Как и Новалис, Гофман склонен считать, что удивительное и невероятное

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 6Следующая ⇒

Как и Новалис, Гофман склонен считать, что удивительное и невероятное

находится рядом, по соседству, в непосредственной близости от человека. Он

играет этой мыслью, часто доводя ее до гротеска. По Дрездену, скажем, может

прогуливаться принц Саламандр. Окружающие, правда, знают его как городского

архивариуса Линдгорста... Торговка Лиза с рынка у Черных ворот — плод союза

свеклы с пером крылатого дракона — в то же время обладает всеми качествами

рыночной торговки. Глупое и пустое ничтожество может стать всесильным

министром и т. д. Прихотливость и своеволие писателя необычайны. Но если для

Новалиса невероятное — покрытая тайной, но близкая красота мира, то для

Гофмана часто — это его спрятанное уродство, гротескная фантастичность

примелькавшейся обыденности.

Сказка Новалиса практически не ведала противоречий: на раннем этапе

романтическое сознание было исполнено оптимизма; у Гофмана же они

существуют, образуя зловещую оппозицию поэтическому миру. В сказку

постепенно вторгается злое, страшное начало. В «Золотом горшке» оно связано с

образом торговки Лизы; в «Крошке Цахесе» воплощено в заглавном герое; в сказке

«Чудесное дитя» — в фигуре магистра Тинте.

Быт пугает писателя. Ансельма из «Золотого горшка» переполняет ужасом

крик базарной торговки, яблоки которой он ненароком опрокинул, пробегая через

рынок. За обыденным прячется страшное. Лиза — скрытая колдунья. В ней

воплощена зловещая власть быта, тина повседневности. Сказочному герою

открывается чужеродная сущность окружающего его мира. Он грозит опасностью

довольства сущим, душевным застоем.

Сказочные герои у Гофмана, как правило, к финалу обретают счастье.

Сказка обычно венчается хорошим концом. Однако, похоже, сам автор не склонен

относиться к такому счастью с полной серьезностью. Счастье Ансельма — лишь

красивая иллюзия; счастье Бальтазара и Перегринуса Тиса — подчеркнуто

банально... Ирония всех сказочных концовок ставит под сомнение реальную

осуществимость высокого романтического идеала, как поставила ее под сомнение

сама жизнь.

Сближение с повседневностью означало не только сдвиги в романтическом

сознании, вынужденном обратиться к конкретным проблемам человеческой жизни,

но и направленность к более широкому кругу читателей. Приближаясь к

реальности, сказка становилась более понятной, а соответственно, и более широко

востребованной.

Две сказки Гофмана — «Щелкунчик» и «Неизвестное дитя», помещенные в

цикл «Серапионовы братья», направляются иному читателю. Они адресуются

детям. Эта новая направленность существенно повлияла на свойства жанра и

подготовила для него новые пути. Возможность видеть детей в числе ее читателей

явно снижала ее первоначально символическое значение.

По мере того, как недолгую эпоху романтических упований сменяет

деловой буржуазный век, меняется и сказка. Новое время ценит практический ум

выше, чем мечтательный энтузиазм, представляющийся ему беспочвенным.

Уделом литературы постепенно становится анализ законов и противоречий

конкретной реальности. Фантазия уступает место наблюдению, оставляя для себя

лишь маленький участок в обширной области искусства слова — сказку.

Последний крупный сказочник романтической эпохи в Германии Вильгельм

Гауф в своей программной «Сказке в наряде альманаха» (1825) решительно не

верит в способность взрослого читателя чувствовать прелесть сказочного

волшебства. Настало новое время. «Мудрые стражи» не допускают в свой город

обитателей царства прекрасной Фантазии, своими заостренными перьями, как

штыками, они угрожают ее дочери Сказке. Сказка направляется к детям. Она

вынуждена маскироваться, рядиться в несвойственные ей одежды, появляться в

альманахах, чтобы не быть изгнанной совсем. У Гауфа сказочный жанр как бы размывается изнутри, вбирая в себя

материал других жанровых образований. Поэтические особенности народных

преданий окрашивают «Сказание об оленьем гульдене», этнографические

подробности быта жителей Шварцвальда вторгаются в сказку «Холодное сердце».

В этих произведениях действие переносится в родные автору места. Перед

читателем возникает скалистый пейзаж Верхней Швабии и лесные массивы

Шварцвальда. Неповторимую самобытность сказкам Гауфа, помимо занимательной

доходчивости сюжета, сообщает и неведомая его предшественникам

индивидуализация сказочных героев. Доверчивый Мук, терпеливый Якоб,

ребячески тщеславный Лабакан, не терпящий возражений Цоллерн — каждый из

них действует «в соответствии со своим характером» и запоминается именно своей

индивидуальностью.

Свой сборник Гауф озаглавил «Сказки для сыновей и дочерей образованных

сословий». Наиболее известная среди них — «Маленький Мук» (1825). Эту сказку

обычно включают во все детские хрестоматии, переводят на разные языки мира.

Условно-восточное оформление — привычная для глаз читателей

альманахов одежда занимательной сказки. Сведения о Востоке автор почерпнул из

книг, главным образом, из известного сборника арабских сказок «Тысяча и одна

ночь». Еще в «Удивительной восточной сказке о нагом святом» Вакенродера

Восток был назван «родиной всего чудесного». Восточный колорит уводит

читателя из привычной обстановки, подготавливает к ожиданию чуда.

Как романтик Гауф сохраняет приверженность к чудесному и невероятному,

но воспринимает его не так, как его предшественники. Он верит не в чудо

преображения жизни, а в чудо воображения. Недаром Сказка — любимая дочь

Фантазии. Фантастическое не направлено на постижение тайн бытия, как у

Новалиса, не проявляет себя в бурной игре ничем не стесняемого воображения, как

у Брентано, не указывает на противостояние мечты и действительности, как у

Гофмана. Оно развлекает. Но развлекая, и поучает.

Туфли-скороходы, чудесная палочка, добывающая клады, фиговые деревья,

которые обладают свойством награждать отведавшего их плоды длинными ушами

и носом, — все эти чудеса, делающие историю Маленького Мука столь

занимательной, — традиционные атрибуты волшебной сказки. Новым здесь

является другое. Проделав недолгий, но сложный путь, романтическая сказка

возвращается к народной традиции. В творчестве Гауфа она — чуть ли не впервые

за всю историю жанра — берет на себя задачу воспитывать. Занимательные чудеса

теряют самодовлеющее значение, превращаясь в средство дидактики.

Традиционные сказочные мотивы у Гауфа сочетаются с нетрадиционной

фигурой главного героя. Смешной малыш Мук далек не только от бесстрашно

удалого богатыря, но и от простодушно-удачливого дурачка народных сказок.

Житейской непрактичностью он отчасти напоминает гофмановского Ансельма, но

совершенно лишен его рассеянной мечтательности. Все в нем странно: тщедушное

тельце с непомерно большой головой, уединенный образ жизни и даже поступки.

Трудная судьба выпала ему. Всю жизнь его сопровождают злоба,

черствость, хитрость, несправедливость, насмешки. Собственный отец стыдится

его уродства, родственники выгоняют его из дома. И Маленький Мук отправляется

бродить по свету в тщетной жажде любви и сочувствия. Ему чуждо всякое

своекорыстие. Даже чудесными свойствами своих туфель и палочки он не

пользуется для себя. Найденное золото он раздает людям, надеясь обрести их

расположение. Его бесхитростная непрактичность вызывает легкую и грустную

усмешку.

Маленький Мук — последний образ романтического сказочного

неудачника. Но он не обрел себе сказочного счастья. Нет у него и волшебного

царства мечты, вроде Атлантиды. Сказка отказывается от счастливого конца, пусть

даже иллюзорного. Она лишь призывает читателя с уважением отнестись к

Маленькому Муку, который, конечно же, заслуживает не меньшего почтения, чем

«какой-нибудь кади или муфтий».

Нравственно-дидактическое направление, обозначившееся в «Маленьком

Муке», еще больше дает знать о себе в другой сказке писателя, в «Холодном

сердце» (1826). Интерес к народности у предшественников Гауфа, связанный с

тягой к первозданной мудрости, здесь проявляет себя во внимании к

этнографическим подробностям народного быта. По времени и пространству

действие сказки приближается к читателю, переносясь из условных Порцеланий и

Атлантид в реальный швабский Шварцвальд. Повествователь знакомит нас с его

обитателями, их обычаями, костюмами, верованиями, подробно касается их

занятий, отмечает даже различия, существующие между жителями северной и

южной части области.

Начало сказки напоминает этнографический очерк, а центральный конфликт

ее отражает сугубо современное состояние мира. Сказка по-своему регистрирует

это состояние, показывая процесс разрушения патриархального быта и

патриархальной морали под воздействием развивающихся денежных отношений.

Связь с реальностью у сказки Гауфа иная, чем у его предшественников. Здесь

явственно виден путь жанра от общего к частному, от абстрактного к конкретному,

от стремления уловить «непостижимые законы мироздания» к моральной оценке

жизненного поведения личности в условиях современного социального бытия.

Бедный угольщик Петер Мунк простодушно завидует местным богачам-

стеклодувам, а заодно и лучшему танцору из деревенского трактира. Ему нравится

их уверенность в себе и подобострастно-почтительное отношение к ним земляков.

Петер — мечтатель. Но мечта его весьма невысокого полета. Она направлена

только на улучшение собственной жизни. Он быстро проматывает богатство,

полученное от маленького гнома — покровителя стеклодувов, проигрывает его в

карты, раздает беднякам, щедро одаряет трактирных музыкантов.

Для того, чтобы удержать богатство и приумножить его, нужны другие

качества. Нужно холодное, черствое сердце.

Автор реализует метафору. Злой дух — громадина Михель-Голландец

вынимает из груди Петера его живое, трепещущее сердце, а на его место кладет

каменное, тяжелое и холодное.

Богатство сопряжено с бессердечием, утратой чувств, душевной

черствостью. Разбогатев, Петер перестал смеяться. Обладатель каменного сердца

нечувствителен к страданиям других. Он способен лишь смутно ощущать, что

когда-то жил другой, более наполненной и счастливой жизнью.

Петеру удается вернуть живое сердце. Он снова угольщик, но зато обрел

радость, покой и любовь. Моральная тенденция сказки проста. Злу делового мира

денег противостоят тепло и чистота души. Патриархальное одерживает

решительную моральную победу в споре с буржуазным.

Адресованная детям, сказка не дает почувствовать жизненную

несостоятельность этой победы: что невозможно в действительности — возможно

в сказке. Но она и не претендует на достоверность. «Сказка — ложь, да в ней

намек, добрым молодцам урок». Она учит добру, она воспитывает. Произведения

Гауфа пронизаны неистребимой верой в конечную победу добра.

Таков был завет, оставленный потомкам романтическим жанром, навсегда

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒