Примечания 12 страница

Я роюсь среди банок с краской Бритт и замечаю катушку черных целлофановых пакетов для мусора. Отрываю две штуки. Нахожу маленькую баночку черной быстросохнущей краски. «Два часа», — читаю я. Замечательно. Возвращаюсь из сарая в дом. Несколько дождевых капель падают мне на руку.

— Посмотри, что я нашел, — говорю я и разворачиваю перед Мари-Лу мусорные мешки. — Если их разрезать, получится черная целлофановая скатерть.

— Браво!

— Думаю, нам лучше остаться в доме. Будет дождь.

— Жаль.

— Так уютно сидеть дома, когда идет дождь.

На подготовку к нашей печальной вечеринке уходит немало времени. Я передаю Мари-Лу банки с фруктами, а она красит их, сидя за кухонным столом. Мы раздумываем над тем, что нам делать с тарелками, но затем приходим к общему мнению, что нам вообще не нужны тарелки. Будем есть прямо из черных банок.

— А вино? — спрашиваю я.

Мари-Лу кивает.

— Черное вино, — отвечает она.

Я выбираю бутылку «Мозельблюмхен» и ставлю ее на стол. Несколькими мазками кисти Мари-Лу превращает зеленую бутылку в черную. Фужеров в шкафу оказывается не так много, потому что папа обладает почти магической способностью отбивать им ножки, когда моет посуду. Вместо фужеров я беру две довольно потрепанные кофейные кружки. Когда Мари-Лу красит их в черный цвет, они становятся гораздо красивее.

Наконец стол накрыт и выглядит так фантастично, что я жалею, что у нас нет фотоаппарата.

— Это нужно сфотографировать, — говорю я.

— А ты нарисуй, — предлагает мне Мари-Лу.

— Это не одно и то же. Наш стол нужно именно сфотографировать.

— Выглядит действительно печально.

— Вечеринка начнется через два часа, — говорю я.

* * *

Темнеет рано. Я думаю, из-за дождя. А может, из-за того, что уже осень. Кажется, она наступила именно сегодня.

Начало вечеринки омрачается досадным недоразумением. Покрашенные черной краской свечи не хотят гореть. Они чадят и воняют, и мы вынуждены потушить их и заменить обычными белыми. Две белые свечи на фоне всего черного выглядят еще более стильно.

— Это ты и я, — говорю я Мари-Лу, зажигая свечи.

На Мари-Лу короткое черное платье без рукавов.

Я отыскал черные джинсы и темно-синюю футболку.

Мы садимся за стол. Царит атмосфера торжественности. Дождь усиливается. За окном льет как из ведра.

— Она ошиблась, — говорит Мари-Лу.

— На печальной вечеринке дождь как раз уместен, — говорю я.

— Я думала, она меня убьет.

— Бритт иногда как с цепи срывается. В детстве я ее ненавидел. Но она никому не желает зла. Она такая, какая есть, — придурошная недотепа.

— Все равно я терпеть ее не могу, — говорит Мари-Лу.

— Так приятно было бросить в нее яйцо, — говорю я. — Когда оно разбилось о ее башку, я почувствовал, что отомстил за часть ее гадостей.

Мари-Лу смеется:

— Я глазам своим не верила, глядя, как яйцо стекает по ее шее. Не думала, что ты способен на такое.

— Я тоже.

— Да, человек многое не знает о себе самом, — говорит Мари-Лу.

— За тебя, — говорю я.

Мы едим вилками из банок. Сладкий сок капает на черную скатерть. Мари-Лу безумно нравятся груши в коньяке. Я говорю, что никогда их не любил, и она съедает большую часть сама.

Я украдкой разглядываю Мари-Лу. Сначала ее коляска ввела меня в заблуждение. Потребовалось время, прежде чем я понял, в чем дело. Проблема не в ее физическом увечье. Сейчас дело в другом. Она получила иную травму. Что-то в ее душе сломалось, когда она потеряла веру в тех, кто был всем в ее детском мире: когда король изменил королеве, и принцесса заболела от горя. Вот что высасывает ее силы. Но душевная травма словно уходит на второй план и прячется в тени внушительной инвалидной коляски.

* * *

— О чем ты думаешь? — спрашивает Мари-Лу.

— О тебе.

— Обо мне?

— Да, и о себе.

— Обо мне и о себе?

— Да, о тебе, о себе, о грушах в коньяке и об отшельнике с Фьюка.

— Обо мне, о себе, о грушах в коньяке и об отшельнике с Фьюка? Что же тут общего?

— Много чего. Особенно теперь.

— Вот как.

— Но иногда я вспоминаю и о твоем отце. Ты бы навестила его.

Мари-Лу смотрит в окно. С внешней стороны по нему медленно стекают струйки воды. С внутренней стороны стекло совсем запотело от нашего дыхания. Мы ничего не видим. Нас тоже не видно.

— Я знаю, — наконец говорит она. — Я его обязательно навещу. Но не в этот раз.

— Потому что он не хочет?

— Да. Потому что он не хочет, и потому что я не хочу.

— Я не уверен в том, что ты права. Конечно же, он хочет увидеться с тобой.

— Да, я тоже это понимаю. Но он должен воспользоваться шансом, чтобы сначала изменить свою жизнь. Привести в порядок себя самого. Вот что он имеет в виду.

— Возможно, у него получится, если он увидит тебя.

— Он не думает, что в этом есть смысл, пока он ведет такую жизнь.

— А ты позволяешь ему так думать. Ты ничего не делаешь, чтобы ситуация изменилась.

— Адам, он же пьет!

— В этом нет ничего странного, — говорю я. — Многие люди пьют. Но ведь он — твой отец.

Мари-Лу не отвечает. Мои слова звучат банально. Я чувствую, что должен пояснить, что имел в виду.

— Некоторые взрослые совсем как дети, — говорю я. — Они как маленькие. У них такие же сильные чувства и такие же слабости. Они так же радуются и испытывают смертную тоску. Посмотри на Бритт Бёрьессон, она…

— Давай не будем сейчас о ней говорить!

— Мы говорим не о ней. Мы говорим о тебе и твоем папе.

* * *

Последнее время, что мы проводим вместе, не похоже на наше лето. Идет дождь. Когда днем случается перерыв, я иду в лес Бауэра за грибами. И нахожу их там. А потом снова льет дождь.

Мари-Лу в основном сидит в доме. Двери автофургона и калитка птичьего двора настежь раскрыты, но Сив и Рут тоже не хотят выходить.

Я спускаюсь к мосткам, чтобы вычерпать из лодки дождевую воду. В этот раз я чувствую себя совсем иначе. Раньше это была обычная лодка, одна из множества себе подобных. Теперь же это — «Черная чайка», судно, побывавшее в передряге.

В такую погоду мне трудно работать над портретом Мари-Лу. Мы пробуем в доме. Она сидит в кухне, но искусственное освещение все портит. Честно говоря, я мог бы закончить портрет и без нее. Все уже есть во мне.

Я заканчиваю цветы иван-чая и фон.

Иногда я думаю, что мы могли бы навестить Бьёрна. Но что-то меня останавливает. Все не так просто. Я это понимаю.

— Я хочу домой, — говорит Мари-Лу.

— Папа заедет за нами в пятницу.

— Я хочу уехать раньше. Я хочу сейчас.

Я еду на велосипеде в «Вивохаллен», хочу позвонить маме Мари-Лу. Моросит. Приехав, я обнаруживаю, что забыл телефонную карточку, но Линда, мой верный друг, позволяет мне взять карточку в долг.

— Приедешь сюда и расплатишься как-нибудь в другой раз.

— Спасибо, Линда, — говорю я.

Когда я беру карточку, я впервые смотрю на Линду. Она улыбается мне. Немного стесняется. У нее красивые глаза.

— Спасибо, — еще раз говорю я. — Я обязательно заеду.

Ирьи нет дома, и я несколько секунд раздумываю, что делать, пока автоответчик говорит свое обычное «к сожалению, сейчас никто не может ответить на ваш звонок, поэтому оставьте сообщение». Это голос Мари-Лу, странно слышать его на другом конце провода, зная, что она сама находится здесь. Я набираю побольше воздуха в легкие и выпаливаю:

— Здравствуйте, это Адам. Я хотел бы узнать, не могли бы вы приехать и забрать Мари-Лу, потому что она хочет домой. У нас все здорово и… да, я надеюсь, вы сможете забрать ее. До свидания… нет, кстати, Мари-Лу передает вам огромный привет… До свидания.

Когда я возвращаюсь домой, дождь наконец заканчивается. Зато дует сильный встречный ветер.

* * *

На следующий день в обед приезжает Ирья. Она не на своем «Гольфе» цвета ночного неба, а на желтом «Рено Мегане». Я с трудом узнаю ее. Она выглядит моложе и красивее. Можно сказать, здорово выглядит. На ней красный костюм и черные туфли, в глазах — спокойствие и уверенность.

— Здравствуй, Адам, — говорит она. — Очень приятно снова видеть тебя.

— Спасибо, — отвечаю я. — Мне тоже.

Она обнимает Мари-Лу и долго стоит, склонившись над ней и коляской.

— Хотите перекусить? — спрашиваю я.

— А что, у вас что-то есть?

Я раздумываю несколько секунд.

— Как насчет омлета с креветками?

— С удовольствием.

Пока я готовлю, Ирья ходит по двору рядом с Мари-Лу. В окно я вижу, как Мари-Лу показывает ей разные вещи. Они останавливаются на минутку около Сив и Рут. Выглядывает солнце, я выхожу из дома во двор, насухо вытираю садовую мебель и накрываю на стол. Делаю салат из помидоров и огурцов.

Ирья говорит, что все изумительно вкусно.

— Адам — настоящий повар, — говорит Мари-Лу. — И художник. Он нарисовал мой портрет, но еще не закончил.

— Я помню, у тебя с раннего детства были способности к рисованию, — говорит Ирья.

Я встаю из-за стола и иду в дом. Возвращаюсь назад с портретом Мари-Лу. Я завернул его в газету и обвязал шнуром.

— Теперь все готово, — говорю я. — Я закончил его ночью.

* * *

Вскоре мы расстаемся. Я отношу ее вещи в машину. Мари-Лу крепко прижимает к груди свой сверток. Я говорю, что мы можем увидеться в городе. Однако мы оба догадываемся, что, скорее всего, больше не встретимся. И следующим летом тоже. Нам обоим требовалось навести порядок в своей жизни. Теперь это сделано. Больше мы ничего не можем сделать друг для друга.

Мне бы хотелось, чтобы все сложилось иначе. Чтобы у нашего фильма был другой конец. Счастливый, как в настоящих фильмах. Но в жизни не всегда так.

Глава 5

На следующий год Бьёрн продал свой хутор и перебрался в город. Папа узнал от Ирьи, что он купил квартиру в пригороде Стокгольма, и они с Мари-Лу стали налаживать отношения.

На Рождество я получил от нее открытку. Она сообщила мне, что вставила портрет в раму и что он ей очень нравится. Еще она рассказала, что скоро поедет учиться на год за границу, во Францию, и ужасно этому рада.

Ее золотистая визитная карточка висит на стене в моей комнате. Как-то раз я звонил ей, но попал на автоответчик.

Сам я еще не решил, чему посвящу свою жизнь. Все еще сомневаюсь, получится ли из меня настоящий художник. Иногда вспоминаю об отшельнике с Фьюка.

В основном все как обычно. Порой мне жаль, что такого лета больше никогда не будет, как и того, когда Мари-Лу бросилась с дерева.

Я так и не решился спросить ее об этом. Вопрос, так долго мучивший меня, потерял свою важность. Я решил согласиться с папой. Это был несчастный случай.

Жизнь продолжалась. И продолжается по сей день, несмотря ни на что.

Примечания

Сёдер — полное название Сёдермальм, район в центре Стокгольма. (Здесь и далее примеч. перев.)

Флорбол — похожая на хоккей игра с пластиковым мячом и клюшками, проводится в зале

Большой крохаль — крупная утка с узким удлиненным клювом, обитающая на реках и озерах северной тайги

«Диана» — круизное судно, построенное на верфи в Стокгольме в Швеции в 1931 г. и эксплуатируемое на Гёта-канале по маршруту Гётеборг — Стокгольм — Гётеборг. Судами-близнецами являются «Йуно» и «Вильгельм Там»

Ярусный лов — метод промышленного рыболовства, при котором используются сотни и даже тысячи крючков с наживкой, прикрепленных к длинному тросу («ярусу»). Таким способом чаще всего ловят меч-рыбу, тунца, палтуса и сайду

«Финн» — небольшая гоночная яхта с пластмассовым корпусом.

Йон Бауэр — шведский художник, широко известный своими иллюстрациями к сказкам «Среди эльфов и троллей», ежегодно публиковавшимся в Швеции на Рождество

Кливер — косой треугольный парус, прикрепленный к снасти, идущей от мачты к носу парусного судна

Шпринт — длинный шест, прибитый нижним концом под углом к мачте, к другому концу крепится один из верхних углов прямоугольного паруса

Шкот — снасть, служащая для растягивания нижней части паруса

Румпель — составная часть рулевого устройства, служит для поворота пера руля

Левентик (фр. levent) — курс, образующий с направлением ветра угол 0°, т. е. ветер по отношению к кораблю дует практически точно спереди. Поскольку парусное судно идти таким курсом не может, обычно говорят не «курс», а «положение левентик»

Эллинг — помещение для постройки или ремонта судов на берегу

«Ты можешь сказать, что я мечтатель, но я такой не один…» (англ.)

Выбленочный узел — один из основных затягивающихся узлов, фиксирующий трос на поперечную жердь

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒