Маккенна Теренс 5 страница

Мы спустились по тропе к нашему дому и обнаружили, что он все еще занят. Возвращаясь через пастбище, над которым пламенел живописный закат, мы снова набрали грибов - столько, чтобы нам с Деннисом и Ив досталось больше, чем во все прошлые дни, - пожалуй, штук по двадцать на брата.

Именно когда мы шли через пастбище, я впервые заметил или, во всяком случае, впервые упомянул, что все вокруг необычайно красиво и что я чувствую себя настолько хорошо, что возникает странное ощущение, будто все происходит в кино или в каком-то большем, чем обычный, масштабе. Даже небо напоминало кадр, сделанный объективом " рыбий глаз", - все казалось кинематографически преувеличенным. Что это было? Может быть, легкое искажение пространства, навеянное растущим содержанием псилоцибина? Псилоцибин может вызывать такие нарушения восприятия. Я ощущал, что стал трехметрового роста, почти великаном -совсем как Алиса, когда она ела гриб и становилась то большой, то маленькой. Странное это было чувство, но на редкость приятное.

Вернувшись в " дом на пригорке", мы разожгли огонь и сварили рис, чтобы перекусить. Время от времени шел дождь. После обеда мы долго курили, ожидая, не зайдут ли Ванесса с Дейвом. Дождь все усиливался, и наконец мы укрылись в доме и каждый съел порядочную кучку грибов. Строфария подействовала быстро, и галлюцинации получились очень яркие, но, несмотря на увеличенную дозу, примерно через час переживания не особо отличались от прежних наших полетов. Мы вышли из транса и стали негромко обмениваться впечатлениями.

Деннис пожаловался, что ему мешали проникнуть глубже мысли об отце (он жил в Колорадо), о том, получил ли он наше последнее письмо, отправленное перед началом спуска по Рио-Путумайо. Вид у брата был печальный - будто под влиянием галлюциногена усилилась его тоска по дому. По крайней мере, мне так показалось. Я постарался его успокоить, и несколько минут мы тихо разговаривали в темноте. Он рассказал, что в его кайфе присутствовали разнообразные переживания: поднимающийся изнутри жар и странное неслышное жужжание, которое, по его словам, помогло ему проникнуть в загадку похожего на глоссолалию (Глоссолалия - особый вид расстройства речи: произнесение бессмысленных сочетаний звуков, сохраняющих некоторые признаки связной речи (темп, ритм, структуру слога и т. п. ). - Прим. перев. ) лингвистического феномена, который я пережил под действием ДМТ и который описывал ему раньше. Я попросил его воспроизвести звуки, которые он слышал, но Деннис, похоже, считал, что это невозможно. Пока мы разговаривали, дождь понемногу утих, и мы услышали слабый звук переносного транзисторного приемника: кто-то воспользовался передышкой в ливне, чтобы подняться на холм по тропинке, проходившей чуть пониже нашей хижины. Беседа наша прервалась, мы вслушивались в тихий звук приемника он приближался, но потом стал затихать.

И тут последовал поворот событий, едва не отправивший нас в мир иной: как только радио замолкло, Деннис издал громкое, скрежещущее жужжание, которое продолжалось несколько секунд, при этом тело его словно окаменело. После минутного затишья он разразился залпом взволнованных, испуганных вопросов. " Что случилось? " - твердил он и - это особенно врезалось мне в память - " Я не хочу превращаться в огромное насекомое! "

Было видно, что Деннис сам перепуган случившимся, и мы с Ив постарались его успокоить. То, что для нас показалось не больше чем странным звуком, совершенно очевидно произвело совсем другое впечатление на того, кто его издавал. Я понимал его состояние:

мне оно было знакомо по опытам с ДМТ, где что-то вроде мысленной глоссолалии, которая мне самому казалось исполненной глубочайшего смысла, превращалось в сущую белиберду, когда я пробовал облечь ее в слова и передать другим.

Деннис сказал, что в звуке была заключена колоссальная энергия, а сам он ощущал себя некой физической силой. Мы несколько минут поговорили об этом, после чего Деннис решил повторить попытку. И повторил, но на этот раз все закончилось гораздо быстрее. Он снова сказал, что ощущал высвобождение огромного количества энергии. Он чувствовал, что если направит голос вниз, то сможет оторваться от земли. Тогда нам пришла в голову мысль, что можно издавать звуки, усиливающие метаболизм психоделиков, а Деннис предположил, что пение может ускорять метаболизм некоторых из них. По словам брата, у него возникло внутреннее ощущение, будто он приобрел какую-то шаманскую силу.

Деннис стал расхаживать взад-вперед, громко произнося: " Нет, чтобы прямо сейчас из тьмы возникла Ванесса вместе со своим скептицизмом! " Он чувствовал, что ее скептицизм непременно рухнул бы, не выдержав его демонстрации реальности столь странного феномена. Я возразил, что она сочла бы это лишь странным звуком в сочетании с галлюциногеном, в действии которого все больше сомневалась.

В какой-то момент брат так разволновался, что мы все втроем вышли из хижины и остановились, глядя в кромешную тьму. Деннис размышлял о том, стоит ли сейчас отправиться на поиски Ванессы и Дейва, чтобы обсудить с ними произошедшее. Наконец мне и насмерть перепуганной Ив с трудом удалось уговорить его вернуться в хижину и отложить все до утра.

Снова оказавшись в хижине, мы еще раз попытались разобраться в том, что произошло. Я вполне понимал изумление Денниса: ведь именно знакомство со зрительными и речевыми особенностями ДМТ когда-то, впервые заставило меня заняться проблемой психоделиков и их места в природе. Кажется невероятным, когда под влиянием этих растительных метаболитов меняется все то, что ты считал незыблемой реальностью, и волнение - вполне объяснимая реакция на столь поучительный, более того, пугающий опыт.

Мы с братом всегда были близки, и эта близость особенно усилилась с тех пор, как умерла наша мать, но, путешествуя по Азии, я испытал такие переживания, которые ему были пока неведомы. Чтобы помочь всем успокоиться, а заодно и доказать, что то, что сейчас пришлось испытать Деннису, может случиться с каждым, мне пришло в голову рассказать одну историю.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. КАТМАНДУ: ИНТЕРЛЮДИЯ В которой взгляд в прошлое, на некоторые излишества в тантрическом стиле, произошедшие когда-то в главном оплоте хиппи в Азии, помогает пролить свет на странный эпизод с грибами в Ла Чоррере.

Два года тому назад, весной и летом 1969-го, я жил в Непале, где изучал тибетский язык. Волна интереса к буддизму еще только начиналась, поэтому те из нас, кто оказался в Непале из любви к тибетскому языку, объединились в сплоченную группу. Цель, которую я преследовал, изучая язык, отличала меня от большинства европейцев и американцев, которых привели в Непал проблемы лингвистики. Почти всех их интересовали те или иные аспекты философии буддизма махаяны, меня же влекла религиозная традиция, существовавшая еще до VII века и проникновения буддизма в Тибет.

Эта местная добуддийская религия тибетцев представляла собой разновидность шаманизма и была тесно связана с мотивами и космологией классического сибирского шаманизма. Тибетский народный шаманизм, носящий название бон, и сейчас практикуют в горных районах Непала, пограничных с Тибетом. Буддисты обычно презирают таких практиков, считая их еретиками и вообще недостойными людьми.

Мой интерес к религии бон и тем, кто ее практикует (их называют бонпо), вырос из страстного увлечения тибетской живописью. В ее произведениях самые фантастические, причудливые и свирепые образы обычно родом из добуддийской части народного пантеона- Дхармапалы, устрашающие хранители буддийского учения, многорукие и многоголовые, окруженные ореолом пламени и света, - это исконные бонские божества, чья верность появившейся позже буддийской религии поддерживается только благодаря могущественным ритуалам и обетам, которыми связаны эти всесильные демоны.

Мне казалось, что шаманской традиции, породившей столь диковинные фантастические образы, в свое время было известно какое-то галлюциногенное растение. Известно, что сибирские шаманы достигали экстатического состояния, используя гриб Amanita muscaria, и Гордон Уоссон провел исследование, подтверждающее, что в Индии в ведический период использовали тот же гриб. Поскольку Тибет лежит, грубо говоря, между двумя этими территориями, то вполне возможно, что до появления буддизма галлюциногены являлись частью местной шаманской традиции.

Amanita muscaria - только один из возможных кандидатов, которые могли применяться в древнем Тибете в качестве галлюциногена. Другим подозреваемым является Pegamum harmala из семейства Zygophallaceae. Он, как и Banisteriopsis caapi, содержит значительное количество галлюциногенного бета-карболинового алкалоида гармалина и, возможно, сам является галлюциногеном. Разумеется, его сочетание с каким-нибудь ДМТ-содержащим растением - а флора Индии может похвалиться не одним таким - должно давать сильный галлюциноген, по своему составу близкий к настоям амазонской аяхуаски.

Так что в Непал меня привел интерес к тибетской живописи и шаманским галлюциногенам. Я узнал, что в Непале и в Индии, близ Симлы, есть лагеря беженцев, население которых почти полностью состоит из отверженных бонпо, поскольку в лагеря, где живут беженцы-буддисты, их пускают неохотно. Мне хотелось перенять у бонпо сохранившиеся знания о галлюциногенах, которые когда-то, возможно, были широко известны и использовались в шаманской практике. По наивности своей, я жаждал подтвердить возникшую у меня гипотезу о влиянии растительных галлюциногенов на тибетскую живопись, а потом написать об этом монографию.

Но вскоре после прибытия в Азию огромность задачи и усилия, которых потребовало бы ее осуществление, предстали передо мной в своих истинных размерах. Предполагаемый план был всего лишь наброском, тогда как такому исследованию нужно было посвятить жизнь! И разумеется, я обнаружил, что ничего не удастся сделать до тех пор, пока я не выучу тибетский. Поэтому я на время отложил свои научные замыслы и решил, что те несколько месяцев, которые обстоятельства позволяют мне пробыть в Непале, будут полностью посвящены освоению тибетского языка.

Я уехал из Катманду, подальше от соблазнов, предлагаемых курильнями гашиша, и от праздных увеселений международной компании путешественников, контрабандистов и искателей приключений, которые прочно обосновались в городе. Итак, я перебрался в Боднатх, деревушку, история которой теряется в веках, расположенную в нескольких милях к востоку от Катманду. В последнее время туда нахлынули толпы тибетцев из Лхасы, и все они говорили на лхасском диалекте, который понимают повсюду в Гималаях. В деревне жили буддисты, и я договорился, что буду учиться у тамошних монахов, не упоминая о своем интересе к бонпо. Поиски жилья привели меня в дом Ден Ба-до, местного мельника. Он принадлежал к невари, одной из основных этнических групп Непала. Зажиточный мельник согласился сдать мне комнату на третьем этаже своего глинобитного дома, выходящего окнами на грязную главную улицу Боднатха. Я сторговался с одной местной девушкой, чтобы она каждый день приносила мне питьевую воду, и удобно устроился в своем новом жилище. Я побелил глинобитные стены комнаты, приобрел на рынке в Катманду огромную сетку от москитов и разместил под ней книги и скамеечку - из тех, которые тибетцы используют для письма. Наконец, довольный и счастливый, я принялся старательно изображать из себя молодого путешественника и ученого.

Учителя моего звали Таши Гьялцен Лама. Он принадлежал к школе Гелугпа и был очень добрый и понимающий человек. Несмотря на почтенный возраст, он каждое утро являлся ровно в семь, чтобы в течение двух часов заниматься со мной. Я был невежественен, как дитя. Мы начали с чистописания и алфавита. Затем после ухода ламы я еще несколько часов занимался, а остаток дня принадлежал мне. Я обследовал охотничий заповедник царя Непала восточнее Боднатха и индуистские места ритуального сожжения трупов - они находились в соседнем Пашупатинатхе. А еще я познакомился с несколькими европейцами, которые жили в округе.

Среди них оказалась пара англичан, моих сверстников. Оба были по-своему привлекательны. Он, худощавый блондин с орлиным носом и ироническими манерами, характерными для образцового продукта британской системы закрытых учебных заведений, надменный и изысканно вежливый, отличался, тем не менее, оригинальностью и часто бывал забавен. Она, маленькая, болезненно худая - про себя я назвал бы ее костлявой, рыжеволосая, сумасбродная и циничная, она, как и ее спутник, обладала острым умом.

Родственники считали их паршивыми овцами, и они вели кочевую жизнь хиппи, как и все мы в то время. Эту пару связывали странные отношения: из Англии они приехали вместе, но ослабление внутреннего напряжения, наступившее после прибытия в буколический Непал, оказалось слишком большим испытанием для их хрупкой связи. Теперь они жили порознь: он на одном краю Боднатха, она, в одиночестве, на другом. Встречались они только для того, чтобы вместе " наносить визиты" или поиграть друг у друга на нервах.

Сам не знаю почему, но в этом экзотическом окружении я был совершенно очарован ими обоими. Когда они приходили - поодиночке или вдвоем, - я охотно прерывал свои занятия, чтобы пообщаться с ними. Мы быстро подружились. Говорили мы, естественно, о моей работе, поскольку она касалась галлюциногенов:

они относились к ней с интересом, так как еще в Лондоне попробовали ЛСД. К тому же мы выяснили, что в Индии у нас есть общие знакомые и что все мы любим романы Томаса Харди. Наша идиллия была на редкость приятной.

В то время для исследования шаманского измерения я использовал очень своеобразный метод: на самом пике вызванных ЛСД переживаний курил ДМТ. Так я поступал каждый раз, когда принимал ЛСД, а делал не так уж редко. Это позволяло мне подольше задержаться в триптаминовом измерении'. Приближалось летнее солнцестояние 1969 года, и. я решил провести очередной такой эксперимент.

Я собирался принять ЛСД в ночь солнцестояния, а потом до утра просидеть на крыше, покуривая гашиш и любуясь звездами. О своем плане я рассказал друзьям-англичанам, и они выразили желание присоединиться ко мне. Я мог бы только порадоваться этому, но существовало одно затруднение: в округе не было надежного ЛСД. Мой собственный скудный запас прибыл в Катманду в пророческом укрытии - керамическом грибке, отправленном из Эспена почтой.

Полушутя, я предложил им в качестве замены семя гималайского дурмана, Datura meteL Дурман - однолетний кустарник, источник ряда тропановых алкалоидов - скополамина, гилосциамина и других составов, дающих псевдогаллюциногенный эффект. Они создают ощущение полета или смутные, ускользающие видения, но все это происходит в мире, с которым трудно совладать и припомнить который потом тоже бывает трудно. В Непале семена дурмана применяют саддху (странствующие отшельники, или святые), так что в этих краях об этом растении знают. И все же я предложил его в шутку, поскольку о том, как сложно справиться с действием дурмана, ходят легенды. К моему удивлению, друзья мои охотно согласились, и мы договорились, что в назначенный день они придут ко мне в шесть часов вечера, чтобы вместе провести эксперимент.

Когда условленный день наконец настал, я перенес одеяла и трубки на крышу дома. Оттуда открывался чарующий вид на окрестную деревню и возвышающуюся над ней огромную ступу, с верхней части которой глядели нарисованные глаза Будды. В to время верхние золоченые уровни ступы стояли в лесах - шел ремонт поврежденной части, куда несколько месяцев назад ударила молния. Увенчанная куполом громада ступы придавала глинобитной беленой деревушке Боднатх фантастический, какой-то нездешний вид. Еще дальше на тысячи футов вздымались величественные отроги Аннапурны. Предгорья, как лоскутное одеяло, пестрели изумрудными клочками рисовых полей.

Часы показывали шесть, а друзей моих еще не было. В семь они тоже не появились, тогда я принял драгоценную таблетку Оранжевого Сияния и сел в ожидании. Через десять минут они пришли. Я уже чувствовал, что меня забирает, и показал им на две кучки семян дурмана, которые приготовил для них. Они забрали семена вниз, в мою комнату, чтобы там растолочь пестиком в ступке, прежде чем принять, запив чаем. Когда они вернулись на крышу и удобно устроились, меня уже носило по просторам воображения.

Мне казалось, что прошло много времени. Когда они усаживались, я витал слишком далеко, чтобы общаться с ними. Она сидела прямо напротив меня, он чуть подальше, сбоку, в тени. Он наигрывал на флейте. Я передал им трубку с гашишем. В небе медленно взошла полная луна. Я впал в навеянные галлюциногеном грезы, которые длились минуты, а ощущались как не одна жизнь. Очнувшись после особенно длинной череды видений, я обнаружил, что мой друг закончил игру и удалился, оставив меня наедине со своей дамой.

Я обещал обоим, что этим вечером дам им попробовать ДМТ. Стеклянная трубка и крошечный запас оранжево-воскового ДМТ лежали передо мной. Медленно, плавными, как во сне, движениями я набил трубку и передал ей. На все это с огромной высоты смотрели яркие, мерцающие звезды. Она взяла трубку и сделала две глубокие затяжки - вполне достаточно для такой хрупкой особы, - потом трубка снова перешла ко мне, и я сделал четыре глубочайших затяжки, причем четвертую задерживал до тех пор, пока хватало дыхания. Для меня это была огромная доза ДМТ; сразу же возникло чувство, будто я попал в полный вакуум. Я услышал пронзительный вой и звук разрываемого целлофана, которые сопровождали мое преображение в охваченного оргазмом ультравысокочастотного гоблина - именно таким становится человек в угаре ДМТ. Меня окружала трескотня механических эльфов и арочные своды - куда круче арабских, - которые посрамили бы даже самого Биббиенну.

А вокруг бушевали проявления некой силы, одновременно враждебной и причудливо прекрасной.

К тому времени, когда в обычных условиях можно было бы ожидать угасания видений, предварительно принятая доза ЛСД подбросила меня еще выше. Подпрыгивающие орды механических эльфов слились в неразличимый рев толпа эльфов наступала. Внезапно я обнаружил, что лечу над землей на высоте в несколько сотен миль в сопровождении серебристых дисков. Сколько их было, сказать не могу. Я был сосредоточен на виде простирающейся внизу земли и скоро понял, что лечу над Сибирью, по-видимому, по полярной орбите, направляясь на юг. Впереди виднелись величавое Шанское нагорье и массив Гималаев, вздымающийся перед желтовато-красной пустыней Индии, Солнце должно было взойти часа через два. Сделав несколько последовательных рывков, я сошел с орбиты и выбрал место, откуда смог отчетливо различить круглую впадину - долину Катманду. Еще один рывок - и долина заполнила все поле зрения. Похоже, я снижался на огромной скорости. Вот индуистский храм и дома Катманду к западу от города, вот храм Сваямбхунатх, а в нескольких милях к востоку - ступа в Боднатхе, сверкающая свежей побелкой. Потом Боднатх стал стремительно надвигаться, превращаясь в мандалу из домов и концентрических улиц. Среди сотен крыш я отыскал свою. И в следующий же миг, влетев в свое тело, вновь узрел плоскость крыши и женщину прямо перед собой.

Она явилась на эту встречу наряженная, совершенно неуместно одетая в длинное серебристое вечернее платье из атласа, словно извлеченное из чьего-то фамильного сундука, - такие можно встретить в лавке старинной одежды в Ноттинг Хилл Гейт. Я упал ничком, и мне показалось, что моя ладонь попала в какую-то прохладную белую жидкость - то была ткань ее платья. До этого мгновения ни один из нас не рассматривал другого в качестве потенциального любовника. Наши взаимоотношения строились на совершенно иной основе. И вдруг все обычные нормы отношений перестали существовать. Мы бросились друг к другу, и у меня возникло отчетливое ощущение, что я прошел сквозь ее тело и оказался у нее за спиной. Одним движением она стянула платье через голову. Я сделал то же самое со своей рубашкой, которая превратилась у меня в руках в изодранную тряпку, когда я стаскивал ее с себя. Я слышал, как разлетелись во все стороны пуговицы, как неудачно приземлившись, разбились мои очки.

Мы занялись любовью. Или, скорее, пережили нечто, имеющее весьма отдаленное отношение к этому занятию, но совершенно своеобразное. Мы оба пели и вопили, захваченные глоссолалией ДМТ, катались по крыше, качаясь на волнах набегающих геометрических галлюцинаций. Она преобразилась: трудно описать словами, какой она стала, - женское начало в чистом виде, Кали, Левкотея, нечто эротическое, но нечеловеческое, нечто обращенное к виду, но не индивидууму, излучающее угрозу людоедства, безумие, простор и уничтожение. Казалось, она вот-вот сожрет меня.

Реальность разбилась вдребезги. То был секс на самой границе возможного. Все преобразилось в оргазм и зримый лепечущий океан эльфской речи. Потом я увидел в том месте, где склеились наши тела, из нее на меня, на крышу струится, растекаясь повсюду, какая-то стеклянистая жидкость, что-то темное, блестящее, вспыхивающее изнутри разноцветными лучами. После видений, вызванных ДМТ, после приступов оргазма, после всего, что было, это новое наваждение потрясло меня до глубины души. Что это за жидкость и что вообще происходит? Я взглянул на нее. Я заглянул прямо в нее -- и передо мной возникло отражение поверхности моего же собственного разума. Что это было - транслингвистическая материя, живой, переливающийся вырост алхимической бездны гиперпространства или порождение полового акта, совершенного в полном безумии? Я снова заглянул в темную глубину и на этот раз увидел ламу, который обучал меня тибетскому языку, - в это время он, должно быть, спал на расстоянии мили отсюда. Но в жидкости я увидел его в обществе незнакомого мне монаха; они оба глядели в отполированную до зеркального блеска пластину. И тут я понял, что они наблюдают за мной! Это было выше моего разумения; Я отвел взгляд от жидкости и от моей партнерши: настолько сильна была окружающая ее аура нечеловечности.

И тут до меня дошло, что мы, находясь на моей крыше, в течение нескольких минут пели, горланили и издавали дикие оргаистические вопли! Это означало, что весь Боднатх проснулся и сейчас разбуженные жители откроют окна и двери и потребуют у нас ответа, что происходит. И что же, собственно, происходило? Мне пришла на память любимая дедушкина присказка: " Боже милосердный! - промолвил вальдшнеп, когда его закогтил ястреб". Это абсурдно неуместное воспоминание вызвало у меня взрыв неудержимого хохота.

Но вскоре мысль о том, что нас могут увидеть, отрезвила меня до такой степени, что я понял: нужно срочно убираться с этого открытого места. Мы оба были совершенно голые, а вокруг нас царил полнейший и необъяснимый хаос. Девушка лежала не в силах подняться. Тогда я взял ее на руки и стал пробираться по узкой лестнице мимо кладовых с зерном к себе в комнату. Помню, что при этом я все время твердил, обращаясь к себе и к ней: " Я человек, человек". Мне было необходимо уверять себя, поскольку в тот миг я был в этом совершенно не уверен.

Мы выждали в моей комнате несколько минут. Постепенно я понял, что каким-то чудом - это было не менее странно, чем все остальное, что с нами произошло, - никто не проснулся и не призывает нас к ответу, желая узнать, что случилось. Похоже, никто ничего не услышал! Чтобы как-то успокоиться, я приготовил чай, и пока я им занимался, мне удалось понять состояние моей партнерши. Казалось, она находится в бреду и совершенно не способна говорить со мной о том, что только что произошло между нами на крыше. Именно так обычно и бывает после дурмана - очень трудно, а порой и просто невозможно припомнить, что же с тобой приключилось. Похоже, несмотря на то что случившееся включало самое сокровенное, что только может произойти между мужчиной и женщиной, я был единственным свидетелем, способным хоть что-то припомнить.

Размышляя об этом, я выполз обратно на крышу и нашел свои очки. Невероятно, но они были целы и невредимы, хотя я ясно слышал, как они разбились. Натеков стеклянистой жидкости - эктоплазматических выростов нашего тантрического действа - нигде не было видно. Подобрав свои очки и нашу одежду, я вернулся в комнату, где спала моя партнерша. Курнув гашиша, я забрался под противомоскитную сетку и улегся рядом с ней. Несмотря на все возбуждение и полученную организмом стимуляцию, я сразу же заснул.

Не знаю, сколько времени я проспал. Внезапно я очнулся от глубокого сна. Было еще темно. Моей подруги и след простыл. Я изрядно встревожился: если она по-прежнему не в себе, ей опасно бродить ночью по деревне одной. Я вскочил, набросил на себя халебу и отправился на поиски. Ни на крыше, ни около кладовых ее не оказалось.

Обнаружил я ее на первом этаже дома. Она сидела на земляном полу, уставившись на свое отражение в бензобаке мотоцикла, принадлежавшего зятю мельника. Все еще не ориентируясь в окружающей обстановке - явление, типичное для дурмана, - она продолжала находиться во власти галлюцинаций и не могла понять, кто перед ней. " Вы мой портной? - все спрашивала она меня, пока я вел ее в комнату. - Вы мой портной? "

Когда мы снова оказались наверху в моей комнате, я снял халебу, и мы оба обнаружили, что на мне надет некий предмет туалета, который она деликатно назвала своими " штанишками". Мне они были явно малы, и ни один из нас не знал, как они на мне оказались. Этот маленький эпизод достойно увенчал изумительный вечер, и я оглушительно расхохотался. Я возвратил ей трусики, и мы снова улеглись спать, озадаченные, успокоенные, усталые и довольные.

После этого совместного переживания мы с девушкой особенно подружились. Любовью мы больше никогда не занимались - нас вполне устраивала дружба. О событиях на крыше она не помнила абсолютно ничего. Через неделю или около того я поведал ей о своих впечатлениях относительно произошедшего. Она изумилась, но отнеслась к случившемуся благосклонно. А что случилось, я и сам не знал. Я окрестил стеклянистую жидкость, которую мы вырабатывали, " лювь". Это нечто большее, чем любовь, нечто меньшее, чем любовь, может быть, и вовсе не любовь, а некое пока непознанное до конца потенциальное человеческое переживание, о котором известно так мало.

Вот эту историю я и рассказал Дейву и Ив той ночью в Ла Чоррере, в " доме на пригорке", под раскачивание наших гамаков в свете фонаря да под то стихающий, то возобновляющийся стук дождя по крыше из пальмовых листьев. Именно тот случай и заронил во мне интерес к фиолетовой жидкости, которую, если верить слухам, шаманы-аяхуаскеро выделяют из кожи и используют для гадания и целительства. И каждый раз, рассказывая эту историю, я обращаю главное внимание именно на феномене жидкости. И в ту туманную ночь, стараясь успокоить Денниса, я тоже сделал основной акцент на нем, умолчав о том дурацком моменте, когда я проснулся в женских трусиках. Он только чертовски смущал, ничего не прибавляя к смыслу истории. Тогда я никому не рассказал об этом эпизоде, он остался моим личным воспоминанием. И сейчас я упоминаю о нем только потому, что позже этому нелепому инциденту суждено было оказаться центральным моментом проявления телепатии, убедительнее которого мне наблюдать не доводилось.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ФИОЛЕТОВАЯ ПСИХОЖИДКОСТЬ В которой Деннис начинает обрисовывать свой подход к алхимическому опусу, а психожидкость -была она транслингвистической материей или нет становится предметом спора.

Мой рассказ закончился, и все мы на несколько часов забылись беспокойным сном. В тусклом свете зари мы с Ив добрались до группы хижин, лепившихся по берегу Игара-Параны, повыше чорро, на расстоянии трех четвертей мили от нашего приюта. Мы знали, что витото, которые спускаются по реке, чтобы привезти детей в школу, останавливаются в этих обычно пустующих домах. Мы надеялись прикупить яиц, папайи или тыквы, чтобы внести разнообразие в наше меню, состоящее из неочищенного риса, юкки и бананов.

Мы нашли там только маленькую горстку людей; единственным товаром, которые был у них на продажу, оказались плоды сердцевидной формы размером с грейпфрут, полные скользких сладковатых зерен, плавающих в прозрачном красноватом сиропе. В те времена этот плод еще не был известен ботанической науке, лишь через несколько лет Шульц опишет его и назовет Macoubea witotorum. Мне же предстояло снова встретиться с этим плодом. Он оказался очень дешевым, и поскольку мы пришли в надежде хоть что-то купить, то потратили пятнадцать песо, получив взамен фунтов пятьдесят этих диковинных фруктов. Несмотря на то что я почти всю ночь напролет носился по океану мысленных галлюцинаций, я ощущал себя бодрым и здоровым. Взвалив на спину битком набитый мешок - это и была вся наша покупка, - я быстрым шагом направился обратно к миссии.

Ходьба доставляла мне радость. Мешок казался легким, нести его было одно удовольствие. Не останавливаясь на отдых ни на минуту, мы с Ив вернулись в миссию и пошли в расположенную на берегу обитель Ванессы и Дейва, чтобы вместе позавтракать. Когда мы выходили из хижины на поиски пропитания, Деннис крепко спал. Теперь его не было - очевидно, проснувшись, он сразу же помчался будить Ванессу, чтобы поведать ей о том, что он пережил несколько часов назад. Доносящийся изнутри жужжащий звук, чувство одержимости - обо всем этом он возбужденно рассказывал, когда мы вошли в " речной дом" и я опустил на пол свою ношу. Пока все возились с завтраком, события минувшего вечера обсуждались и тщательно анализировались. На Ванессу и Дейва не произвело впечатления взволнованное заявление Денниса о том, что нам удалось уловить и некое в высшей степени своеобразное энергетическое поле. Я предложил Деннису не спорить о природе пережитого, а просто уединиться после завтрака и записать все, что придет в голову, о том странном звуке, который он издавал. Брат послушался моего совета и полез на холм к нашему дому, чтобы там побыть одному и сделать следующую запись: 28 февраля 1971 года

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒