растет, новые книги о Пушкине ждут во всех уголках России. А мы продолжаем двигаться дальше, вглубь истории, в первую половину девятнадцатого века. И вот уже слышно дыхание самого Александра Сергеевича: книга «Евгений Онегин», изданная в 1833 году в типографии Александра Смирдина в Санктпетербурге. (Санктпетербургъ – писали тогда одним словом.) Впервые я держу в руках книгу, вышедшую при жизни Пушкина! Она не очень большая – всего 287 страниц – и стоила 12 рублей. (Гоголь, примерно в то же время, чуть меньше заплатил за сапоги.) Хотя книга ветхая, видно, сколь прекрасно она издана. Чего стоит один кожаный корешок с оригинальным тиснением! Бумага мягкая, даже, кажется, немного влажная. От книги исходит тепло, и его нельзя не почувствовать. Но самое удивительное – это полное ощущение того, что Пушкин – жив! Жив – и все тут! И если посчастливится кому-то из вас держать в руках прижизненную пушкинскую книгу, вы обязательно разделите это ощущение. Мы же углубляемся в историю еще на несколько лет.
В этом альманахе Пушкин представлен поэмой «Цыганы», отрывком из поэмы «Братья разбойники» и стихотворением «Послание к А.». Идея создания альманаха принадлежала Кондратию Рылееву, который устраивал у себя литературные вечера. Приходили на эти вечера многие, но сошелся Рылеев ближе всех с Александром Бестужевым. Первый альманах они издали в 1823 году, через год – еще один, а этот – третий, последний изданный сборник. Специалисты отмечают, что это был лучший русский альманах того времени, и из всех изданий, пропагандировавших идеологию декабристов, альманахи «Полярная звезда» были наиболее смелыми. После поражения декабристов выпуск их был запрещен. Впоследствии А.И.Герцен назовет свой журнал тоже «Полярной Звездой» и поместит на обложку портреты (профилем) казненных декабристов и сияющую звезду над ними.
Страницы этой книги тоже мягкие, но еще и как будто тисненные в горизонтальную полоску. На бумаге множество всяких темных точек и микроскопических желтых пятнышек, которые ближе к краям превращаются в сплошное желтоватое облако. Подобным образом скопления звезд образуют Млечный путь. Пахнет книга стариной, если, конечно, кто этот запах знает… На 85-й странице – стихотворение Пушкина «Вечер», которое я затем отыскал в собрании сочинений под названием «Веселый пир».
Я люблю вечерний пир, Где веселье председатель, А свобода, мой кумир, За столом законодатель, Где до утра слово пей! Заглушает крики песен, Где просторен круг гостей, А кружок бутылок тесен.
Какая легкость! Безмятежность! Восторг от жизни!
За этими размышлениями и застал меня вернувшийся Вячеслав Петрович. – А! Разглядываете книжки!.. Видите, как раньше печатали? Стихотворение расположено на одной странице, его ничто не подгоняет, ничто не мешает, ты с ним «с глазу на глаз», один на один. Плюс – ручной набор. Такая работа передается читателю, потому что за ручным набором чувствуется человек. И наборщик тоже всегда чувствовал читателя. Поэтому в книге присутствует вложенная в нее душа. Обратите внимание на шрифт. Он подобран специально для пушкинского стихотворения. Шрифт – сближает с читателем. Знаки препинания воспринимаются совершенно по-другому: и запятая, и тире, и точка – все это влияет на восприятие, создает особенную ритмику произведения, – Вячеслав Петрович закинул очки на лоб, прислонил книгу к лицу и стал ее разглядывать, затем бережно положил на стол и взял попавшееся под руку современное издание. – Видите, здесь совсем нет полей, шрифт не продуман, книгу никак не раскроешь, читать тяжело, а то и просто невозможно... Идет экономия средств, бумаги, краски, времени, еще чего-то, а в итоге убивается то, что читателя соединяет с книгой и с автором. Я стал высказывать восхищение от увиденного, но Вячеслав Петрович вновь меня остановил: – А чего удивляться? В этом здании, где мы сидим, были впервые отпечатаны «Мертвые души», – он достал из шкафа великолепно изданную и прекрасно сохранившуюся книгу Гоголя. На самом верху титульного листа стоял автограф: «Ант. Чехов».
Что касается Александра Сергеевича, то, как объяснил Вячеслав Петрович, он часто бывал в доме, находящемся в десяти шагах отсюда, – в книжной лавке Ширяева. Лавка считалась лучшей в Москве и располагалась в доме редактора «Московских ведомостей» Каткова. Когда я, несколько озадаченный своим неожиданным перемещением в XIX век да еще нагруженный книгами, покидал кабинет Вячеслава Петровича, то все же спросил, кто эта женщина на фотографии. – Это Тамара Карсавина, – ответил Вячеслав Петрович, одновременно вытаскивая из книжного шкафа фотопортрет великой балерины. – Возьмите его себе. Пригодится в вашей работе. – Вот портрет Карсавиной я брать не стану, – решительно возразил я как раз в тот момент, когда Вячеслав Петрович упаковывал фотографию балерины, чтобы отдать мне. – Ну что за человек упрямый! – возмутился Вячеслав Петрович пуще прежнего. – Берите, вам говорят, пусть он будет у вас, и не обращайте внимания на мелочи: вы – Пушкиным занимаетесь! Понимаете или нет?.. Так я и ушел с портретом Карсавиной, сопровождаемый довольным Вячеславом Петровичем до самого выхода.
…Почему-то припомнилось, как лет пятнадцать назад, проживая в глухой провинции, я, чтобы подработать, устроился художником-оформителем в гастроном. Через неделю меня пригласила к себе в кабинет заместитель директора, молча взяла мою сумку и стала заталкивать в нее дефицитные в ту пору мясные консервы, печень трески, копченую колбасу и, кажется, сгущенку. На мой удивленный и даже возмущенный вопрос: «Что все это значит?» – заместитель директора очень спокойно, не глядя на меня, ответила: «Так надо. Принесешь домой – спасибо скажут». На самом деле она делала меня «своим человеком» в новом для меня гастрономическом мире… Не боюсь кощунственных сравнений и аналогий, но точно так же делал меня «своим» Вячеслав Петрович. Только, слава Богу, не колбасой и сгущенкой, а книгами о Пушкине. И знаете, я точно не вспомню, когда сильнее смущался: сейчас в библиотеке или тогда, в несчастном советском гастрономе...
И еще немного о мотивах, побудивших меня вернуться к очерку. Было одно важное обстоятельство, которое я до поры до времени от всех утаивал. Как только стало известно о поездке в Торжок, я сразу же отправился к одному своему старшему другу за советом: на какие особенности пушкинского праздника следует обратить внимание? Друг мой, открою секрет, является крупным режиссером в одном знаменитом московском театре. На мою просьбу рассказать о Пушкине он почти не прореагировал, если не считать его ласковой сочувственной улыбки, дающей мне понять, что книжки читать надо было раньше. И тогда мне пришла мысль предложить ему поехать со мной. Я настоятельно рекомендовал ему, уже немолодому человеку, отдохнуть немного на природе, рядом с пушкинскими местами, принять участие в мероприятиях и даже выступить там. Я понимал, что участие Режиссера в пушкинском празднике было бы настоящим сюрпризом для его организаторов. Режиссер сначала наотрез отказался: «Господь с вами! Какой Торжок! Работы непочатый край... Федора Михайловича репетируем». Однако уже перед самым моим отъездом позвонил и согласился отправиться со мною, чтобы отвлечься, как он сказал, «от этих репетиций и от актеров, которые ни-и-чего не хотят понимать». – Я им говорю: «Господа! Это же Федор Михайлович! Надо внимательнее относиться!», а им хоть бы что... Ну что за страна! – жаловался в трубку Режиссер. – Ей-богу! Никто ничего не хочет делать. Хоть кол на голове теши!.. – Значит, едем в Торжок! – обрадовался я. – Ну давайте поедем в Торжок, – обреченно согласился Режиссер, но поставил условие: ни одна душа – ни в Торжке, ни в Москве – не должна знать, что он будет на пушкинском празднике. Едет он туда лишь для того, чтобы пару дней побыть на свежем воздухе и, что еще важнее, в тишине. Таким образом, в поездку я отправился не один, и, хотя с утра до позднего вечера я был занят встречами, все же о Пушкине мы говорили, и будет несправедливо, если мысли, высказанные Режиссером, останутся уделом лишь нас двоих.
Все это я рассказываю для того, чтобы вы знали, сколь серьезны мотивы, заставившие меня вернуться к работе над очерком. Есть старый мультфильм – «Ограбление по-итальянски». Там добропорядочный итальянский семьянин, нарожавший кучу детей, решил от нужды грабить банк. Об этом, конечно же, прознали все вокруг и стали ему помогать советами и подсказками: кто-то показал, где находится благополучный банк, охранники дали ключи и даже препроводили к сейфу, а работники банка помогли вынести тяжеленные мешки с деньгами... – словом, все, как могли, принимали участие в этом «безобидном», в чем-то даже семейном, деле. Так что шансов «не грабить» банк у несчастного просто не было. Так же и я, заявив о своих намерениях и получив в ответ множество советов, рекомендаций, материалов, а главное, пробудив у друзей надежду и ожидания, просто не имел права все это как-то оставить. – Давай, пиши! Нам некогда, так хоть ты, – говорили мне. – Но это же Пушкин! – пытался защититься я. – Это же опасно! Вдруг не получится?.. – Ничего-ничего! Не боги горшки обжигают. – Так тó – горшки, а здесь... – упирался я. – А для Бога это все и есть горшки, – убеждали меня. Так что я был просто приговорен. И вот, спустя три месяца, я собрал все материалы и, насколько хватило моих способностей, изложил их с тем, чтобы передать на ваш суд, без всякой надежды на снисхождение.
Глава первая
|
|||||||
|