Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Ваттен думал о системе видеонаблюдения. Он по опыту знал: полиция обязательно будет шерстить везде. Совсем скоро они узнают, что он поменял болванку в субботу. Потом он подумал о том, какой мягкой ему показалась собственная кожа в тот вечер, после пробуждения в библиотечной башне, и о смутных воспоминаниях о чересчур тесном общении с Гунн Бритой. Вывод из этого можно сделать только один, продолжал про себя рассуждать Ваттен. Если в действительности Гунн Бриту убили в субботу, после того как он напился в стельку и отключился от реальности, а не позже, в воскресенье, как предположил следователь, то у него будут большие проблемы. В участок он отправился добровольно, но уже сейчас чувствовал себя в ловушке. Когда он в прошлый раз пришел в полицию на допрос, было то же самое.

Тогда допросы проходили в старом здании полиции в районе Калшиннет, недалеко от того места, где он сейчас работает. Помещения для бесед там были уже и теснее, чем здесь. Но эта безликая незнакомая комната и этот жесткий стул все равно будили воспоминания.

Тронхейм, май 2005 года

Северин Блом являлся профессором кафедры истории и классической филологии в Норвежском университете естественных и технических наук. Располагалась кафедра в Драгволе. Он был одним из немногих ее профессоров, если вообще не единственным, кто прочел почти все книги, стоящие у него в кабинете. Довольно, кстати, просторном и светлом, с видом на спорткомплекс. Другое преимущество этого кабинета — короткая дорога до библиотеки. А еще профессор оказался одним из очень немногих преподавателей Драгвола, хотя и не единственным, кто по-прежнему время от времени выкуривал незаконную сигарету прямо в кабинете. Естественно, распахнув окна настежь из-за датчиков задымления.

Поэтому, когда профессор открыл пачку «Мальборо» и предложил ему сигарету, талантливый молодой ученый Йун Ваттен счел это добрым знаком. Прежде им уже случалось курить вместе, но по обычаю того времени на улице перед входом и никогда — в кабинете, наслаждаясь тревожным покоем законспирированной явки. Это не просто хороший знак, это очень хороший знак — «да, спасибо» — Ваттен вызвался открыть окна и впустить теплый весенний воздух. Затем он пересказал слышанный где-то анекдот о двух японских исследователях, приезжавших в университет несколько лет назад. Когда их спросили о том, как им здесь нравится, они ответили, что все хорошо и замечательно, вот только смущают все эти проститутки, околачивающиеся у входа.

Северин Блом, который, конечно же, и раньше слышал эту историю о незадачливых путешественниках, от души посмеялся и сказал, что перекуры куда приятнее проводить у себя в кабинете. Затем он прикурил, затянулся, как морж перед погружением, и дружелюбно глянул на Ваттена.

— Пока ничего не ясно. Но думаю, весы склоняются на вашу сторону.

Ваттен, разумеется, сразу догадался: профессор имеет в виду его заявку на должность старшего преподавателя. Он также понял, что в переводе с академического сказанное профессором Бломом означает: он получит эту работу. Ваттен встретился с профессором под предлогом обсуждения некоторых тонкостей языка Платона, которым он когда-то занимался, но настоящей его целью являлось получение сведений о пока еще вакантной должности. Профессор, однако, прочитал его так же быстро, как он читает книги, и сразу взял быка за рога. Ваттен вздохнул с облегчением. Тогда все упрощается, планы на будущее — тоже.

— Это значит, в будущем мы с вами будем тесно сотрудничать и у нас будет вдоволь времени, чтобы как-нибудь обсудить языковые причуды Платона. А сейчас предлагаю вместо этого выпить по стаканчику виски.

Профессор открыл ящик стола и достал бутылку старого доброго ячменного виски и два стакана.

Ваттен уставился на стаканы; на лбу у него выступила испарина. Он ведь выдержит один стаканчик, правда?

Во время допросов, последовавших за тем злосчастным днем, когда двое будущих коллег позволили себе невинный стаканчик виски, Йун Ваттен не смог связно отчитаться в том, чем занимался с того момента, как отставил от себя пустой стакан, немного невнятно поблагодарил профессора Блома за беседу и вышел из кабинета с единственной мыслью в голове: добраться домой прежде, чем начнет темнеть в глазах. Он не помнил, как заснул в тридцать шестом автобусе и трижды проделал полный круг на маршруте Драгволь — центр, прежде чем уходящий со смены шофер обратил на него внимание. Он отбыл из Драгволя около 15:00, а из автобуса его выкинули где-то после 19:00 на улице Мункегата, в центральной части города. Вот так четырехчасовая поездка на автобусе и стала его алиби.

По дороге домой он пришел в себя, поэтому, оказавшись дома и не найдя там Хедды и Эдварда, сначала расстроился. Ему очень хотелось поделиться с ними радостными новостями и открывающимися перспективами.

У них с Хеддой последнее время не все шло гладко, наверное, ничего серьезного, просто ядовитые замечания в бытовых размолвках стали звучать несколько чаще, а слова привязанности, наоборот, реже. Нет, это не показалось ему странным. Он был почти уверен, хорошие новости, например о новой работе, — это как раз то, что нужно для поправки отношений. Конечно, он любит Хедду, но отдает себе отчет, она из тех женщин, которым необходимо время от времени восхищаться своим мужчиной. Не то чтобы ей нужны были подвиги, но мало что делало ее такой же оживленной, как опубликованная статья или повышение по службе.

Когда прошел час, а он все еще оставался дома один, Ваттен заволновался. Сначала отправил Хедде шутливую смс, чтобы не быть навязчивым. Когда минуло двадцать минут, а она так и не ответила, он позвонил. Ее мобильный телефон оказался выключен. Тогда он всерьез забеспокоился. Набрал номер ее родителей, живущих в районе Синсакер и спросил, не у них ли она сама и не оставила ли им Эдварда, уйдя по своим делам, о которых он забыл. Нет и нет.

— Я разговаривала с ней вчера, — ответила теща с жеманством, которого сама не осознавала и которое всегда его бесило. — Она сказала, что сегодня будет дома, так как надо шить Эдварду костюм для школьного концерта на следующей неделе.

— Странно, я тоже так думал.

Сделав несколько звонков друзьям и коллегам Хедды и ничего не выяснив, он уверился, что случилось нечто серьезное. В 21:30 он позвонил в полицию. Эдвард уже час как должен находиться в постели, но ни от него, ни от Хедды не поступило никаких известий.

В полиции ему ответили, что они обычно не начинают дела спустя столь незначительное время после предполагаемого исчезновения, а кроме того, происшествия вроде этого обычно разрешаются сами собой, когда разыскиваемый объявляется чуть позже, чем его ждали, и правдоподобно — или не очень — объясняет случившееся с ним. Но коль скоро дело касается ребенка и Ваттен настаивает, что в их семье так не поступают, они отправят к нему полицейского.

Полицейский пришел в 22:15. На нем была форма. Когда Ваттен сказал ему, что от Хедды и Эдварда по-прежнему ни звука, на его лице отразилось удивление. Они сели в кухне и снова обсудили всю имеющуюся информацию. По просьбе полицейского Ваттен позвонил еще в несколько мест, где они могли быть. Затем по второму разу позвонил туда, куда уже звонил раньше, — убедиться, что за прошедшее время они не объявились там. Когда и это ни к чему не привело, о чем Ваттен мог сказать заранее, полицейский поднялся.

— Мы разошлем запросы, — сказал он. — Я по-прежнему думаю: все образуется само собой, но это не значит, что мы будем заниматься вашим делом спустя рукава. Если до утра они не появятся, я пришлю к вам криминалиста, который проверит дом на предмет улик — на тот случай если произошло нечто уголовно наказуемое. Лучшее, что вы можете сделать, — дать себе немного поспать.

Ваттен стоял и думал: интересно, как этот полицейский себе представляет спокойный сон в таком состоянии?

Тронхейм, сентябрь 2010 года

— Дело Ваттена не разрешилось само собой, верно? — Одд Синсакер посмотрел на сидящую за своим столом Гру Браттберг: она подпиливала ногти.

Спустя пять лет после возбуждения дела против него Ваттен снова попал в поле зрения полиции. А полицейский, который тогда вел большую часть весьма длинных допросов, за это время перенес операцию на мозге и передумал много всякого, весьма далекого от его работы.

— Ты должна помочь мне освежить воспоминания, — попросил он, стараясь не обнаружить перед начальницей, как основательно он все позабыл.

— Да, — Браттберг отложила пилочку для ногтей, — дело не решилось само собой. Помнишь, как мы на это надеялись? Мы были так уверены, что бедный придурок, прости за выражение, в конце концов расколется и все признает. Но признания так и не последовало, а значит, нам как бы не от чего было оттолкнуться. Если и существует дело, которое с полным правом можно назвать «бесследное исчезновение», то это дело Ваттена. Хедда Ваттен и мальчик — как же его звали, должно быть, Эдвард, — так и не были найдены. Наши криминалисты вернулись от Ваттена с пустыми руками, да и мы поняли много позже, что надо было искать. Никаких оснований предполагать, будто пропавшие покинули дом против воли, не оказалось — во всяком случае, следов насилия мы не обнаружили. Один сосед видел, как они вернулись домой немного позже 16:00 — Хедда забирала Эдварда из детского сада после работы. И с тех пор их не видел никто. Ни на пороге собственного дома, ни в других местах. Они как сквозь землю провалились.

Гру Браттберг рассказывала, а в его памяти всплывали все новые и новые воспоминания.

Тронхейм, 2005 года

Прошло несколько дней, и допросы сделались более жесткими. Вместо того чтобы приезжать к нему домой, Ваттена все чаще просили для разговора прийти в участок; через неделю он получил статус подозреваемого. Это означало, что у полиции пока недостаточно улик, чтобы его обвинить, но они рассчитывают вскоре их получить. Именно тогда проведение допросов взял на себя старший следователь Синсакер.

В деле Ваттена выяснилось множество странностей. Во-первых, удивительное алиби. Как получилось, что Ваттен заснул в автобусе? Водитель автобуса утверждал, будто видел Ваттена дважды — когда тот входил в автобус и когда он, водитель, собственноручно вышвыривал его из салона. Нашлись другие пассажиры, свидетельствовавшие, что видели его спящим на сиденье. Но этих фактов было недостаточно для утверждения, будто Ваттен провел в автобусе все четыре часа. Оставалась вероятность, что на одном из кругов он сошел, вернулся домой, сделал то, что сделал, а затем вернулся в тот же автобус. В этом случае на все у него имелся примерно час. Не так уж и много, если собираешься убить свою семью, а затем припрятать трупы в месте, где их предположительно невозможно будет найти. С другой стороны, следовало учесть, Ваттен сам сообщил об их пропаже. Звонок в полицию имел место спустя два с половиной часа после того, как водитель автобуса растолкал Ваттена в 19:00. Что же касается его занятий в эти два с половиной часа, полиции приходилось полагаться на рассказы самого Ваттена. Вполне возможно, Хедда и мальчик находились дома, когда он вернулся, и трагедия произошла уже после 19:00. Слабое место этой версии заключалось в том, что двое соседей видели, как Ваттен вернулся домой чуть раньше 19:30. И один из них просидел после этого на балконе почти до 21:00, то есть до того момента, как Ваттен начал писать жене смс, звонить сначала на ее выключенный телефон, а потом теще. Это, в свою очередь, легко подтвердилось протоколами операторов связи. Сосед с балкона решил основательно насладиться теплым весенним вечером и отлучался всего два раза, чтобы сходить в туалет. Он был абсолютно уверен: из двери дома Ваттена никто не выходил — дверь эту он хорошо видел со своего балкона на втором этаже. Автомобиль семьи Ваттена все время стоял на подъездной дорожке перед домом. Алиби Йуна Ваттена, таким образом, являлось если не абсолютно железобетонным, то с хорошим стальным каркасом.

С мотивом дело обстояло еще хуже. Сколько ни искала полиция, сколько ни копала — все впустую. По мере того как расследование продвигалось, становилось очевидно, что подозрение ни на чем не основано, если не считать «золотого правила сыщика», гласящего: в таких делах всегда виновен или муж, или любовник. Любой опытный следователь знает: это правило годится в качестве отправной точки поиска, — но в каждом расследовании рано или поздно наступает этап, когда первоначальное подозрение должно подтвердиться вещественными доказательствами. Статус мужа сам по себе еще не является достаточным мотивом для убийства. Следователь должен разоблачить отношения иного рода: выявить имевшие место ранее случаи семейного насилия, собрать свидетельства о шумных ссорах, обнаружить ревность, проблемы с деньгами или что-нибудь подобное, — но в деле Ваттена ничего такого не было. У супругов случались разногласия, как у большинства семейных пар. В их доме, как и в любом другом, происходили ссоры по пустякам, препирательства и взаимные обиды, но в качестве мотива для убийства все это не выдерживало никакой критики. Точно как в шутке полицейских острословов: «Если полиция Тронхейма несколько недель расследует твою семейную жизнь и не находит ни у кого из супругов мотива для убийства, можешь считать, что у тебя идеальный брак». В конце концов полицейским ничего другого не оставалось, кроме как снять с Ваттена подозрение. Это они и сделали, испытывая неприятное ощущение, что дело все-таки нечисто. И чувство это лишь усиливалось в силу отсутствия других зацепок.

Особенно много времени они потратили на выяснение обстоятельств жизни Хедды за пределами семьи, но и здесь почти не продвинулись. Только одна из подруг Хедды рассказывала о давно возникшем у нее подозрении, будто у Хедды есть тайна, которую она ото всех скрывает. Сама подруга принадлежала к тому сорту открытых и простодушных людей, которые свято верят, что настоящие друзья должны делиться друг с другом всеми секретами. Когда она как-то напрямик спросила Хедду, есть ли у той любовник, Хедда довольно убедительно это отрицала. Других улик, указывающих на наличие у Хедды кого-то на стороне, не обнаружили. Но исключить такую возможность все же было нельзя. Она могла очень ловко замести следы. В ее кругу общения не нашлось ни одного человека, у которого имелись бы веские причины желать ей смерти. Кандидатуры проверялись и одна за другой вычеркивались из дела, все с надежным алиби: родители, братья и сестры, друзья и подруги. Дело Ваттена превратилось в неразрешимую загадку.

Сам Ваттен тоже это понял, когда по прошествии нескольких месяцев полиция перестала выходить с ним на связь. К тому моменту он уже давно не разговаривал ни с кем, кроме полицейских, и когда длинные руки закона наконец ослабили хватку, оказался в полном одиночестве. В один из дней — даты он не помнил — ему пришло письмо, в котором говорилось, что его кандидатура на должность старшего преподавателя рассматривается под номером три, а не под номером один, как намекал профессор Блом в лучшие, не такие уж далекие, времена. Слух о том, что его подозревают в убийстве собственной семьи, достиг ученого совета. Те из его коллег в Драгволе, с которыми он поддерживал дружеские отношения, больше не появлялись. Друзья студенческих лет в основном жили в Осло, где он изучал специальность до того, как перебрался в Тронхейм писать диссертацию. Самые верные иногда звонили, но он каждый раз сообщал об отсутствии настроения для общения, поэтому звонки раздавались все реже и реже. Ваттен был единственным ребенком, его родители уже умерли. Шло лето, и не часто выдавались дни, когда ему случалось перемолвиться словом с кем-то, кроме себя самого.

* * *

Когда Ваттен в тот раз вышел из дому, одежды на нем не было. Он не чувствовал пришедшего с севера первого осеннего холода и не замечал ясности воздуха. Он шел, словно укутанный туманом.

На ватных ногах он ступил на подъездную дорожку. Через несколько шагов ему пришлось прислониться к машине, на которой он не ездил уже много недель. Металл оказался мокрым на ощупь — недавно прошел дождь, а он и не заметил. Немного постояв опершись одной рукой о капот, он стал тихонько раскачиваться взад-вперед, а потом снова зашагал. Медленно, как лунатик, он подошел к калитке, открыл ее и сделал несколько шагов по Киркегата. Снова остановился. Качнулся вперед и назад. Взглянул на серое небо и, наконец, упал лицом на землю. И так и остался лежать посреди улицы, пока к нему не подъехал автомобиль.

В автомобиле оказался сосед, возвращавшийся с работы. Вообще-то он спешил, хотел успеть на матч «Русенборг» — «Бранн» на стадионе Леркендал. Но, увидев совершенно голого мужчину, лежащего посреди дороги, и узнав в нем своего несчастного соседа, он понял: не быть ему в этот вечер на трибунах Леркендала. Припарковавшись прямо на улице, он вышел осмотреть бездыханное тело и заметил, что Ваттена недавно стошнило. Блевотина растеклась по асфальту и образовала озерцо вокруг лица пострадавшего. Сосед поискал пульс; пульс был, но слабый. Вызвал «скорую». Ожидая приезда врачей, он перевернул Ваттена и положил на бок, как его учили в армии много лет назад. В руке у несчастного он обнаружил пузырек из-под таблеток, вытащил его и прочел этикетку. На ней значилось «аподорм». О существовании такого снотворного он знал.

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Может быть, было бы лучше, если бы в тот раз врачам не удалось его спасти, думал Ваттен, сидя в участке и буравя взглядом стену. В последнее время эта мысль приходила к нему все реже, а после поездки в Америку он и вовсе начал считать, что избавился от нее. А теперь она оказалась актуальной, как никогда.

Он так и не осмелился попробовать еще раз. Он вспоминал обо всем, что еще не известно полиции. Они не знают о смене диска в системе видеонаблюдения и чем они с Гунн Бритой занимались. Этого он и сам толком не ведал. Вопрос заключался в следующем: что ему следует рассказать полиции, а о чем умолчать, чтобы они разбирались без его помощи.

А ведь имелась еще одна тайна, которую он хранил со дня той неудавшейся попытки самоубийства. Если бы кто-нибудь узнал эту тайну и спросил его, почему он сразу не пошел в полицию, чтобы сообщить им сведения, способные пролить свет на исчезновение его жены и ребенка, он не нашелся бы с ответом.

Вероятно, он сказал бы об утрате доверия к полиции. И конечно же, о страхе: вместо того чтобы ему поверить, его самого заподозрили бы в написании того письма. А может, он просто устал искать выход из мрачного лабиринта, в который попал; устал бороться с кошмарами и видениями, от которых выступает холодный пот. Там, в Эстмарке, его состояние классифицировали как посттравматическое стрессовое расстройство. Но главная причина, почему он ничего не рассказал полиции, была еще ужаснее, чем все кошмары, вместе взятые. В тот день, когда он получил письмо, истаяла последняя надежда. Они ушли навсегда, так какая разница, узнает полиция о письме или нет.

Послание написали на пергаменте. Но это не был старинный лист, гордость антикварной лавки, это оказался пергамент современного изготовления. Совсем маленький кусочек. Как раз такой, чтобы поместиться в обычный норвежский конверт. На нем было всего одно предложение. Ваттен ни минуты не сомневался в том, что его отправил убийца его жены и сына. И над тем, где отправитель раздобыл кожу для изготовления пергамента, ему тоже долго ломать голову не пришлось. Ваттен в тот же день сжег послание в духовке и развеял пепел по ветру с балкона над крышами Мёлленберга. А после этого пошел и проглотил целый пузырек снотворного. Просыпаться он не собирался.

Но его все-таки разбудили. И вот теперь, спустя пять лет, он опять сидит в участке. Его опять привлекают к расследованию дела об убийстве. И опять ему известны вещи, о которых он не осмелится рассказать полиции. Наконец, самое важное: в этот раз преступник тоже снял кожу со своей жертвы, но теперь Ваттен отнюдь не уверен в том, что полиция не докопается, как он связан с убитой. Здесь ему не поможет ни снотворное, ни Эстмаркская больница.

Так он и сидел, глядя на готовые сойтись белые стены. И в то же время как будто лежал в обитом шелком гробу и видел, как медленно закрывается его крышка. Зажмуривая глаза, он даже ощущал, как колышется и покачивается гроб, опускаемый в открытую могилу. И слышал стук земли, которую бросают на гробовые доски.

Когда Синсакер вошел в комнату, ведя следом за собой начальницу, горло Ваттена уже свела судорога и стало трудно дышать. Но он справился и усилием воли отогнал грызущую его фантазию.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒