|
|||
Голосовкер Яков Эммануилович 2 страницаИ боги за ним любопытной толпой, так жестоко ликуя... Не помнил обожженный Атлант, как ударились его пяты о почву земли. Только сжал он дымящимися локтями поникшую голову, прикрываясь от молний-бичей и гонимый разъяренным врагом, в синем блеске небесных стрел куда-то бежал слепыми прыжками, бежал впервые за свою титанову жизнь. Что под ним? Горы? Ущелья? Реки? Пустыни? О том не знают ноги Атланта -- бегут, скачут и падают, встанут -- и вновь бегут... Уже самим огнеметом-перуном бичует Атланта Кронид и гонит, и гонит... Куда? По путям? Без путей?.. Где твое счастье, Атлант? Истлевали травы, чернели пески и камни под тяжко-огромной опаленной стопой титана. Обугливалась листва и кора деревьев. И, мгновенно испаряясь, иссякала в ключах вода под жарким вихрем безумного бега Атланта. Сорвалась богиня облаков Нефела с Олимпа. Хочет влажно-прохладным облаком окутать Атланта, охладить жар его горящей головы. Но отбросил свирепо Зевс облако, разорвал, как шкуру овечью, разметал клочья по воздуху. И бледным призраком укрылась Нефела от гнева Кронида за спиной Геры в черных тучах. Так до самого края земли гнал Атланта к океану победитель Кронид. И громы повторяли раскатами голос Кронида: -- Горе, горе тебе, Гора-Человек! Будут ноги в плечах у тебяБудут руки в бедрах твоих! Высоки берега Мировой реки-океана. Как огромные зубцы гребня-великана, поднимаются они отвесно, уступами, над темными водами. Между зубцами гребня, извиваясь глубокими прорывами, тянутся к океану голые ущелья, но у самых вод стелются устья ущелий пурпуром песков. Ночь. Стихла битва. Зияя черными ранами, лежало иссеченное огромное тело Атланта у вод океана, на высоком гребне, все в рубцах, словно кто письменами-исполинами испещрил его по обугленной коже. Одна рука титана свисала недвижно над пурпуром песков, другая тонула во мгле ущелья. Что за пир вокруг тела титана? Кто вы, гости ночные? Не птицы, не звери, не нетопыри. Без крыльев реют и вьются -- легче воздуха, духа жизни... Это Тени-скиталицы непогребенных, те, что блуждают над почвой земли. Закрыты для них врата аида. Жадной стаей приникли Тени к телу титана. Как псы, лижут раны Атланта, выпивают по капле жизнь -- его бессмертную кровь, отгоняя друг друга. И над ними, ныряя, взлетая, с воем кружатся в полудреме стаи отверженных Теней: отогнали их Счастливые Тени. И сколько их! Борются, бьются за кровь. Только б каплю испить...[5] И вот оживут -- на мгновенье. О, как дорого это мгновенье! Сколько в нем!.. Не века -- мириады веков. -- Дай припасть! Дай мне выпить... Еще каплю... одну... Дай ожить... Но жестоко отгоняют молящих новые толпы Теней, отрывая их рот от ран Атланта. Кружатся, реют Тени -- кружатся, реют и молят: -- О, еще бы мгновенье!.. И поют, засыпая, Тени прощальную песнь -- песнь Времени-Хроносу: О, кто знает, как мерится Время? В нем часы -- не часы. Вы спросите звезду. Она скажет: Век? -- Он краток, как миг. Миг? -- Он долог, как век. Только там, где кончается Время, Поднимается Чудо-гора. Дольше долгого сна титана Для Теней мгновение жизни, Если нет во сне Сновидений Близ реки Мировой, океана, Где багряный берег заката. Ночь закрывала ворота. Из-за гор океана бледно тянулся сумрак. Кончен пир. Улетели испуганные Тени. Видел рассвет, видел Утренник-Пирфорос на крылатом алом коне, предвестник Эос-Зари, как все еще дымилось почерневшее тело титана и зияли на нем по-прежнему раны меж багровых борозд от молний-бичей. Вздохнул океан. И вышли из вод океана на берег сестры-океаниды. Волосами отерли тело титана -- золотыми, зелеными. Обласкали раны губами. И запели Гимн исцеления. Знали титаниды океана: нет лекарства целительнее, чем песня. И под песню заживали раны Атланта. Повелели волшебницы вод: -- Встань, Атлант! Но недвижным оставалось бессмертное тело титана... И вздохнули печально сестры-океаниды: -- Мы бессильны! Пусть Атланта пробудит отец Океан. И вот вынырнул по пояс из черных вод праотец богов, древний титан Океан. Подплыл к берегу. Словно мхи водяные в игре перламутра, словно агатов-сапфиров сияние, так диковинно-чудно мерцала сила Отца потоков и рек. Положил титан Океан руки на тело Атланта. Повелел: -- Встань, Атлант! Но безгласно, мертвой громадой оставалось лежать бессмертное тело титана. Удивился отец Океан. Уже давно тому, годы-века, как ушел он на дно Мировой реки от живой жизни земли и от горя земного. И покинула Океана власть над силой живой. Не повинуется ему, древнему, жизнь тела. -- Я бессилен! -- вздохнул Океан.-- Не поднять мне гору горя титана. Пусть сильнейший или тот, кто древнее меня, Океана, поднимет Атланта. Погрузился седой Океан в глубину вод мировых. И пришел не сильнейший, а мальчик. И задорно же крикнул мальчик: -- Пойте, пойте, сестры-океаниды, колыбельную песню титану Атланту! Новорожденный встанет. Пойте, пойте, океаниды! Я люблю колыбельные песни. Подбежал мальчик к телу Атланта. Говорит: -- Я -- сын Майи-плеяды, Гермий, твой внук. Дед богов, что лежишь и молчишь? Я пришел поиграть с тобой в небо и землю. Удержал бы ты небо на руках? Открыл глаза Атлант, посмотрел на мальчика-бога. И снова закрыл их. А хитрец Гермий твердит свое: -- Говорила мне мать, Майя-плеяда, будто нет на земле у прабабушки Геи никого, кто был бы так могуч, как Атлант. Если правда, что ты так могуч, подними-ка небо руками, оторви его от земли! Открыл глаза Атлант, посмотрел на мальчика-бога. И снова закрыл их. Не знал Атлант, что Кронид-бичеватель дальновиден: речью ребенка искушает его титанову силу. Не знал Атлант, что перед ним дитя-искуситель. Лежал тогда край неба у края земли на каменных хребтах берега и скатом падал в Красные моря. Омывали небоскат морские волны, и тот, кто выплывал в открытое море, видел всегда впереди, как моют небоскат волны моря. И хочет доплыть до него, до этого небесного ската,-- плывет, плывет, но не может: все впереди тот небесный скат. А хитрец Гермий все твердит свое: -- Разве есть кто сильней тебя? Сам Кронид не поднял бы неба. Подними, я помогу тебе, дед. Или титаны Япетиды не сильнее Кронидов? В третий раз открыл глаза Атлант, посмотрел на мальчика-бога. И снова закрыл их. А хитрец Гермий все твердит свое: -- Встань, Атлант! Подними небо на плечи титановой силой, встряхни его крепко. Пусть попляшут на нем боги Крониды, пусть попрыгают с неба на землю. А мы будем смеяться и бить в ладоши. Ох, какие же у тебя большие ладони! Хлопнешь ими -- и загремят они громче громов Кронида. Потряси небо, дедДавай играть вместе в небо и землю: ты да я. Встань, Атлант! И услышал Атлант это "встань". Охватила Атланта радость. Поднял он свое тело с земли, шагнул через гребень и вырос над берегом Горою перед мальчиком-богом. И вот уже взялся он руками за край неба -- и приподнял. Тяжко небо. Ушли ноги титана под тяжестью неба глубоко в почву земли -так глубоко, как уходит подошва горы. Упер он изогнутые ладони в край свода, стиснул его пальцами, поднимает небо все выше. Уже до поясницы поднял небо Атлант, а мальчик-бог ему задорно кричит: -- Выше, дед, выше! Поиграем в землю и небо! Еще выше поднял Атлант небо, до самой груди донес. А мальчик-бог не унимается: -- Еще, еще выше! Подними выше головы, чтобы видел Кронид нашу мощь титанов. И выше головы поднял небо Атлант. Вдавился в ладони и пальцы хрустальный край. Ниже склонил титан голову и опустил небо на плечи... И вот хотел было он подбросить небо всей титановой мощью вверх, чтобы грохнуть им оземь, но не отнять ему рук от края небосвода. Будто припаялись к небу руки ладонями, будто вросли в него. Не разогнуть, не оторвать. Стали руки словно каменные. И сам Атлант словно окаменел. Хочет приподнять склоненную голову, хочет развернуть плечи -- и не может титан. Тут забил мальчик-бог, искуситель, в ладоши: -- Что же ты не потрясешь небо. Атлант? Что не сбросишь его с плеч обратно на землю? Вот стоишь ты теперь предо мною Горой-Человеком. А Крониды не прыгают с неба на землю. Быть может, только смеются. И засмеялся Гермий-обманщик: -- Кто же теперь сильнее: ты -- титан, или я -- бог из рода Кронидов? Ты, прикованный руками к небу, или я, житель неба и вестник богов-победителей? И вторично засмеялся Гермий-обманщик: -- Вот и поиграли мы с тобою в землю и небо! Стой же, Атлант-Небодержатель, небесным столпом Заката. Перекликайся с титаном, прикованным на другом краю земли,-- со столпом Восхода, с Прометеем. Перекликайтесь, Япетиды! А боги сядут за пир. Не услышат ни боги, ни люди вашего голоса из-за граней земли. Ничего не ответил обманутый титан, только выдохнул разом воздух из грудных мехов, как из горна. Дунул -- и нет Гермия: унесло Гермия-бога, словно пушинку. С той поры стал Гермий пустым и легким, вечным прислужником богов и водителем Теней -- таким пустым и легким, будто продул его Атлант насквозь и выдул из него и огонь титанов и уранову небесную гордость. Все хитрил, изворачивался, ловчился Гермий и из всех кривых путей знал наикривой -такой, до которого и Кривда не додумалась. Час, век или века стоял Атлант столпом неба на крайней грани земли в пределах Атлантовых,-- кто знает. Но вот он однажды вздохнул: -- Где же ты, моя Чудо-гора? Как-то, помню, говорил я тебе: "Пока ты стоишь в Счастливой Аркадии, до тех пор ни громы, ни молнии не низвергнут Атланта в тартар. И нет для него ни оков, ни цепей, ни молотов. Бессилен Кронид перед Чудо-горой. Теперь небо в руках Атланта. Еще придет мой титанов час. Еще стоит моя Чудо-гора в Счастливой Аркадии. И нет такой другой Чудо-горы на свете. Но совершилось невиданное дело. Пришлось земле и прежде не виданное увидеть. Не стало вдруг Чудо-горы в Счастливой Аркадии. Слетелись к Чудо-горе со всех четырех сторон света стоустые сестры. И у каждой сестры одно и то же имя: Молва. Все слетелись, какие ни есть. И еще, и еще летят, несутся на всех земных ветрах, и такая их тьма, что от края до края заполнили небо над Счастливой Аркадией. Облакам и тем некуда выбежать. Куда ни взглянешь -- кругом Молва да Молва, да Молва... Налетели, заторопились, заговорили все разом, замахали все разом крыльями, задули всеми ветрами, накинулись на Чудо-гору, подняли ее -- и унесли под такую тысячеголосицу за край земли, туда, куда Ветер-Борей стужи не занесет: в дальнюю Гиперборею, за сад Гесперид. Так не стало в Счастливой Аркадии ни Чудо-горы, ни Плеоны, сходящей с неба, ни титана Атланта. А на том месте, где возвышалась Чудо-гора, остался меж горных хребтов пустой котел, и в нем варились туманы. Не дошла весть об исчезновении Чудо-горы до Атланта. Не знал он, что уже нет в Аркадии Чудо-горы. Но как-то поглядел Атлант одним глазом за океан. И увидел он вдруг за океаном свою родную Чудо-гору -- увидел и не узнал. Не ласкались к ней ветерки, не звенели на ней ключи и листва, не пели птицы, не рыскали звери, не шелестели травы. Безмолвно, недвижимо стояли ее голые леса, и бестравные луга, и застывшие воды. Только туманы клубились, то скрывая ее от глаз, то вновь открывая,-- словно она не Чудо-гора, а могила Атланта. И вспомнил Атлант, как прорицала ему некогда Гея-Земля: "Будет могуч Атлант. Но Атлант не сильнее Ананки-Неотвратимости". -- Так вот какова ты, Ананка! Когда Атлант жил в Счастливой Аркадии, был он мудрой душой доверчиво прост, и часто говорил ему дремуче-угрюмый Тайгет: "Берегись, Атлант, самого себя. Страшнее Сторуких тартара каждый сам себе. Слишком широко ты открыл глаза перед миром, распахнул ворота души. Вынесут из них воры твою титанову силу. Мудр ты, да прям. А кто прям, тот упрям, знать не хочет, что часто кривые пути короче прямых. Взгляни на меня: весь я в рогатках да в щелях-теснинах; прищурился, ощетинился. Подступи-ка ко мне -- не порадуешься! А зато внутри у меня, в местах потаенных, пастбища вольные, ковры на лугах: нежься! А у тебя, куда ни взглянешь, все исполины, словно на показ: и кедры, и воды, и кручи, и скалы... Ка-ак рухнут! Берегись, Атлант, своей мощи". Склонив голову под тяжестью неба, чуть покачивается Гора-Человек и грезит в дреме. Что теперь осталось ему, титану? Думы и сны. И грезит Атлант, Гора-Человек, и думает думы. Погружает он думы на дно морское. Возносит их до звезд. И понял Атлант, что думу можно любить и что с думой никто не одинок. И, полюбив думу, полюбил он и звезды, и глубь морей. И чем глубже понимал, тем глубже любил. Так постиг Атлант, что дума есть тоже жизнь, и такая большая, как он сам -- Гора-Человек. Но нужны для дум голоса живой жизни. В мертвой жизни думы мертвеют. Станут, как камни, тяжелыми. И сам Атлант-Небодержатель окаменеет. И, озирая мертвый мир, грезил тогда Атлант о былой жизни. Снилась ему в сумраке дней далекая Аркадия, снилась река Ладон и ее юный титан -- тоже Ладон, сын древнего морского титана Форкия. Бывало, в веселое половодье, когда высоко вздымалась река и юный Ладон, выйдя по колено из вод, садился рядом с Атлантом, прислонясь спиной к склону Чудо-горы, и обнимал широко распахнутыми руками дубы и буки-великаны,-- как смеялись тогда оба титана. Атлант и Ладон, под небом Счастливой Аркадии! Говорил Атлант Ладону: "Ты многоводен, Форкид, и, как тартар, глубок. Моешь в тартаре ноги". И отвечал Ладон Атланту: "Так, Япетид: я, Ладон, глубок, как тартар. Мою в тартаре ноги". И смеялись оба титана над шуткой. Разве может быть тартар под Счастливой Аркадией! А в звездные ночи думал Атлант над черными водами океана о своих дочерях, о звездных девушках -- веселых Плеядах. Любовался, бывало, ими Атлант, как они девичьей гурьбой носились по горным тропам, по краю. ущелий, вперегонки с золоторогой подругой -- ланью Артемиды, как перескакивали через пропасти, с вершины на вершину, со звонким призывом: "О-е-го! О-е-го!" Где только не бывали они! В какой дубраве, в какой чаще... От каких зверей уходили! За какими гонялись!.. Но раз погнался за Плеядами Истребитель зверей -- великан Орион, прозванный Звездным Охотником, беспощадный красавец. Только звезды ночи равны красотой Ориону. Ему бы и гоняться за звездами. Не рука ли Кронида направила его? Побежали Плеяды, все семь. Несутся что есть силы, все быстрее и быстрее бегут. А Охотник за ними, все ближе и ближе... Так бегут, что только видно мерцание над землей в летучем воздухе, а девушек нет. И сверкает вслед за мерцанием беспощадной красотой Орион. Что за бег по Чудо-горе? Стояла еще тогда Чудо-гора в Аркадии. Пронеслись Плеяды через каменный кряж, понеслись по волнам моря, по либийским пескам, все мимо да мимо, все дальше и дальше, и вот уж некуда дальше -- впереди океан. Добежали Плеяды до края земли, где столпы небесные в клубах тумана. Задержаться нельзя: позади уже гудит на бегу медной палицей Орион, кружит ее колесом. Уж хотели сестры-Плеяды кинуться в океан и кануть навеки. Но вдруг разошлись перед ними, как завесы, вправо и влево, туманы. Открылась гора впереди, и не просто гора, а Гора-Человек. Стоит Гора, и смотрят на них с вершины Горы, из-под косматых седых утесов-бровей, отчим взором глаза. Только одни такие глаза есть на земле -у Атланта. Взметнулись сестры-Плеяды, поднял их вздохом к себе отец Атлант. Ударились они о его каменную грудь, обернулись в голубок и уселись на сединах груди, по мшистому покрову сердца. А безумный Охотник уже метит медной палицей в голубок, вертит ее колесом, и, как звезды, горят глаза безумца. Тогда глухо заговорил Гора-Человек: "Что преследуешь моих дочерей-титанид, Истребитель? Стонет Гея -- праматерь Земля от твоих безумных убийств. Уже камни горят у тебя под ногами. Ненавидит тебя все живое. Отступи от меня, Орион, или обрушу на тебя небосвод". Узнал великан Орион древнего титана Небодержателя. Но не умел отступать Орион, не умел сдержать медной палицы. Вырвалась она с гулом из рук Звездного Охотника, но не в грудь угодила Атланту, а понеслась к ранней звезде на небе. В испуге вспорхнули голубки и всей стаей полетели вслед за палицей красавца Ориона, замерцали над небесной дорогой. А за ними в погоню -- Орион. Выполнил Кронид, что замыслил: стали Плеяды, звездные девушки с Чудо-горы, звездными девушками неба близ жилищ богов. ЧАСТЬ II. СКАЗАНИЕ О ГЕРАКЛЕ, О ТИТАНЕ ДРАКОНЕ ЛАДОНЕ И О ЗОЛОТЫХ ЯБЛОКАХ ГЕСПЕРИД -- Добудь мне три золотых яблока из сада Гесперид,-- приказал царь Эврисфей. Ничего не ответил Геракл. Повернулся и вышел молча из Тиринфа на каменистую дорогу. Легок Ветер-Зефир и скор. Но тяжким грузом лежала на крыльях Ветра весть о добровольной смерти кентавра Хирона, подарившего свое бессмертие Прометею. Гнулись крылья Ветра под тяжестью вести, и медлен был скорбный путь. От горы к горе нес седому Океану Ветер горькую весть. И, услыша сквозь каменный сон ту весть, каждая гора по пути просыпалась вся потрясенная, колеблясь от подножия к вершине, и долго еще так печально качалась в облаках ее лесистая макушка. А в глубоких недрах ее каменной души рождались алмазы слез и золотые и серебряные безмолвные слова о мудром кентавре, застывая золотой и серебряной думой-рудой на века и тысячелетия. Стонали, сжимаясь от боли, ущелья, катились камни по руслам усохших от горя горных рек, пески рассыпались в прах, и в горячих ключах застывали подземные струи. До края земли донес Ветер весть о смерти Хирона и опустил ее на сердце Горы-Человека: -- Умер Хирон! Дрогнула сила титана, пригнулись плечи, подогнулись ноги, и пошатнулся Атлант. И вместе с ним закачалось небо, закачалось впервые за свою небесную уранову жизнь. И закачались на небе золотые дома богов-победителей, опрокинулись амфоры и кубки на божественном пировальном столе, и пролился на землю кипящим огнем напиток бессмертия. Смутились боги. Привстали в тревоге с золотых сидений: их мир закачался. И уже понеслась, втайне ликуя, по радужным мостам вестница богов, титанида Ирида, на край света, к Атланту. Разостлала перед глазами титана свои цветные одежды, словно сшитые из всех радостей мира, легла посреди них и сказала: -- Титан, не хмурь брови, не гляди так гневно на Ириду. Я -- голос богов. Но я все та же гелиада Ирида, дитя титанов. Ты колеблешь не небо богов, а небо мира живого. Оно рухнет, и погибнет земная живая жизнь. Останется только мертвая -- за океаном. Пожалей, Атлант, все живое! И в ответ упали два слова: -- Умер Хирон. Прикрыла Ирида лицо одеждой. Только краски складок одежды, играя, переливались у самых глаз титана. Сказал Атлант: -- Кто виновен в живой смерти бессмертных[6]? Кто виновен в смерти Хирона? Кто к скале Кавказа приковал Прометея? Не примирится сын Япета с Зевсом. Но без пищи бессмертия ослабел титан, терзаемый тысячелетия коршуном тартара, прилетающим теперь с неба богов. Кто вызвал коршуна из преисподней на небо? Рассказал мне Ветер-Зефир: стрелой Геракла, напоенной лернейским ядом, ранен в ногу кентавр Хирон. Обрекла рана бессмертное тело на вечную муку. И подарил Хирон свое бессмертие прикованному Прометею, чтобы умножить мощь титана, укрепить его силу, ослабевшую от страданий за тысячи лет, чтобы забилось усталое сердце титана с силой двойною. Дать бы вкусить Прометею золотое яблоко Геи, яблоко молодости из сада Гесперид! Возродились бы тогда силы титана. Но не может зашагать Атлант к сыну Япета из конца в конец Земли с яблоком молодости в руке. Ирида, отнесла бы ты это яблоко Гесперид Прометею! Дадут его тебе Геспериды, вечерние нимфы заката. Ни боги, ни люди не в силах вкусить это яблоко. Для них оно -игрушка из золота. Только вкусят его опаленные молниями или прикованные титаны. У губ титана нальется оно золотой молодостью и целительной силой вечной жизни. Отнеси, титанида Ирида, яблоко титану Прометею. Возроди его силу юностью. И в ответ прозвучал в воздухе голос, словно заговорил сон лучей: -- Я сияю ему нежнее, чем богам и смертным, его радуя радугами. Не могу я принести Прометею яблоко молодости: запрещен мне вход в сад Геспирид. Не бывает там, за океаном, ни дождей, ни радуг. Нерушимой клятвой Стиксом связана я пред богами у колыбели малютки Эрота. Не нарушу запрет. Не одна Афродита -- мать любви. Я ведь тоже мать Эрота, бога-младенца, мотылька, рожденного от Ветра-Зефира. И любовь-мотылек нужна миру[7]. Велика твоя мысль вернуть мир живой жизни снова титанам. Велик твой гнев на богов. Но, прости, не могу я покинуть небо для тартара, не могу оставить землю без порханья любви, без ее первого вздоха. Покарает Кронид. И вспомнил Атлант о ярости биченосца Кронида. Гнев, застывший рудой, расплавился в печени и груди титана. И грозно ответил Атлант Ириде: -- Что мне небо богов! Умер бессмертный Хирон, тот, кто был справедливее всякого бога. Что мне мир живой жизни, где нет Хирона! Что мне твои мотыльки, когда Прометей в оковах! И неистовый, в слепом гневе от скорби по другу, потряс он плечами край неба, чтобы мир богов пошатнулся. Заходило небо ходуном. Покатились по небу сами собой грома -- не грома, а колеса небесных телег, соскочившие с осей мировых,-- и не просто колеса, а молоты: что ни спица -- то молот, что ни обод -- то молот, что ни само колесо -- то молот. Ох, и молоты в небе! Только над Чудо-горой не гремят эти молоты. Да где ты, Чудо-гора! Обрушил бы небо богов Небодержатель от горя по утрате друга. Но не мог Атлант оторвать рук от небосвода. Держит небо его руки,-- словно припаяны к нему. Так остался мир богов нерушимым. И живая жизнь не погибла. Тогда тяжко застонал огромно-могучий титан: -- Вы, бессильные руки титана! Обманула меня моя мощь. И повисла в углу его глаза, на реснице, сожженной зноем, слеза. Покатилась по каменным складкам щеки и упала на землю каплей-морем у ног Атланта. Уступила слезе почва земли, углубилась гранитной чашей, и стала слеза Атланта озером. Пока скорбная весть о смерти Хирона летела через горы и моря к Атланту, шел от гор Кавказа, от столпа Востока, к пределам Атлантовым, к столпу Заката, за золотыми яблоками -- Геракл. Что так низко опустился над либийской пустыней Солнце-Гелий, замедляя бег-полет солнечных коней, когда Геракл шагал по раскаленным пескам пустыни? Зачем наклонился, почти выпал из возка-колесницы древний титан-солнцебог? Изо рта его -- зной. Из ноздрей его коней -- зной. Под копытами конскими -зной. Выпит воздух полуднем. Изнемог Геракл. Боль высверливала обожженные стопы. А бог сеет по пустыне лучи-глаза. В каждой песчинке -- солнечный глаз. Жгуч он! И вот снял Гелий с головы венец солнца и, опустив руку с венцом к земле, держит его над самым теменем Геракла. Будто плавится череп, сжигается мысль... Шары огненные перед глазами... Не вынес герой. Сорвал с плеча лук, наложил на тетиву стрелу с кипящим от жара ядом лернейским и прицелился в бога-титана: -- Отступи от Геракла, Гелий! Поднимись на высоты неба, к своей проезжей дороге. Не знакома мне помощь богов и не жду награды за труд и подвиг. Что же ты угнетаешь меня? Отступи от Геракла, Гелий, или спущу я в тебя с тетивы стрелу! Изумился Гелий отваге героя. Смертный поднял руку на СолнцеДаже боги не дерзали на это. Не хотел титан солнца допустить Геракла к саду Гесперид. Знал: оборвет Истребитель яблоки Геи, надежду титанов, убьет стража яблони -- дракона Ладона, повергнет в горе Вечерних нимф-девоптиц. Изумился Гелий каждым глазом-лучом. Не страшат его стрелы Геракла. Далеко им до Солнца, станут пеплом в пути. Пострашнее есть стрелы для глаз-лучей Солнца -- золотые лучи-стрелы юного Аполлона. Но почтил Гелий по правде титановой мужество героя Геракла. Взвились крылатые кони. Унеслась ввысь колесница-возок. Дохнул Воздух. Но лука грозящего не опустил герой-полубог. -- Стой! -- воскликнул Геракл.-- Не скачи так, сияющий бог! Еще надо Гераклу переплыть океан. Дай мне твою чашу-челн золотой, на котором ты плывешь от заката к Красным морям -- на восход. По волнам океана нет пути челну смертного. И ответил Гераклу из дали небес в изумлении перед смертным древний титан: -- У Тартессы, в Гиперборее. У Тартессы, в граде, где спят Чудеса всего мира, пока им не придет срок родиться и выйти к смертным на землю,-- там, в дальней Гиперборее, у берега океана ждала Геракла чаша-челн золотой. И выплыл Геракл в океан к пределам Атлантовым, к саду Гесперид. Встревожили сестры-океаниды отца Океана: -- К саду Гесперид Геракл плывет. Взял у Солнца челн золотой. К Атланту держит он путь. Испытай его думы и силу, отец. Не расхитит ли титановы яблоки? Пошли волны по реке-океану, Закружили, закачали золотую чашу, Перебрасывают ее, словно чурку, с бока на бок, Наклоняют, чтобы вверх дном поставить. А под каждой волной -- океанида. А под самым дном чаши -- сам отец Океан. Не показываются Гераклу: Под водами подняли бурю. Налегает герой на золотое весло: Кружится на месте чаша, Будто кто ее на пальце вертит. Глубока челн-чаша золотая, А воды в ней все больше и больше. Не придет на выручку Гераклу Ни бог, ни титан, ни смертный. Кружит чашу сам отец Океан Меж пределами живой жизни и мертвой. Вдруг презлая поднялась волна: Как тряхнуло золотую чашу, Поставило ее на ребро боком, Покатило колесом по воде Обратно к чудо-городу Тартессе! Тут дубинка и лук Геракла Упали на дно океана. Полна воды чаша золотая, Сидит по шею в воде герой. Ухватился за борт рукою, Ногою в другой борт уперся, Подвел золотое весло под борт чаши, Хочет опрокинуть чашу на днище. И видит, держит ее под водой на ладони Сам отец океанид -- Океан. Тут неистовый герой в гневе Поднял весло на титана: -- Опусти ладонь, титан Океан, Или отобью ее от чаши золотым веслом! Не препятствуй пути Геракла,- Еще никто на земле -- ни бог, ни титан - Не поднимал руку на праотца Океана, Не было на свете такого: Он вне битв и борьбы. Изумился древний седой Океан, Изумился еще сильнее, чем Гелий, И, как Гелий, по закону титановой правды, Почтил отвагу героя. Ушли волны в глубь Мировой реки. Словно выгладило реку небом. И вынесли океаниды Дубинку и лук героя, Упавшие на дно океана. И ступил на берег Геракл. Снова шел он пустыней в зной, по раскаленным пескам, упорно ступая обожженными пятами, и дошел до Горы-Человека. Здесь пределы Атлантовы. Перед Атлантом стоял Геракл. Ничего не сказали друг другу титан и герой. Еще никогда не встречал взор Атланта пред собою героя. Видел он титанов, богов, великанов, но героя видел впервые. И не знал Атлант, кто пришелец. А Геракл встречал и титанов, и богов, и великанов во всех обличиях жизни. И боролся Геракл со всеми, и всех поборол: великанов, богов и титанов. Труден был путь к саду Гесперид. Посмотрел себе на ноги Геракл: обожженные, в язвах, с запекшейся кровью. И увидел у ног своих озеро -- голубое, чистое, как слеза. Сбросил наземь с плеча герой львиную шкуру, дубинку и лук, присел к озеру, погрузил в его соленую воду ноги и омыл их в слезах Атланта. А титан Атлант смотрел. Легче стало герою от чудесной воды. -- Прими гостя, титан,-- сказал пришелец.-- Я -- к тебе. И услышал Геракл голос Горы-Человека: -- Я не знаю тебя. Не видал тебя в мире титанов. Не встречал в мире богов. Кто ты, гость? -- Геракл. И, как раненый лев, разорвавший себе грудь когтями, у которого вдруг открылось огромное человеческое сердце, застонал Атлант: -- Ты! Убийца Хирона? О праматерь Гея-Земля, отпусти на мгновение ноги Атланта! Не просил я у тебя никогда ничего. О Уран, праотец, оторви на мгновение мои руки от свода! Предо мною убийца Хирона. И напряг Атлант всю свою титанову силу, чтобы оторвать от неба ладони. Но не сдвинулись окаменевшие до локтя руки. Хотел вырвать ноги из земли. Но не сдвинулись окаменевшие ступни. Видел Геракл муку титана и сказал ему с суровой грустью: -- Ты страдаешь, Прикованный. Но и раскованный ты был бы не страшен Гераклу. Я сражал и богов[8]. Посейдон уступил моей силе у Пилоса, Аполлон -- у Дельф, отступил предо мной и подземный Аид. Усмири свою ярость, Атлант. Невиновен я в смерти Хирона. Чтил его, как и ты. Наступил Хирон ногой на стрелу с лернейским ядом. Так боги хотели. Ты у них спроси. Не стерпел Хирон нескончаемых мук на земле. Но угрюмо ответил Атлант: -- Я слыхал о тебе. Истребитель титанов, сын Зевса. Как и я, был Хирон титаном. -- Ты не прав, Гора-Человек.-- И уже гнев закипал в груди сына Зевса, пришельца.-- Я не знаю старинных титанов и в тартаре не был. Не спускался ниже аида. Да, ты прав: я -- истребитель, но только чудовищ. Кто их предок? кем они были? какой образ скрыт под их кожей? -- я не спрашиваю. Я истребляю. Мы, полубоги-герои, очищаем мир и дороги на почве земли, чтобы стала вся земля для смертных открытой. Если б были чудовища на небе, я б и небо очистил. Нет чудовищам места в мире жизни живой -- пусть живут в мире мертвых. Здесь, в пределах Атлантовых, где-то сад Гесперид. Дракон охраняет тот сад. Его имя -- Ладон. Он -- чудовище. -- О, Ладон! -- Горесть и радость переполнили голос Атланта, и излился его голос, как водопад. Но Геракл не шелохнулся:
|
|||
|