Время, когда радость меня любила…»

Стр 1 из 6Следующая ⇒

«Время, когда радость меня любила…»

повесть

автор: Павлов Евгений

Боже, как давно это было,

помнит только мутной реки вода.

Время, когда радость меня любила,

больше не вернуть ни за что, никогда…

К. Никольский

Часть первая: «Ранняя весна»

Ромке снится сон. Кама вскрылась, и по улице Гидростроителей, перевалив через серые бетонные стены шлюзов, мчится весёлая голубая волна. Солнце сверкает, отражаясь в окнах, разбивается слепящими бликами в поющих струях. Ромка раскрывает окно и взбирается на подоконник. Свежий ветер треплет его тёмные волосы. Ошалев от всей этой круговерти, Ромка бросается с головой в несущийся поток, тут же выныривает и оказывается, что он может мчаться над волной, как птица. А мощный поток уже бежит мимо приземистого здания кинотеатра, мимо коричневатого кирпича школы, мимо домов и магазинов. Люди выглядывают в окна и, улыбаясь, желают Ромке счастливого путешествия. Он улыбается в ответ и машет им рукой. А поток, тем временем, переваливает через широкий проспект Джалиля, сваливаясь в каменную низину, где квадратный ДК Энергетиков белеет своими стеклобетонными фасадами, охватывает его волнами, бежит мимо стадиона и, сливаясь с узкой Мелекеской, с мощным рёвом раскидывается по полям за рекой. Ромка летит над бурлящей водой, и грудь его наполняет могущественное чувство свободы и радости. Вдалеке за полями видны строения – это дома, стоящие вдоль Сармановского тракта. Волшебным образом один из этих домов – серо-голубая девятиэтажка – приближается. Ромка отчётливо видит окна, разноцветные занавески, людей, ходящих по своим квартирам, мебель внутри. Вдруг вся картинка размывается. Лишь одно окно остаётся перед взором Ромки. Оно открыто. Полощутся на ветру белые занавески. И стоит перед окном, глядя вдаль, девушка удивительной красоты. Яркие зелёные глаза. Волнистые длинные волосы цвета выгоревших под солнцем летних полей. Гордый нос с горбинкой. Губы, чуть тронутые невидимой улыбкой. Мечтательно смотрит она куда-то далеко, далеко. А потом её глаза встречаются с ромкиными. «Рома, ты спишь… Ты спишь…» - говорит эта красавица, с нежностью глядя на Ромку. И волна накрывает его с головой…

- Ром, ты спишь? – слышит он знакомый голос, - Рома! Вставай, уже полдевятого!

Ромка разлепляет глаза. Ему совсем не хочется просыпаться. Он пытается притянуть волшебный сон назад, но тот тает, размываясь в утреннем свете, бьющем из окна. А за окном бушует март – с его ярким солнцем, дробным перестуком капели, оплывающими сугробами и весёлым холодящим ветром. В комнату входит мама.

- Ром, ну давай уже, хватит валяться! Иди умывайся и – завтракать.

- Доброе утро, мам! – потягивается в постели Ромка, - щас иду…

***

Ромка сидит на кухне и уплетает свою любимую гречневую кашу. Мама сидит рядом и с печальной нежностью смотрит на него. Капает вода из вечно текущего крана, пофыркивает холодильник, ворчит на плите чайник. Ромка сидит у окна и, уничтожая кашу, успевает наблюдать за тем, что происходит во дворе. Вот, прошёл старик, зябко кутая шею в махровый шарф. Март – опасный месяц, того и гляди – простудишься! Вот, пробежала девчушка лет семи-восьми: расстёгнутое пальтишко, шапка съехала на бок, из-под шапки выбились взъерошенные локоны. Ей жарко! Весна! Кухня на теневой стороне, поэтому за окном, перед подъездом, тающий снег испещрён сиреневыми тенями, но дом напротив отражает своими окнами смелый солнечный свет. Ветер из приоткрытой форточки холодит ноги.

- Какой же ты у меня большой стал, - мама смотрит на Ромку, голос у неё удивлённо-ласковый, - наверное, девчонки уже влюбляются?

Мама лукаво улыбается.

- Откуда я знаю: влюбляются, не влюбляются! Делать мне больше нечего – преувеличенно грубо отвечает Ромка, пряча свои глаза от проницательных маминых.

Мама смеётся.

- Ну-ну… Вот, встретишь свою единственную – и сам влюбишься по уши.

- Делать мне больше нечего! – повторяет Ромка, ощущая как его щёки становятся ярче красной полоски на клеёнчатой скатерти.

- Ладно, не бурчи! Дело молодое – семнадцать лет. Ещё успеешь навлюбляться, - с улыбкой сдаётся мама. – Кстати, ты не забыл, что мы сегодня к тёте Ире идём?

Ромка вспоминает мамин разговор по телефону неделю назад: у её хорошей подруги сегодня день рождения, и та позвала их праздновать.

- Помню, ма. Слушай, а что мне там делать? Среди взрослых тусоваться? Скукотища! Может, я не пойду? Передашь от меня тёте Ире поздравления.

- Ром, если идти, то идти вместе. И там, между прочим, будут не только скучные взрослые, - мама заговорщицки улыбается, - тёть-Иры друзья с детьми придут, все – примерно твоего возраста. И мальчики будут, и (мама выдержала эффектную паузу)… девочки.

- Ладно, - нехотя соглашается Ромка, - сходим. Хоть торта поем.

Мама лукаво смотрит на Ромку и звонко хохочет.

***

Наташа, скрестив руки на груди, стояла перед окном и задумчиво оглядывала окрестности. Под окнами дорога. Куда-то спешили машины, выплёвывая из-под колёс коричнево-серую кровь умирающей зимы. За дорогой поле-пустырь, ещё покрытое снегом, но уже чувствовалось, как грязный снежный покров оседает под давящими каждый день безжалостными лучами солнца. В небольшой низине, за полем – стиснутая льдом и придавленная мокрым снегом Мелекеска. На небольшом обрыве, как стадо на водопое, рассыпались старые домики. Деревня посреди города. За рекой массивной полукруглой громадой возвышалась многоэтажка. Она как бы нависала над древней деревенькой, грозя упасть на неё всей своей многотонной кирпичной тяжестью и раздавить, снести с лица земли. За рекой десятый комплекс посёлка ГЭС. А мама живёт в посёлке ЗЯБ, в восемнадцатом комплексе. Есть ещё далёкая Сидоровка. А есть огромный Новый город с десятками комплексов, широкими проспектами, коробками домов, образующих правильные квадраты. Набережные Челны. Город – урок геометрии. Наташа усваивала этот урок трудно, с тоской вспоминая родной Малмыж, жёлто-зелёные просторы, синеватую даль за бескрайними холмами, поля, щедро расстелившиеся вокруг своим цветочно-травяным ковром и заползающие краями на холмы, как цветное одеяло заползает на однотонную подушку. Окончив девятилетку, она поступила на курсы экономистов-бухгалтеров. Бегала за два километра в Савали, в тамошний техникум. И теперь, когда закончила, встал вопрос: что дальше? В Малмыже – маленьком и бедном – перспектив не было никаких . А если – в Челны?

«Может, зря я приехала в этот огромный город, который словно сдавливает меня со всех сторон? Он – как страшный сон, что никак не может кончиться. С одной стороны, мама права: здесь больше возможностей устроиться на работу. А работа мне, ой, как нужна! Бабушка со своей пенсией уже не может меня содержать, полпенсии на лекарства уходит. Маме тоже трудно: на двух работах работает, а получает мизер. Мне надо послать денежку, и ещё за квартиру платить, о себе тоже нельзя забывать. Так что, хорошо, что она перетащила меня в Челны. Найду работу. Не буду никому обузой. Как-нибудь проживём. Но как же страшно! Одна в городе. Сестрёнка не в счёт – маленькая ещё, третьеклашка. Ни поговорить, ни посекретничать. Ни друзей, ни подруг – никого. Одна в огромном городе. И впереди – полная неизвестность…»

- Натуль, - крикнула из кухни мама, - не поможешь мне с салатами? Покрошить надо всё на зимний и майонезом заправить. А я пока курицей займусь..

«Что-то я раскисла, - подумала Наташа, - у мамы праздник, а я как эта…»

- Иду, мам!

На кухне жарко. Форточка широко распахнута, но это, кажется, не помогает. Из раскрытой духовки пышет горячим воздухом. Мама, раскрасневшаяся, со смешными завитушками на висках, ловко расправляется с куриной тушкой. Наташа присоединяется к кухонной баталии, надев передник, взяв нож и достав из холодильника всё необходимое для салата. Она режет колбасу. Мама режет курицу. Струится жар, вытекая оплавленным воздухом в форточку. Солнце снаружи жарит немилосердно.

- Фух! – мама, отдуваясь, распрямилась, - ну, и жарища! Ранняя весна в этом году. Не удивлюсь, если к первому апреля уже всё растает. При такой-то жаре!

- Да, - сосредоточенно отозвалась Наташа, кроша выскальзывающее яйцо.

Мама посмотрела на Наташу изучающе.

- Ты какая-то смурная. Всё хорошо?

- Нормально. Привыкаю к городу.

- Привыкнешь. Город хороший. Большой, и молодёжи много. Друзей-подруг заведёшь, оглянуться не успеешь. И насчёт работы не переживай, найдётся. В крупном городе всегда легче найти, чем в маленьком. Я у знакомой спрашивала у одной: вроде есть вакансия, как раз по твоей специальности. На следующей неделе обещала точно сказать. Правда, хорошо, Натуль?

- Конечно, мам, - Наташа улыбнулась, с нежностью глядя на маму. – Спасибо, что помогаешь. Я привыкну, заведу друзей, и всё будет хорошо.

- Да, будет. Не сомневайся.

Мама погладила Наташу по руке, подхватила противень с густо намазанной специями курицей и вдвинула его в знойный зёв духовки.

- Мам, - Наташа ссыпала все покрошенные ингредиенты в большую эмалированную миску, - вечером, может, мне пойти погулять? У тебя же гости, все взрослые, что я буду среди вас малолеткой крутиться…

- Нет, нет, - воскликнула мама, всплеснув руками, - ты что!!! Никуда не надо уходить. Во-первых, по вечерам гулять, когда фонари один через десять работают, лучше не стоит. Шпаны в Челнах достаточно. А во-вторых (мама загадочно сощурила глаза), я предупредила знакомых, чтобы с детьми приходили. И нам веселье, и тебе не скучно будет. Тем более, примерно твоего возраста у всех дети. Так что…

Мама грациозно потянулась, встав на носочки, затем весело «ухнула», стремительно обняла Наташу и закружила её в танце.

- Ма! – сопротивлялась Наташа (больше для проформы), - ну что ты делаешь!? Ну, нож ведь…!

- Ох, и завидую я тебе, Натуль! Восемнадцать лет! Красавица! (Наташа фыркнула). Вся жизнь впереди. И вся любовь. Ну, так что, гуляем сегодня? – глаза мамы, красивые зелёные глаза тридцативосьмилетней женщины, радостно сверкали – так же как наливное яблоко весеннего солнца за окном.

Наташа заразилась её настроением. В тон ей ответила:

- Гуляем! А чего не погулять!? Хоть торта поем…

Мама захохотала.

***

Ромка с мамой едут в трамвае. На маме изящное серое пальто с капюшоном, из-под которого выбиваются скрученные в крупные кольца локоны (два часа в бигудюшках бегала по квартире, причитала, что не успеют). Ромка в светлой куртке и тёмных брюках. Под курткой новый свитер, “турка”, который мама недавно купила на рынке специально для “таких случаев”. Железный клёкот трамвая, его плавные покачивания – убаюкивают. Да и небо за окнами начинает сереть. На город опускается невидимое покрывало сумерек. Ромке нравится это время. Контуры предметов, вещей размываются, всё кажется немного нереальным. Ромка поднимает взгляд. За краем ярко освещённого трамвайного окна уже распускает свои серебряные цветы ночь. Небо в вышине тёмно-синее. Ромке подмигивает с высоты далёкая звезда. Она как бы говорит ему: «Всё будет ослепительно прекрасно!» И Ромка верит. Надеется. Он переводит взгляд на мелькающий за окном город. Дома, магазины, остановки, люди, машины – всё немного трясётся в такт едущему вперевалку трамваю. Ромке отмечает взглядом остановки. Уже «Центральная». За ней будет мост, и слева будет видно, как пробегающая под мостом Мелекеска огибает Элеваторную гору и впадает в Каму. Трамвай натужно взвывает своим электрическим нутром и взбирается по наклонной дуге моста. Реки внизу конечно не видно, она спрятана подо льдом и снегом. Но, благодаря ранней весне, у берегов уже видны довольно широкие промоины. Ещё чуть-чуть и тёплая сила взорвёт изнутри лёд, и стены зимней темницы развалятся и исчезнут. Ромка думает о смене времён года. Ему кажется странным то, что каждый год всё повторяется, но, в то же время, каждый год всё – новое, неповторимое. Эти метаморфозы – дело рук природы? Или мы сами меняемся и воспринимаем всё по-другому каждый раз? Странно: всё вечно и всё конечно одновременно. Ромка смотрит на маму. Та немного мечтательно склонила голову и тоже смотрит в окно на пролетающий в вечерних сумерках город. Глаза у мамы подёрнутые лёгкой дымкой, задумчивые. «Красивая у меня мама, - думает Ромка, - зря они с отцом развелись. Чего не жилось?» Ромка вспоминает их жизнь – ту, что ещё вместе. Сперва было хорошо. Он не помнит всего, но в голове складывается как из пазлов общая картинка их семьи, и она (если раскрашивать цветом) ярко-жёлтая, с оттенками зелёного и синего. Как лето. А если сравнивать с музыкой, то, наверное, это похоже на гимн Советского Союза, что звучал в шесть утра каждого нового дня из радио. Важный, бодрый, надёжный. Лишь иногда в общую мелодию семейного гимна вкрадывались нотки непонятных Ромке и некрасивых мелодий. Это бывало, когда отец напивался и ругался с мамой. Ромке тогда хотелось убежать, скрыться куда-нибудь далеко, где нет резких звуков родительских голосов, где нет этой разрывающей мозг непонимания и ненависти. Когда такое стало повторяться чаще и чаще, мама, забрав Ромку и его маленькую сестрёнку, переехала на ГЭС, к своей маме, ромкиной бабушке. Странные игры странных взрослых…

Ромка чувствует прикосновение и словно просыпается от своих мыслей.

- Ну, вот и приехали, - мама кивает в сторону выхода.

Трамвай с железным звуком тормозит. Ромка узнаёт остановку. «Дом обуви». Они выходят. В вечернем воздухе пахнет талым снегом большого города и ещё чем-то неуловимым, чем-то вроде несбывшегося ещё, но уже почти готового сбыться, чуда.

- Возьми меня под руку. Скользко, - говорит мама. Они шагают, обходя подмёрзшие к вечеру лужицы с талым снегом. - Ты ведь ещё не был у тёти Иры? – спрашивает мама. Ромка качает головой. – Она живёт не совсем близко, пройти надо по Сармановскому тракту. Туда автобус ходит, но пришлось бы с пересадкой ехать, ну да ничего – пройдёмся. Тётя Ира у нас была, тебя знает, а вот ты её дочку ещё не видел. У неё две дочери: одна-то ещё маленькая, лет десять, а вторая взрослая уже, кажется восемнадцать ей. Она недавно в Челны переехала. Работу ищет. Бухгалтером. Тётя Ира и ко мне обращалась: есть ли место в садике, ну, а у нас всё уже забито, вакансий нет. Жалко. Девчонка-то видимо хорошая. Ну, ничего, найдёт. Город большой…

Из всей этой выпаленной скороговоркой речи семенящей рядом на высоких каблуках мамы мозг Ромки улавливает словосочетания “хорошая девчонка”, “восемнадцать лет” и, почему-то ещё, «Сармановский тракт». Они как маленькие иголочки сидят глубоко внутри и точат Ромкину душу смутным предчувствием. Вот только чего? Ромка с мамой идут по этому самому Сармановскому тракту: мимо кирпичных, сырых – от влажности – длинных пятиэтажек, мимо расположенных на первых этажах магазинов, дарящих тёплые полоски света проходящим мимо путникам. Кто-то идёт навстречу им, кому-то идут навстречу они. Такие разные люди в огромном городе. Ромка всё мусолит бедный «сармановский тракт» на всяческие лады, пытаясь понять, или вспомнить нечто ускользающее от его понимания и памяти. Ряд серых пятиэтажек кончается. Возникает перекрёсток, и за ним Ромка видит высотку: цвет кирпичей светло-коричневый, тёплый, а пролёты общих балконов закрыты белыми, бетонными панелями, но они не сплошные, а с узорчатыми прорезями в виде ромбиков. Интересный вид, красиво. Мама, уловив ромкин взгляд, комментирует: «Казанцы строили. У нас ведь, когда Челны строили, разные бригады из разных городов приезжали. Всесоюзная стройка была. Столько народу! – мама вздыхает, вспоминая, - в Новом городе, где мы жили, там москвичи строили, недаром и адрес у дома такой». Ромка вспоминает: «Точно! Наша четырнадцатиэтажка. Бульвар Главмосстроевцев, шесть. По комплексу восемнадцать-дробь-одиннадцать». Из-за казанской высотки выплывает длинная серо-голубая девятиэтажка. За ней – ещё одна высотка. Брат-близнец первой. А за ней ещё одна девятиэтажка, как две капли воды похожая на ту, мимо которой они сейчас идут. Типовая застройка. И тут волна узнавания обдаёт сердце Ромки! Ведь именно эти дома он видел во сне! Точно! Башни-свечи высоток. А между ними – девятиэтажки, словно корабли, стоящие в шлюзах. И этот самый дом. Вот же он!

- Кажется, этот, давно тут не была - щурит глаза мама на вывеску с адресом, - да, точно. Восемнадцать/тридцать один. Пошли, - и она сворачивает во двор.

Ромка не может поверить, что всё это – правда. Он поднимает глаза вверх и, прежде чем зайти за угол дома, ему кажется, что одно окно в середине дома вспыхивает ярким светом. Светом волшебства из напомнившего о себе сна. Ошарашенный, сбитый с толку, он послушно следует за мамой, они заходят в подъезд (на автомате отмечает, что третий), в лифте мама нажимает этаж (седьмой), выходят из лифта… налево… квартира (шестьдесят вторая). Сердце гулко бьётся за решёткой рёбер. Звонок. Шаги за дверью. Открывается...

После темноты и тишины подъезда Ромку ослепляет свет и оглушает звук. Играет музыка. Что-то танцевальное. Яркая лампа освещает людей в коридоре, заостряя тени на лицах и высветляя волосы, лбы, причёски. Их встречает тётя Ира, кто-то постоянно ходит мимо неё, перенося из комнаты в комнату что-то в тарелках. Начинается привычная женская стрекотня.

«Ой, Людмила, какое пальто модное! Прекрасно выглядишь»

«Ирусик! С днём рождения! В этом платье ты просто королева!»

«Ромочка! Привет! Какой большой стал!»

«А твои где?»

«Проходите. Проходите…»

«Ещё не накрыли? Давай помогу салаты делать»

«Да сделано уже всё. Отнести просто надо… Так, это потом, ко второму (это не им - какой-то женщине с салатником)… Люда, пошли со мной… Рома, ты проходи в зал…»

Мама с тётей Ирой убегают на кухню, а Ромка, неловко оправляя свитер и одёргивая брюки, открывает застеклённую дверь залы. В комнате полумрак. Верхний свет выключен. Белёсо светится экран телевизора, омывая холодными волнами эфира спущенную почти до пола скатерть, горят свечи в красивых подсвечниках. Этот свет мечущимися кленовыми листьями лижет силуэт девушки, стоящей на фоне окна. Она стоит спиной. Ромка охрипшим от волнения голосом говорит «здрасьте». Девушка поворачивается. У Ромки перехватывает дыхание. Он понимает, что к нему только что повернулся лицом его сон.

***

Наташа нервничала. Сама не понимала из-за чего. Вроде, мамин день рождения – радоваться надо, а она… Совсем её доконал этот переезд. Да, здесь мама, здесь сестрёнка, здесь перспективы и возможности, в конце концов, здесь удобства, но… Она ведь оставила там всех своих друзей, и ни мама, ни сестра (тем более, младшая) их не заменят. И самое главное: он! Как она по нему соскучилась! А он что-то медлит. Уже больше месяца прошло! Наташа, с трудом стряхивая гнетущее оцепенение негативных мыслей, помогала маме в подготовке к празднеству. Делано улыбалась маминым шуткам, её хорошему настроению (мама же не виновата), а сама думала, думала, думала…

Заскрипел в двери ключ. Это мама вернулась из магазина. Из наташиной комнаты выбежал огромный серо-жёлтый пёс, на ходу яростно колотя хвостом по стенам узкого коридорчика. Подбежав к маме, не переставая вилять задом, он ткнулся носом в одну из сумок, что та поставила на пол в прихожей.

- Да принесла, принесла, Греюшка, принесла! – отозвалась мама на собачий энтузиазм. И, обращаясь уже к Наташе, спросила:

- Ну, как ты? Чем занималась?

- Да так, ничем, мам. Полежала, музыку послушала, чай попила…

- Янка что-то задерживается из школы, - мама поглядела на ручные часы, - ну, пойдём, пойдём, Грей, дам тебе вкусненького. И мама, надев тапочки, прошаркала на кухню. Наташа, направилась вслед за ними, но у двери остановилась, привалившись к косяку плечом. Она смотрела, как мама, быстро надев передник, режет для Грея куски мяса, как накладывает их в миску на полу, как моет руки, снимает передник, ставит чайник. Мама, заметив наташин взгляд, остановилась, внимательно посмотрела дочери в лицо и с участием спросила:

- Как там дела? - интонацией выделяя слово “там”.

- Там..., - грустным эхом отозвалась Наташа, поднимая вверх лицо, чтобы предательские слёзы не покатились из глаз.

- Не переживай, Натуль. Всё будет хорошо. Мало ли что. Может, на почте что случилось, ошибка там какая... Ты лучше думай о другом. Переключись. Уже скоро все приходить начнут. Я тебе говорила, что с детьми все придут. Заведёшь новые знакомства, и уже не будет так грустно. Правда, ведь, Натуль?

- Правда, мам, правда, - Наташа сквозь прозрачную пелену улыбнулась неиссякаемому оптимизму своей мамы.

- Ну, вот и прекрасно… О, а вот и Янка явилась!

В двери вновь заскрежетал ключ, и Грей, чуть не сбив почти опустошённую миску, ринулся в прихожую, царапая когтями линолеум. Мама пошла следом, а Наташа, обняв себя за плечи, подошла к окну и стала смотреть с высоты седьмого этажа на прозрачные сумерки, тонким покровом спускающиеся на тронутый весенним дыханием город. «Интересно, кто придёт сегодня? Какие они будут? Простые и искренние, или надменные и гордые? Интересные или скучные? Кого будет больше: парней или девчонок? Хотелось бы найти хорошую подругу. А друга? Ну, не знаю… Может быть… Впрочем, зачем мне дружить с парнями. А почему бы и нет? Так, стоп, Наташа! Держи себя в руках».

Тихо подошёл сзади Грей и, чувствуя настроение хозяйки, молча поднырнул головой под её ладонь и остался так стоять, прижав уши. Потом в кухню ворвалась младшая сестра и, тряся косичками, с радостной улыбкой, забралась под другую наташину руку, положив её себе на плечо.

- Ой, Наташа, я так рада, что ты теперь с нами живёшь! Знаешь, как я скучала!? Я вот как скучала! – сестрёнка развела руки жестом рыбака, показывающего другим, что он поймал «ну, о-о-очень большую рыбу».

- Яночка, я тоже очень рада. Очень-очень! – ответила Наташа и крепче прижала сестру к себе.

Мама остановилась у двери в кухню, ласково наблюдая за этим чудесным трио, и в глазах у неё стояли слёзы. А молодая девушка, маленькая девочка и большая собака стояли вместе на фоне окна, в котором мартовское солнце медленно клонилось к водам Камы, нетерпеливо гладящим снизу сковавший их лёд. Наташа смотрела в окно, гладя одной ладонью жесткую шерсть Грея, другой – мягкие пушистые косички сестрёнки, и всем своим существом желала… чего-то… чего-то прекрасного. Она не хотела себе признаваться, она отказывалась принимать это, она осознавала, что это, возможно, неправильно, но где-то глубоко внутри себя она знала, чего желает. Она желала, чтобы её кто-то любил, чтобы кто-то спас её от одиночества.

А потом был вечер, накрытый стол, зажжённые свечи. Грей был заперт в их с сестрёнкой комнате и периодически тихонько поскуливал под дверью. Янка собралась к подружке в гости, сказав, что придёт к чаю и чтобы её оставили кусочек торта. Стали приходить гости. Почему-то, вопреки уверениям мамы, все были без детей и Наташе стало совсем грустно: похоже, не найти ей здесь друзей-подруг. Она взялась было помогать маме с остатками накрытия на стол, но пришедшие мамины подруги оттеснили её от этого дела, сказав, что всё сделают сами. Потом они все вместе стали о чём-то секретничать, закрывшись на кухне. Временами оттуда доносился весёлый хохот. Наташа послонялась туда-сюда, прошла в залу, закрыла за собой дверь, взялась смотреть телевизор, но потом бросила, оставив его включённым. Стала смотреть на пламя свечей. Они горели, бродя встревоженными тенями по стенам квартиры. Наташе стало грустно так, что захотелось плакать. Она подошла к окну и, раздвинув занавески, стала смотреть на звёздное небо. На нём не было не единой тучки, только мерцали невидимые серебристые нити далёких загадочных созвездий. Небо словно было вычищено вечерним заморозком. Наташа приоткрыла створку окна. Пахло переходом зимы в весну. И ещё чем-то неуловимым.

В прихожей затренькал звонок. Послышался звук открываемой двери, шум голосов, потом они удалились в направлении кухни. «Очередная подруга без отпрыска пришла, - подумала с какой-то обидой Наташа, - и сейчас они все придут сюда, будут веселиться, а мне придётся изображать милую дочь. Может, собраться и пойти пройтись? Нет, мама не поймёт, нехорошо будет. Поскорей бы уж, что ли за стол сесть». Как бы в ответ на её мысли скрипнула дверь, кто-то вошёл в комнату, послышалось негромкое «здрасьте» (почему-то мужским голосом, откуда взялся мужчина?). Наташа обернулась.

В проёме двери стоял парень. Наташа автоматически отмечала детали его облика: белый свитер, тёмные брюки, тёмные, коротко стриженые волосы с непослушным вихром, широко раскрытые тёмные глаза, глядящие прямо на неё, и мерцание свечей в этих самых глазах. Самое подходящее определение, которое пришло в голову Наташе – интеллигентный. Потом мысли словно сорвались с привязи и помчались галопом. Высокий! Симпатичный! Как смотрит! Чего это он!? Неожиданно охрипшим голосом она сказала:

- Включи свет. Темно.

Парень повертел головой, отыскивая взглядом выключатель, и протянул руку. Комната озарилась светом. Они стояли и смотрели другу на друга. Оба – смущённые, как маленькие волчата из разных стай, что, играя, неожиданно встретили друг друга в темени перелеска. Наконец, Наташа, будто очнувшись от сна, провела рукой по волосам, закидывая их за ухо.

- Ну, ты садись, чего стоять.

Парень выбрал место в углу комнаты, сел в кресло, положив ладони на подлокотники. «Красивые руки, - подумала Наташа, но тут же себя одёрнула: ну, красивые, и - что!” Села на тахту возле телевизора, наискосок от парня. Тот смущённо, но с интересом оглядывал убранство комнаты, мельком задерживая взгляд на Наташе. «Надо как-то же знакомиться… Я ведь хозяйка. Ну, давай, Наташа, проявляй инициативу!»

- Ну… Это… Ты с кем пришёл? – неуверенно начала она. Парень снова посмотрел на неё (тем самым взглядом) и сказал:

- С мамой. Они подруги с твоей мамой, - и поняв, что сказал что-то не совсем умное, вконец смутился и опустил глаза. Наташа улыбнулась.

- Ну, а как твою маму зовут?

- Люда.

- Ну, а тебя-то самого как?

- Роман… - ответил он. Потом, видимо, понял, что это звучит как-то высокопарно, и добавил: можно Рома, или вообще Ромка.

- А я Наташа. Что ж, будем знакомы… (она сделала паузу, как бы выбирая из нескольких вариантов) Рома.

- Да. Будем… Наташа…

***

Ромка сидит в кресле и нервно тискает подлокотники. Необходимость что-то говорить, как-то поддерживать разговор сводит его с ума. А ещё Наташа всё время смотрит на него, прожигая своими зелёными рентгенами насквозь бедное ромкино сердце. Ромка мучительно и безуспешно думает, что бы такого ещё сказать, прервать невыносимо затянувшуюся паузу. Его спасает именинница, которая во главе шумной толпы гостей врывается в залу со словами:

- А чего это вы скучаете здесь? Познакомились уже? Вот и прекрасно! Все – за стол!

Она суетится, рассаживает всех по местам, начинается раскладывание салатов по тарелкам, наливание шампанского, соков, компотов, фоном звучит музыка из телевизора, звучат фразы «передай мне вон то…», «всем ли досталось?», «двигайтесь, двигайтесь ещё…» Одним словом, гудит обычная неразбериха застолья. Наконец, всё разложено, всё разлито, все сидят как надо, все застывают в ожидании первого тоста. Один из мужчин встаёт и, подняв бокал, начинает: «Дорогая Ириночка! Мы тебя знаем давно, и даже дольше… и позволь нам выразить…» Ромка ничего этого не слышит. Он смотрит на Наташу, которая сидит рядом с мамой и слушает тост, чуть склонив набок голову. Она необычайно красива. Светлые волосы изящно обрамляют её скулы, щёки, немного заострённый подбородок, рассыпаются тяжёлым золотом по плечам. Из-за того, что она наклонила голову, её лицо немного в тени, но блики от фужеров и хрусталя пробираются в эту тень и кажется, что оно подсвечено изнутри каким-то неземным, нереальным светом. Вдруг она поднимает взгляд на Ромку. Тот смущённо отводит глаза, но потом, притягиваемый невидимым но мощным магнитом, снова поднимает их, и снова встречает жгучий лазер зелёного взгляда. Ему становится жарко. Да и лицо Наташи – то ли от жары в комнате, то ли от чего-то ещё – тоже наливается румянцем. Она что-то говорит маме на ухо. Мама утвердительно кивает головой. Наташа встаёт и подходит к Ромке, наклоняется и говорит ему на ухо: «Пойдём в мою комнату. Чего тут со взрослыми сидеть».

Они выходят из залы, Ромка идёт за ней по коридору, и в голове его царит полнейший сумбур. И странный сон, и неистовый март, и звёзды в окне, и прекрасная девушка, словно вынырнувшая в реальность из грёзы, и дурманящий запах, идущий от её волос, лёгкая походка, гибкое тело, угадываемое под тонким свитером и длинной юбкой – всё это крутится в каком-то разноцветном волшебном калейдоскопе, складываясь в удивительный узор.

- Надеюсь, ты собак не боишься? – вдруг спрашивает Наташа, остановившись перед дверью второй комнаты.

- Ну, не то, чтобы очень, - невпопад отвечает Ромка, - меня в детстве как-то болонка покусала. Так что если у тебя там маленькая злобная болонка, то я в ужасе.

Он изображает на лице гримасу, которая должна была означать крайнюю степень испуга. Наташа весело смеётся.

- Нет, болонки у меня нет. Не люблю мелочь. Просто у нас живёт один очень огромный пёс без определённой породы. Но он - добрый. Сам увидишь. Заходи.

Она открывает перед Ромкой дверь. Перед ним мгновенно вырастает Грей, который тут же принимается обнюхивать его со всех сторон. Ромка стоит, не шевелясь. Наташа, улыбаясь, смотрит на эту немую сцену.

- Погладь его за ухом. Не бойся.

- Я и не боюсь, - Ромка осторожно опускает руку на голову собаки, чешет за ухом. Грей тычется носом в его ладонь, Ромка чувствует на коже шершавость собачьего языка. Наташа произносит строгим голосом:

- Грей, свои! Иди на место! Сидеть!

Собака лижет ей руку, трётся о ногу и отправляется в угол, где, покрутившись несколько раз вокруг себя, наконец, укладывается, внимательно наблюдая за Ромкой. Ромка входит, с любопытством озираясь вокруг. Ну, конечно, понятно: типичная девчоночья комната. Одеяла на обеих кроватях - светлых, розовых тонов. Занавески – в цветочек. Над столом – зеркало. Вокруг него – приколотые английскими булавками к обоям открытки с цветами, вырезки из журналов с певцами и певицами. На столе горит лампа-абажур, верхний свет выключен. Полумрак. И в этом полумраке, как наваждение, стоит видение с сияющими глазами. Ромка опускает глаза, тщательно рассматривая ковёр под ногами. Потом перемещается к книжной полке, где помимо книг стоят стопками кассеты.

- Что слушаешь? Какая музыка нравится? – спрашивает Ромка.

- Да всякая. По настроению. Хотя, - Наташа задумчиво поднимает глаза вверх, - Никольский очень нравится. Слышал? Группа «Воскресенье».

- Может, слышал, - не припоминает Ромка, морща лоб.

- Ну, это: «мой друг, художник и поэт…» Не помнишь? Или это: «о чём поёт ночная птица… тара-ра-ра-ра-рарарам».

- А.. Ну, да, что-то слышал. Мне больше «Кино» нравится. «ДДТ» ещё. И «Наутилус».

- Мне тоже некоторые песни нравятся, - Наташа вдруг встряхивается, - а давай я тебе поставлю Никольского. Хочешь?

- Давай, - соглашается Ромка.

- Садись, - Наташа показывает на кровать, Ромка садится, а она принимается доставать с полки кассеты, искать нужную. Потом из стола извлекается переносный магнитофон «Романтика», Наташа колдует над кнопками, и наконец…

Забытую песню несёт ветерок,

Задумчиво в травах звеня,

Напомнив, что есть на земле уголок,

Где радость любила меня…

Наташа садится рядом с Ромкой, опираясь плечами на стену. Она совсем близко. Её волосы касаются ромкиного плеча. Ромка поворачивает голову, видит наташин профиль. Она неслышно подпевает словам песни. Ромка наблюдает за движением её губ. Наташа поворачивается, смотрит на Ромку и улыбается.

- Нравится? – спрашивает она.

Он не сразу понимает, о чём вопрос, но согласно кивает. Да, нравится.

Наташа встаёт, убавляет звук.

- Я ещё танцевать очень люблю, - вдруг признаётся она.

- Что-то конкретное? Бальные? Или…?

- Да нет. Своё. Просто слушаешь музыку, и тело само начинает двигаться.

- А я ходил как-то на бальные, - тоже признаётся Ромка.

- Серьёзно!? – Наташа по-новому оценивающе смотрит на него.

- Ну, как ходил… Было дело…

И Ромка залпом выдаёт ей ту историю. Как его одноклассник уговорил его пойти поглазеть на девчонок из студии танца, которая располагалась в их школе. Как он согласился. Как они пришли, а одноклассник (жучара!) оказывается, привёл его не для того, чтобы на девчонок любоваться, а просто-напросто сдал его руководительнице, как ещё одного ученика. Как Ромку тут же взяли в оборот, поставили в пару с долговязой татарочкой, а она оказалась девчонкой из его группы в детском саду, которая была в этом детском саду в него влюблена. Как дальше начался кошмар тренировок: «Лодочкой по квадрату, раз-два-три, раз-два-три!» Как он старался и, вроде даже делал какие-никакие успехи. Как однажды объявили, что они будут танцевать на школьном осеннем балу. И как он сбежал после этого объявления, чтобы уже никогда не возвращаться к бальным танцам.

- А чего сбежал-то? – хохоча, спрашивает Наташа.

- Что я, дурак что ли!? Чтобы все пацаны меня увидели и засмеяли!

- А чего сразу-то не ушёл? В самый первый раз?

- Из-за чувства ответственности.

Наташа долго смеётся. Её глаза блестят.. Ромка тоже улыбается. Ему приятно, что он её развеселил. Они сидят. Слушают песни Никольского. Разговаривают. Наташа рассказывает о своей жизни в Малмыже, о переезде в Челны, о своей маме. Ромка слушает. Потом рассказывает о себе. Как они живут у бабушки с мамой и сестрой («ой, и у меня сестра!»), как в четырнадцать попал в молодёжную группировку (Наташа слушает с широко раскрытыми от ужаса глазами), как развелись родители (Наташа тоже грустнеет, становится задумчивой). «Ну, вот, - думает Ромка, - сперва развеселил девушку, а теперь опечалил. Рассказчик, блин!»

- А у тебя есть девушка? – неожиданно спрашивает Наташа. Ромка теряется до того, что не сразу отвечает.

- Э.. М-м… Нет. Девушки нет, - потом, как бы оправдываясь, говорит – была, но давно. Как-то не получилось. А у тебя есть кто-то? – он задаёт самый сокровенный вопрос. Ведь не может у такой красавицы не быть никого. У такой девушки, наверняка, куча поклонников, и уж точно есть парень. Наташа как-то сразу вдруг сникает, долго смотрит в сторону, потом снова глядит на Ромку.

- Тоже был. Давно.

Тут дверь приоткрывается, и в комнату просовываются две головы. Это их мамы. На шее тёти Иры висит разноцветный серпантин. Обе смеются.

- Не помешали? – хохот. – Ну, как проводите время? - хохот.

- Хорошо, - одновременно отвечают Ромка с Наташей, смущённо переглядываясь.

- А хорошего - помаленьку! - весело констатирует тётя Ира, - уже все расходятся потихоньку

- Да, сынок, и нам надо уже собираться, - добавляет Ромкина мама.

Ромка с сожалением смотрит на Наташу. Той тоже явно не хочется, чтобы они так быстро уходили.

- Ну, надо, так надо, - бурчит под нос Ромка и встаёт.

Наташа выходит вслед за ним в прихожую. Её мама уже проводила последнюю пару гостей и что-то кричит им вслед, наполовину высунувшись в дверь. Затем заныривает обратно, внимательно смотрит на одевающихся Ромку и свою подругу, на грустную Наташу, и вдруг заявляет:

- А мы вас пойдём провожать!!! Наташ, собирайся!

Они выходят вчетвером в подмороженный мартовский вечер. Навстречу им бежит наташина сестрёнка. Тётя Ира для формы ругает её за то, что та долго сидела у подружки, потом говорит, что оставленный для неё кусок торта в холодильнике, и сестрёнка, смешно тряся косичками, забегает в подъезд. Тётя Ира с ромкиной мамой идут, взяв друг друга под руки, Ромка с Наташей идут чуть позади. На асфальте, успевшем обнажиться от солнечного тепла, сейчас сверкают ледяные крошки изморози. Ромка поднимает взгляд. На чёрном бархате неба тоже изморозь. Звёздная. Ветер щекочет щёки, забирается под воротник. Ромка идёт молча. Как и Наташа. Иногда он посматривает на неё. Она вся как будто во власти какой-то неизвестной никому печальной и таинственной думы. Проезжают редкие машины, шурша шинами по стылому асфальту, стирая в пыль ледяные иглы уходящей зимы. Где-то вдалеке грохочет по замёрзшим рельсам трамвай, и металлический звук далеко разносится в вечернем воздухе. Ромке хочется бесконечно вот так идти рядом с Наташей. Но, ничто не длится вечн<

12 3 4 5 6 Следующая ⇒