|
|||
60. Европа. 62. Ода Бетховену ⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10 60. Европа
Как средиземный краб или звезда морская, Был выброшен водой последний материк, К широкой Азии, к Америке привык, Слабеет океан, Европу омывая.
Изрезаны ее живые берега, И полуостровов воздушны изваянья; Немного женственны заливов очертанья: Бискайи, Генуи ленивая дуга...
Завоевателей исконная земля, Европа в рубище Священного Союза – Пята Испании, Италии Медуза И Польша нежная, где нету короля.
Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта Гусиное перо направил Меттерних – Впервые за сто лет и на глазах моих Меняется твоя таинственная карта!
61. Посох
Посох мой, моя свобода, Сердцевина бытия – Скоро ль истиной народа Станет истина моя?
Я земле не поклонился Прежде, чем себя нашел; Посох взял, развеселился И в далекий Рим пошел.
А снега на черных пашнях Не растают никогда, И печаль моих домашних Мне по-прежнему чужда.
Снег растает на утесах, Солнцем истины палим, Прав народ, вручивший посох Мне, увидевшему Рим!
62. Ода Бетховену
Бывает сердце так сурово, Что и любя его не тронь! И в темной комнате глухого Бетховена горит огонь. И я не мог твоей, мучитель, Чрезмерной радости понять. Уже бросает исполнитель Испепеленную тетрадь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто этот дивный пешеход? Он так стремительно ступает С зеленой шляпою в руке, . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С кем можно глубже и полнее Всю чашу нежности испить, Кто может ярче пламенея Усилье воли освятить? Кто по-крестьянски, сын фламандца, Мир пригласил на ритурнель И до тех пор не кончил танца, Пока не вышел буйный хмель?
О Дионис, как муж наивный И благодарный как дитя! Ты перенес свой жребий дивный То негодуя, то шутя! С каким глухим негодованьем Ты собирал с князей оброк Или с рассеянным вниманьем На фортепьянный шел урок!
Тебе монашеские кельи – Всемирной радости приют, Тебе в пророческом весельи Огнепоклонники поют; Огонь пылает в человеке, Его унять никто не мог. Тебя назвать не смели греки, Но чтили, неизвестный бог!
О величавой жертвы пламя! Полнеба охватил костер – И царской скинии над нами Разодран шелковый шатер. И в промежутке воспаленном, Где мы не видим ничего, – Ты указал в чертоге тронном На белой славы торжество!
63. * * *
Уничтожает пламень Сухую жизнь мою, И ныне я не камень, А дерево пою.
Оно легко и грубо, Из одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака.
Вбивайте крепче сваи, Стучите, молотки, О деревянном рае, Где вещи так легки.
64. * * *
И поныне на Афоне Древо чудное растет, На крутом зеленом склоне Имя Божие поет.
В каждой радуются келье Имябожцы-мужики: Слово – чистое веселье, Исцеленье от тоски!
Всенародно, громогласно Чернецы осуждены; Но от ереси прекрасной Мы спасаться не должны.
Каждый раз, когда мы любим, Мы в нее впадаем вновь. Безымянную мы губим Вместе с именем любовь.
65. * * * Hiersteheich-ichkannnichtanders
" Здесь я стою – я не могу иначе", Не просветлеет темная гора – И кряжистого Лютера незрячий Витает дух над куполом Петра.
66. Аббат
О, спутник вечного романа, Аббат Флобера и Золя – От зноя рыжая сутана И шляпы круглые поля; Он все еще проходит мимо, В тумане полдня, вдоль межи, Влача остаток власти Рима Среди колосьев спелой ржи.
Храня молчанье и приличье, Он с нами должен пить и есть И прятать в светское обличье Сияющей тонзуры честь. Он Цицерона, на перине, Читает, отходя ко сну: Так птицы на своей латыни Молились Богу в старину.
Я поклонился, он ответил Кивком учтивым головы, И, говоря со мной, заметил: " Католиком умрете вы! " Потом вздохнул: " Как нынче жарко! " И, разговором утомлен, Направился к каштанам парка, В тот замок, где обедал он.
67. * * *
От вторника и до субботы Одна пустыня пролегла. О длительные перелеты! Семь тысяч верст – одна стрела.
И ласточки, когда летели В Египет водяным путем, Четыре дня они висели, Не зачерпнув воды крылом.
68. * * *
О свободе небывалой Сладко думать у свечи. – Ты побудь со мной сначала, – Верность плакала в ночи.
– Только я мою корону Возлагаю на тебя, Чтоб свободе, как закону, Подчинился ты, любя...
– Я свободе, как закону, Обручен, и потому Эту легкую корону Никогда я не сниму.
Нам ли, брошенным в пространстве, Обреченным умереть, О прекрасном постоянстве И о верности жалеть!
69. * * *
Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи – На головах царей божественная пена – Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер – все движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
70. * * *
С веселым ржанием пасутся табуны, И римской ржавчиной окрасилась долина; Сухое золото классической весны Уносит времени прозрачная стремнина.
Топча по осени дубовые листы, Что густо стелются пустынною тропинкой, Я вспомню Цезаря прекрасные черты – Сей профиль женственный с коварною горбинкой!
Здесь, Капитолия и Форума вдали, Средь увядания спокойного природы, Я слышу Августа и на краю земли Державным яблоком катящиеся годы.
Да будет в старости печаль моя светла: Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; Мне осень добрая волчицею была И – месяц цезарей – мне август улыбнулся.
71. * * *
Я не увижу знаменитой " Федры", В старинном многоярусном театре, С прокопченной высокой галереи, При свете оплывающих свечей. И, равнодушен к суете актеров, Сбирающих рукоплесканий жатву, Я не услышу обращенный к рампе Двойною рифмой оперенный стих:
– Как эти покрывала мне постылы...
Театр Расина! Мощная завеса Нас отделяет от другого мира; Глубокими морщинами волнуя, Меж ним и нами занавес лежит. Спадают с плеч классические шали, Расплавленный страданьем крепнет голос И достигает скорбного закала Негодованьем раскаленный слог...
Я опоздал на празднество Расина!
Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И словно из столетней летаргии – Очнувшийся сосед мне говорит: – Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры...
|
|||
|