Болдырев Виктор Николаевич 19 страница

Дьявольщина!

У морщинистой стены в глубокой трещине оседает человек с винчестером в руке. Скрюченными пальцами он цепляется за камни.

- Чандара! - вскрикивает Костя.

Старик силится поднять винтовку. Неузнаваемо худое, бледное, как у мертвеца, лицо искажено, глаза лихорадочно блестят в красноватом пламени факелов. Винчестер выскальзывает из ослабевшей руки, звякнув о камни. Голова поникает на грудь, и Синий Орел валится к подножию тотема.

С покосившегося столба смотрит оскаленная морда медведя, вырезанная из черного дерева. Белки глаз и клыки выкрашены белой краской, и звериная морда кажется живой. Пещерный тотем похож на деревянного идола, которого я нашел летом на берегу Полярного океана.

Склоняюсь над телом Синего Орла. Он мертв. Сердце не бьется, остановился пульс. Как очутился Чандара в пещере?

Пол пещеры загромождают глыбы, сорвавшиеся с потолка. Ни пищи, ни воды мы не обнаружили. Старик погубил себя голодом, забравшись в недосягаемое скальное убежище.

- Как дикий баран!.. - бормочет Костя.

- Нет, Костя, дикий баран погиб красиво, гордо, а это не смерть, это гибель, крушение человека.

- Корок! - Яркан указывает на длинный предмет в нише темного грота.

- Что там?

Освещаем факелами грот. На каменной плите покоится сверток в рост человека, обернутый широкими лентами бересты, обвязанный полусгнившими ремнями.

- Ого! Старинное погребение.

В давние времена юкагиры, обитавшие в горах Омолона и на Корокодоне*, хоронили соплеменников, пеленая их в бересту и подвешивая к вершинам деревьев. Так хоронили умерших и некоторые индейские племена Аляски и Канады.

_______________

* К о р о к о д о н - правобережный приток реки Колымы (" Корок"

- по-юкагирски погребальный сверток, подвешиваемый к деревьям; " дон"

- река, дол).

- Не древнее ли это анаульское погребение? Кто это, Яркан?

- Харги... - тихо отвечает юноша.

Ножом осторожно снимаю ремни, разворачиваю сухую бересту. Вот так находка!

Из развороченного свертка глядит сухое, старческое лицо, словно обтянутое коричневой кожей. Сохранились черные волосы, ссохшаяся роговица темных глаз, бурая кожа на костлявой груди. Она тверда, как железо. Стучу, точно по камню. В пещере сухо, холодно, и мумия, вероятно, лежит тут сотни лет.

- Брат, что ли?

Костя кивает на Синего Орла - его лицо поразительно схоже с маской в берестяном саване.

- Уж не Синий ли это Орел, который привел анаулов триста лет назад в хребты Омолона?

- Интересно, - спрашивает Костя, - сохранился ли у Чандары амулет? Помнишь, Илья рассказывал?

Знаками прошу Яркана снять у Чандары ожерелье. Яркан опускается на колени, развязывает замшевые ремешки на груди отца и осторожно снимает цепочку белых костяных бляшек. Юноша протягивает ожерелье; рука его дрожит.

Тончайшим резцом неизвестный мастер вырезал из мамонтовой кости миниатюрные медвежьи головы. Они сцепились оскаленными клыками, образуя странное ожерелье. Возвращаю музейный амулет Яркану. Ожерелье отдадим Нанге.

Стоим, опустив голову. Факелы догорают, освещая неподвижное лицо Чандары.

Пора выбираться на свет. Пусть эта холодная пещера будет склепом и последнему вождю анаулов. Он хотел повернуть колесо истории вспять, и оно раздавило его.

Глава 9. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕВАЛ

- Э-эгей... берегись!

Илья кричит, перекрывая гул порогов. Вцепившись в ослабевшие ремни, он стягивает мертвым узлом поклажу. Повисаем с Костей на тяжелом рулевом бревне. Кипучая струя швыряет плот на гранитную стену.

Вода с шумом разбивается о каменную грудь. Река круто поворачивает, и кажется, что она проваливается под скалу. Плот, подхваченный бурлящим потоком, ударяется в утес и, подкинутый валом, становится на дыбы.

Рулевое бревно трескается пополам. Кубарем лечу на груду скарба и невольно хватаюсь за ремни. Костю спас Илья, вытянув за шиворот из ревущего водоворота. Чиркнув гранитную щеку, плеснув перебитым рулем, плот пронесся мимо мокрых утесов. Еще один порог остался позади.

В плавание по горной реке мы пустились втроем, вьючный караван на Омолон отправив с Ромулом и Кымыургином. Пинэтаун остался с табуном в Широкой долине, ему не хотелось покидать Нангу. Вьючный караван, преодолев гари межгорного понижения, выйдет через неделю к Омолону против фактории.

Нас привлекало водное путешествие. Я рассчитывал плыть на плоту к Омолону и прибыть на факторию раньше сухопутного каравана. Хотелось вовремя закупить у Котельникова продовольствие и переправить груз на лодке через Омолон к месту встречи с Ромулом.

Из охотничьей экспедиции мы вернулись несколько дней назад с полными вьюками бараньего мяса. С висячего балкона пещеры, где навсегда остался Чандара, спустились с помощью связанных арканов.

Рассказ о находках в скальной пещере поразил Илью. Старинное анаульское предание повествовало, что вождь анаулов, возглавивший триста лет назад великое кочевье к Синему хребту, " ушел к предкам на звезды" и унес с собой последний тотем охотничьего племени - деревянную голову медведя. Он завещал анаулам, исконным охотникам и рыболовам, жить по-новому - разводить оленей.

Тотем и мумию вождя мы нашли в пещере.

- Обманывали, однако, шаманы, - сказал Илья после долгого раздумья. Корок вождя, медведя деревянного, потихоньку в пещеру прятали.

Я спросил Илью, почему такой же тотем, только поменьше, стоит на берегу пустынного озера в далекой Западной тундре, а у ног деревянного медведя лежат лук и стрела.

- Старуха увезла. Маленький идол у нее был, часто шаманила; лук, стрелу положила - доброму духу молилась, хорошего пути Нанге просила.

Известие о гибели Синего Орла взбудоражило оба стойбища. Восхождение в пещеру Харги, да еще вместе с Ярканом, развеяло дым суеверий и, главное, избавило жителей Синего хребта от смутной тревоги - боязни неожиданной встречи с Чандарой. Как-то легче дышалось в горах, люди повеселели.

Воспрянула духом и Нанга. Девушка уже не боялась оставаться в одиночестве; носилась, как маленькая кабарга, по кручам у табуна и даже ездила с Пинэтауном в гости к сестре.

На берег Быстрой реки нас вывел ранним утром Илья. Нехитрый плот связали из сухих стволов тополя. Старик советовал связать мино треугольный юкагирский плот. На таких плотах, говорил он, в старину юкагиры спускались по быстрому Омолону на колымскую ярмарку продавать соболя. Но мы с Костей не послушались Илью, связали обычный прямоугольный - плот и теперь проклинали свое легкомыслие.

Управлять прямоугольным кораблем трудно. Течение тащит плот с курьерской скоростью. Мчимся на серебряных струях по дну широкой горной долины. Вершины гор в снегу, там наступает уже зима. Бледно-голубое осеннее небо холодно мерцает, словно отражая отблеск далеких глетчеров. Склоны долины заросли лиственничной тайгой, и она желтеет червонным золотом осени.

Вода в реке обжигающе холодна. После ледяной ванны у гранитной стены танцуем на плоту, согревая окоченевшее тело. Плот не остановишь в потоке, приходится мастерить руль из двух шестов, припасенных вместо весел.

Река становится шире. Долина раздвигается, высокие сопки с белеющими вершинами остаются позади. Выплыли за пределы Синего хребта. С такой скоростью достигнем Омолона к вечеру.

Русло ветвится на протоки, появляются острова, покрытые чозенией и вековыми тополями. Порогов опасаться нечего. Удерживаемся на стрежне, избегая боковых проток. Быстрины и перекаты после порогов кажутся детской забавой.

- Гляди... Вадим!

Впереди река подмывает низкий берег. Тяжелые глыбы с растущими деревьями осели в воду. Могучим частоколом вздымаются над рекой затонувшие тополя, поддерживая серебристые кроны.

Струя течения неумолимо тянет плот в западню. Если врежемся в затопленные стволы, утлый плот рассыплется в щепы. Чудом проскальзываем между деревьями.

Пронесло...

На самой быстрине подстерегает новая ловушка. Два затонувших тополя образуют узкие ворота. Гребем изо всей мочи рулевым пером, стараясь прошмыгнуть мимо.

Поток сильнее людей. Плот с разбегу втискивается в дьявольские ворота и застревает между стволами. Вода с шумом катит через настил и тюк с вещами, бурлит пеной. Илья выхватывает из воды топор и врубается в серебристую колонну. Подпрыгиваем, раскачивая бревна. Плот скрипит, протискивается в проход и устремляется дальше.

Часов пять гребем и гребем, увертываясь от ловушек. Белые гребни Синего хребта уходят, скрываются за таежными увалами. Появляются отмели.

Река делает крутую излучину. У выхода из этого изгиба струя течения ударяет в берег и подмывает груду плавника, образуя темные ниши под нависающими бревнами. Рядом из воды торчат, покачиваясь, разбухшие стволы. Вероятно, корни их якорями засели в дно реки. Эти тараны похожи на чудовищные клыки.

- Не выберемся!.. - кричит Костя.

- Плохое место, все равно пасть, - качает головой Илья.

Пляшем на плоту, остервенело выгребая рулем. Ничто не помогает. Ударившись боком о тяжелый таран, плот забивается под кучу плавника, погружаясь все глубже и глубже в темную пучину.

Крушение!..

Вода захлестывает по пояс. Успеваем выкинуть на кучу плавника лишь винтовку и топор. Плот уходит из-под ног. Повисаем на бревнах. Цепляемся, как обезьяны, за мокрые стволы. Помогая друг другу, выбираемся на пирамиду плавника. Плот с вещами бесследно пропал в крутящейся бездне.

- Однако, хорошо прыгали... - бормочет Илья.

Старик вымок до нитки, дрожит. Прихватив винтовку и топор, выползаем по шатким стволам на берег.

- Ну и проклятущая река!.. - ругается Костя, выжимая куртку.

Над головой сходятся густые ветви. В воздухе с тихим шорохом кружатся желтые снежинки - с лиственниц облетает золотая хвоя. Промокли, продрогли. Нужно скорее разводить костер.

Костя вытаскивает из кармана ружейную гильзу заткнутую пробкой; внутри - аварийный запас спичек с теркой от спичечной коробки. Натаскиваем целую груду сухостоя. Вспыхивает огонь; можно развесить промокшую одежду.

Грея у огня красные окоченевшие ноги, радуемся избавлению, вспоминая перипетии беспокойного плавания. Хорошо после ледяного купания у жаркого таежного костра!

Времени терять нельзя - продовольствие утонуло. Обогревшись и обсушившись, трогаемся в путь. Омолон где-то близко. Поднимаемся на лесистый увал - нужно высмотреть прямую дорогу к реке. С плоской седловины открывается изумительная панорама.

Сопки окончились, мы - на последнем перевале.

Ясный холодный воздух прозрачен, как стекло. Во всю ширь лежит перед нами долина Омолона. На плоских террасах блестят озера. Вдали, меж желтеющих полос осенней тайги, тускло отсвечивают широкие плесы. В сизой дымке за рекой едва различимы вершины Анюйских гор, покрытые снегом.

Илья оперся на посох. Давно он не видел Омолона. Старик разглядывает широкий мир, и на его глаза навертываются слезы.

- Эко диво! Куда хочешь кочевать можно, - шепчет Илья, не стесняясь слез.

Да и мы с Костей разволновались. Взвиться бы и лететь на быстрых крыльях к Омолону. Напрямик, как летают птицы, до русла Омолона не более двадцати километров.

Шагаем, не разбирая дороги. Переходим какие-то речки вброд, по грудь в ледяной воде, покачиваемся на подушках замерзших болот, ломимся сквозь буреломы и к сумеркам, усталые, мокрые, оборванные, выкарабкиваемся на галечный берег могучего Омолона. Под ногами звенят лужицы, затянутые льдом: вода после осеннего паводка спадает.

Ужинаем уткой, обжаренной на вертеле. Пылает огромный костер из сухих стволов тополя - прогреваем к ночлегу гальку. На подстилке из ветвей поверх горячей гальки лучше, чем на печке. Засыпаем, нежась в тепле. Утро вечера мудренее. Завтра свяжем тальником треугольный юкагирский плот и спустимся по Омолону к фактории.

Ранним утром меня будит странный звук. Что это, сон? Всю ночь снилось невесть что, и, может быть, во сне почудился далекий гудок.

Илья и Костя сладко спят, зарывшись, точно зайцы, в теплую гальку. С реки медленно поднимается туман.

Опять!

Теперь наяву: далекий-далекий гудок. Гудок на диком Омолоне! Житель города не уловил бы этот тихий и привычный звук. Но слух обострился за долгие месяцы скитаний в молчаливой тайге, и ухо ловит посторонний звук.

Прислушиваюсь. Снова где-то гудит. Вскакиваю как полоумный и тормошу Костю.

- В чем дело? - просыпается он.

- Гудок, понимаешь, гудок!

Из тумана уже слышнее несется протяжный знакомый зов. Мечемся по отмели, собирая плавник: надо зажечь сигнальный костер.

Туман редеет - утренний ветерок разгоняет белые космы. У Дальнего острова, почти у противоположного берега, покачивается, дымит большой речной пароход. Как дом, возвышаются палубные надстройки. На буксире темные громады двух барж.

- Спим, что ли? Ведь по Омолону никогда еще не хаживали пароходы!

Впереди речного каравана крейсирует юркий катер с красным вымпелом на мачте. Пароход гудит, выпуская облако пара. В ответ с катера машут флагом.

- Фарватер ищет! - кричит Костя.

Прыгаем по гальке, размахивая куртками, точно робинзоны, призывающие корабль. Пароход медленно плывет в кильватер за катером. Поднимаю винтовку - в магазине последние патроны.

" Бум, бум, бум", - раскатываются выстрелы над притихшей рекой.

Три протяжных гудка снова будят тишину дремучей тайги. Пароход стопорит. На мостике мелькают сигнальные флаги.

- Заметили!

Дальнейшие события разворачиваются с кинематографической быстротой.

Катер, вздымая форштевнем бурун, мчится к нашему берегу. Не приставая, разворачивается против течения. Дверка рубки распахивается, к поручням выскакивает плечистый парень в бушлате, с шапкой, сдвинутой на бровь, и в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами.

Вероятно, старшина катера. Он опасливо поглядывает на мою винтовку. Вид у нас неприглядный: обросшие оборванные, похожие на лесных бродяг.

- Чего надо? Что за люди?! - грубым голосом кричит парень, грозно нахмуриваясь.

- Свои... из оленеводческого совхоза, вчера на Омолон вышли...

Старшина поспешно скрывается в рубке. За кормой вскипает пена. Суденышко подчаливает к берегу. Из люка появляется молодой матрос в телогрейке и сбрасывает узкий трап. Наконец-то дома, на палубе.

Мотор гудит. Катер, вспахивая Омолон, мчится к пароходу. На мостике, у борта парохода и на баржах сгрудились люди; блестят стекла биноклей. Неужто обещанный караван прорвался на Омолон в такую позднюю пору? Куда плывут все эти люди?

Приближаемся к пароходу. Нас рассматривают с любопытством. Поднимаю голову и не верю глазам. На верхней палубе, вцепившись в перила, близоруко щурится наш помполит; черные волосы треплет ветер, знакомое, точно вылитое из бронзы, лицо.

- Петр Степанович!

Рядом - Буранов. Махая лётным шлемом, он что-то кричит, но голоса в шуме мотора не слышно. Как они очутились на Омолоне?

Илья растерялся. Катер и пароход он видит впервые, и все вокруг кажется ему сном. Задирая голову, он подавленно осматривает пароход. Катер мягко толкается в борт.

- Не робей, старина! - смеются матросы, в десять рук подхватывая Илью.

Взбегаем на мостик и попадаем в объятия друзей.

- Пинэтаун жив? - тревожно спрашивает Петр Степанович. Он кричит во весь голос, как будто мы еще на катере.

- Жив... с Нангой остался.

- Олени целы? - рокочет Буранов.

- Целы... - усмехается Костя. - Совхоз уже в горах.

- И в огне не горят, а, помполит?!

- Газеты, Петр Степанович, газеты есть? Что на фронте?

- Порядок... Драпают фашисты: Бухарест, Софию, Таллин, Варшаву сдали.

- Варшаву?! Письмо мне привезли?

- Нету письма, - добродушно щурится помполит. - Рано еще - далеко Омолон от Польши.

- Знакомьтесь, - представляет Буранов чернобрового, статного крепыша в морской фуражке, с первоклассным цейссом на груди.

- Шелест... - звучным баритоном рекомендуется он.

Театральным жестом Шелест показывает на баржи:

- Куда выгружать тебе снаряжение?

- Снаряжение? В самом деле, где выгружать, а, Костя?

- Причаливай, капитан, остановка. Сообразим сейчас, - распоряжается Буранов.

Собираемся у круглого стола в комфортабельной капитанской каюте. На чистой скатерти в серебряной сухарнице белый душистый хлеб, в блюдечках сыр, масло, сахар, печенье, фрукты в вазах, стаканы с крепким чаем в замысловатых подстаканниках и даже - ради торжественного случая - бутылки шампанского. Ох и соскучились мы на мясной диете по цивилизованной пище!

Илья понемногу осваивается: оглядывает зеркала, трогает ковры, щупает скатерть, нюхает сигареты, подаренные Бурановым. Старик осторожно разминает их шершавыми пальцами, набивает прокопченный запальник, огнивом зажигает набитую трубочку и с наслаждением затягивается.

- Хороший твой табак, хорошо пахнет, - говорит он Буранову.

Друзья привезли короб новостей. Пожар в Омолонской тайге всполошил нижнеколымских жителей. Дым от пожара заслонил свет солнца, омолонская фактория погрузилась в мрак; районный центр и поселок Колымского совхоза в четырехстах километрах от Омолона окутала багряная дымка.

Котельников отправил с охотником-ламутом паническое письмо в заимку Колымскую. Председатель колхоза переправил письмо на усадьбу оленеводческого совхоза.

Директор, получив письмо, отправился в райком и заявил, что, вероятно, табун погиб в пылающей тайге, и выложил на стол " кабальную грамоту" - мое обязательство. На омолонскую факторию отправили курьера с предписанием Котельникову организовать поиски оленей и людей.

Вместе с охотниками-ламутами Котельников проник на потухающую гарь и после семидневных поисков обнаружил в глубоком распадке остатки седел, вьюков, обуглившиеся подошвы сапог и мою полевую сумку с обгоревшим дневником. Последняя запись в дневнике гласила: " Уходим с табуном в межгорное понижение".

Котельников вернулся на факторию, составил акт о гибели оленей и людей и вместе с " вещественными доказательствами" послал с курьером на далекую усадьбу совхоза. Директор действовал без проволочки. В Магадан ушла телеграмма, и авиапочтой полетел акт Котельникова о мрачном конце омолонского перегона.

- Представляешь, Вадим, положение! - восклицает Буранов. - На Чукотке мы закупили пять тысяч оленей, и они шествуют к вам на Омолон. А на Омолоне, судя по акту, все к чертям сгорело. Не поверил я бумажке Котельникова, так и доложил начальнику строительства. А генерал посмотрел из-под седых бровей колюче да и говорит: " Я приказ вам дал пять дней назад, почему до сих пор караван не вышел из Зырянки на Омолон? " Выскочил я из кабинета и тут же на аэродром уехал, а в Зырянке Петра Степановича встретил. Генерал его из Хабаровска завернул - политруком омолонского каравана назначил. Вот и приплыли к вам вместе.

- Эх, и размах у вас в Магадане!

- А чего же галок считать? Видишь, били мы с тобой в одну точку и соединились вместе! Выгрузим баржи, соберете дома, двухлетний запас продовольствия в амбар сложите, катер, радиостанцию оставим - и совхоз готов.

Спрашиваю Петра Степановича, на фактории ли Котельников.

- Сняли, смылся... Письмо написала твоя Мария на Чукотку. Описала махинации с Чандарой, просила на факторию честного человека, о вас заботилась.

- Эх, уполз гад!.. - зло бормочет Костя.

Долго слушают наши друзья рассказ о необычайных приключениях на Синем хребте. Веселая и грустная история последнего плавания на плоту приводит в восторг Шелеста.

Капитан стучит крепким кулаком по столу, стаканы подпрыгивают и звенят. Звучным баритоном он провозглашает:

- Слушай, брат, плюнь на своих оленей, пиши приключенческий роман!

Место для усадьбы Омолонского совхоза намечаем в устье Быстрой реки. Илья уверяет, что весной, в полую воду, наш катер пройдет вверх по ее течению почти до порогов. Усадьбу нового оленеводческого совхоза поставим у ворот Синего хребта.

Пароход протяжно гудит, отчаливает и, покачиваясь, плывет с баржами вверх по Омолону к близкому устью Быстрой реки.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 17 1819