ФОРМАЛЬНЫЙ НАЦIОНАЛИЗМ

"ФОРМАЛЬНЫЙ НАЦIОНАЛИЗМ"

Мы здЪсь не пишем исторiи самостiйничества. Наша задача прослЪдить, как создалось его "идейное" лицо. На УкрайнЪ, к концу 70-х и в 80-х годах, оно совсЪм было утрачено. Перестав быть частью революцiоннаго или, по крайней мЪрЪ, "прогрессивнаго" движенiя, украинство не знало, чЪм ему быть дальше. Лучшая часть "Громады" продолжала заниматься учеными трудами, писала стихи и романы, но огня, оживлявшаго дЪятельность первых украинофилов от РылЪева и кирилло-мефодiевцев до Драгоманова, не было. Зато возник угарный чад, какой исходит от тлЪющих углей послЪ того, как пламя потухнет. Начался безыдейный украинизм, не ищущiй себЪ смысла и оправданiя. В отличiе от своего предшественника он не задавался вопросом: зачЪм надо было внушать малороссiйскому крестьянину, что он - "окрема" нацiональность, зачЪм надо было обучать его в школЪ не на общерусском письменном языкЪ, а на разговорной мовЪ? Костомаров и Драгоманов имЪли на этот счет обоснованное сужденiе, исходившее из соображенiй соцiальнаго и политическаго прогресса. Никаких таких соображенiй у послЪдующих украинофилов не было. Их логика проста: раз нас "пробудили" и назвали украинцами, особой нацiональностью, так надо и быть ею, надо, как всЪ порядочныя нацiи, обладать своей территорiей, своими государством, языком, нацiональным флагом и своими послами при иностранных дворах.

Народился тип нацiоналиста, готоваго мириться с любым положенiем вещей, с любым режимом, лишь бы он был "свой" нацiональный. От 70-х и 80-х годов тянется нить к тому эпизоду 1919 г., когда один из членов Директорiи на засЪданiи Украинской Рады заявил: "Мы готовы й на совитьску владу, аби вона была украинська". Никто тогда оратору "не заперечил" и, впослЪдствiи, многiе видные дЪятели самостiйничества, во главЪ с М. Грушевским, перешли к большевикам, удовлетворившись внЪшней нацiональной формой совЪтской власти на УкраинЪ.

Проф. Корсаков разсказывает в своих воспоминанiях {176} о кiевской молодежи, которая в 70-х годах группировалась вокруг Костомарова. Молодые люди любили и почитали его, называли "дидом", но в их обращенiи с ним замЪтна была ласковая снисходительность, какая бывает, иногда, к милым, но выжившим из ума старичкам. Чувствовалось, что его чтят за прежнiя заслуги, но всерьез не принимают. Он высказался против искусственнаго созданiя новаго литературнаго языка - ему на это не возразили, но язык продолжали сочинять с удвоенной энергiей. Он предостерег от увлеченiя распространенным в Галицiи ученiем Духинскаго, насыщенным ненавистью к москалям, - ему опять ничего не возразили, но нацiональная доктрина все болЪе проникалась идеями Духинскаго. Он пользовался каждым случаем, чтобы заявить об отсутствiи у украинскаго движенiя намЪренiя отдЪлить свой край от Россiи или даже посЪять сЪмена розни между двумя братскими вЪтвями русскаго племени - а украинское движенiе, в это время, дЪлало все, чтобы заложить основу такой розни. Напрасно он увЪрял весь мiр, будто украинофильство ничего не ищет, кромЪ умственнаго, духовнаго и экономическаго развитiя своего народа, - он говорил только за самого себя. Воспитанному им юношеству уже тогда грезилась возрожденная рада, гетманы, бунчуки, червоные жупаны и весь реквизит казачьей эпохи.

Драгоманов, строго осуждавшiй такой образ мыслей, прозвал его "формальным нацiонализмом". Его насажденiе шло параллельно с ростом новаго поколЪнiя и с превращенiем украинскаго самостiйничествя в провинцiальный отголосок галицкаго народовства. Кто не принял запрета наложеннаго на антиавстрiйскую и антипольскую пропаганду, не дал ясных доказательств своей руссофобiи, кто не поцЪловал туфли львовскаго ультрамонтанства, тот как бы отчислялся от самостiйничества.

Люди новаго склада, не державшiеся ни за соцiализм, ни за космополитизм, полуобразованные, не чувствовавшiе уз, что связывали прежних украинофилов с русской культурой, начали цЪловать эту туфлю и говорить о Россiи языком Духинскаго.

Это они были тЪми "масками, размахивавшими картонными мечами", о которых писал Драгоманов. Еще в 70-х годах они развили подозрительную дЪятельность по ввозу галицiйской литературы в Малороссiю. Они же поставляли ложную информацiю галичанам, внушая миф о существованiи проавстрiйской партiи на УкраинЪ. ВпослЪдствiи, к началу 900-х годов, когда эти люди вышли на переднiй план, в них уже трудно было распознать малороссов. Многiе отреклись от своих учителей, осудили их, назвав "поколЪнiем бЪлых горлиц" - прекраснодушных, но абсолютно недЪйственных. Они преисполнялись боевого пыла, требовали рЪк русской крови, безпощадной борьбы с московщиной.

Вождем этого поколЪнiя и наиболЪе послЪдовательным выразителем формальнаго нацiонализма стал Михаил СергЪевич Грушевскiй - питомец кiевскаго университета, ученик проф. В. Б. Антоновича. Он сдЪлался тЪм идеологом безыдейности, котораго недоставало формальному нацiонализму. Он же блестяще выполнил задачу слiянiя днЪпровскаго украинства с львовским народовством, будучи одинаково своим и на УкрайнЪ, и в Галицiи. ЧеловЪк он был, безусловно, талантливый, хотя вождем самостiйничества его сдЪлали не идея, не новые оригинальные лозунги, а большiя тактическiя и маневренныя способности. Только этими способностями и можно объяснить, что он, прошедшiй кiевскую громадянскую (почти драгомановскую) школу, переселившись в 1894 году в Галицiю, не только был там хорошо принят, но занял руководящее положенiе, стал предсЪдателем Науковаго Товариства им. Шевченко и в теченiе 20 лЪт оставался признанным вождем панукраинскаго движенiя. Выполняя программу и начертанiя народовцев, он сумЪл сохранить себя чистым от налета "австро-польской ПобЪдоносцевщины" и не оттолкнуть группы радикалов - послЪдователей Драгоманова, численно незначительных, но пользовавшихся симпатiями заграницей. Он рЪшился даже на союз с ними при выборах в Рейхстаг в 1897 г., и это не отразилось на благоволенiи к нему матерых народовцев.

Через два года он основал вмЪстЪ с Романчуком партiю, которая хоть и состояла из элементов мало чЪм отличавшихся от послЪдователей Барвинскаго, но носила названiе "Народно-Демократической". И опять это названiе прикрыло его от нареканiй слЪва, а в то же время практика партiи, особенно "дух" ея, вполнЪ удовлетворяли барвинчиков.

Новая партiя пошла, по выраженiю Грушевскаго, "по равнодЪйствующей между консервативным и радикальным направленiями". Это была наиболЪе удобная для самого Грушевскаго позицiя. Она и на УкраинЪ, и среди русской революцiонной интеллигенцiи не создала ему репутацiи реакцiонера, а в Галицiи избавила от обвиненiй в нигилизмЪ и соцiализмЪ.

Конечно, он дал всЪ доказательства лояльности в отношенiи Польши и Австрiи и соотвЪтствующей ненависти к Россiи. Она ясно видна в его статьЪ "Украинсько-руське литературне видрожденне", появившейся в 1898 г., гдЪ он мечтает о "прекрасном днЪ, когда на украинской землЪ не будет ВРАГА СУПОСТАТА" {177}, но особенно много клеветы и поношенiй Россiи содержится в его статьЪ "Die Kleinrussen", напечатанной в сборникЪ "Russen uber Russland", вышедшем во ФранкфуртЪ в 1906 г.

Если враждебных выпадов его против Россiи можно насчитать сколько угодно, то трудно привести хоть один направленный против Австро-Венгрiи. Особаго вниманiя заслуживает отсутствiе малЪйшаго осужденiя Духинщины. Прежнее "поколЪнiе бЪлых горлиц" не по одним научно-теоретическiм, но и по моральным соображенiям отвергло это расово-ненавистническое ученiе. Грушевскiй ни разу о нем не высказался и молчаливо принимал, тЪсно сотрудничая с людьми, взошедшими на дрожжах теорiи, которой так удачно воспользовался в наши дни Альфред Розенберг.

По отношенiю к Россiи, Грушевскiй был сепаратистом с самаго начала. Сам он был настолько тонок, что ни разу не произнес этого слова, благодаря чему сумЪл прослыть в Россiи федералистом типа Драгоманова. Даже лЪтом 1917 года, когда образовалась Центральная Украинская Рада и тенденцiя ея основателей ясна была ребенку, многiе русскiе интеллигенты продолжали вЪрить в отсутствiе сепаратистских намЪренiй у Грушевскаго. Кое кто и сейчас думает, что будь Временное Правительство болЪе cговорчиво и не захвати большевики власть, Грушевскiй никогда бы не вcтал на путь отдЪленiя Украины от Россiи. И это несмотря на то, что он лЪтом 1917 г. выдвинул требованiе выдЪленiя в особые полки и части всЪх украинцев в дЪйствующей армiи. Еще в 1899 г., в Галицiи, при созданiи "Нацiонально-Демократической Партiи", он включил в ея программу тезис: "Нашим идеалом должна быть НЕЗАВИСИМАЯ РУСЬ-УКРАИНА, в которой бы всЪ части нашей нацiи соединились в одну современную культурную держа ву" {178}. Отлично понимая невозможность немедленнаго воплощенiя такой идеи, он обусловил его рядом послЪдова- тельных этапов. В статьЪ "Украинскiй Пьемонт", написанной в 1906 году, он разсматривает нацiонально-территорiальную автономiю, "как МИНИМУМ, необходимый для обезпеченiя ея свободнаго нацiональнаго и общественнаго развитiя" {179}.

Все, что происходило на УкрайнЪ в годы революцiи, имЪло своим источником львовскую выучку Грушевскаго. Он больше, чЪм кто либо, оказался подготовленным к руководству событiями 1917 г. в Малороссiи.

* * *

Главным дЪлом жизни этого человЪка, над которым он неустанно работал, был культурный и духовный раскол между малороссiйским и русским народами. То было выполненiе завЪщанiй Духинскаго и "Исторiи Русов".

Началось с "правописа". Это было еще до Грушевскаго. В теченiе тысячи лЪт, малороссы и всЪ славяне, за исключенiем католицизированных поляков и чехов, пользовались кириллицей. Лингвистами давно признано, что это лучшая из азбук мiра, наиболЪе совершенно передающая фонетику славянской рЪчи. Ни одному малороссу в голову не приходило жаловаться на несоотвЪтствiя букв звукам малороссiйскаго говора. Не было жалоб и на типографскiй "гражданскiй" шрифт, вошедшiй в обиход со времени Петра Великаго. Но вот, с середины XIX вЪка начинается отказ от этой азбуки. Зачинателем был Кулиш, в перiод своего неистоваго украинофильства. "Кулешовка", названная его именем, представляла ту же старую русскую азбуку, из которой изгнали, только, букву "ы", замЪнив ее знаком "и", а для восполненiя образовавшейся пустоты расширили функцiю "i" и ввели неизвЪстный прежнему алфавиту знак "i". Это та азбука, которая узаконена сейчас в СССР. Но в старой Россiи ее запретили в 90-х годах, а для Галицiи она с самаго начала была непрiемлема по причинЪ слишком робкаго отхода от русскаго алфавита.

Русское правительство и русская общественность, не понимавшiя нацiональнаго вопроса и никогда им не занимавшiяся, не вникали в такiя "мелочи", как алфавит; но в болЪе искушенной Австрiи давно оцЪнили политическое значенiе правописанiя у подчиненных и неподчиненных ей славян. Ни одна письменная реформа на Балканах не проходила без ея внимательнаго наблюденiя и участiя. Считалось большим достиженiем добиться видоизмЪненiя хоть одной-двух букв и сдЪлать их непохожими на буквы русскаго алфавита. Для этого прибЪгали ко всЪм видам воздЪйствiя, начиная с подкупа и кончая дипломатическим давленiем. Варфоломей Копитар, дворцовый библiотекарь в ВЪнЪ, еще в 40-х годах XIX вЪка работал над планом мирной агрессiи в отношенiи Россiи. Он ставил задачей, чтобы каждая деревня там писала посвоему. Вот почему в своей собственной Галицiи не могли довольствоваться ничтожной "кулешовкой". Возникла мысль замЪнить русскую азбуку фонетической транскрипцiей. Уже в 70-х годах ряд книг и журналов печатались таким образом.

Фонетическая транскрипцiя употребляется, обычно, либо в научно-изслЪдовательской работЪ, либо в преподаванiи языков, но ни один народ в ЕвропЪ не замЪнял ею своего исторически сложившагося алфавита.

В 1895 г., Науковое Товаристо им. Шевченко, при поддержкЪ народовских лидеров Гардера и Смаль-Стоцкаго, ходатайствует в ВЪнЪ о введенiи фонетической орфографiи в печати и в школьном преподаванiи. Мотивировка ходатайства была такова, что заранЪе обезпечивала успЪх: Галицiи "и лучше и безопаснЪе не пользоваться тЪм самым правописанiем, какое принято в Россiи".

Москвофильская партiя, представлявшая большинство галицiйскаго населенiя, подняла шумный протест, требуя сохраненiя прежней орфографiи. Но вЪнское правительство знало, что ему выгоднЪе. ПобЪдило народовское меньшинство и с 1895 г. в Галицiи и БуковинЪ министерство народнаго просвЪщенiя офицiально ввело "фонетику". Даже поляк Воринскiй (далеко не руссофил) назвал это "чудовищным покушенiем на законы лингвистики" {180}.

В недавно появившемся очеркЪ жизни и дЪятельности доктора А. Ю. Геровскаго разсказано, какими грубыми полицейско-административными мЪрами насаждалось фонетическое правописанiе в БуковинЪ и в Закарпатской Руси {181}.

Что же до галицiйской читающей публики, то она, как разсказывает И. Франко, часто возвращала газеты и журналы с надписями: "Не смийте мени присылати такой огидной макулатуры". Или: "Возвращается обратным шагом к умалишенным" {182}.

* * *

Правописанiе, впрочем, не главная из реформ задуманных Науковым Товариством. Вопрос стоял о созданiи заново всего языка. Он был камнем преткновенiя самых пылких нацiоналистических страстей и устремленiй. Как в Россiи, так и в Австрiи самостiйническая интеллигенцiя воспитана была на образованности русской, польской, нЪмецкой и на их языках. Единаго украинскаго языка, даже разговорнаго, не существовало. Были говоры, порой, очень сильно отличавшiеся друг от друга, так что жители отдЪльных частей соборной Украины не понимали один другого.

Предметом самых неустанных забот, впрочем, был не разговорный, а литературный язык. Малороссiя располагала великолЪпным разработанным языком, занявшим в семьЪ европейских языков одно из первых мЪст. Это русскiй язык. Самостiйники злонамЪренно, а иностранцы и нЪкоторые русскiе по невЪжеству, называют его "великорусским".

Великорусскаго литературнаго языка не существует, если не считать народных песен, сказок и пословиц, записанных в XVIII-XIX вЪкЪ. Тот, который утвердился в канцелярiях Россiйской имперiи, на котором писала наука, основывалась пресса и создавалась художественная литература, был так же далек от разговорнаго великорусскаго языка, как и от малороссiйскаго. И выработан он не одними великоруссами, в его созданiи принимали не меньшее, а может быть большее участiе малороссы. Еще при царЪ АлексЪЪ МихайловичЪ в МосквЪ работали кiевскiе ученые монахи Епифанiй Славинецкiй, Арсенiй Сатановскiй и дру- гiе, которым вручен был жезл литературнаго правленiя. Они много сдЪлали для реформы и совершенствованiя русской письменности. Велики заслуги и бЪлорусса Си- меона Полоцкаго. ЧЪм дальше, тЪм больше юго-западные книжники принимают участiе в формированiи общерусскаго литературнаго языка - Дмитрiй Ростовскiй, Стефан Яворскiй, Феофан Прокопович. При ПетрЪ наплыв малороссов мог навести на мысль об украинизацiи москалей, но никак не о руссификацiи украiнцев, на что часто жалуются самостiйники.

Южно-русская письменность в XVII вЪкЪ подверглась сильному влиянiю Запада и восприняла много польских и латинских элементов. Все зто было принесено в Москву. В свою очередь, кiевскiе книжники не мало заимствовали от приказного московскаго языка, послужившаго нЪкоторым противоядiем против латинизмов и полонизмов. По- лучившееся в результатЪ языковое явленiе дало повод львовскому профессору Омеляну Огоновскому утверждать, будто реформаторская дЪятельность малороссiйских книжников привела к тому, что уже "можно было не замЪчать никакой разницы между рутенским (украинским) и московским языками" {183}.

Еще в 1619 г. вышла в Евью та грамматика этого языка, написанная украинским ученым Мелетiем Смотрицким, по которой свыше полутора столЪтiй училось и малороссiйское, и московское юношество, по которой учились Григорiй Сковорода и Михайло Ломоносов. Ни тому, ни другому не приходило в голову, что они обучались не своему, а чужому литературному языку. Оба сдЪлали крупный вклад в его развитiе. В МосковщинЪ и на УкрайнЪ, это развитiе представляло один общiй процесс. Когда стала зарождаться свЪтская поэзiя и проза, у писателей тут и там не существовало иной литературной традицiи, кромЪ той, что начинается с Нестора, с митрополита Илларiона, Владимiра Мономаха, Слова о Полку ИгоревЪ, "житiй", "посланiй", той традицiи, к которой относятся Максим Грек, Курбскiй и Грозный, Iоанн Вишенскiй и Исаiя Ковинскiй, Мелетiй Смотрицкiй и Петр Могила, Епифанiй Славинецкiй и Симеон Полоцкiй, Ин. Гизель с его "Синопсисом", Сильвестр МедвЪдев и Дмитрiй Ростовскiй. Когда Богданович писал "Душеньку", Капнист "Ябеду" и "Оду на рабство", когда ГнЪдич переводил Илiаду - они создавали "россiйскую", но отнюдь не москальскую словесность. Ни Пушкин, ни Гоголь не считали свои произведе- нiя достоянiем "великорусской" литературы. Как до, так и послЪ Гоголя, все наиболЪе выдающееся, что было на УкраинЪ, писало на общерусском литературном языкЪ. Отказ от него означает духовное ограбленiе украинскаго народа.

В самом дЪлЪ, если уже в XVII и XVIII вЪках не было разницы между украинским и московским, как утверждает О. Огоновскiй, то не означает ли это существованiя языковаго единства? Выбрасывая за борт московскiй, можно ли было не выбросить украинскаго? Полонофильствующее народовство готово было выбросить что угодно, лишь бы не пользоваться тЪм же языком, что Россiя, а украинцы "со всхода" слишком страдали комплексом нацiональной неполноцЪнности, чтобы не поддаться этому соблазну. Их не отрезвил, даже, примЪр Германiи и Австрiи, Францiи и Бельгiи, Испанiи и Южной Америки, чьи независимыя государства существовали и существуют несмотря на общность языков.

Началось лихорадочное созданiе новаго "письменства" на основЪ простонародной разговорной рЪчи, почти сплошь сельской. Введенiе ея в литературу - не новость. Оно наблюдалось еще в XVII вЪкЪ у кiевскаго монаха Оксенича-Старушича, переходившаго иногда в своих устных и письменных проповЪдях на простонародную мову. Так дЪлал в XI вЪкЪ и новгородскiй епископ Лука Жидята. Практиковалось это в расчетЪ на большую понятность проповедей. "Энеида" Котляревскаго написана, как литературный курьез, Квитка-Основьяненко, Гулак, Марко Вовчек - не болЪе как "опыты", не претендовавшiе на большую литературу и не отмЪнявшiе ея. Они были экзотикой и лишь в этой мЪрЪ популярны. Не для отмЪны общерусской письменности упражнялись в сочиненiях на "мовЪ" и столпы украинскаго возрожденiя - Костомаров, Кулиш, Драгоманов. У первых двух это объяснялось романтизмом и к старости прошло. У Костомарова не только прошло, но превратилось в род страха перед призраком намЪренно сочиненнаго языка. Такой язык не только задержит, по его мнЪнiю, культурное развитiе народа, но и души народной выражать не будет. "Наша малорусская литература есть исключительно мужицкая", - замЪчает Костомаров, имЪя ввиду Квитку, Гулака-Артемовскаго, Марко Вовчка. И "чЪм по языку ближе малороссiйскiе писатели будут к простому народу, чЪм менЪе станут от него отдаляться, тЪм успЪх их в будущем будет вЪрнЪе". Когда же на язык Квитки и Шевченко начинают переводить Шекспиров, Байронов, Мицкевичей - зто "гордыня" и безполезное занятiе. Интеллигентному слою в Малороссiи такiе переводы не нужны, "потому что со всЪм этим он может познакомиться или в подлинниках или в переводах на общерусскiй язык, который ему так же хорошо знаком, как и родное малорусское нарЪчiе". Простому мужику это еще меньше нужно; он вообще не дорос до чтенiя Шекспира и Байрона, а для перевода этих авторов нехватает в его языкЪ ни слов, ни оборотов рЪчи. Их нужно заново создавать. К такому же обильному сочинительству слов должны прибЪгать и тЪ авторы, что желают писать по-малороссiйски для высокоразвитого образованнаго читателя. В этом случаЪ отступленiе от народнаго языка, его искаженiе и умерщвленiе неизбЪжно. "Любя малорусское слово и сочувствуя его развитiю, - заявляет Костомаров,- мы не можем, однако, не выразить нашего несогласiя со взглядом господствующим, как видно, у нЪкоторых малорусских писателей. Они думают, что при недостаточности способов для выраженiя высших понятiй и предметов культурнаго мiра, надлежит для успЪха родной словесности вымышлять слова и обороты и тЪм обогащать язык и литературу. У пишущаго на простонародном нарЪчiи такой взгляд обличает гордыню, часто суетную и неумЪстную. Создавать новые слова и обороты - вовсе не бездЪлица, если только их создавать с надеждою, что народ введет их в упротребленiе. Такое созданiе всегда почти было достоянiем великих дарованiй, как это можно прослЪдить на ходЪ русской литературы. Много новых слов и оборотов вошли во всеобщее употребленiе, но они почти всегда появлялись вначалЪ на страницах наших лучших писателей, которых произведенiя и по своему содержанiю оставили по себЪ безсмертную память. Так, много слов и оборотов созданы Ломоносовым, Карамзиным, Жуковским, Пушкиным, Гоголем... Но что сталось с такими на живую нитку измышленными словами, как "мокроступы", "шарокаталище", "краткоодежiе", "четвероплясiе" и т. п.? Ничего кромЪ позорнаго безсмертiя, как образчика неудачных попыток бездарностей! С сожалЪнiем должны мы признаться, что современное малорусское писательство стало страдать именно этой болЪзнью и это тЪм прискорбнЪе, что в прежнiе годы малорусская литература была чиста от такой укоризны. По крайней мЪрЪ, у Квитки, Гребенки, Гулака-Артемовскаго, Шевченко, Стороженко, Марко Вовчка, едва ли найдется что нибудь такое, о чем бы можно было с перваго раза сказать, что малорусс так не выразится" {184}.

Неодобрительно относился к искусственному созданiю "литерацкой мовы" и Драгоманов, несмотря на то, что был одним из самых горячих протестантов запретительнаго указа 1876 года. Никто кромЪ него же самого не представил эти протестующiе жесты в болЪе невыгодном свЪтЪ. В своих "Листах до надднiпрянской Украини", писанных в 1893 г., за два года до смерти, он дЪлает такiя признанiя, обойти которыя здЪсь невозможно {185}. Он разсказывает, что еще в 1874-1875 г., в КiевЪ, задумано было изданiе серiи популярных брошюр энциклопедическаго характера, на украинском языкЪ. За дЪло принялись горячо и на квартирЪ у Драгоманова каждую недЪлю происходили совЪщанiя участников предпрiятiя. Но тут и выяснилось, что никто, почти, не умЪет писать по-украински. На этом языкЪ печатались, до тЪх пор, только стихи и беллетристика, но ни научной, ни публицистической прозы не существовало. Первые опыты ея предприняты были лишь тремя годами позднЪе в ЖеневЪ, гдЪ Драгоманов, в условiях полной свободы, не стЪсняемый никакими правительственными ограниченiями, стал издавать журнал "Громаду". По его собственному признанiю, он совсЪм не собирался выпускать его по-украински, и должен был сдЪлать это только под давленiем кружков "дуже горячих украинцев", среди которых была не одна зеленая молодежь, но люди солидные и ученые.

"И что ж? Как только дошло до распредЪленiя статей для первых книг "Громады", сразу же послышались, голоса, чтобы допустить не только украинскiй, но и русскiй язык". Драгоманов опять признается, что печатанiе журнала по-русски было бы самым разумным дЪлом, но он захотЪл поставить вопрос "принципiально". Одной из причин такого его упорства было, якобы, желанiе "спробувати силу щирости и энергiи украинских прихильникив" "Громады". И вот, как только удалось настоять на печатанiи по-украински, началось остыванiе "дуже горячих". Десять из двЪнадцати главных сотрудников журнала "не написали в нем ни одного слова и даже замЪтки против моего "космополитизма" были мнЪ присланы одним украинофилом по-русски. Из двух десятков людей, обЪщавших сотрудничать в "ГромадЪ" и кричавших, что надо "отомстить" правительству за запрещенiе украинской печати в Россiи, осталось при "ГромадЪ" только 4. Двум из них пришлось импровизированным способом превратиться в украинских писателей" {186}.

Шум по поводу запрета украинскаго языка был поднят людьми не знавшими его и не пользовавшимися им. "Нас не читали даже ближайшiе друзья, - говорит Драгоманов. - За все время существованiя женевскаго издательства я получал от самых горячих украинофилов совЪты писать по-украински только про спецiальныя краевыя дЪла (домашнiй обиход!), а всЪ общiе вопросы освЪщать по-русски". Эти друзья, читавшiе русскiе журналы "Вперед" и "Набат", не читали в "ГромадЪ" даже таких статей, которыя, по мнЪнiю Драгоманова, стояли значительно выше того, что печаталось в "НабатЪ" и "Вперед", - статей Подолинскаго, напримЪр. "Для них просто тяжело было прочесть по-украински цЪлую книжку, да еще написанную прозой, и они не печатали своих статей по-украински ни в "ГромадЪ", ни гдЪ бы то ни было, тогда как часто печатались по-русски". Такое положенiе характерно не для одних только 60-х и 70-х годов, но наблюдалось впродолженiи всего XIX вйка. По свидЪтельству Драгоманова, ни один из украинских ученых избранных в 80-х, 90-х годах почетными членами галицких "народовских" обществ - не писал ни строчки по-украински. В 1893 г. он констатирует, что научнаго языка на УкраинЪ и до сих пор не существует, "украинская письменность и до сих пор, как 30 лЪт назад, остается достоянiем одной беллетристики и поэзiи" {187}.

Нельзя не дополнить этих признанiй Драгоманова, воспоминанiями другого, очень почтеннаго малоросса, профессора С. П. Тимошенко. Застрявшiй случайно, в 1918 г. в КiевЪ, в короткое правленiе гетмана Скоропадскаго, он был близок к только что созданной "Украинской Академiи Наук". "По статуту, - пишет он, - научные труды этой академiи должны были печататься на украинском языкЪ. Но на этом языкЪ не существует ни науки, ни научной терминологiи. Чтобы помочь дЪлу, при академiи была образована терминологическая комиссiя и были выписаны из Галицiи спецiалисты украинскаго языка, которые и занялись изготовленiем научной терминологiи. Брались термины из любого языка, кромЪ родственнаго русскаго, имЪвшаго значительную научную литературу" {188}.

Положенiе, описанное Драгомановым для 90-х годов, продолжало существовать и в 1918 году.

Эти высказыванiя великолЪпный комментарiй к указу 1863 г. "Малороссiйскаго языка", на котором можно было бы строить школьное преподаванiе, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ СУЩЕСТВОВАЛО и Валуев не выдумал "большинства малороссов", которые протестовали против его легализацiи. Гегемонiя русскаго литературнаго языка меньше всего объясняется поддержкой царской полицiи. Истинную ея причину Драгоманов усматривает в том, что "для украинской интеллигенцiи, так же как и для украинофилов, русскiй язык еще и теперь является родным и природным". Он благодарит за это судьбу, потому что "украинська публика, як бы зисталась без письменства россiйского, то була б глуха и слипа". Общiй его вывод таков: "Россiйская письменность, какова бы она ни была, является до сих пор своей, родной для всЪх просвЪщенных украинцев, тогда как украинская существует у них для узкаго круга, для "домашняго обихода", как сказали Ив. Аксаков и Костомаров" {180}.

* * *

ВмЪстЪ с вопросом о языкЪ поднимался вопрос о литературЪ. РаздЪлить их невозможно. РаздЪльность существовала лишь в точках зрЪнiя на этот предмет между малороссiйским украинофильством и галицким народовством. У перваго, назначенiе книг на "ридной мовЪ" заключалось в просвЪщенiи простого народа, либо в революцiонной пропагандЪ среди крестьян. ПоколЪнiе же, выпестованное народовцами, усматривает его не в плоскости культуры, а в затрудненiи общенiя между русскими и малороссами.

Костомаров и Драгоманов требовали предоставить язык и литературу самим себЪ; найдутся писатели и читатели на "мовЪ" - она сама завоюет себЪ мЪсто, но никакая регламентацiя и давленiе извнЪ не допустимы. Драгоманов часто говорил, что пока украинская литература будет представлена бездарными Конисскими или Левицкими, она неспособна будет вырвать из рук малороссiйскаго читателя не только Тургенева и Достоевскаго, но даже Боборыкина и Михайлова. Культурное отмежеванiе от Россiи, как самоцЪль, представлялось ему варварством.

Но уже в началЪ 90-х годов появляются публицисты типа Вартоваго, который, обозвав русскую литературу "шматом гнилой ковбасы", требовал полной изоляцiи Украины от русской культуры. ВсЪх, считавших Пушкина, Гоголя, Достоевскаго "своими" писателями, он объявил врагами. "Кождый хто принесе хочь крихту обмоскаленья у наш нарид (чи словом з уст, чи книжкою) - робит йому шкоду, бо видбивае його вид нацiонального грунту" {190}.

Уже тогда обнаружился один из прiемов огражденiя нацiональнаго грунта, прiобрЪтшiй впослЪдствiи широкое распространенiе. Проф. С. П. Тимошенко {191}, отчутившись в эмиграцiи, захотЪл в 1922 г. навЪстить двух своих братьев проживавших в Чехiи, в Пади-Брадах. Пади-Брады были в то время крупным центром украинской самостiйнической эмиграцiи. Там он встрЪтил немало старых знакомых по Кiеву. И вот оказалось, что "люди, которых я давно знал и с которыми прежде общался по-русски, теперь отказывались понимать русскiй язык". Школа Вартоваго принесла несомнЪнные плоды.

Напрасно думать, будто этот бандеровец того времени выражал одни свои личныя чувства. То же самое, только гладко и благовоспитанно, выражено Грушевским в провозглашенном им лозунгЪ "полноты украинской культуры", что означало политику культурной автаркiи и наступленiе литературной эры представленной Конисским и Левицким-Нечуем. Именно этим двум писателям, пользовавшимся у своих товарищей-громадян репутацiей самых бездарных, приписывается идея "окремой" литературы. Писать по-украински, с тЪх пор значило - не просто предаваться творчеству, а выполнять нацiональную миссiю. ЧеловЪку нашего времени не нужно объяснять, какой вред наносится, таким путем, истинному творчеству. Всюду, гдЪ литературЪ помимо ея прямой задачи навязывается какая-то посторонняя, она чахнет и гибнет. Этим, повидимому, и объясняется, почему послЪ Шевченко не наблюдаем в украинской письменности ни одного значительнаго явленiя. Под опекой галичан, она стала, по выраженiю Драгоманова, "украинофильской, а не украинской", т. е. - литературой не народа, не нацiи, а только самостiйническаго движенiя. Поощренiе оказывалось не подлинным талантам, а литературных дЪл мастерам, наиболЪе успЪшно выполнявшим "миссiю". Писательская слава Нечуя, Конисскаго, Чайченко - создается галичанами; без них этим авторам никогда бы не завоевать тЪх лавров, что совершенно незаслуженно выпали на их долю. Про Конисскаго сами современники говорили, что его извЪстность - "плод непоразуминня в галицо-украинских видносинах".

Но именно, галицкая наука возвЪстила о существованiи многовЪковой украинской литературы. В концЪ 80-х годов появился двухтомный труд посвященный этому предмету {192}. Автор его, Омелян Огоновскiй, может считаться создателем схемы исторiи украинской литературы. Ею до сих пор руководствуются самостiйническiе литературовЪды, по ней строятся курсы, учебники, хрестоматiи.

Затрудненiе Огоновскаго, как и всЪх прочих ученых его типа, заключается в полном разрывЪ между новой украинской литературой, и литературой кiевских времен, объявленной самостiйниками тоже украинской. Эти двЪ разныя письменности ни по духу, ни по мотивам, ни по традицiям ничего общаго между собою не имеют. Объединить их, установить между ними преемственность, провести какую нибудь нить от "Слова о Полку ИгоревЪ" к КвиткЪ Основяненку, к Марко Вовчку или от Игумена Данiила, от Митрополита Илларiона и Кирилла Туровскаго к Тарасу Шевченко - совершенно невозможно. Нельзя, в то же время, не замЪтить доступную даже неученому глазу прямую генетическую связь между письменностью кiевскаго государства и позднЪйшей общерусской литературой. Как уладить эти двЪ крупныя непрiятности? Отказаться совсЪм от древнекiевскаго литературнаго наслЪдства значит отдать его окончательно москалям. Это значило бы отказаться и от пышной родословной, от великодержавiя, Владимiра, Ярослава, Мономаха пришлось бы вычеркнуть из числа своих предков и остаться с одними Подковами, Кошками и Наливайками. Но принять кiевское наслЪдство и превознести его - тоже опасно. Тогда непремЪнно возник бы вопрос - откуда взялся украинскiй литературный язык XIX вЪка и почему он находится в таком противорЪчiи с эволюцiей древняго языка?

Огоновскiй разрЪшил эти трудности таким образом, что от древняго наслЪдiя не отказался, признал кiевскую литературу "украинской", но объявил ее неполноцЪнной, "мертвой", ненародной и потому ненужной украинскому народу. Он так и говорит: "До Ивана Котляревскаго письменная литература не была народною, потому что развитiю ея препятствовали три элемента: во-первых церковно-славянская византiйщина, затЪм польская культура с средневЪковой схоластической наукой и, наконец, образовательное иго московскаго царства".

Мы уже имЪли случай указывать на нелюбовь Огоновскаго к православному византiйскому влiянiю на Руси, ко всей древнерусской культурЪ, развившейся на его основЪ. От нея, "вЪяло только холодом на молодой ум родного народа". ЦЪнит он в кiевском наслЪдствЪ лишь народную поэзiю - былины, пЪсни, сказанiя; что же касается письменности, то всю ее, за исключенiем развЪ "Слова о Полку ИгоревЪ", считает ненужным хламом. Она развивалась, как он выразился, "наперекор культурным стремленiям неграмотнаго люда". "Не оживляясь тою живою рЪчью, которою говорила вся живая Русь", древняя литература, по его словам, не выражала духовной сущности народа. ЗдЪсь добираемся до истинной причины непрiязни к ней самостiйническаго профессора: она была основана не на простонародном разговорном языкЪ. Допустить, чтобы Огоновскiй не знал элементарной научной истины о нетождественности всЪх мiровых литературных языков с языками разговорными и о значительном различiи между ними - невозможно. Перед нами, несомнЪнно, риторическiй трюк, с помощью котораго стремятся наукообразно совершить подмЪну одного понятiя другим, в политически спекулятивных цЪлях. Душа народа, будто бы, жила в одной только устной словесности. "Книжники писали "Сборники", "Слова", "Посланiя" и иныя вещи князьям, iерархам и панам на потЪху, а неграмотный народ пЪл себЪ колядки, пЪсни и думы и разсказывал старыя сказки". Совершенно ясно, под народом здЪсь разумЪется лишь простонародье, крестьяне. Такое мужиковство человЪка взошедшаго на старопанских дрожжах, никого в наше время обмануть не может; оно вызвано не симпатiями к простому народу, а исключительно необходимостью оправдать возведенiе простонародной "мовы" в ранг литературнаго языка. Так он и говорит: письменная литература снова сдЪлалась "душою народной жизни только в новЪйшем перiодЪ, когда писатели стали дЪйствительно пользоваться языком и мiровоззрЪнiем народа".

Таким путем удалось объявить недостойной, не выражающей украинскаго духа литературу не одного только кiевскаго, но также и литовско-русскаго и польско-литовскаго, перiодов и наконец - литературу XVII-XVIII вЪков. Оказалось, что 900 лЪт письменность южно-русская шла ложным путем и только с появленiем И. Котляревскаго вступила на истинную дорогу.

Но все же она не объявлена чужим достоянiем; О. Огоновскiй сохраняет за Украиной всЪ права на нее и когда доходит до ея подробнаго разбора - проявляет исключительную придирчивость в смыслЪ отнесенiя того или иного произведенiя к украинской литературЪ. Он, сколько нам извЪстно, первый примЪнил тот оригинальный метод для составленiя портфеля украинской письменности, который поразил даже его благожелателей, вроде Пыпина {193}. Он, попросту, начал механически перебирать произведенiя древней словесности и изымать оттуда все "украинское". Критерiем служил, преимущественно, географическiй признак: гдЪ написано произведенiе? Остромирово Евангелiе, предназначавшееся для новгородскаго посадника, отнесено к памятникам украинским потому, что выполнено в КiевЪ. "Хожденiе Игумена Данiила" признано украинским потому, что в авторЪ можно предполагать человЪка из черниговской земли. Даже Данiил Заточник -

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 111213 Следующая ⇒