Окрестности Москвы.. июня 1566 года.

Окрестности Москвы.

8 июня 1566 года.

Из последних, кого обязан был посетить царский кравчий с приглашением на посольский пир, назначен был Шереметев-старший, весь год последний просидевший в добровольном отрешении от столичных дел в своём московском имении. Опала, казни и ссылки ближайших к дому Шереметевых, и то, что их семейство обошла немилость Иоанна, красноречиво сказало опытному чутью патриарха семьи, что время терпит, покуда терпит царь.

Ехать пришлось за двадцать вёрст к северу, вдоль Клязьмы.

Всё было по канону привечания. Дорогих посланцев царских в богатом доме Шереметевых встречали поклонами, хлебом-солью, и речами хвалебными, исполненными благодарности. Надо сказать, сами посланники были не прочь принять хозяйское гостеприимство, и выпили по малой чарке крепкой сливовки, с улыбкой сочно накрашенных красных губ подносимой им старшею невесткой князя. Поочерёдно, с серебряным блюдом, устланным искусными кружевами, обошла она пришельцев, и первому поднесла с поясным поклоном ему, Фёдору Алексеевичу. Наряд её не уступил бы, пожалуй, и убранству царевны, и Федька отметил вереницы жемчужных нитей по вискам под её венцом, поверх убруса тафтяного, и подумал, если б жемчужины были палевыми, и с серебряными малыми цветиками промеж бусин, то хорош бы был подарок невесте-княжне, к светло-русым волосам её и голубым глазам.

Испивши приветную чарку и откушав от каравая по щепотке, гости передали хозяину наказ быть назавтра пополудни на государевом пиру в Кремле.

Уходя уже с Шереметьевского двора, верхами, они слышали из окон громкие по-воеводски распоряжения приготовить к кафтану поверх ферязь, охабень и платно с бобром.

На обратной дороге, что пришлась на начало жарких часов дня, не убежали искушения заехать в старинный пологий предел посадского торжища. Хоть и были в опричных чёрных льняных кафтанах, а кони в богатом уборе и яркие шелка из-под подолов, и сабли в ножнах сверкающих выдали в них людей дворцовых. Кое-где прошелестело «опричники», сперва засуетился торговый люд, расступаясь, но после, увидя миролюбие и услыша вопросы о свежей рыбке, стали сами наперебой совать товар. Федька позвал провожатых на обочину, предоставив своему стремянному выбрать им забаву на его усмотрение, и тот скоренько обернулся – выбирать было почти не из чего, всё распродали с утра.

В берёзовом перелеске поблизости, меж двух проезжих дорог, они устроились на самовольный отдых. Отпустили коней попастись под присмотром подручных. Их костерок прогорел, и поедены были окуньки, сладенькие, душистые, поделенные между всеми без чинов по-братски, как в детстве. Вокшерин достал всем пива ещё из своего запаса. Разлили и стремянным тоже, все молчаливо валялись на поляне. Косились на земляничные красные зазывные глазки, да встать невмоготу было. Полулёжа вокруг, отгоняли летучих тварей, тоже сонливых пока. Даже Грязной не зубоскалил, как обычно.

Федька поднялся, лениво оправляя кафтан и снова натягивая сапоги. Тотчас рядом оказался Арсений. И Чёботов тоже пошёл вслед, отирая исчернённые костром руки пучком сухой травы.

Отошли за крапивную купину по малой нужде.

Пока засупонивались, ветром намахнуло через частокол суровых, молодых, сухих на вид внизу и непролазно-непроглядных в вершинах ёлок чужим дымком. Переметнувшись взглядами, припали к низу, продвинулись осторожно по тенистому краю ельника. Открылась поляна, в отдалении, две телеги, выпряженные лошадёнки, и простолюдины вокруг. Не приметив ничего интересного, подошедший Грязной послушался знака Чёботова молчать и прижухнуть. Отчего-то вздумалось подслушать, про что там толк.

-… а то, что всегда тебе говорил, - угрюмо, деловито-устало донеслось голосом мужика в летах, отряхивающего сор с подола синей рубахи. – Незачем нам попы. И что в них проку, - он скосился на свою молодуху, кормящую дитя. Мужик моложе вдвое сидел тут же рядом, починяя порвавшуюся постромку. Его жёнка только что вернулась от телеги, где сложила остывший почищенный котелок и пустой квасный жбан. Сидевшие по другую сторону общего кострища ничем по виду не отличались от них, и тоже приканчивали свою скудную трапезу, отдыхая после утра, проведённого на базаре, прежде чем отправиться в обратный путь до своего хутора. Босоногая молодая баба, сощурившись, поглядывала вокруг, и отгоняла травиной мошек от спящей у неё на коленях девчонки-трёхлетки. Ещё двое мальчишек постарше, в портах уже, возились поодаль за своей игрой.

- Ты помолчал бы, - важно отозвался солидный мужик, к которому обращался, видимо, первый. Завершив обматывать новый онуч бечёвкой, не удостоил говорившего взглядом и принялся наматывать другой. – Ежели до сей поры нету в иных понятия об том, как надобно жить по-божески, так им не изрекать ересь всякую следует, а размыслить смиренно.

- А ты, значит, понимаешь много! – беззлобно и спокойно не уступал своего синяя рубаха. – Дураки вы все там как есть. Явились, вишь, к ним какие-то человеки в рясах и полотенцах позолоченых, и сказали через них теперя с Богом говорить. А зачем это нам кто-то нужен, к чему нам им деньгу нести за то, что мы и сами испокон делать можем? – не спрашивая, а утверждая своё, он тоже поглядывал в сторону. По всему было ясно, не первый раз они брались толковать, и Федьке с провожатыми сразу стал понятен их размеренный пока что спор.

- Не человеки, а от патриарха проводники то, саном облечённые! – с некоторым упорством продолжал другой, и для важности, наверное, устроил на курчавой сивой голове новую по виду белую валенку¹². – Иже кто не смыслит правильного слова Божьего и порядку, те и греховодятся, как всяко в ум взбредёт, и весь завет по-своему переиначивают. А того не поймут, что чёрту на руку делают и себе на погибель души!

- Вот знаемся с тобой полста годов без малого, Аким, и вроде не глуп ты мужик, а этак башку себе заморочил! – синяя рубаха гнул своё, ничем не показывая, впрочем, в споре их горячности. – Кто, окромя самого Господа об душах наших судить может? Он единый. А попы – они не надобны, без них знаем, как помолиться!

- Не попы, а священники! И храм есть дом Божий, и всё должно по закону происходить, благолепно, а не абы как! – всё ещё терпеливо выговаривал Аким бестолковому давнему знакомцу. – Гордыня это всё ваша, да дикобразное понятие! Оттого и бедствуете, по скитам прячетесь, точно зверьё какое.

- Живём как можем, пусть и тютель в тютель, а хлеба хватает, а больше и не надобно! А вы, дурни, посадили себе на хребтину дармоедов и тащите, и рады, и других сбиваете с истины!

- Истина в том, что слепец ты, Фотий, и невежда: «Аще не войдёт в царствие Небесное тот, кто не вкушает Христовой крови и плоти!»

- О, вона, давайте ещё этак оскоромимся, тьфу! Сами вы – зверьё. Нехристь я что ли, крови с плотью чтобы вкушать! Не за это, а за терпение Господь даст спасение… а может быть, ещё чего, - глубокомысленно изрёк упорствующий Фотий. – Для чего человек на земле? Чтоб страдать и трудиться, и через то помалу стопами Господа пройти… А не деньгою и поповской милостью, где и следа Божьего нет!

- Ну и как знаете, как знаете, только через вас таких сатана-то здеся и водится! – белая валенка оказалась помятой в натруженных руках Акима, и голос возвысился досадой. – Зарекался ведь с тобой не полслова про то!..

И тут вскрикнула жёнка Фотиева сына, от того отшатнувшись, а другая, напротив, на Акимова сына повесилась, на месте удерживая. Все бабы и милюзга заголосили враз. А дело было в том, что оба молодца давно уж друг на дружку волками глядели, покуда патриархи семейств препирались размеренно и уже привычно, на них не оглядываясь. А те закипали молча, и каждое обидное противное другому слово на свой счёт принимая остро, раз от разу заводились злобой, а как до «сатаны» и «зверья» у старшин дошло, так потянул каждый нож засапожный из голенища, испружинившись и изготовясь броситься друг на друга, как на врага ненавистного. Миг бы ещё – и случиться беде. Но оба патриарха тут же вскочили и громогласно пресекли дальнейшее, так сурово с сыновьями обойдясь и затрещинами, и бранью, что те оробели сразу и притихли, потупившись. Затем, продолжая костерить отпрысков, каждый у своего отобрал нож, и взашей погнал врозь, к своим телегам.

Подхватив детей и оставшийся скарб, за ними припустили жёны, всё ещё испуганно причитая.

- Стыдобища, позорище! Кой смеешь влезать, когда старшие о Боге беседуют?! – грозный Фотий отвесил своему подзатыльник. – Тридцать годов, чад нарожал, а ума нету!

- Ишь чего удумал! За нож хвататься! Я ли такому тебя учил?! – доносилось с другого края поляны. – Запрягай давай, поехали, я те дома-то покажу!..

Расселись по телегам, тронулись выбираться на просёлок.

- Каждый отец в своём дому – священник! Вот и весь закон! – крикнул напоследок Фотий.

- Нет тут своего ничего, и дома своего тоже нет! – уже безо всякой горячности, даже как бы задумчиво отозвался Аким. – Божий это дом! А мы – что прохожие… Зайдём, попользуемся, чем дозволено, да и выйдем.

Тут хрустнула ветка под ногой Чёботова, негромко заржала чья-то лошадь. Аким, севший править, оглянулся в сторону ельника, и припустил побыстрее, поближе к беспоповцу Фокию. Всё ж вместе как-то на дороге сподручнее…

- Догоним?

- Зачем?

- Так ведь один-то – еретик отпетый, сами всё слыхали, - Грязной прищуром провожал удаляющихся трудяг. – Пимена на него нет, тот не спустил бы.

- Да пускай себе едут, - отвечал Федька, - не наше это дело.

- А чьё же? А как же «про всё дурное не молчать»? Сегодня друг на дружку полезли, а завтра – на кого? На святую нашу церковь, за которую радеет государь?

- Вот если бы про государя что плохое сказали – тогда да. Не наше это дело, поповское! Да и некогда нам. Пора вертаться! – решительно завершил Федька.

Что-то было в этом простодушном, открытом, наивном даже споре этих мужиков, что-то такое, что отозвалось в нём и странно, и грустновато даже. Возможно, неожиданная мудрость напоминания, что каждый – только странник в этом мире, из праха в прах уходящий… Или протяжный удаляющийся напев Фокия, донесшийся ветром из-за пригорка, куда завернула дорога:

Нынче солнце встанет,

А меня уж нет.

Я лежу в овраге

И не вижу свет…

Святый Боже,

Святый правый,

Святый Ты Единый…

_______________________________________________________

Примечания:

1 – Стекольня – так в старину называли в России столицу Шведского королевства Стокгольм, по ассоциации с расположенными там многочисленными передовыми заводами по производству стекла, сильно впечатлившими первых там русских дипломатов и купцов.

2 - Висковатый – Иван Михайлович Висковатый, важнейший государственный деятель, дипломат, начальник службы внешней разведки (да и внутренней тоже), выходец из небогатой и не знатной семьи, достигший за десятилетия придворной деятельности вершин государственной управленческой власти во времена опричнины. Фуников-Курцев Никита Афанасьевич, боярин из новгородских помещиков, исполнял множество административных функций и обязанности казначея земщины с 1565 по 1570. Иван Петрович Фёдоров-Челяднин — знатнейший боярин, конюший земщины, воевода на службе у русского царя Ивана IV Грозного. Братья Щелкановы – очень умные и талантливые ребята, думные дьяки и хозяйственники опричного царского двора. Все эти крайне активные деятели и администраторы постоянно соперничали в первенстве стоять у кормила власти, а разделение царского двора на опричный и земский обострили это соперничество до предела.

3 – Приставами называли людей, знающих иноземные языки или пользующихся услугами проверенных компетентных переводчиков (толмачей), которые постоянно состояли при приезжих иностранцах, особенно – дипломатических посланниках и купцах, с целью устраивать лучшим образом их пребывание в стране и следить за всеми движениями подопечных, и чтобы не возникало нежелательных контактов, вреда и утечки сведений и т.д. Также приставами назывались начальники над недельщиками – т.е. судебными исполнителями, специальными людьми, физически осуществляющими коммуникативное сообщение между органами закона и фигурантами судебного разбирательства.

4 - Гетман великий литовский Григорий Ходкевич – государственный деятель и дипломат Великого княжества Литовского, главнокомандующий войсками, имеющий право официально представлять короля перед другими государями. Его брат, Юрий Александрович, также стал полномочным представителем Литвы, а позже – Речи Посполитой, и состоял при королевском дворе в должности кравчего великого литовского (до 1566 г.), а после – каштеляна Трокского (распорядителя замка Трокаи), почётная должность при дворе.

5 – неповетные места - не затронутые поветрием (эпидемии заразы, как считалось тогда, распространялись ветром по воздуху, а не только при контакте с больными, отсюда «по-ветрие»).

6 – пряжные – жареные, а не печёные на поду, т.е. в печи (поэтому называемые подовыми)

7 – скудельница - место для временного размещения, а также - захоронения неопознанных покойников, убиенных, найденных где-то, странников, и самоубийц. Как правило, устраивалось в глинистых непригодных для пахоты местах.

8 –чуга - специальный кафтан для верховой езды, позаимствован из восточной практики, для удобства у этой одежды были разрезы по бокам и короткие рукава.

9 – божедомки – нежилые помещения, избы, куда приносили всех умерших от эпидемии или других причин, и которых не было возможности похоронить сразу (сильные длительные морозы, отсутствие людских ресурсов для совершения захоронения, и т.п.).

10 – обетные, или обыденные храмы – это возводимые всем миром малые церкви или часовни, которые строились за один день (отсюда – обыденный, т.е. однодневный) и считались защитными при таких массовых бедствиях, как мор. До определённого времени сам царь поддерживал возведение этих храмов, и даже перестроил один из них, на Софийской стороне, над Волховом, в камне. Но здравый смысл, присущий Иоанну Грозному, приказал в этот раз принять радикальные меры предосторожности и соблюдения карантина.

11 - князя Ивана Шаховского – по свидетельству некоторых летописных источников, под Невелем (Полоцкий поход, 1562 года) царь убил князя Ивана Шаховского ударом булавы, видимо, в приступе горячности и досады на нерасторопность того, когда пушечный обоз очередной раз перемешался с кошевым, снабженческим, и образовался затор на многие часы на и так почти непролазной из-за ненастья зимней дороге. Растаскивали и вновь формировали всем командным составом, и царь лично занимался этим тоже.

12 – валенка – валяная из овечьей шерсти простая шапка в виде колпака, обычно белого, серого или коричневого цвета, самый простой головной убор русских крестьян

⇐ Предыдущая 1 2 34