|
|||
13. Апросина избушкаКончается Дворянская, захудалые последние ларьки и фонари. А дальше -- Стрелецкий пруд, старые лозинки кругом, обомшалый скользкий плот, стучат, нагнувшись, бабы вальками, ныряют утята. У самого пруда, на Стрелецкой слободской стороне присуседилась Апросина избенка. Ничего себе, теплая, сухая. Под скобку стриженная соломенная крыша, оконца из стекольных зацветших верешков. Да много ли Апросе с мальчонкой вдвоем и надо? Двухдушный надел сдала арендателю, а там, гляди, к празднику и муж гостинец пришлет -- трешну, пятишну. И письмо: " И еще с любовью низкий поклон дражайшей супруге Апросинье Петровне... А еще уведомляю, что нам опять прибавили по три рубли в год. И мы опять порешили с Илюшей остаться в сверхсрочных... " Спервоначалу Апрося тосковала, конечно, -- дело молодое, а потом загас, забылся муж в сверхсрочных. Так, представлялся вроде марки какой на письме или вроде печати: его, мол, печать, его марка. А больше и ничего. Так и обошлась Апрося, обветрела, в огороде копалась, обшивала мальчонку, на постирушки ходила. У Апроси у этой и снял комнату Барыба. Сразу понравилось: домовито, чисто. Уговорились за четыре с полтиной. Апрося была довольна: жилец солидный, не какой-нибудь оторвяжник, и с деньгами, видимо. И не очень чтоб заворотень или гордец, когда и поговорит. Заботилась теперь о двух: о мальчонке своем и о Барыбе. Весь день на ногах -- обветрелая, степенная, ржаная, крепкогрудая: поглядеть любо. Тихо, светло, чисто. Отдыхал Барыба от старого. Спал без снов, деньги были: какого рожна еще нужно? Ел не спеша, прочно, помногу. " Ну, ин ладно, угождаю, стало быть", -- думала Апрося. Накупил Барыба книжонок. Так, лубочных, дешевка, да очень уж завлекательные: " Тяпка -- лебедянский разбойник", " Преступный монах и его сокровища", " Кучер Королевы Испанской". Валялся Барыба, подсолнухи лущил, читая. Никуда не тянуло: перед Чернобыльниковым почтальоном и перед казначейским зятем было вроде неловко: поди, теперь уж все проведали. А на баб даже и глядеть не хотелось, после Чеботарихи не осела еще муть. Ходил гулять в поле, там косили. Вечерняя парча на небе, покорно падает золото ржи, красные взмокшие рубахи, позванивают косы. И вот бросили -- и к жбанчикам с квасом, пьют, капли на усах. Эх, всласть поработали! Думалось Барыбе: вот бы так. Чесались крепкие руки, сжимались жевательные мускулы... " А казначейский-то зять? Вдруг бы увидал"... -- То-оже, выдумал, в мужики пойти. Еще, пожалуй, кожи возить на Чеботарихином заводе? Самая стать... -- сердито бурчал на себя Барыба. Вертись не вертись, а надо что-нибудь и выдумывать: так, без дела, не проживешь на Евсеевы деньги, не Бог знает какие тысячи. Покумекал-покумекал Барыба да и настрочил прошение в казначейство: авось возьмут писцом, помощником бы к казначейскому зятю. Вот бы фуражку тогда с кокардой -- знай наших! Духота под вечер была смертная. Барыба все же напялил бархатный свой жилет (остаток житья привольного у Чеботарихи), воротничок бумажный, брюки " на улицу", и пошел на Дворянскую: где ж, как не там, казначейского зятя найти. Тут, конечно. Ходит, длинногачий, тощий, вешалка, на всех глядит кисло, тросточкой помахивает. Так и хочет сказать: " Ты кто такой? А я, видишь, чиновник -- фуражка с кокардой". Кислую улыбку сунул Барыбе: -- А-а, эт-то вы! Прошение? Гм-гм. Оживился, подтянул штаны, поправил воротничок. Почувствовал себя приветливым начальством. -- Что же, я передам, хорошо. Я сделаю, что могу. Ну, как же, как же, старое знакомство. Барыба шел домой и думал: " Ух, и смазал бы тебя, кислая харя. Однако что говорить -- образованно себя держит. А воротничок-то? Самого настоящего полотна и, видать, каждый раз -- новый".
|
|||
|