Дорошевич Влас Михайлович 21 страница

Я с доктором и помощником смотрителя сидел у присутственного стола.

- Федотов!

Федотов с тем же недоумевающим видом подошел к столу своей колеблющейся походкой слабого человека.

- Зачем меня, ваше высокоблагородие, изволили спрашивать?

- А вот сейчас узнаешь. Встаньте, пожалуйста: приговор, - обратился ко мне помощник смотрителя и начал скороговоркой " вычитывать приговор".

- Принимая во внимание... признавая виновным... 80 плетей...

Чем далее читал помощник смотрителя приговор, тем сильнее и сильнее дрожал всем телом Федотов. Он стоял, держась рукою за сердце, бледный как полотно, и только растерянно бормотал:

- За отлучку-то... за то, что к доктору сходил.

И когда кончили читать приговор, и мы все сели, он, удивленно посмотрев на нас всех с величайшим недоумением, сказал:

- Вот так Бог. Значит, пусть отнимают жизнь...

Сказал, шагнув вперед, и вдруг все лицо его исказилось. Его забило, затрясло. Вырвался страшный крик.

И посыпался целый ряд таких кощунств, таких страшных богохульств, что, действительно, жутко было слушать. Федотов рвал на себе волосы, одежду, шатаясь, ходил по всей канцелярии, ударялся головой об стены, о косяки дверей и вопил не своим голосом:

- Режьте, душите, бейте меня. Хрусцель, пей мою кровь... Надзиратель, убей меня...

Он кидался на надзирателей, разрывая на себе рубашку и обнажая грудь:

- Убейте. Убейте.

И пересыпал все это такими богохульствами, каких я никогда не слыхивал и, конечно, никогда уж больше не услышу. Трудно себе представить, что человеческий язык мог повернуться сказать такие вещи, какие выкрикивал этот бившийся в припадке человек.

Становилось трудно дышать. Доктор был весь бледный и трясся. Перепуганный помощник смотрителя кричал:

- Выведите его! Выведите его!

Федотова схватили под руки. Он вырывался, но его вытащили, почти выволокли из канцелярии. Теперь его вопли слышались со двора.

- Да разве его будут наказывать с пороком сердца? - спросил я.

- Кто его станет наказывать. Разве его можно наказывать, - говорил дрожащий доктор.

- Так зачем же вся эта история? Для чего? Что ж прямо было не успокоить его, не сказать вперед, что наказание приводиться в исполнение не будет, что это только формальность - чтение приговора? Ведь он больной.

- Нельзя-с, порядок, - бормотал юноша, помощник смотрителя.

Вот, быть может, одна из тех минут, когда гаснет вера, и злоба, одна злоба на все, просыпается в душе.

- Какой я есть православный христианин, - часто приходилось мне слышать от каторжан, - когда я и у исповеди, святого причастия не бываю.

Многие просто отвыкают от религии.

- Просто силком приходится гонять, - жалуются и священники и смотрители.

Обыкновенно же это уклонение имеет своим источником глубоко-религиозное чувство.

- Нешто тут говение, - говорят каторжане. - Из церкви придешь, а кругом пьянство, игра, ругня. Лоб перекрестишь, гогочут, сквернословят. Исповедуешься - придешь, - ругаться. До причастия-то так напоганишься, ну, и нейдешь. Так год за год и отвыкаешь.

И сколько истинно глубокорелигиозных людей " отвыкает". Говоришь с ним, слушаешь и диву даешься: " Да неужели все это люди из " простой", верящей, религиозной среды".

- Помилуйте, где ж тут, какому тут уважению к религии быть, - говорил мне один из священнослужителей в селении Рыковском. - Еще недавно у нас покойников голых хоронили.

- Как так?

- Так. Принесут в гробу голого, и отпеваем. Соблазн.

- А где ж одежда арестантская?

- Спросите... Не похороны, а смех.

Большой удар религиозному чувству каторги наносят и эти " незаконные сожительства", отдачи каторжниц поселенцам, практикуемые " в интересах колонизации". Одно из величайших таинств, на которое в нашем народе смотрят с особым почтением, профанируется в глазах каторги этими " отдачами".

- Чего уж тут молиться, - услышите вы очень часто, - чего тут в церковь ходить. В этаком грехе живем. У нее вон в Рассее муж жив, а ее чужому мужику дают: живи!

Или:

- Муж в каторге в Корсаковском, а жену в Александровское: с чужим живи.

Помню " ахи" и " охи", какие возбудило в Рыковском прибытие Горошко мужа, добровольно последовавшего в каторгу за женой.

- Ну, дела, - качали головой поселенцы. - За ней муж из Рассеи добровольно идет, а ее здесь тем временем трем мужикам по переменкам отдавали.

Брак потерял в глазах каторги значение таинства: изредка, очень-очень изредка услышишь очень робкий вздох сожительницы-каторжанки:

- Оно хорошо бы повенчаться. Венчанным-то на что лучше.

Но большинство, не все - рассуждают так.

- Не " крученым" не в пример лучше. Не ндравится, сменил. Ровно портянку.

- Разве здесь заботятся о поддержке религиозного чувства среди каторжных, - жалуются священники.

Каторжник считается " человеком отпетым". И всякое человеческое чувство считается ему чуждым.

- Это все нежности, сентиментальности и одна гуманность, - говорят господа сахалинские служащие.

Каторжные, только разряда исправляющихся, освобождаются от работ в последние три дня Страстной недели. Но частному предпринимателю Маеву, в посту Дуэ*, понадобилось, чтоб каторжане работали и эти три дня. Равнодушная ко всему, каторга махнула рукой и пошла. Это незаконное распоряжение остановил только священник в Дуэ. Он вышел навстречу к рабочим, шедшим в рудники, с крестом в руках; это было в Страстную пятницу. Каторга " опамятовалась" и вернулась в тюрьму.

_______________

* Общество каменноугольных коней " Сахалин". Г. Маеву дают по контракту за ничтожную плату каторжных для работ в рудники, но в сущности в крепостное право; по желанию, он посылает рабочего или в рудники или берет к себе в дворню: поваром, кучером.

Старики Дербинской каторжной богадельни, эти страшные старики-нищие, которые все на свете презирают, кроме денег, жаловались мне, что они:

- Священника-то даже и в глаза не видят. На Пасху и то не был.

А дербинский священник говорил мне:

- Я ходил и вел с ними собеседования, но перестал: они не умеют себя вести. Тут читаешь, ведешь беседу, а в другом углу во все горло ругаются между собою площадными словами. Смеются. Я и прекратил свою деятельность.

- Мне, наоборот, казалось бы, что тут-то и следует ее усилить.

Но батюшка только посмотрел на меня с изумлением.

В библиотеке Александровского лазарета я нашел предназначенные для духовно-нравственного чтения каторжанам следующие книги:

16 экземпляров брошюры: " О том, что ересеучения графа Л. Толстого разрушают основы общественного и государственного порядка".

21 экземпляр брошюры " О поминовении раба Божия Александра" (поэта Пушкина).

4 экземпляра " Поучения о вегетарианстве".

14 экземпляров брошюры " О театральных зрелищах Великим постом".

Конечно, это играет огромную роль: эти брошюры о Толстом, о существовании которого они и не подозревают, о вегетарианстве, о котором они никогда и не слыхивали, и особенно " о театральных зрелищах Великим постом".

И в то же самое время в этой библиотеке на Сахалине, так хорошо вооруженной против театральных зрелищ, имеется для раздачи каторжным всего 5 экземпляров " Нового Завета" и только 2 экземпляра " Страстей Христовых".

Вот и все.

Сектанты о. Сахалина

Большинство каторги все это простой русский народ - " к Богу привычный", должна же религиозность прорваться в виде протеста, прорваться ярко, страстно, горячо, фанатически.

И она прорвалась.

В селении Рыковском и окрестных возникла секта " православно верующих христиан". Секта эта, ниоткуда не занесенная, чисто сахалинского происхождения. И возникла она, быть может, именно, как невольный протест против атеизма каторги. Когда я был на Сахалине, сахалинские " православные христиане" претерпевали " гонение", что еще более закаляло их в сектантской вере.

На мой вопрос, что это за секта, священник села Дербинского, " воздвигший на них гонение", очень оригинальный сахалинский батюшка, из бурят, отвечал мне:

- Молокане.

И от самих сектантов я слышал:

- Христос есть камень, о который разбиваются неверующие, к примеру сказать, хоть молокане.

Секта странная, как странна ее родина, как необычайны люди, ее основавшие.

Батюшка из бурят, богословски, по его словам, " особенно не образованный", не особый знаток в определении сект.

Он и " гонение воздвиг", т. е. начал дело о молоканах после того, как потерпел крушение на мирном пути. Прослышав о появлении сектантов, он устроил с ними собеседования; но сектант Галактионов, писание знающий, действительно как таблицу умножения, начал " предерзко засыпать батюшку ложно толкуемыми текстами". Собеседования эти были так " соблазнительны", что священник их прекратил и нашел, что секта, с которой он борется, не простая, а " опасная".

А опасная секта, это, по мнению батюшки, молоканство.

И вот страстные сектанты ждали, дождаться не могли " гонений" за то, что они исповедуют будто бы молоканство. Им страстно хотелось именно " неправедного гонения".

- Пусть ижденут нас за напраслину!

И они готовились к этому гонению за напраслину радостно, как к мученичеству.

Сахалинская секта " православных христиан", еще раз повторяю, секта странная; в ней всего есть: и молоканства и духоборчества, есть несколько и хлыстовщины.

Хотя у этой секты и есть " Иисус Христос", но главою ее, истинной душой следует считать " апостола Павла" - Галактионова.

Легким, широким шагом, позванивая на ходу железным посошком, идет по дороге Галактионов.

Зажиточный поселенец, он одет, как прасол, в пиджаке, в длинных сапогах. Длинные светлые волосы падают на плечи. Белокурая бородка. Взгляд голубых глаз ясный и открытый. На лице вдохновенная дума.

Может быть, в эту минуту стихи сочиняет.

У Галактионова около 200 стихотворений. И стихи он любит сочинять " жалостные".

- Чтоб петь можно было.

Для примера приведу одно:

Я ошибкой роковою

Как-то в каторгу попал,

Уже сколько, я не скрою,

Наказанья я принял:

Розги, плети, даже кнут

Часто рвали мою плоть,

Уж душа ли, - что на свете?

Позабыл меня Господь.

Остальные стихотворения в том же роде.

Галактионову лет под сорок. Но он " старый сектант". Сектант в третьем, быть может, в четвертом поколении. Как попали его прадеды в Томскую губернию, - он не знает, но деды его в 1819 году были сосланы из Томской губернии " от Туруханска по Енисею, за 400 верст". Родители три раза судились за духоборство.

Галактионов родился " неспроста, а для большого дела". Пророк Григорьюшка Шведов за три года предсказал его рожденье и объявил, что будет жить в нем. Когда пришла смерть, Григорьюшка собрал всех, встал, поклонился:

- Ну, теперь до свиданья все!

И умер.

- С тех пор я начал жить.

- А помнишь ты, Галактионов, как ты Григорьюшкой Шведовым на свете жил?

- Для чего не помнить! Все помню!

И Галактионов начинает рассказывать то, что он, вероятно, слышал в детстве от старших о пророке, но относительно чего уверовал, что это было все с ним.

Предназначенный с детства " для большого дела", он жил, погруженный в изучение Писания, которое надо знать.

- Вот как вы табель умножения знаете. Ночью вас спросить: " Пятью пять, сколько? " - вы ответите. Так и я всякое место Писания знать должен.

Сектантское увлечение довело Галактионова до галлюцинаций. При встрече с духовными лицами он видел их в образе дьявола. Отсюда оскорбления и ссылки. У Галактионова была своя " заимка", небольшие золотые прииски; его их лишили и сослали в Камчатку. Из Камчатки сослали, с лишением всех прав, на поселение на Сахалин, как значится в статейном списке, " за порицание православной веры и Церкви".

На Сахалине Галактионова сразу невзлюбили все.

- Если б я сказал: " Пойдем и обворуем", меня бы полюбили все.

А Галактионов занимался тем, что садился на завалинку, всякого прохожего останавливал и поучал текстами.

Предназначенный от рождения к " большому делу", он на Сахалине, среди населения порочного и падшего, превратился в обличителя.

- Передо мной живой человек, словно рыба, вынутая на песок, трепыхается и бьется, а я его текстами, текстами.

Отправляясь на завалинку, Галактионов говорил себе:

- Возьму кинжал, повешу его на бедро. Сегодня я должен убить несколько человек.

- Тут и так-то человеку дышать нечем. А я его текстом режу.

- На букве я как на троне сидел, и буквой как мечом убивал! - говорит про себя Галактионов.

- И гнал я человека, аки Савл!

- Люди и так в потемках бродили, а я им своими толкованиями тьму еще темнее делал. Это все равно, что пришел бы к человеку болящему доктор ученый и рассказал бы ему все подробно, что за болезнь и что от болезни будет. И, духу лишивши, хладно бы отвернулся и спокойно бы ушел.

Недовольство обличителем все росло и росло.

И в это самое время до Галактионова стали доходить слухи о живущем в селении Рыковском ссыльно-поселенце Тихоне Белоножкине, который всем помогает и никого не осуждает.

Отношение Тихона Белоножкина к преступникам, действительно, преудивительное.

Грозой Сахалина был беглый тачечник Широколобов, о котором я уже упоминал. Убийца-изверг, привезенный на Сахалин из Забайкалья прикованным к мачте парохода. Когда Широколобов бежал, весь Сахалин только и думал:

" Хоть бы его убили! "

Широколобова боялись и ненавидели все, а Тихон Белоножкин сам ему у себя приют предложил. Широколобов даже диву дался.

- Мне?

- Дела твои я осудил, а не тебя. Дела твои дурные, а кто в том повинен, что ты их делал, про то нам неизвестно.

И целую ночь, по словам Галактионова, Широколобов провозился да просопел в подполье.

- Заснуть не мог, себя было жаль. Сам потом говорил, что так думал: " Должен я теперь бечь и убивать и грабить, а что мне иначе-то делать? "

А утром ушел и никого не тронул, с Тихоном, как с братом, простился.

Такое отношение к преступлению и преступникам Тихона Белоножкина производило сильное впечатление, и вести о Белоножкине дошли до Галактионова как раз в то время, когда озлобление окружающих против обличителя достигло крайних пределов.

- Начал я в те поры колебаться. Проповедую, а вижу: озлобление мною в мир входит.

И заинтересовал Галактионова Тихон. Пошел.

- До трех раз к нему ходил. До ворот дворца доходил, а во дворец не заходил. Раздумывал. " Как, мол, так, с детства все Писание знаю и все, что говорю, по текстам. Чему ж меня может мужик сиволапый научить? " И ворочался.

А в третий раз зашел.

- Застал четверых. И сразу, никогда не видавши, его узнал. Поклонился, говорю: " Здравствуйте". А он мне: " Я тебя ждал. Видели мы все звезду яркую, подошедшую к солнцу". - " А сколько, - спрашиваю, - раз звезда к солнцу подходила? " - " До трех раз". Тут я и затрясся. " Три раза, - говорю, - я к тебе ходил". А Тихон смеется так радостно. " И это, говорит, - я знаю". Тут я ему про свои колебания и начал. И пошел и пошел. А он все смотрит, радостно смеется. " Писанье, - говорит, - что о Христе писано, все знаешь. Чего ж теперь-то тебе нужно? " - " Христа, - говорю, ищу". - " Ну, и ищи. Найдешь". Тут я ему в ноги пал: " Помилуй". Лежу, а надо мной голос, да такой милый. " Раньше, - говорит, - ходил ты, Савл, по букве разящей, а теперь будешь ходить, Павел, по букве животворящей". Заплакал я, бьюсь как рыба у ног, а он меня поднимает да целует, целует. Заглянул я к нему в очи. Очи - как окна, заглянул в горницу, а там так мило. И увидал я, как в горнице у него мило, - скудость-то я своей горницы познал, - что украшал ее гробами великолепными. А у него-то в горнице все живое.

" Горницей" Галактионов называет, конечно, душу.

- И увидав, что у него-то в горнице все живое, а у меня гробы великолепные, заплакал я. А он-то все меня целует: " Не плачь! Теперь ты человек живой". Говорит: " Не плачь", а сам в три ручья плачет. Я и спрашиваю: " Как же ты мне велишь радоваться, а сам плачешь? " - " Это ничего, - говорит, - я за всех должен плакать, а ты не плачь". Тут-то я и понял в конец.

- Что понял?

- Кто есть Тихон Белоножкин.

- Кто же?

- Иисус.

- Ну, слушай, Галактионов, ведь ты же человек ученый...

- Премудрость! - с улыбкой перебил Галактионов.

- Ты же знаешь, что Иисус Христос жил земной жизнью 18 сот лет тому назад.

- И теперь живет.

- Как так?

- А разве может когда без Христа быть? Тогда Христос за грехи людские пострадал. А новые все накапливаются. За них-то кто же страдать будет? Посмотрите кругом. Один убил, бедность да нищета довела, - другого злость человеческая заставила. Все не они виноваты. Кто же за это страдать должен?

- Так что всегда Христос живет в мире?

- Всегда. Один отстрадает. Другой страдать идет.

- Ну, а за что Тихон на Сахалин сослан?

- За убийство! - не мигнув, отвечает Галактионов. - Двух человек он убил.

- Как же так помирить?

- Воронежский он. Из зажиточных. У его отца еще с арендатором соседским вражда была. Дальше да больше. Едут раз из города вместе. Арендатор-то и думает: " нас много". Напали на Тихона. А Тихон-то взял оглоблю, да во зле арендатора по башке цоп! А потом арендаторша подвернулась, - он и ее цоп. Так злоба вековечная убийством и кончилась.

- Он же убил! Он - убийца!

- Не он убил, злоба убила. Злоба копилась-копилась в двух семьях и вырвалась. Он за эту злобу каторгу и перенес.

Во главе сахалинских " православно-верующих христиан" Тихона Белоножкина поставил, несомненно, Галактионов. Это он, фанатичный и страстный, убедил Белоножкина в его высокой миссии. Скромному Тихону в голову бы не пришло называться таким именем.

Тихон Белоножкин еще дома, в Воронежской губернии, сокрушался, что кругом никто " по-божески" не живет, и искал такой веры, чтобы " не только с мертвыми ходили целоваться, а и с живыми целовались; а то с мертвыми-то прощаются, а живым не прощают".

Попалось под руки молоканство, он и принял молоканство.

Но к прибытию на Сахалин Тихон Белоножкин и в молоканстве разочаровался:

- Не то это все. Не настоящее.

И начал вести свои тихие и кроткие беседы с каторжанами, - как, по его мнению, по-настоящему, следует верить и поступать. Его теория о неосуждении, быть может, и привлекла к себе сердца в силу контраста; кругом, на Сахалине, каторжнику всякое лыко в строку ставят, а тут человек говорит:

- Деянья твои осуждаю, а не тебя.

И людям, которых все считают " виновными", стал именно " мил" человек, считающий их " ни в чем невиновными".

- Ведь вон, почему мы кошку любим! - говорил мне с улыбкой каторжанин, поглаживая бродившую по нарам кандальной худую, тощую кошку. Потому для всех мы " виноватые", а для кошки мы ничем не виноваты. Кошке все одно: что вы, что я.

Тихон Белоножкин, это несомненно, пользовался всегда особыми симпатиями каторги, - и не одной каторги. Есть что-то в этом кротком человеке, что производит впечатление. Он отбывал каторгу при смотрителе, который не признавал непоротых арестантов. Тихон Белоножкин - единственное исключение.

- Придет на раскомандировку злой, - рассказывают каторжане, - 20 - 30 человек перепорет. Так и глядит рысьими глазами: " кого бы еще! " А увидит Тихона, глаза переведет: " Ты, - скажет, - тихоня! Стань на заднюю шеренгу". Не любил, когда Тихон на него смотрит.

Это казалось каторге непостижимым. И некоторые совпадения привели каторгу к мысли, что Белоножкин - человек " особенный".

Белоножкин с вечера ни с того ни с сего плакал. Его стыдили:

- Чего нюни распустил? Баба!

- Горюшко мне под сердынко подкатывает.

А на следующий день одного арестанта задрали: с кобылы замертво сняли, в лазарете умер.

Несколько подобных случаев " предвиденья" поразили каторгу страшно, и когда к Белоножкину пришла семья, и он был выпущен для домообзаводства, к " особенному" человеку стали собираться поговорить, послушать его странных речей.

Тут подвернулся Галактионов.

Озлобивший всех против себя обличитель, в страдающий мир внесший своей проповедью еще больше страданий, - Галактионов у кроткого Тихона нашел тихую пристань, " просветлел", понял, что " истинно о Христе надо делать", и " уверовал".

Но старый законник сказался, - и вместо простых сходок для сердечных бесед он основал " церковь".

Сахалинское общество " православно-верующих христиан" имеет 12 " апостолов", и каждый из " апостолов" имеет " пророка".

- Как столб - подпору.

Кроме " апостолов", есть еще 4 " евангелиста".

- Руки и ноги Христовы.

Те, кто женат, как сам Тихон Белоножкин, живут с женами. Кто не женат, - сходятся и живут " не в законе, а в любви, ибо любовь и есть закон христианский".

Мужчины зовут себя " братией", а женщин - " по духу любовницами".

Сходясь все вместе, они говорят:

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, благодарим нашего Отца!

Кланяются в ноги, целуют друг друга и беседуют.

Беседы часто касаются сахалинских злоб дня и разрешают разные вопросы, конечно, в духе, приятном каторге.

Например:

- Каждый человек спастись должен. А в голодном месте не спасешься, скорее человека съешь. А потому бежать с Сахалина - дело доброе. Духом родиться можно только на материке, где можно трудиться. А для рождения духом надо креститься водой, т. е. переплыть Татарский пролив. Татарский пролив и есть Иордан. Надо сначала " водой креститься", и потом уж человек идет на материк возрождаться духом.

На этих радениях они рады всякому, кто зайдет:

- Где печка, там пущай греются.

В горницах у многих из них висят иконы:

- Хоть весь дом изукрась иконами! Хорошего человека повидать всегда приятно.

Но веровать " надо в духе, а не в букве", чтоб " буква эта нашу жизнь оживляла".

- Приходите к нам! - звал меня Галактионов. - Как начнем букву закона к нашей жизни приводить, - небеса радуются.

- Да почему ж ты о небесах-то знаешь?

- В мыслях радость. А небеса... Вы думаете высоко небеса? Небеса в рост человека.

Галактионову очень хотелось, чтоб я повидался с Тихоном Белоножкиным.

- Сами увидите! Вы так ему скажите, что от меня.

Тихона застал я за работой. У него хорошее хозяйство. Он чинил телегу.

- Здравствуй, Тихон. Правда, что ты - то лицо, как тебя называет Галактионов?

Белоножкин поднял голову и глянул на меня своими действительно " милыми" глазами, кроткими и добрыми:

- Вы говорите.

- Нет, но ты-то как себя называешь?

Тихон улыбнулся, тоже необыкновенно " мило".

- Буквами чтоб я себя назвал, хотите? Разве от букв что переменится?

Мы долго беседовали с этим добрым, кротким и скромным человеком, его интересовало, зачем я приехал: я объяснил ему, как мог, что собираю материал, чтоб описать, как живут каторжане, - и он сказал:

- Масло собираете? Понимаю.

И, прощаясь со мною и подавая мне руку, сказал:

- Масла вы в лампадку набрали много. Зажгите ее, чтоб свет был людям. А то зачем и масло?

Преступники и преступления

- Чувствуют ли " они" раскаяние?

Все лица, близко соприкасающиеся с каторгой, к которым я обращался с этим вопросом, отвечали, - кто со злобой, кто с искренним сожалением, всегда одно и то же:

- Нет!

- За все время, пока я здесь, изо всех виденных мною преступников, а я их видел тысячи, - я встретил одного, который действительно чувствовал раскаяние в совершенном, желание отстрадать содеянный грех. Да и тот вряд ли был преступником? - говорил мне заведующий медицинской частью доктор Поддубский.

Это был старик, сосланный за холерные беспорядки.

Доктор записал его при освидетельствовании " слабосильным".

- Стой, дядя! - остановил его старик. - Ты этого не делай! А когда ж я свой грех-то отработаю?

- Да в чем твой грех-то?

- Доктора мы каменьями убили. Каменьями швыряли. И я камень бросил.

- Да ты попал ли?

- Этого уж не знаю, не видел, куда камень упал. А только все-таки бросил.

Сказать, однако, чтоб раскаяния они не чувствовали, - рискованно.

Они его не выражают. Это да.

Каторжник, как и многие страдающие люди, прежде всего горд. Всякое выражение раскаяния, сожаления о случившемся, - он считал бы слабостью, которой не простил бы потом себе, которой, главное никогда не простила бы ему каторга.

А разве и мы не считаемся со взглядами и мнениями того общества, среди которого приходится жить?

Юноша Негель*, - совершивший гнусное преступление, убийца-зверь, которого мне рекомендовали, как самого отчаянного негодяя во всей каторге, - этот убийца рыдал, плакал как дитя, рассказывая мне, один на один, что его довело до преступления. И мне пришлось утешать его, как ребенка, подавать ему воду, гладить по голове, называть ласковыми именами.

_______________

* Александровская тюрьма.

Помню изумленное лицо одного из господ " служащих", случайно вошедшего на эту сцену.

Помню, как он растерялся.

- Что вы сделали нашему Негелю? - спрашивал он меня потом с изумлением.

Надо было посмотреть на лицо Негеля в те несколько секунд, которые пробыл в комнате господин служащий.

Как он глотал слезы, какие делал усилия, чтобы подавить рыдания.

- Вы никому не говорите об " этом"! - просил он меня на прощание, - а то в каторге узнают, смеяться будут, с....!

Вот часто причина этого " холодного, спокойного отношения" к преступлению.

Не всегда, где нет трагических жестов, - там нет и трагедии.

Темна душа преступника, и не легко заглянуть, - что там таится на дне?

В квартире одного интеллигентного убийцы я обратил внимание на большую картину работы хозяина, висевшую на самом видном месте.

Картина изображала мрачный северный пейзаж. Хмурые повисшие ели. Посредине - три камня, навороченные друг на друга.

- Что это за мрачный вид? - спросил я.

- Это пейзаж, который врезался мне в память! На этом месте случилось одно трагическое происшествие.

Это был вид того самого места, где хозяин дома, вместе с товарищем, убили и разрубили на части свою жертву.

Что это? Рисовка? Или болезненное желание - вечно, каждую минуту, без конца, бередить ноющую душевную рану, не давать ей зажить?

Рисовка это, или казнь, выдуманная для себя преступником, - эта всегда на виду висящая картина?

Не знаю, как раскаяние, но ужас, отчаяние от совершенного преступления живут в душе преступника.

Не верьте даже им самим, чтобы они относились к преступлению спокойно.

Василий Васильевич*, убивший в бегах своего товарища и питавшийся его мясом, слывет одним из наиболее спокойных и равнодушных.

_______________

* Сообщение об этом случае людоедства было напечатано доктором Н. И. Лобасом в журнале " Врач" 1895 г., No 37.

- Вы послушайте только, как он рассказывает! Как он вырезал куски мяса и варил из них суп с молодой кропивкой, которую клал " для вкусу".

- Если бы только моря я не боялся! - с отчаянием восклицал он, рассказывая и мне про " кропивку" и суп из человеческого мяса, - если б моря не боялся, убег бы на край света! Моря боюсь... Ушел бы, чтобы и не видел меня никто! От себя ушел бы!

И какой ужас перед совершенным звучал в тоне этого страшного человека.

Не даром после преступления он сходил с ума.

Не верьте " веселым" рассказам о преступлении.

Часто это только неумение спрашивать.

Да, конечно, если вы спросите так, " с наскока":

- А ну-ка, братец, расскажи, как ты убил?

Тогда вы услышите рассказ, полный и похвальбы и рисовки.

О Полуляхове*, убийце семьи Арцимовичей, в Луганске, мне говорили, что он необыкновенно охотно и необыкновенно нагло рассказывает о своем преступлении.

_______________

* Александровская тюрьма.

С издевательством над жертвами, говорил о них всегда во " множественном числе":

- Господин Арцимович спали вот так-с, а госпожа Арцимович - вот так. Я сначала их убил, а потом пошел госпожу Арцимович с младенцем ихним убивать. " Сударыня! " говорю... и так далее.

Я беседовал с Полуляховым два дня, - правда, с отдыхом в несколько суток, - нервы бы не выдержали, так " тяжел" этот человек.

Я спрашивал его внимательно о всей его жизни, терпеливо выслушивал все мельчайшие подробности его детства и юности, интересные и дорогие только ему, я входил в каждую мелочь его жизни.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒