Незерил. Незерил. Незерил. Дзирт До’Урден

Незерил

Ни капли страха, ни мгновенного сомнения не испытала Кэтти-бри на пути из Ируладуна. В дни,

проведенные ею там, — столетие на Ториле — она танцевала танец Миликки и пела песню Миликки, и вышла из леса с великим пониманием своей богини и великой верой в вечный круговорот жизни, вышла, чтобы начать свой свободный полет, отыскать матку, сделать первый вдох в новом теле — перевоплощенной, возродившейся.

Это случилось в ночь весеннего равноденствия.

Священная ночь Миликки, ночь рождения ее избранной.

Туго спеленатый младенец казался совершенно беспомощным перед топчущимися в палатке взрослыми. Но хотя Кэтти-бри не могла даже шевельнуть рукой под плотными пеленами, она инстинктивно сознавала, что в ее распоряжении осталось несколько могущественных заклинаний, к которым она может прибегнуть, чтобы защитить себя: двеомеров, для которых жесты не нужны.

В отличие от друзей, таким же образом покинувших Ируладун, младенческая неловкость миновала Кэтти-бри. Конечно, детские инстинкты беспокоили и ее тоже, но благодаря своей связи с богиней она оказалась намного лучше подготовлена к этому путешествию и более осведомлена и потому смогла подчинить себе свои младенческие проблемы и желания.

Удача сопутствовала ей, поскольку ее мать — Кэтти-бри слышала, как отец и остальные ласково называли ее Кавитой, — обожала дочку, часто брала на руки и прижимала к себе, лишь время от времени передавая младенца другим женщинам, набивавшимся в палатку и желавшим прикоснуться к новорожденной. Для бединского племени десаи рождение ребенка было воистину великим праздником, и в центре этого события очутилась Кэтти-бри — Рукия, как ее назвали.

Она благоразумно хранила молчание, пока ее баюкали, и ворковали, и подолгу обсуждали ее прямо при ней же, поскольку хорошо помнила, что произошло с Вульфгаром, родившимся заново, и боялась так же забыться и выдать какие-нибудь разумные слова.

Поэтому младенец, бывший на самом деле женщиной, лежал на спине и наблюдал, и считал этот прекрасный опыт наградой за понимание и осведомленность. Много раз в эти первые дни Кэтти-бри безмолвно и горячо благодарила Миликки.

Всего несколько дней спустя племя двинулось дальше. Кэтти-бри, туго спеленатая, как всегда, была приторочена ремнем к материнской спине. Она напрягала зрение, фокусируя взгляд на землях, миля за милей проплывающих мимо, пытаясь получить представление, куда ее занесло.

Терпеливая и внимательная, девочка училась и наблюдала, а очутившись в одиночестве среди ночного мрака, она молилась и тренировалась, упражняя свой младенческий голосок, чтобы суметь снова петь песню Миликки. Она сожалела, что ее пеленают слишком туго, и боялась, что не сразу сумеет заставить руки и ноги повиноваться.

Но она напоминала себе, что у нее есть время.

***

— Она красивая, — сказала Кавита Нираю, стоя у колыбели Рукии. Ночь за стенами палатки была темна и тиха, даже ветер, казалось, потихоньку улетел спать. — Но у нее такие синие глаза! Как такое может быть?

— Они потемнеют с возрастом, — заверил ее Нирай. — Как мои.

— И волосы тоже выпадут? — осведомилась Кавита, поддразнивая своего лысого супруга.

— Нет. — Придвинувшись ближе, он нежно положил руку на обнаженное плечо Кавиты и ощутил припухлость на месте ее длинного шрама. Он склонился и поцеловал ее туда, в лопатку, где оставила свою отметину плеть незересского инфорсера, до которого дошли слухи, будто Кавита — практикующий маг.

Этот тип на собственном горьком опыте убедился, что Кавита действительно маг, как и ее муж Нирай, уложивший мужчину на землю стрелой-молнией. Какой жалкий вид был потом у жестокого инфорсера, когда он лежал спиной в песке и пытался высвободить руку с плеткой. В песке, который после Кавита заклинанием выгребла из-под него, а затем заклинанием же, теперь совместно с Нираем, разом обрушила обратно, только теперь уже поверх незереса, погребая его заживо.

— Я уверен, что у нее будут густые локоны, как у ее матери, — добавил Нирай, проведя рукой по волосам Кавиты. Он чувствовал, как напряжена жена. — Что тебя тревожит, любовь моя?

— Незересы повсюду, — ответила Кавита. — С каждым переходом их становится все больше, они следят за нами от самых гор, останавливают, и проверяют, и выспрашивают, все время выспрашивают.

— Эти песчаные крабы, — подхватил Нирай, — незваными явившиеся на нашу землю. Нашу землю, говорю я, и мы еще долго будем тут после того, как они исчезнут, когда ветры Анаврок вернутся, а про Незерил давно забудут!

— К тому времени и про нас давно забудут, — отозвалась Кавита.

— Но наши потомки... — возразил Нирай, кивнув на их новорожденную дочку.

— Мы должны быть осторожными, особенно осторожными, — сказала Кавита. — Не ради себя, а ради Рукии.

Нирай не стал спорить. Они были магами, но втайне, поскольку незересские правители этой земли запретили бединам заниматься Искусством.

Кавита огляделась по сторонам, потом на несколько мгновений сосредоточила взгляд на откидном пологе палатки, молча, вытянув шею, прислушиваясь, нет ли рядом каких злоумышленников. Бросив взгляд на мужа, она склонилась над колыбелью и, ослабив узлы, развернула пеленки. Она откинула ткань и распрямила обнаженную левую ручку Рукии, немного приподняв ее и повернув так, чтобы скудный свет свечи падал на внутреннюю сторону предплечья.

Нирай затаил дыхание. Прежде он уже видел это родимое пятно — или, по крайней мере, то, что, как он надеялся, было таковым.

Но теперь сомнений быть не могло, поскольку это было очень необычное родимое пятно. Четкая фигура, напоминающая семиконечную звезду, в красном круге.

— Магический шрам? — спросил Нирай озадаченно, поскольку никогда еще не слышал о столь четких отметинах, как эта.

Кавита высвободила другую ручку девочки и, повернув ее тыльной стороной предплечья кверху, продемонстрировала вторую метку.

— Кривой клинок? — спросил Нирай и пригляделся получше. — Нет, рог, рог единорога! Она помечена дважды?

— И ее шрамы труднее будет скрыть.

— Она должна гордиться ими! — настаивал Нирай. — Пожалуй, незересы могут не согласиться с этим.

— Проклятие! Мы бедины, а не их собственность!

Кавита прижала палец к губам мужа, призывая его к молчанию.

— Успокойся, муж мой, — тихо попросила она. — Мы свободны на нашей земле. Давай не будем связывать себя ненавистью с теми, кто считает, что подчинил нас себе. Считает, но вовсе не держит нас в цепях.

Нирай кивнул и, поцеловав жену, повлек ее через комнату к постели.

Маленькая Рукия открыла глаза. Она слышала каждое слово. Они не спеленали ее заново, и руки ее оказались свободны — нечастый случай в ее юной жизни. Она воспользовалась возможностью пошевелить ими, сгибала и разгибала, и у нее на самом деле было ощущение, словно с плеч наконец-то сняли тяжкий груз. Она ухитрилась удержать обе свои крохотные ручки перед глазами достаточно долго, чтобы разглядеть то, о чем говорили ее родители.

Эти отметины, шрамы, перенесли ее в то давнее утро, когда она проснулась в палатке рядом со своим мужем, Дзиртом. Они возвращались в Мифрил Халл, не зная о великих переменах, уже тогда начинавших происходить с их миром.

В тот роковой день Кэтти-бри задело оборвавшейся нитью магической Пряжи Мистры, Пряжи самой Магии, и слепящая сила магической энергии сокрушила ее и свела с ума.

Пряжа Мистры, Владычицы Магии, избравшей своим символом семиконечную звезду.

Она так и не пришла в себя после этого, и безумие ее нечаянно коснулось и Реджиса. В этом состоянии помрачения Кэтти-бри умерла, и Миликки забрала ее душу из Мифрил Халла.

Она смотрела на свою правую руку, на рог единорога, символ Миликки, и возносила благодарность и хвалу, и ее синие глаза наполнились слезами счастья.

***

Год Шестирукого Эльфа

(1464 по летоисчислению Долин)

Незерил

Рукия сидела в уголке, делая вид, будто играет с отполированными камушками, которые дал ей Нирай. Шел долгий первый год ее новой жизни, наполненной притворством, что сильно утомляло мнимое дитя. Она рано начала ползать, считали бедины, всего в пять месяцев от роду, и пошла, когда ей не было и десяти, притом весьма ловко.

Тем не менее она еще не говорила, хотя ей было что сказать, и даже не представляла, в каком возрасте будет уместен подобный разговор, поскольку в прошлой жизни мало общалась с детьми.

Кэтти-бри понимала, как важно вести себя соответственно возрасту, ради собственной безопасности и безопасности ее родителей, которых она успела полюбить, как родных.

За этот год, прожитый Рукией, Кэтти-бри многое узнала. Бедины были узниками на своей собственной земле, бывшей некогда пустыней Анаврок, но теперь известной как Незерил, средоточие незересской власти. Завоеватели-незересы позволяли племенам бединов вести лишь кочевую жизнь, скитаться по доныне бесплодным, продуваемым всеми ветрами пустошам, бывшим когда-то великой магической пустыней северного Фаэруна.

Несмотря на наружность, Кэтти-бри не могла быть и не была обычным годовалым ребенком. В прошлой жизни она изучала магию заклинаний, когда оборвавшиеся нити Пряжи Мистры задели ее, а время, проведенное в Ируладуне, когда она танцевала и пела песнь Миликки, позволило глубже постичь ту магию, которую она знала прежде, и, конечно, научило тому, как обращаться за священной магией к богине, столь приблизившей ее к себе. Эти умения требовали практики и тренировки, подобно тому как воин оттачивает движения с оружием, защищаясь и атакуя.

Маленькая девочка внимательно наблюдала за родителями. Нирай вышел из палатки, а Кавита была занята починкой оружия. Кэтти-бри забавлялась, наблюдая за тем, как женщина нервно озирается по сторонам, прежде чем призвать на помощь магию, чтобы выправить клинок кривой сабли.

Забавлялась потому, что ребенок Кавиты в уголке этой же комнаты был занят тем же. Кэтти-бри поочередно прижимала каждый камушек к груди и шептала в него, нанося знаки, видимые только ей самой с помощью заклинания. Эти невидимые метки превращали камни в подобие оракулов, и дитя выкидывало их перед собой, мысленно задавая вопросы.

И камни руководили ею.

Она долго обдумывала один ответ, не веря своим усиленным магией глазам. Это казалось слишком опасным.

Она собрала камушки, снова задала вопрос и выбросила перед собой. Ответ оказался прежним. Кэтти-бри кивнула. Она отыщет способ.

В ту же ночь, когда родители спали, Кэтти-бри сотворила заклинание, погружающее находящихся в комнате в глубокий сон. Голубоватый туман заклубился над ее левой рукой; Кэтти-бри хотя и удивилась, но не испугалась его. Она выскользнула из постели и прокралась наружу, тихо ступая маленькими босыми ножками.

Лагерь спал. Где-то среди пыльных равнин перекликались волки.

Маленькая девочка не испугалась. Разумеется, она не боялась никаких животных, детей Миликки. Обойдя палатки, она вышла в пустыню, следуя путем, указанным ей камнями-оракулами.

В ту ночь в потаенном и защищенном месте она посадила свой первый сад — святилище ее богини. Она часто возвращалась туда, всегда по ночам, а когда племя, следуя традиции, откочевывало дальше, девочка создавала новое святилище-сад, потом — следующее. В этих священных местах, укрытых среди скал, Кэтти-бри еще острее ощущала присутствие Миликки и узнавала о земле, об этой земле.

Земле, что не так давно была великой пустыней.

Земле, которой вскоре предстояло стать пустыней вновь.

***

Год Первого цикла

(1468 по летоисчислению Долин)

Незерил

Насквозь промокшая под проливным дождем, с волосами, слипшимися после купания в грязевой яме, устроенного ей Тахнудом, пятилетняя Кэтти-бри стояла, заслонив собой лежащую мать, свирепо сверкая глазами, и голубые струйки магической энергии вытекали из рукавов ее порванного одеяния, будто живые змейки.

Она заметила башмаки незересского ассасина, над которыми курился дымок. Ее огненная стрела подбросила человека в воздух внезапно и с такой силой, что он вылетел из собственной обуви!

Она дрожала, оробевшая и потрясенная силой, которую создала, — нет, не создала, понимала она, силой, которую она высвободила благодаря магическому шраму.

Ей хотелось повернуться, помочь Кавите своей исцеляющей магией, но она не осмеливалась. Пока еще нет.

Непосредственной угрозы, очевидно, больше не существовало, поскольку ассасины явно были мертвы, их дымящиеся безжизненные тела лежали неподвижно, а всю переднюю часть палатки позади них снесло напрочь.

Она прошептала новое заклинание, вновь обращаясь к грозе, которую сама же сотворила, готовясь выхватить из нее очередную молнию и испепелить любого нового врага. Сейчас перед ней как на ладони лежал весь лагерь, вспышки молний над головой во всех деталях высвечивали палатки, корзины и груды припасов.

— Рукия! — вскричал подбежавший Нирай, скользя в грязи. Он застыл перед палаткой, потрясенный увиденным. — Кавита!

Кэтти-бри взмахнула руками, рассеивая голубые струйки магической энергии, и тут Нирай кинулся в палатку; запнувшись о тела незересов, он чуть ли не ввалился внутрь, к жене и дочери.

Из-за углов соседних палаток появились другие десаи.

Кэтти-бри не знала, что делать. Как объяснить эту картину? Что подумают старейшины и какую угрозу представляет она для остальных, учитывая ее истинную сущность?

Все эти вопросы вихрем пронеслись у нее в мозгу, задевая ее чувства, требуя немедленных действий. Женщина собралась с мыслями и призвала на помощь весь свой опыт, заставляя себя вспомнить главное: что сделала бы пятилетняя девочка?

Она разрыдалась.

Нирай сжал ее в объятиях, но увлек за собой, упав на колени возле Кавиты. Женщина шевельнулась, когда он притронулся к ней.

— Ассасины, — прошептала она.

— Что произошло? Моя Кавита!

Прочие члены племени столпились у разрушенного входа, качая головами и бормоча.

— Девочка, что это? — обратился к Рукии один из мужчин. Он поднял дымящийся башмак и недоверчиво его разглядывал.

— Они сделали маме больно! — прорыдало дитя. И добавило между двумя всхлипами: — Они хотели золота. Сказали, что мне тоже будет больно, если я не дам.

— Какое золото? — спросил Нирай, помогая Кавите перевернуться. Она стонала и зажимала рукой окровавленную рану — окровавленную, заметил он, но не кровоточащую.

Рукия пожала плечами и снова принялась плакать.

— Их убило громом, — невинно сообщила она, указав на небо и изобразив на лице полное непонимание.

— Дважды благословенна гроза сегодня ночью, — заметила одна из женщин снаружи.

— Незересы, — заключил мужчина, осмотрев тело поменьше. — Незересские воры.

— Значит, Н’аср забрал их, — объявил другой, говоря о безжалостном боге мертвых.

— И теперь вместе с Ат’ар потешается над этой парочкой, — добавила женщина. — А может, он сейчас уже вполне пресытился и нашел время просто убить этих собак!

Тут Кавита села, хотя Нирай и старался заставить ее лежать спокойно. Кроткая женщина пристально глядела на свою дочь.

— Что такое? — шепнул ей Нирай, но она остановила его и покачала головой. Потом она провела рукой по пояснице, где была рана, продолжая просто смотреть на Рукию.

Точнее, на ее маленькие ладошки, поняла Кэтти-бри, измазанные кровью Кавиты во время исцеления раны. Она застенчиво прижала их к бокам и зарыдала громче.

— Обыщите лагерь! — приказал мужчина. — Рядом могут быть другие ассасины.

Кэтти-бри понимала, что решать нужно быстро, поскольку вопросов о том, что же все-таки случилось, будет все больше, особенно когда внимательно осмотрят рану Кавиты. Маленькая девочка положила голову на плечо Нирая, почти касаясь лица матери.

— Я все объясню, когда мы будем одни, — пообещала она мрачным тоном, каким девочка ее возраста говорить вообще не должна, и родители, широко раскрыв глаза, уставились на нее.

Нирай крепко схватил ее за локоть:

— Рукия? Что тебе известно?

Кэтти-бри сочувственно взглянула на него, вполне понимая, что вот-вот разрушит его представления об окружающем мире и, хуже того, о его обожаемой семье.

— Нас спас счастливый случай, — шепнула она Нираю и указала ему за спину, поскольку к ним приближался вождь десаи. — Счастливый случай, — повторила она громче и с нажимом.

Потом она прижалась к матери, а Нирай повернулся к мужчине. Нирай был потрясен, но он положился на объяснение дочери, приправленное магическим убеждением, что лишь счастливый случай спас его жену и ребенка.

Вождь огляделся, качая головой.

— С тобой все в порядке, Кавита? — спросил он, и женщина кивнула, с трудом поднимаясь на дрожащие ноги.

— Воистину, дважды благословенная гроза, — повторил вождь и вышел, чтобы присоединиться к тем, кто обыскивал лагерь.

В последующие часы многие приходили помочь Нираю починить и привести в порядок палатку. Еще больше людей спешило помочь Кавите и Рукии мазями и травами, а также добрым словом и сочувствием. Буря — порождение магии, хотя лишь Рукия знала об этом, — давно ушла, и было далеко за полночь, когда семейство наконец осталось наедине.

Нирай и Кавита уставились на свою маленькую девочку.

— Рукия? — снова спросил Нирай.

Кэтти-бри размышляла, стоит ли говорить им насчет имени, но решила этого не делать. Не теперь. В конце концов, у нее самой было немало вопросов, касающихся неожиданного появления этих незересов. Ассасины искали именно ее, так что представлялось очевидным, что они как-то узнали по меньшей мере часть правды о ней. Но как? И какое им до этого дело?

— Она исцелила меня, — сказала Кавита. — Моя рана... она была смертельной.

— Нет, тебе повезло, — возразил Нирай. — Меч вошел неглубоко.

— Была, — настойчиво повторила Кавита и вновь взглянула на Рукию, побуждая Нирая сделать то же самое. — От спины до живота, и я чувствовала, как моя душа покидает тело. Рана была смертельной, но потом я почувствовала целительное тепло.

— Дар Миликки, — сообщило их дитя.

— Ты исцелила ее? — спросил Нирай, и Кэтти-бри кивнула.

— Молния ударила не случайно, — призналась девочка.

Нирай и Кавита уселись напротив и не моргая уставились на нее.

Кроха подняла оба рукава.

— Звезда Мистры, рог Миликки, — пояснила она. — Я помечена дважды, но это вы знаете.

Нирай с трудом сглотнул, Кавита расплакалась.

— Кто ты? — спросил ее отец, и эти слова, этот безнадежный тон ранили Кэтти-бри в самое сердце.

— Я Рукия, ваша дочь, — ответила она.

— Миликки? — переспросил отец, беспомощно качая головой. Бедины не поклонялись Миликки. Их богиней была Ат’ар Безжалостная, Желтая Богиня палящего пустынного солнца. — Я не понимаю.

— Я родилась в день весеннего равноденствия, самый священный день Миликки, — пояснило дитя. — Богиня благословляет меня и учит...

— Ат’ар, — поправила Кавита.

Кэтти-бри покачала головой.

— Пойдемте со мной, — попросила она их, направляясь к импровизированному входному пологу. — Я вам покажу.

Ее родители колебались.

— Это одно место, не очень далеко от лагеря...

— Уже глубокая ночь, — возразил Нирай. — Время Н’асра. Львы вышли на охоту.

Ребенок рассмеялся:

— Они нас не потревожат. Пойдемте.

И поскольку ее родители продолжали колебаться, дочь добавила умоляюще:

— Пожалуйста, сделайте это для меня. Я должна показать вам.

Нирай и Кавита переглянулись, потом поднялись и пошли вслед за своей малышкой, из палатки, из лагеря, на открытую равнину. Кэтти-бри быстро шагала впереди, но не успели они отойти далеко, как Кавита подбежала к ней и схватила дочку за руку, останавливая.

— Это слишком опасно, — сказала она. — Мы придем сюда, когда вернется богиня солнца.

— Доверьтесь мне, — попросила Кэтти-бри. И вновь магия стояла за ее словами. Они пошли дальше.

Они добрались до высокой дюны до рассвета, хотя небо уже начало светлеть, предвещая его начало. Сквозь узкий проход меж выветренных камней они протиснулись в потайной сад Кэтти-бри и обнаружили одного из своих соплеменников, лежащего мертвым под одиноким деревцем, лицом вниз в луже собственной крови.

— Джинджаб, — сказал Нирай, перевернув мертвеца.

Кэтти-бри опустилась на колени возле трупа.

— Нет, дитя, — запротестовала Кавита. — Это зрелище не для маленьких девочек.

Но Кэтти-бри не была маленькой девочкой и не стала ее слушать. Она уже творила заклинание, голубые струйки магической энергии начали выползать из ее правого рукава, пока она взывала к силе Миликки. Она приблизила лицо к груди Джинджаба и прошептала что-то, чего ее родители расслышать не могли, потом кивнула, словно получив ответ.

Нирай попятился, и Кавита взяла его за руку и прижалась к нему, и они наблюдали за своей маленькой дочуркой в смятении и с изрядной долей страха.

Несколько мгновений спустя Кэтти-бри поднялась и повернулась к ним.

— Джинджаб выдал меня незересам, — пояснила она. — Они пришли за мной.

— Нет! — вскрикнула Кавита.

— Как? Почему?! — одновременно воскликнул Нирай, и оба разом шагнули вперед, чтобы обнять дочь, стоявшую в стороне от них.

— Они узнали, что я другая, быть может помеченная магией, но уж точно... необычная, — объяснила она. — Джинджаб рассказал им. Он только что признался мне, хотя слова умерших очень загадочны и их нелегко расшифровать.

— Это безумие, — застонал Нирай.

— Ты разговариваешь с мертвыми? — спросила Кавита.

— Я ученица Миликки, — ответила Кэтти-бри. — Я наделена силами божественными и тайными — вторым так же, как и вы оба, но мои заклинания относятся ко времени, которое давно прошло, и к богине, которой, боюсь, больше нет.

Оба ее родителя растерянно качали головами. Они беспомощно взглянули друг на друга.

— Я ваша дочь, — сказала Кэтти-бри, пытаясь успокоить их. — Я Рукия, но не только. Я не проклята — как раз наоборот!

— То, как ты говоришь... — мотнула головой Кавита.

— Я ребенок лишь внешне, — пояснила Кэтти-бри. Она хотела было продолжить объяснения, но передумала, решив, что причинит тем самым боль тем двоим, которые явно этого не заслужили. Также ей не хотелось подвергать их опасности, а представлялось очевидным, что это знание таит в себе великую опасность.

Ассоциации напрашивались самые простые. Конечно, она не знала, почему незересы охотились за ней, но было именно так: об этом сказал ассасин, и то же подтвердил дух Джинджаба. Быть может, дело было просто в запрете бединам пользоваться магией, и Джинджаб выдал ее лишь в этом отношении. Но даже если и так, внимание к ней привлечет внимание к Нираю и Кавите.

Нежелательное.

Опасное.

Кэтти-бри хотелось пройти к своему алтарю и помолиться Миликки. Она взглянула на деревце, и ее передернуло. Нет, поняла она, не молиться. Хотелось пойти туда, чтобы Миликки сказала ей, что она ошибается, прислушиваясь к тому, что инстинкты говорят ей.

Но Кэтти-бри не ошибалась.

— Я должна покинуть вас, — услышала она свои слова.

Кавита заплакала.

— Ты не можешь! — прикрикнул на нее Нирай. — Ты еще ребенок...

— Я отыщу вас снова, обещаю. Но здесь я в опасности. — Ты не можешь знать этого! — настаивала Кавита.

— Но я знаю, и вы тоже знаете. И я подвергаю опасности вас — все десаи в опасности. Поэтому я должна идти, и если незересы явятся искать меня, скажите им правду — это не имеет значения. Потому что они меня не найдут.

— Нет, моя Зибрийя! — вскричал Нирай и шагнул вперед.

Кэтти-бри выставила перед собой ладонь и сотворила простое заклинание, которое остановило Нирая, словно он наткнулся на скалу.

— На этом я покидаю вас, — сказало дитя, которое на самом деле не было им. — Не падайте духом, и вы, и все бедины. Старые времена вернутся в Анаврок. Желтая Богиня, она же Амонатор, она же Латандер, возвратится во всем своем великолепии, и пески пустыни поглотят Незерил. Я провижу это, и бедины снова заживут так, как жили веками до возвращения архимагов.

Не бойтесь за меня, родители мои, — продолжала она. — Я иду с богиней, и путь мой мне хорошо известен.

Мы еще встретимся снова.

Десаи продолжали умолять ее, они пытались приблизиться, но на этот раз Кэтти-бри использовала другое заклинание, чтобы удержать их на расстоянии. Она закружилась и запела, и ее взмахивающие руки сделались крыльями, а сама она превратилась в сову.

И полетела прочь, бесшумно растаяв в пустынной ночи.

Часть 2. Задачи детства

Мир развивается вне зависимости от моего личного знания или опыта. Вернуться в Долину Ледяного Ветра означает понять, что жизнь в ней продолжается, с новыми людьми, сменившими прежних, с иммиграцией и эмиграцией, рождениями и смертями. Часть ее обитателей — потомки тех, кто жил здесь прежде, и все же на этой земле, служащей временным пристанищем для бегущих от уз цивилизованного общества, намного, намного больше вновь прибывших из других мест.

Точно так же одни здания возводились, другие рушились. Новые корабли занимали место поглощенных тремя великими озерами.

Это оправданно и логично и сообщает данному месту удивительную гармонию. В Долине Ледяного Ветра все имеет смысл. Население Десяти Городов порой чуть увеличивается или уменьшается, но обычно остается стабильным, и его численность зависит от того, скольких обитателей может прокормить эта земля.

Этот принцип важен для самооценки, ибо слишком многие, похоже, забывают эту важнейшую из истин: мир существует независимо от их личного опыта. О, возможно, они неосознанно выражают сомнение в этой незыблемой истине, но я встречал немало людей, утверж давших, что все существующее — лишь идея, их идея, а значит, и все мы суть лишь составляющие в рамках созданной ими реальности. Воистину, я встречал многих, кто вел себя соответствующе, осознавали они это или нет.

Я говорю, разумеется, об эмпатии, или же, в вышеописанных случаях, о нехватке таковой. Личность и общество пребывают в постоянной борьбе, тогда как в глубине души нам необходимо решить, где заканчивается одно и начинается другое. Для некоторых это вопрос религии, неоспоримые догматы мнимого бога или богов, но для большинства, хочется верить, это постижение основополагающей истины, что общество — необходимый компонент для самосохранения как материального, так и духовного.

Я много раз размышлял об этом прежде и открыто заявлял о своей вере в сообщество. Воистину, именно эта вера помогла мне подняться, когда я был повержен горем, когда вел своих новых компаньонов из Невервинтера, чтобы сослужить великую службу достойному месту, именуемому порт Лласт. Для меня выбор несложен: служа обществу, служишь себе. Даже Артемис Энтрери, циничнейшее из существ, не в силах был скрыть своего удовлетворения, когда мы загнали морских дьяволов обратно под воду на благо славных жителей порта Лласт.

Однако когда я задумываюсь о собственных корнях и различных культурах, через которые прошел, возникает более сложный вопрос: какова роль общества для личности? И как быть с меньшими сообществами внутри бол́ ьших? Какова их роль или мера их ответственности?

Конечно, всеобщая безопасность важнее всего для целого, но идея сообщества должна быть глубже. Выживет ли сельское сообщество, если дети не будут обучены ухаживать за полями и скотом? Сможет ли поселение дворфов процветать столетиями, если маленькие дворфы не научатся работать с камнем и металлом?

Какой эльфийский клан сумеет веками танцевать в лесу на тайной полянке, если старшие не расскажут детям, как разбираться в звездах и ветрах?

Итак, существует множество задач, непосильных для одного мужчины, или женщины, или семьи, но жизненно важных для процветания и безопасности любого города или поселения. Никакой человек не смог бы в одиночку возвести стену вокруг Лускана, выстроить доки Врат Балдура, или великолепные арки и широкие бульвары Глубоководья, или парящие соборы Серебристой Луны. И никакой культ, поэтому мелкие сообщества внутри более крупных тоже должны вносить свой вклад ради всеобщего блага, являются их участники или паства гражданами или нет.

Но как тогда быть с концентрацией власти, которой могут сопровождаться улучшения, и с иерархической регламентацией, возможным результатом внутри всякого сообщества? В обществах, подобных клану у дворфов, это решается через родословные и правильных наследников, но в огромном городе, при смешении кровей и разных культур, распределение власти далеко не столь очевидно. Я сам видел лордов, предоставлявших своим крестьянам погибать от голода, хотя их кладовые были забиты едой, гниющей, поскольку их семейство не в состоянии все это съесть. На Карнавале Воров в Лускане я видел судей, использовавших закон как инструмент для собственной выгоды. И даже в Глубоководье, чьи лорды считаются величайшими в мире благотворителями, роскошные дворцы свысока глядят на лачуги и хижины, а также на осиротевших детей, дрожащих от холода на улицах.

И вновь, к своему удивлению, я вижу образец для подражания в Десяти Городах, поскольку в этом месте, где численность населения практически неизменна, хотя состав его все время меняется, существует логичная и обоснованная преемственность. Здесь десять сообществ остаются обособленными и выбирают из своих рядов достойных уважения лидеров различными способами, и эти лидеры имеют право голоса на общем совете.

В случае с Долиной Ледяного Ветра ирония состоит в том, что эти сообщества, в которых полно одиночек (среди их граждан — множество бежавших от закона или же членов какой-нибудь банды, облюбовавших Десять Городов в качестве последнего убежища), полно тех, кто, предположительно, не смог жить в цивилизованных обществах, на самом деле — одни из самых отзывчивых, какие мне случалось видеть. Частные рыбачьи лодки на Мер Дуалдон могут жестоко соперничать за излюбленные места, но, когда наступает зима, никто в Десяти Городах не голодает, когда другие вовсю пируют. Никто в Десяти Городах не замерзает на пустынной улице, когда есть место у очага, — и такое место всегда отыщется. Вероятно, все дело в суровости этих мест, где все понимают, что лишь общими силами можно обезопасить себя от йети, гоблинов и великанов.

В этом и состоит смысл сообщества: общая нужда и общее благо, сила его членов, добрая рука помощи, способность работать вместе, чтобы достичь новых высот для всех, расширение горизонтов для себя и своей семьи, обогащение самой жизни.

О, многие не согласятся со мной, те, кто рассматривает ответственность перед обществом, будь то необходимость пожертвовать немного еды, денег или времени, как нечто чересчур обременительное или посягающее на их личную свободу... Полагаю, слишком часто личные устремления и алчность таятся за ширмой самых прекрасных слов.

Для таких я могу лишь повторить, что в конечном счете они теряют больше, чем выиграют. Что проку в вашем золоте, если друзья не помогут вам подняться, когда вы упадете?

Долго ли будет жить память о вас после вашей смерти?

Потому что, по существу, это единственное мерило. В конце, когда мерцающий огонек жизни угаснет, все, что останется, — это память. Богатство, по этой последней мерке, определяется не количеством золотых монет, но числом людей, любивших вас, слезами скорбящих о вашем уходе и теплыми воспоминаниями тех, кто продолжает славить вашу жизнь.

Дзирт До’Урден

Глава 7. Сынок Арр Арра

Год Третьего цикла

(1472 по летоисчислению Долин)

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒