Глава 5 4 страница

Ближе к концу ремонта в кабинет заглянул Сема Пинский. Как специалисту широкого профиля — Сема брался и за лечение, и за малые операции, и за протезирование — Разумовский поручил Пинскому поднаркозные манипуляции.

Вообще-то стоматологи не любят работать с анестезированными пациентами — вдруг что случится. Да еще дышать всякой дрянью. Но у Сёмы широта взглядов соответствует широте профиля. Рассказывают, что в «застойные» времена, опасаясь визита ОБХСС, он поставил своей собаке золотые коронки на все зубы — там никто искать не будет. Видимо, тогда Сема и осознал преимущества общего обезболивания.

У Пинского, помимо собаки, есть белая «восьмерка», фигуристая любовница и жена — тоже стоматолог с конгениальными доходами. Мне порой кажется, что православные понимают притчу о талантах (Матв. 25:14–30) чересчур буквально.

Семе кабинет не понравился: «Тесно».

Перебрались в другой, просторнее. Все перемонтировали — еще неделя мышиной возни.

Наум, видя такие старания, грозился нас премировать, но потом передумал.

К тому времени набралось уже штук пять больных, в основном истеричек, которых мутило от одного вида бормашины.

Я рвался в бой. Председатель утвердил наш график: два вечера в неделю.

Завалы разгребли дней за десять, после чего желающие лечить зубы под наркозом попадались все реже и реже. Половину гонорара — «полтинник» за наркоз — я отдавал в кооператив. Особо не разгуляешься.

Я предложил организовать рекламную компанию, ведь есть местные газета и радио. Юрий Иосифович только плечами пожал. «Тебе надо, ты и занимайся».

Я и занялся. Заказал на заводе жестяной трафарет со следующим текстом: «Только в кооперативе „Панацея“! Любые стоматологические услуги под любым наркозом. Цены умеренные. Пенсионерам, ветеранам ВОВ и „афганцам“ 25 % скидка». Ночью ездил по Балашихе с трафаретом, краской и кистью. Размалевал все стены в округе и за ее пределами. Перепачкал уйму шмоток.

Вскоре возникли проблемы с городскими властями — мелкое пиратство у нас не приветствуется.

Женя недавно по новой женился, я со своей любовью к прекрасному полу тоже остро нуждаюсь в деньгах. Мы продолжали поиски надежного источника существования. Остановились на простом, общеизвестном, пользующемся широким и неизменным спросом сервисе — «заморозке» трупов. Узнали расценки многоячеистого кооператива «Кристалл», который в «перестройку» подмял почти все московские морги. Полистав популярную литературу, выбрали метод Минакова, который зиждется на введении формалина в брюшную и плевральные полости. Быстро, дешево и сердито: три укола и пять литров — все дела. Правда, по оригинальной методике используют пятидесятипроцентный формалин в смеси с пятидесятипроцентным этиловым спиртом. Спиртом Минаков нас сильно рассмешил, а больничный формалин существует только в десятипроцентной концентрации…

Дареному коню в зубы не смотрят. Тем более — краденому. Не Ленина ж бальзамировать.

С готовыми выкладками мы явились пред светлы очи председателя. Юрии Иосифович повертел в руках прейскурант и согласился, наказав диспетчерше принимать заказы на сии специфические услуги. Даже нашел знакомого в типографии. Отпечатали объявления — красиво и в большом количестве.

Приблизительно такого же содержания, что у их трафаретных предшественников, только без скидок — перед Богом все равны.

Мы развернули новую, невиданную по масштабам рекламную компанию. Леонид Никанорович говорит, что у меня четыре надпочечникам (у самого восемь). Если это правда, тогда у Жени и двух положенных не наберется.

Недостаток адреналина он компенсирует осознанной необходимостью платить алименты.

Объявления лепили не где попало — на поликлиниках, больницах и ПОСБОНах.

Поначалу, снедаемый жаждой деятельности (и наживы), я эксплуатировал Женю с его «москвичом» днем и ночью. Когда Ломов дежурил, ездил на поклейку один. Проверял «точки», заменял сорванные ветром и руками злопыхателей листки. Однажды, у «приемника» родной ЦРБ оказался свидетелем презабавной сцены.

Из «скорой» выгружали бабку. Навстречу провезли покойника.

На самом видном месте, то есть на двери, красовалось наше объявление. С бабкой случилась истерика.

Стартовали мы бодро. Сперва солировать не решались, выступали дуэтом. Созванивались, договаривались — морока!

Мало-помалу набили руку. Шприц перестал отсоединяться от иголки в самый неподходящий момент, обдавая присутствующих родных и близких вонючей струей. Игла перестала протыкать легкие и кишки с последующим вытеканием формалина изо рта или заднего прохода покойника.

Я оставил Жене неудобный общественный набор со стеклянным «Жане»[38] и стандартной «воздушкой»[39] на красной резинке с ржавым зажимом. Заимел индивидуальный — со стальным шприцом двойного объема от Силанского, заточенным ЛОР-тубусом максимального диаметра от Фроловой и четырехлитровой алюминиевой канистрой от папы.

Все элементы соединяются силиконовыми трубками и трехходовым краном. За счет улучшенной конструкции системы вся процедура бальзамирования занимает десять-пятнадцать минут. Сборка-разборка, промывка-продувка — и того меньше. По своей простоте сравнимо разве что с автоматом Калашникова.

Из-за невыносимого запаха система хранится на лоджии.

Иногда родственники просят обмыть труп (побрить, одеть, уложить в гроб). Я никогда не прикидываюсь бывшим штангистом. Все, кто может, помогают физически. Впрочем, это никак не отражается на размерах гонорара, возрастающего с каждой манипуляцией, никуда не регистрируемого и часто непредсказуемого.

Мы трудились без приключений, жалоб и нареканий со стороны начальства. Иногда за бутылкой фантазировали, как купим землю и построим частное похоронное бюро. С залом торжественных прощаний, крематорием, гаражом для катафалков, парикмахером и косметологом, но без формалина и с холодильниками только в наших кабинетах.

Мечтали, как будем разъезжать на черных «бьюиках» тридцать девятого года в черных плащах, черных костюмах, черных котелках, забросив между сиденьями трость с серебряным набалдашником.

И вдруг Женя «завязал». Город маленький, больница тоже. На каждом третьем-четвертом вызове встречаешь, а то и замораживаешь своих бывших пациентов или их родственников, что неизбежно рождает нездоровый интерес и ненужные вопросы. Но это повод. Причина в другом.

На Новый год я подкинул Ломову новую беспроигрышную идею.

Санта Клаус, е-мое! Референт-переводчик (и по совместительству анестезиолог-реаниматолог) Боря Мамчин где-то вычитал про импортный и простой до безумия метод лечения импотенции. Колешь мизерное количество папаверина интракавернозно (то есть прямо в член), и на два часа эрекция гарантирована.

Больных учат делать инъекции самостоятельно, дают рекомендации ограничительного характера и выписывают из стационара. А дальше знай пополняй запасы шприцев и папаверина. Эффективно, но не безопасно: если проблемы связаны не с заболеванием сосудов, а с тараканами в мозгах, можно получить приапизм — что-то вроде Стояния на Угре. Через десять-двенадцать часов неконтролируемой (и очень болезненной) эрекции наступает тромбоз пещеристых тел, и тогда «машинку» можно выбрасывать на помойку. Поэтому сначала надо поставить диагноз — с помощью допплерографии[40] и, в ряде случаев, контрастной кавернозографии[41].

Женя никогда не испытывал недостатка в пациентах этой категории, поэтому с ходу внедрил идею в жизнь — безо всякой лабораторно-инструментальной базы. Ибо, во первых, у него хорошо развито клиническое мышление, а во-вторых, никакой лабораторно-инструментальной базы в «Панацее» не существует. И, главное: мы работаем в особых условиях, в коих осложнения возможны и даже неизбежны. Но пока — вот уже четвертый месяц — осложнений не наблюдается. Наблюдаются аншлаги на урологическом приеме в кооперативе и за его пределами.

Я остался один, но своей монополии не почувствовал. Если уместны водные сравнения, река вызовов, могучая в декабре, к марту пересохла до еле заметного ручейка. Безо всякого сомнения меня опережали конкуренты. Не охваченные кооперативами и ГОРФО, не нуждающиеся в рекламе, то есть «левые».

Вознесется или низвергнется конкретная душа после смерти тела, еще не известно. Но все родственники, получив соответствующую справку, отправляются в ПОСБОН. Там быстро или не очень — зависит от личного обаяния — решаются вопросы с гробом, венками, могилой, выпивкой и закуской. Именно здесь можно получить дополнительную информацию о дополнительных услугах.

По собственной инициативе я наведался в ПОСБОНы г. Балашихи, Реутово и Железнодорожного. Приемщицы сначала мялись, потом согласились. Мы перезаключили контракты. Договорились на больший процент с большей суммы.

Теперь желающие остановить мгновенье переадресовывались сразу ко мне. Для подстраховки, кроме своего домашнего, я оставил телефон родителей.

Изменились не только расценки, изменился принцип распределения. В кармане снова зашуршало.

Только вы зря думаете, что у кооператоров легкая жизнь и «бешеные» деньги. Представьте себе маршрутик от Кучино до поселка «Восточный» и назад — до Южного квартала. В первом часу ночи вы мерзнете на остановке 338-о, и вас не греют даже полторы сотни, заработанные за этот вечер. А когда, наконец, подрулит автобус, а кондукторша радостно сообщит: «До горсовета», хочется поднять над головой дурно пахнущий портфель и крикнуть: «У меня бомба! Вези до Объединения!»

Проблемы возникли, когда Юрий Иосифович рассчитал старого главбуха. Тогда я убедился, что старый главбух лучше новых двух. Новая придралась к моим отказам от вызовов. Но ведь глупо ездить на официальные с пятидесятипроцентной экстракцией, когда достаточно неофициальных с двадцатипятипроцентной! Конечно, она об этом не знала. Но раскопала про звонок из Никольского.

После очередного блестящего (с технической стороны) бальзамирования пожилая супруга покойного, не найдя меня дома, обратилась в кооператив с каким-то дебильным вопросом по поводу формалиновой маски. Ведь по сто раз объясняю! Видимо, бабушка сорвала полоску с нашего объявления задолго до кончины благоверного, что наводит на мысли о противоестественности последней. В общем, засветилось мое имя-отчество, а также дата визита.

Проверили по журналу — в этот день в Никольское мумификатора не вызывали.

Я сделал невинное лицо. «Друг просил — покойный ему кем-то там приходится. Клянусь, не взял ни копейки!» Как-то выкрутился.

Да и невозможно это — разобраться в нашем болоте. Завхоз Чуркина торгует одноразовыми шприцами. Для своих по два рубля, для чужих по пять. Шприцы, как и многое другое, в неограниченном количестве поступают с межаптечной базы, заведующая которой совмещает у нас замом по снабжению.

Чуркина, чтоб не запутаться, вела учет сбыта краденого.

Кто-то отнес тетрадь Разумовскому. А Юрий Иосифович сам сплавляет налево стоматологические материалы.

Их можно понять. Проклятые коммунисты не дают честно заработать. Правым глазом косят на Китай и Польшу, левым — на Сталина. Одной рукой дают дефицитное оборудование, предназначенное для государственных учреждений, а другую протягивают за «благотворительностью». Недавно наш председатель принес в Исполком «штуку» на пеленки для роддома. Секретутка скорчила недовольную рожу: «Что так мало?» Уверен: положи Юрий Иосифович ту же сумму ей в карман, фан-клуб «Панацеи» пополнился бы еще одним членом.

Хотя Разумовский в таких делах разбирается уж наверное лучше меня. Вот почему нас пока еще не закрыли, хотя костерят во всех партийно-хозяйственных инстанциях, обвиняя во всех смертных грехах.

Но рядовые члены, слава Богу, по исполкомам не ходят. Все синяки и шишки достаются председателям. Мне искренне жаль Юрия Иосифовича. Под впечатлением от происходящего я даже решил написать новеллу «Могила Неизвестного Кооператора».

Кооператору звонят рэкетиры. «Принесешь столько-то, туда-то, тогда-то». Что делать, приносит. Там уже ждут. Грубо вырывают из рук «кейс», бьют ногами. Теряя сознание, бедолага узнает своих мучителей: люди из горкома, ОБХСС, финорганов. На похоронах поп в красной рясе читает Евангелие от Маркса.

Кстати о Марксе. Месяца три назад его осиротевший бюстик черного мрамора исчез из сквера перед клубом «Ракетостроитель». Примерно в это же время на городском кладбище соорудили капитальное надгробие бывшему директору мебельного магазина. И здесь фигурировал бюст черного мрамора, только шевелюра и борода поменьше. Говорят, покойного и при жизни часто путали с вождем мирового пролетариата.

В полдвенадцатого я вымыл руки и пересчитал гонорар.

Радушные хозяева чуть не насильно усадили меня за дощатый стол. Положили домашних солений, вареных яиц, нарезали черного хлеба. Как ни отказывался, налили водки. Сказали, что покойник — их старший брат — был очень хорошим человеком.

А почему бы, собственно, и не помянуть хорошего человека?

Тем более, что сейчас на кафедре полным ходом идет «премедикация». Уже подъехали первые ласточки, и, пока младшие по званию ищут недорогое, но емкое транспортное средство, старшие «квасят» в аудитории. Или у Юлика в кабинете.

Дедки рассказывали историю их родной Салтыковки — до войны фешенебельного дачного местечка. Кот ходил вокруг печки. За окном завязались яблочки. Солнце играло в стакане, снова наполненном до краев.

Жизнь прекрасна! То, что лежит в соседней комнате, меня не касается. Им время тлеть, а нам цвести. Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Теперь only sky is the limit[42].

Дома я облачился во все белое — джинсы, майку и кроссовки.

На Николиной горе фраки вне закона.

Когда 84-й подъезжал к Боткинской, из ворот навстречу ему выскочил «пазик» с красно-черным транспарантом по борту. Меня посетило дежавю.

Из окна чуть не по пояс высунулся Лупихин, явно кого-то высматривая.

Я заорал «Гоша!» и рванул створки. «Пазик» обогнул 84-й и притормозил.

— Мальский вечно опаздывает. Даже в такой день!

— Дела.

— Штрафную!

Вся компания в сборе. Гоша, Игорь, Сережа, Юлик, Фас, Соколова, Омар и кучка ординаторов первого года.

На площадке для гроба красовались несколько ящиков «сухого».

— Что, другого экипажа не нашлось?

— Не переживай, остановимся подальше.

Мы пили «сухое» из горла, пока водитель разбирался с Алтуфьевским и Коровинским шоссе. Потом сориентировался.

Когда сворачиваешь на Николину гору, понимаешь сильных мира сего. Их вкус и выбор. Эдакий среднерусский рай: полоска Москвы-реки слева, сбегающие к ней рощицы и лужайки, усеянные стогами. Пригорки и овражки, живописные мостики… Справа высокий забор.

Начали собирать партийные с-носы. Партия крупная, поэтому скинулись по трешке.

Покрякивая и попукивая, выгрузили ящики. Послали гонца за подкреплением, которое не заставило себя долго ждать.

На днях рождения Нелли Алиевны подарков не полагается — такова традиция. Цветы шефиня на дух не переносит. Каждый приезжает со своим пойлом, определяя качество и количество оного своими потребностями и возможностями.

У профессорши большая дача. Гектарами не мерил, но два дома и теннисный корт уместились. И никаких грядок. Уважаю.

Во дворе буквой «П» сдвинули столы. Рассчитывают человек на сто пятьдесят. На левом фланге сгруппировалась родня. На правом локоть к локтю сидели реаниматологи 18-о отделения. Вперемешку с молодыми докторами разместились анестезистки.

Ординаторши накрывали столы. Они провели у плиты, точнее, у плит в общей сложности около суток.

Я пристроился поближе к профессорше. Нелли Алиевна рассказывала о последнем конгрессе ВФОА в Вашингтоне.

Обычный конгресс: семинары, круглые столы, стендовые доклады. Организаторов и спонсоров не меньше, чем рядовых делегатов.

Презентации фармацевтических компаний идут параллельно в нескольких аудиториях.

Вдруг какая-то фирма в рекламных целях обещает по сто долларов за присутствие. «Совки» ринулись в означенном направлении, сметая все и всех на своем пути. Отсидели полтора часа. В конце концов выяснилось, что деньги перечислят американским гражданам (по карточкам участников), причем безналом.

Ну почему, почему, товарищи, на подобные мероприятия не командируют практикующих врачей? Ведь на действительных и прочих членов валюту находят. Представляете, если бы на международные соревнования отправляли представителей Госкомспорта без сборных?

Представляем. Уже привыкли.

Но мы (то есть кафедра) со своей стороны делаем все возможное и невозможное, чтобы приобщить отечественных тружеников клинка к достижениям мировой анестезиологической науки. Взять, к примеру, прошлогодний советско-германский симпозиум или недавний курс лекций в Москве под эгидой ВФОА. Принимаем ведущих светил из США, Великобритании, Японии.

Нелли Алиевна говорила вполголоса, да никто особо и не прислушивался. Кафедралы знают, что вышеупомянутый курс проводился на английском языке — синхронный перевод в наше время стоит недешево.

После недели тарабарщины и мелькания разноцветных слайдов курсанты получили красиво оформленный сертификат и разъехались по городам и весям — с тем же багажом знаний, с каким и приезжали. Многие спекульнули черной икрой и накупили баксов по курсу ниже «черного».

А отделенческим не до конгрессов. На анестезиологию Боткинской обрушилась очередная черная полоса.

У Полины Стефановны умер плановый больной — анафилактический шок от полиглюкина. Всевидящий, всеслышащий и всезнающий Львов прошляпил отца Ревякова.

В 87-м тот перенес резекцию по язве двенадцатиперстной кишки и до начала 90-х чувствовал себя нормально. Потом развилась язва анастомоза.

Произвели ваготомию[43]. После операции появились неврологические расстройства с нарушением глотания и поперхиванием. Больной продолжал лечиться в 15-й хирургии, пока не заработал аспирационную[44] пневмонию. По личной просьбе Ревякова его перевели в ГБО и в первый же день наложили трахеостому. Нарастала дыхательная недостаточность, присоединились не вполне понятные боли в животе.

Многочисленные бронхоскопии, релапаротомии, ИВЛ и вазопрессоры не предотвратили печального исхода.

Наверное, Ревяков еще долго не сможет здороваться с нашим братом без подспудного желания набить морду. Порноспасатели!

Гошина соратница Рона Натановна порвала пищевод во время интубации. Последовала еще одна операция, сейчас лечат от медиастинита[45]. Чем все кончится, пока неизвестно.

На единственном бесплатном дежурстве в «неотложке», которое должны отбывать аспиранты ежемесячно, я умудрился поиметь две трудные интубации. В обоих случаях на выпавших грыжах межпозвонкового диска. В обоих случаях интубировал в положении больного на боку. В обоих случаях чувствовал, что лучше делать это на спине и уже потом поворачивать. В обоих случаях все обошлось. Так что на общем фоне мои треволнения выглядят мелкими до микроскопических.

А у реаниматологов не бывает светлых и черных полос — одно говно… Вон как набычились и молча надираются.

Подтягивался нобилитет — профессура, доцентура (Паша бы продолжил: политура, хронитура) — из близкородственных институтов.

Нобилитет приветствовали сдержанно — без вставания и громких продолжительных аплодисментов. Демократия-с.

Подносили новые и новые ящики со спиртным, меняли закуску.

Постепенно набирая силу, заморосил дождик. И откуда он только взялся? Наверное, с неба.

Вода с непроверенным уровнем радиоактивности разбавляла напитки и салаты. Нобилитет позвали в дом. Мне поручили сколотить бригаду носильщиков для частичного перемещения внутрь мебели.

Внутри высокая стройная девушка в легком платье колдовала над стареньким катушечным «Грюндигом». Она просунула зачищенный проводок в паз на задней панели и грациозно повернулась к немому динамику.

Я тоже онемел.

В «дачной форме одежды» (цитирую текст официального приглашения) моя былая соперница и — в скором будущем — соседка по оксфордскому общежитию смотрелась просто потрясающе. Наверное, вчера мне что-то помешало ее толком рассмотреть.

— Инночка, оторвись на минутку. Все равно дождь. У нас хлеб закончился. Тебе, как самой трезвой, Петр Алексеевич доверяет свою машину, — Нелли Алиевна протянула прекрасной нимфе ключи и деньги.

Пьяненький лауреат Государственной премии отвлекся от собеседников, которым впаривал что-то про метеориты и параллаксы. Энергично помахал Инне ручкой.

Ишь как лыбится, кобель старый.

— Магазин на станции, дорогу помнишь, — шефиня перехватила мой взгляд, — Возьмешь двадцать белого и двадцать черного. Тебе понадобится грузчик. Этот подойдет?

Пронзительные голубые глаза изучили мои антропометрические данные.

— Вполне.

— Тогда марш за мешками. Спросишь у Надии Алиевны.

Я оторвался от земли и, шумно хлопая крыльями, полетел на второй этаж.

Белая «Тойота Лендкруйзер» неслась по узкому гладкому, как стеклышко, шоссе. Сто десять. Инна вела машину, как заправская гонщица. Брала повороты, практически не сбавляя скорости. Выбираясь из лужи перед ларьком на асфальт, переключила короткую ручку справа от рычага трансмиссии. Нет, я знаю, что у джипов есть такая штука, но весьма смутно представляю себе ее функции.

На обратном пути Инна исследовала августейшую фонотеку и выудила кассету Уитни Хьюстон.

— Ну, старичок дает!

Я русский только наполовину, поэтому не люблю быстрой езды.

На дорогу старался не смотреть. Косился на ноги, которым и при самой задней позиции сиденья не хватало места. Которые сильно и уверенно выжимали педали, все выше и выше задирая платье.

Я обдумывал следующий шаг. Возьму телефончик, ведь она наверняка остановилась у родственников или знакомых, значит, пробудет в Москве еще несколько дней. Встретимся, далее по ситуации. А можно начать наступление уже сегодня. Главное — никакого прессинга.

— Хороший агрегат. Хотел бы такую?

Видимо, это относилось к «Тойоте».

— Пожалуй. Только куда мы так торопимся?

— Куда? Например, вот сюда.

Она опять переключила эту штуку возле моего бедра, скользнув по нему рукой. И врезалась в высокую мокрую траву.

Я стукнулся виском о боковую стойку. Джип снова стал на четыре колеса и откатился от шоссе метров на пятнадцать.

— Не возражаешь? — Инна заглушила мотор и откинула спинку сиденья, — С твоей стороны тоже опускается.

Солнце выглянуло из-за туч. Над лугом повисла радуга. Капли на ветровом стекле сверкали, как бриллианты.

Я подчинился.

Продолжение удивило меня еще больше.

Мы медленно раздели друг друга. Время умерло. Мир вокруг нас обрушился в бездну. Осталась только белая «Тойота» на вершине отвесной скалы.

На пятачке, на острие — качни посильнее, и последнее очарование во Вселенной оборвется и исчезнет.

Я не ожидал от Инны такой трепетной нежности. И синхронности — она уперлась пятками в переднюю панель и угадывала каждое мое движение.

Наши стоны слились с умопомрачительным вокалом из динамиков.

Да, она разбирается не только в анестезиологии, аудиотехнике и автомобилях. Но и я показал себя далеко не с худшей стороны. Готов поспорить, ей понравилось.

Инна погладила меня по руке, как бы невзначай развернув к себе часы.

— Нас, должно быть, потеряли.

— Не нас, а машину.

— В любом случае… — одним движением она натянула платье через голову и повернула ключ зажигания.

Уже на шоссе я положил руку на бархатистую коленку.

— Когда ты уезжаешь?

— Завтра.

— Давай убежим отсюда. Ко мне.

— Не могу, меня будут ждать.

— Когда ты приедешь в Москву в следующий раз?

Инна пожала плечами и вдавила в пол акселератор.

Она лихо зарулила в распахнутые ворота и выпрыгнула из салона. Между сиденьями остался лежать белый кружевной комочек. Я сунул его в карман.

Так мы и предстали пьяным взорам честной компании: Инна с высоко поднятой светло-русой головой, поигрывая крепкими ягодицами, которые отчетливо вырисовывались под тонкой материей, и я с двумя мешками за спиной — где-то сзади.

Шефиня возвышалась на балконе. Бесформенное «сафари», кеды (ноги быстро устают) и нелепая белая лента через лоб. Микадо, собирающиеся обратиться с речью к своим верным самураям.

— Где же вы запропастились? Прошу любить и жаловать: Олег Мальский и Инна Верховская — первое и второе места на конкурсе ВФОА соответственно. Без пяти минут оксфордские стажеры.

Надия Алиевна приняла мешки и попросила наточить нож.

Я порезался и, получив первую медицинскую помощь в виде «бандэйда», был отпущен на все четыре стороны.

Молодежь собиралась на речку. Непредусмотрительные особи сгрудились вокруг большой картонной коробки с невостребованными купальниками прошлых лет. Всем не хватит. Я-то знаю, ведь история повторяется…

Инны нигде не было видно. Я бесцельно побродил по территории и подсел к «гэбистам».

Люсия Абрамовна рассказывала, как в молодые годы ей по дежурству привезли алкаша-задохлика. Стакан крови и пригоршня костей. Больному докторша понравилась. «Дай, — говорит, — А то помру».

И помер. Люсия Абрамовна до сих пор себе простить не может.

Доцент кафедры гинекологии Мухамедов громко поведал о беременной учительнице, которую спросили в женской консультации: «Какой у вашего мужа резус?» Та густо покраснела и показала распространенным жестом: «Вот такой».

Веселья не омрачила даже выходка Зайчука — главного антисемита Боткинской.

Зайчук с трудом оторвал голову от тарелки с курицей и, пошарив мутным взглядом, изрек:

— Куда я попал? Одни жиды!

Зайчука отвели на автобусную остановку. Минут пять профессорша алкала крови.

— Кто привел сюда этого мудака?

Естественно, никто не сознался.

Нэт Кинг Коул, Френк Синатра и «Карпентерс» помогли даже ярым сионистам забыть прискорбный инцидент.

Динамик работал исправно, только немного дребезжал и повизгивал.

Ко мне подвалила бухая Лена. Самостийный белый танец. Мы потоптались между тремя соснами перед домом. Молотило слегка шатало с уклоном в кусты.

Инна появилась так же внезапно, как исчезла. За ручку с Гошей Лупихиным. Они обнялись и закружились под «Seems it never rains in Southern California» Альберта Хаммонда.

Мокрое платье облепило ее, как вторая кожа. С полотенцами тут тоже напряженка.

Руки Лупихина съехали куда ниже талии и вжимали набухший пульсирующий член в просвечивающий темный треугольник (чего не увидел глаз, дорисовала фантазия). Я отодрал от себя протестующую Лену и направился к парочке. Гоша заметил меня и расправил плечи. Подмигнул. За спиною Инны оттопырил большой палец и скосил глаза на ее растрепанную прическу. В русых волосах девушки запутались сухие травинки.

Кто-то хихикнул.

Я вынул из кармана бежевые трусики. «Бандэйд» отклеился, и трусики начали менять цвет.

— Принимай эстафету. А это — в твою коллекцию.

Гоша часто возит баб на отцовскую дачу. Кстати, она расположена неподалеку отсюда. Рассказывают, там скопилось огромное количество забытого в горячке женского белья всех размеров, цветов и фасонов.

Гоша заиграл хилыми бицепсами.

— Ну и дурак, — Инна крепче обняла засушенного Геракла за шею.

Я разжал пальцы и зашагал прочь, смещавшись с язвенниками и трезвенниками, которые дезертировали первыми.

В электричке язвенники и трезвенники скучковались.

Безлошадный преподавательский состав, несколько городских докторов — довольно приличная компания для заплеванного вагона.

Стали травить анекдоты.

Я сидел через проход и не слушал. Кровотечение потихоньку остановилось.

Да что это со мной? Неужели можно влюбиться в такую блядь?

Нет! Просто реализовалась теория «стакана воды». Но мы же не на диком Западе!

Хотя, скоро будем…

Мои размышления прервал присвист пэтэушников из тамбура.

Вошла красивая дама лет двадцати восьми в коротком вязаном платье. Туфли на низком каблуке — в высоком не нуждается, — копна черных волос, итальянская сумочка через плечо. А походка!

Язвенники помоложе задержали дыхание.

Я вспомнил байку о парне, у которого в подобной ситуации вырвалось: «Какой станок!» Девушка кинула через плечо: «Станок хороший, да не с твоей квалификацией на нем работать».

На этот раз ничего похожего не произошло.

Дама проследовала мимо, оставляя за собой волну парфюма и мужского восхищения.

Вернул нас на землю старший язвенник. Он пригладил морщинистой рукой седые волосы и тихо резюмировал:

— А ведь и она кому-то надоела!

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒