Маккенна Теренс 2 страница

Вскоре мы добрались до ветхого, ничем не примечательного домишки с маленьким двориком, прячущегося за высоким дощатым забором. Мой спутник постучался и что-то прокричал. Вскоре появился молодой человек, похожий на моего провожатого., и открыл калитку. Мой эскорт испарился, и калитка закрылась за моей спиной. В самом сыром и низком углу двора возлежала большая свинья. На веранде, улыбаясь и жестами приглашая меня подойти, сидел очень тощий и очень старый сморщенный негр; это и был Джон Браун. Не часто доводится встретить живую легенду, и, знай я тогда больше о человеке, лицом к лицу с которым меня свела судьба, я проявил бы к нему больше почтения и испытал бы большее изумление.

" Да, - сказал он, - я американец". И еще: " Да, черт побери, я старик, мне стукнуло девяносто три. Моя история, сынок, длинная, ох, какая длинная". - Он надтреснуто рассмеялся - так шелестит тростник на крыше, когда пошевелится тарантул.

Джон Браун, сын раба, покинул Америку в 1885 году, чтобы больше никогда туда не вернуться. Он отправился на Барбадос, потом во Францию, был матросом торгового флота, видел Аден и Бомбей. Где-то в 1910 году прибыл в Перу, в Икитос. Там стал десятником в печально известном Доме Арана - силе, стоявшей за безжалостной эксплуатацией и массовым истреблением индейцев Амазонки во время каучукового бума.

С сеньором Брауном я провел в тот день несколько часов. Это был необычный человек - одновременно близкий и призрачно далекий, живой осколок истории. Он был личным слугой капитана Томаса Уиффена из Четырнадцатого гусарского полка, британского авантюриста, исследовавшего окрестности Ла Чорреры этак году в 1912-м. Браун, чье имя упоминается в малоизвестном сейчас труде Уиффена " Исследование Верхней Амазонки", был последним, кто видел французского ученого Эжена Робушона, пропавшего на Рио-Какете в 1913 году. " У него была жена витото и большая черная собака, которая не отходила от него ни на шаг", - вспоминал старик.

Джон Браун говорил на языке витото и в свое время прожил с женщиной из этого племени много лет. Он отлично знал края, куда мы направлялись. Об у-ку-хе он никогда не слышал, но в 1915 году впервые попробовал аяхуаску это было в Ла Чоррере. Его рассказ о тогдашнем переживании добавил мне решимости не отступать от намеченной цели.

Лишь вернувшись с Амазонки, я узнал, что это был тот самый Джон Браун, который сообщил британским властям о зверствах каучуковых магнатов на Рио-Путумайо. Он первым переговорил с Роджером Кейзментом, в то время британским консулом в Рио-де-Жанейро, который в июле 1910 года отправился в Перу расследовать эти преступления. Теперь, когда у всех еще свежи в памяти ужасы истории XX века, немногие помнят, что еще до Герники и Освенцима Верхняя Амазонка использовалась как место для репетиции одного из эпизодов полного механического обезличивания людей, столь характерного для нашего столетия. Британские банки в сговоре с кланом Арана и другими попустительствующими сторонами финансировали акции по поголовному истреблению местного населения и насильственному принуждению, чтобы заставить индейцев, обитателей внутренних джунглей, собирать природный каучук. Именно Джон Браун вернулся с Кейзментом в Лондон, чтобы дать показания Королевской Высшей следственной комиссии. (Колумбийский историк Джон Эстасион Ривера рассказывает эту историю по-другому и обвиняет Брауна в убийствах, создавая почву для истории о " sanguinero" )

Пока продолжались приготовления к спуску по реке, я еще дважды заходил к нему поговорить. На меня произвели впечатление искренность Брауна, то, как глубоко он меня видел, и то, как Роджер Ксйзмент, а с ним и почти забытый мир, знакомый только по кратким упоминаниям на страницах " Улисса" Джеймса Джойса, ожили и прошли передо мной на его веранде под нескончаемое бормотанье наших бесед.

О Ла Чоррере старик рассказывал пространно и красноречиво. Сам он не был там с 1935 года, но мне предстояло найти ее почти такой, как он описывал. Истрепанный лихорадкой старый городок в низине за озером не сохранился, но застенки для рабов-индейцев с изъеденными ржавчиной стальными кольцами, глубоко вмурованными в сочащийся влагой базальт, еще можно было разглядеть. Пользовавшегося дурной славой Дома Арана уже не существовало, да и Перу давно оставило свои притязания на этот район Колумбии. Но призрак старого города Ла Чорреры уцелел, как и остатки старой каучуковой дороги - троча, - по которой нам вскоре предстояло пройти сто десять километров, отделяющих Ла Чорреру от Рио-Путумайо. В 1911 году почти двадцать тысяч индейцев отдали свою жизнь, чтобы проложить эту дорогу через джунгли. А тем, кто отказывался работать, отсекали мачете ступни ног и ягодицы. И ради чего? Ради того, чтобы в 1915 году смог свершиться сюрреалистический акт, торжество гордыни, типичное для техноколониализма, - по всей длине дороги проехал автомобиль. То был пробег из ниоткуда в никуда.

Когда я проходил этой мрачной пустынной дорогой, мне часто казалось, что я слышу рокот голосов или шарканье ног, закованных в кандалы. Несмотря на невнятные монологи Джона Брауна, я не был готов к встрече со столь странным окружением. В то утро, когда корабль отплывал, унося нас вниз по реке, мы по пути на пристань зашли к старику. Его глаза и кожа блестели. Он был стражем инфернального мира, что начинался ниже Пуэрто-Легисамо, и сам отлично сознавал это. Рядом с ним 5 ощущал себя младенцем, и это он тоже знал.

" Пока, детки, пока", - таково было его краткое напутствие.

ГЛАВА ВТОРАЯ. В РАЙ ДЬЯВОЛА В которой выходят на сцену Соло Дарк и Ив и обрисовывается прошлое каждого члена нашей компании. Философские размышления во время неспешного спуска по реке Рио-Путумайо.

Я уже говорил, что в компании нас было пятеро? То есть стало пятеро, когда мы прибыли в Ла Чорреру, а из Пуэрто-Легисамо мы отправились вшестером. Мы с Ив жили вместе, насколько могут жить вместе двое, когда они каждый вечер выгружаются с корабля, чтобы вместе с четырьмя другими спутниками развесить гамаки между деревьев. И он тоже был с нами. Он - это Соло Дарк.

Придется объяснить, что за тип этот Соло. Он был участником неформальной религиозной группировки, существовавшей в Южной Америке - в Индии я таких не встречал - и называвшейся Новый Иерусалим. Ее приверженцы, которые, похоже, питались главным образом фруктами, являли собой племя, состоявшее большей частью из американцев, слонявшихся с 1962 или с 1963 года по Латинской Америке, докучая при этом друг другу, сожительствуя друг с другом, ненавидя друг друга и плетя интриги. Используя карты для спиритических сеансов, они общались с созданиями, которых называли Детьми Света. У них была разработана целая мифология, вращавшаяся вокруг феномена перерождения. Если их послушать, то все мы перерожденцы.

Один из них утверждал, что в прошлой жизни он был Распутиным, другой, беженец из глубин культа Хари Кришны, носивший белый балахон и белые же резиновые сапоги, раньше был Эрвином Роммелем. Вдохновенным лидером всей группы был Соло. Последние четыре года он прожил с Ив.

Стоит ли говорить о том, что Соло был странный? Выглядел он эффектно: бездонные голубые глаза, длинные нечесаные волосы. Он верил, что в прошлых своих рождениях был какой-нибудь выдающейся личностью: Христом, Гитлером, Люцифером, - диапазон одновременно наводящий тоску и легко угадываемый.

Поскольку мои установки сами не были слишком твердыми, передо мной встала своеобразная дилемма. Последние три года я то жил как отшельник, изучая мертвые азиатские языки, то странствовал по малонаселенным районам Индонезии в поисках чешуекрылых. Мне не были знакомы правила поведения, которые успели укорениться в среде наиболее экстравагантных моих собратьев в пост-чарли-мэнсоновскую эру. " Неужели мы это как-нибудь не утрясем? думал я. - Или мы несчастливые хиппи? " Наверное, я слишком долго пробыл в Азии. В любом случае, очень скоро мне предстояло узнать, что среди энтузиастов Нового Иерусалима полно странных типов, ужиться с которыми будет трудно.

Если Соло не одобрял какой-то ваш поступок, он на миг застывал с глубокомысленным видом, а потом изрекал что-нибудь. В это мгновение ему благодаря общению с Детьми Света открывалось, что вам, к примеру, не стоит чистить фрукты металлическим ножом. Эти тайные силы повелевали всеми событиями нашей жизни, вплоть до самых незначительных. Путешествовал Соло в сопровождении целого зверинца: собак, кошек, обезьян (у него была одна обезьяна, которую он считал воплощенным Христом). Он настаивал, чтобы все животные питались исключительно вегетарианской пищей, поэтому они стали болезненными и рахитичными. Звери так и шарили глазами вокруг, а он говорил мне: " Вот это - Будда, это - Христос, а вон тот - Гитлер". Нет, до такого идиотизма, конечно, не доходило; я несколько сгущаю краски, чтобы передать атмосферу, но все же было ясно: у Соло явно не все дома.

Таким образом, из Пуэрто-Легисамо мы отплыли вшестером: Ванесса, Дейв, Ив, Деннис и я, и еще Соло. Шестеро чудаков.

Впервые наша компания собралась в канун Нового года, немногим более двух месяцев назад. Тогда мы встретились с Соло и Ив (они в ту пору еще жили вместе и не собирались к нам присоединяться). Наша встреча состоялась в окутанном туманами городке Сан-Агустин в Колумбии. Теперь казалось, что та ночь была в далеком прошлом. Только через день или два после упомянутого вечера Ванесса, Дейв и я уехали в Боготу. После нашего отъезда Ив и Соло постоянно ссорились. В разгар последнего скандала Соло нарочно столкнул ее с лошади в глубокую грязную лужу на глазах множества гостей. Тогда Ив и ушла от него и, перебравшись в Боготу, поселилась в квартире, которой они с Соло позволили нам всем пользоваться. За две недели, пока группа собирала снаряжение для экспедиции, мы с Ив сблизились, и она присоединилась к нашей " команде", первоначально состоявшей из четырех человек. Ритуалы расставания и осквернения, соединившие нас с Ив, преобразили жесткий, пронзительный свет Кордильер, струившийся сквозь потолочное окно нашего пансиона, в мягкий и насыщенный. Но идиллия удалась не для всех. Для Ванессы, которая когда-то была моей любовницей, это, естественно, стало чем-то противоположным. Двери внутри зеркального лабиринта чувств открылись и приглашали войти.

" Послушай, - сказал я ей, - эта женщина мне нравится и, кроме того, она же говорит по-испански! - Это был самый сильный аргумент, к тому же он взывал к разуму Ванессы. -' Неужели ты всерьез хочешь, чтобы мы столько дней таскались по амазонским джунглям с нашим " образцовым" знанием местного языка? Это очень здорово, что Ив едет с нами".

В конце концов Ванесса согласилась. Тем временем ситуация усложнилась еще больше. Дейв, не зная о том, что Ив сблизилась со мной и отказалась от своих прежних планов отправиться в путешествие по Перу, пригласил Соло присоединиться к нам. Во время нашей первой встречи в Сан-Агустине на Дейва произвело большое впечатление то, что Соло знает колумбийское захолустье. Вот он и дал Соло телеграмму, в которой пригласил его встретиться с нами во Флоренсии, чтобы вместе отправиться на Амазонку. Когда во Флоренсии мы выгрузились из допотопного самолета колумбийских ВВС, нас было пятеро: Дейв, Ванесса, Ив, Деннис и я, а с нами - Лхаса, щенок Ив, и полтонны снаряжения, которое предстояло переправить вниз по Рио-Путумайо. В аэропорту нас поджидал Соло, который считал, что женщина, с которой он прожил четыре года, отправилась в Перу вместе с воплощением Роммеля в белом балахоне и резиновых сапогах того же цвета. Когда же он обнаружил, что это не так, у ограды аэропорта разыгралась бурная сцена выяснения отношений.

Позже, добравшись до города, мы с Ив поселились в гостинице в одном номере, предоставив Соло самому решать, как быть дальше. Поскольку милосердия с любой стороны ожидать не приходилось, я понадеялся, что Соло, увидев, что жизнь Ив приняла новый оборот, сам уйдет с дороги. Встреча с Соло меня расстроила, и поскольку я довольно мягкотел и терпеть не могу натянутых отношений, то предпочел уклониться от прямого разрешения конфликта.

Соло заявился к нам в номер. Поговорив о необходимости рассмотреть все точки зрения, он перешел прямо к делу: " Похоже, мне здесь делать нечего. Я собираюсь лететь обратно в Боготу".

" Ну и слава Богу", - подумал я.

После этого он вернулся в свой номер и вступил в контакт с Детьми Света. Через два часа он пришел и сообщил нам: " Без меня вы его не найдете. - Под " ним" он подразумевал у-ку-хе. - Вы ничего не смыслите в джунглях. А я человек лесной".

Я с большой неохотой примирился с этой мыслью. Дальше нам предстояло лететь в Пуэрто-Легисамо. Теперь с нами был и Соло, а также его собака, его кошка и его обезьяна. Он носил балахон и был вооружен посохом, украшенным яркими, развевающимися фахас - полосками местной ткани. Вид у него был зловещий и дурацкий одновременно.

Я знал, что суда уходят из Пуэрто-Легисамо, когда им вздумается, и полагал, что ждать нам придется долго, может быть, даже недели две. Гостиница была крошечная, еда ужасная. Я надеялся, что между нами возникнут трения и Соло в конце концов уедет. Ему доставляло удовольствие вовлекать Ив в долгие, душераздирающие беседы. Это начинало действовать всем на нервы.

Но мои предчувствия не сбылись. Оказалось, что одно из суденышек, " Фабиолита", отплывает вниз по реке через два дня. И вот за несколько часов нам удалось все уладить. Мы заплатили шестьсот песо, чтобы обеспечить себе места. На рассвете назначенного дня все наши звери, камеры, книга перемен " Ицзин", сачки для бабочек, формальдегид, дневники, экземпляр " Поминок по Финнегану", средство от насекомых, хлорохин, противомоскитные сетки, гамаки, бинокли, магнитофоны, гранола, арахисовое масло и медикаменты, а также все прочее, что необходимо человеку для путешествия по бассейну Амазонки, было свалено на берегу реки. Когда мы поднялись на борт крошечного торгового суденышка, которому отныне предстояло стать нашим средством передвижения, капитан Эрнито показал нам наши места - ящики с лимонадом, отливавшим флюоресцентной зеленью, электрической желтизной и пронзительным багрянцем. Нам сообщили, что путь до места нашего назначения займет от шести до двенадцати дней, " в зависимости от того, как пойдут дела". Джон Браун спустился к реке, чтобы помахать нам на прощанье. И он действительно извлек большой белый носовой платок и стал им махать. Вскоре старик превратился в едва различимое пятнышко. Пуэрто-Легисамо исчез вдали, а нашим миром стали река, зеленый берег, пронзительные крики попугаев и насекомых и коричневая вода.

Двигатель медленно, но верно увлекал нас на середину сверкающей коричневой реки, а над нами были огромное небо и огромное солнце. Что за волшебный миг! Ты сделал для путешествия все, что мог, и наконец отправился в путь и больше ни за что не отвечаешь, возложив свое бремя на пилота или штурмана, капитана или диспетчера. Оборвались все узы с миром, который ты покинул, а лежащая впереди цель неведома. Излюбленный миг, более привычный и все же менее ощутимый в стерильной атмосфере трансконтинентальных авиалайнеров... Насколько же богаче он переживается здесь, в окружении груза из вяленой рыбы и лимонада местного разлива, отравленного сверкающими красителями.

Я расчистил себе крошечное пространство, где можно было сесть, скрестив ноги, и свернул самокрутку из превосходного килограммового запаса Санта-Марта-Голд (сорт марихуаны), который мы скопили за время месячного пребывания в Боготе. Течение реки было сродни крепкому дыму, который я вдыхал... Течение дыма, течение воды и течение времени. Все течет, как сказал мой любимый грек. Гераклита прозвали плачущим философом, как будто он говорил так от отчаяния. Но при чем тут плач? Мне по душе его слова: они вовсе не заставляют меня плакать. Вместо того чтобы толковать pante rhea (Правильно: Panta rhei (panta Kineltai Kai ouden menei (греч. ) Все течет (все движется, и ничто не остается неизменным. ) Выражение приписывается древнегреческому философу Гераклиту как основное положение его философии. - Прим. перев. ) как " ничто не вечно", я всегда считал это изречение западным выражением идеи дао. И вот мы тоже движемся вместе с течением Рио-Путумайо. Какая же это роскошь покуривать, снова оказавшись в тропиках, на солнце, подальше от смены времен года и мест погребения. Подальше от жизни в Канаде в условиях чрезвычайного положения, на краю раздувшейся от войны, обезумевшей Америки. Смерть матери и совпавшая с ней потеря всех моих книг и предметов искусства, которые я собрал, бережно переправил домой и хранил и которые потом сгорели в одном из тех лесных пожаров, что периодически опустошают холмы Беркли. Рак и Огонь. Огонь и Рак. Подальше от этих ужасов, где государственные дома цвета зеленоватого воска медленно разрушаются, покрываясь паутиной трещин, посреди живого духовного ландшафта.

А до этого был Токио: его инопланетная атмосфера, притворные попытки включиться в рабочий цикл. Насколько может человек утратить все человеческое, пробыв некоторое время в нечеловеческой ситуации? Ночи в поездах. Душные помещения английских школ Акикабары. Токио вынуждал к трате денег, когда единственным выходом было их беречь.

Я мысленно возвратился в те десять месяцев углубляющегося отчуждения, которые начались, когда я покинул тропики Азии и, как комета, которую силы притяжения едва не столкнули с собственной звездой, пронесся через Гонконг, Тайбэй, Токио и Ванкувер, прежде чем меня забросило в работающую на войну Америку и дальше, во внешнюю тьму иного, нового, отчаянно нищего тропического мира. Маршрут полета из Ванкувера в Мехико пролегал над местом успокоения моей матери, которая первую зиму спала в своей могиле. И дальше, через Альбукерк, который промелькнул в пустынном пространстве ночи мимолетным чередованием света и тьмы. Все дальше и дальше. - и все ближе к тому, что тогда было только замыслом: к Амазонке.

А посреди реки прошлое сумело проникнуть в тишину и раскрыться перед мысленным взором, развертывая темную ткань переплетенной казуистики. Силы, зримые и тайные, тянущиеся из глубины прошлого, перемены мест, обращения в другие религии - поиски собственного " я" делают каждого из нас микрокосмом в более крупной исторической структуре. Инерция интроспекции приводит к воспоминаниям, ибо только благодаря памяти нам дано уловить и понять прошлое. Если взять факт переживания и сотворения настоящего, то все мы в нем - актеры. Но в промежутках, в те редкие мгновения, когда чувственное восприятие молчит, когда переживание настоящего сведено к минимуму, как во время долгого воздушного перелета или любого праздного копания в себе, память обретает свободу голоса и вызывает из прошлого пейзажи наших наивысших устремлений.

Ныне - в том ныне, которое лежит за рамками этой истории, в том ныне, где эта история сама стала прошлым, - прошлое уже не так тревожит меня, как тогда. Ныне оно приобрело для меня определенность, какой тогда еще не имело. А не имело потому, что было еще совсем свежим, потому что приходилось снова и снова переживать его в памяти и извлекать из него уроки. Перед нами простирались пять дней путешествия по реке - безмятежное время, освобождающее ум для блужданий и поисков.

На широкой реке, чьи далекие берега были для нас лишь темно-зеленой линией, разделяющей небо и землю, нам открылись две всеобъемлющие категории: ведомое и неведомое. Неведомое было везде, и оно заставляло нас использовать в разговоре притянутые за уши аналогии: Рио-Путумайо похожа на священный Ганг; джунгли наводят на мысли об Амбоне; небо напоминает небеса над равниной Серенгети, и так далее. Иллюзия понимания была неудачной попыткой хоть как-то сориентироваться в новой обстановке. Но в этой игре неведомое не выдавало своих тайн и Рио-Путумайо так и не становилась похожей на Ганг. Необходимо познать самую суть неведомого только тогда сумеешь правильно понять его.

То, что мне здесь ведомо, - это люди, которые приехали со мной. Они выступают как известные величины, потому что я знал их в прошлом. И пока будущее остается похожим на прошлое, они останутся мне ведомы. Разумеется, это не Нью-Йорк, не Боулдер и не Беркли, и нам нелегко порвать связь с окружающей средой, развить в себе чувство правильности действий, которое никогда не отказывает нам в savoir faire (Сметливость (франц, ). ). Холодная эстетика чужака: " Я, мэм? Я здесь проездом". Именно то, что эти люди мне знакомы, превращает их в окна в моем воображении, окна, которые открываются в прошлое.

И первое, конечно же, Деннис; линия его жизни дольше всех остальных идет параллельно с моей. Нет необходимости упоминать, что у нас обоих одинаковые гены. Наша связь уходит так далеко в прошлое, что почти теряется в самом раннем, еще лишенном языка ощущении. Мы росли в одной семье, делили одни и те же запреты и свободы, пока в шестнадцать лет я не ушел из дома. Но с Деннисом я остался близок.

Два с половиной года назад, когда мне шел двадцать второй год, я томился в недрах " Каранджи" - лайнера Британской пароходной компании, ослабевший, в полубреду, страдающий от крапивницы, меланхолии и дизентерии. Тогда, в 1968-м, билет от Порт-Виктории на Сейшельских островах до Бомбея стоил тридцать пять долларов. Несмотря на болезнь, я вынужден был путешествовать самым дешевым классом, иначе мои финансы не позволили бы мне добраться до дому. Койкой мне служила металлическая пластина, откидывающаяся от переборки. Общественные туалеты и грохот двигателей. Трюмная вода, плещущаяся из одного угла в другой. Вместе со мной в трюме путешествовали тысячи перемещенных индийцев Уганды, жертвы политики африканизации, проводимой правительством Уганды. Всю ночь напролет женщины-индианки ходили взад-вперед в туалет и обратно по моему коридору, заполненному водой и громыханием двигателей; Я бы этого не вынес, не будь у меня гашиша и опиума. Для этих мелких индийских буржуа мои утешения, да и я сам, были ярким примером испорченности и нравственного падения, на который они лицемерно указывали своим чадам в пространных чирикающих наставлениях, клеймящих пороки хиппи и жизни в целом.

После множества подобных дней и ночей я проснулся однажды посреди ночи в лихорадке. Невыносимо пахло карри, испражнениями и машинным маслом. Я выбрался на открытую кормовую палубу. Ночь стояла теплая, запах карри ощущался даже здесь. Я сел, прислонившись спиной к металлическому ящику, покрытому толстым слоем краски, - в нем хранили противопожарное оборудование. Скоро я почувствовал, что жар спадает, и на меня снизошло огромное облегчение. Казалось, меня понемногу перестает мучить и недавнее прошлое, и романтическое разочарование от Сейшельских островов и Иерусалима. При этом освободилось свободное пространство, позволившее обратить взгляд в будущее и увидеть его. Сама собой пришла неожиданная мысль: мы с Деннисом отправимся в Южную Америку. Даже тогда я знал это наверняка.

И вот это произошло. Не сразу, после новых скитаний по Востоку, но в конце концов к февралю 1971 года это пророчество материализовалось. Река, джунгли и небо сомкнулись вокруг и повлекли нас к Ла Чоррере. Это наше суденышко мало напоминало " Каранджу", но его маленький дизель был эхом более мощных двигателей, отделенных от нас временем. Да, первым предстает передо мной Деннис, предстает окрашенный в коричневатые тона воспоминаний о том, как мы вместе подрастали в маленьком городке в Колорадо. Вот он, всегда рядом со мной; мы с ним будто две мошки, заключенные в озаренный солнцем мир янтарных воспоминаний о летних вылазках и вечерах.

А вот и остальные, совсем иные истории.

С 1965 года по 1967-й мы с Ванессой были студентами-радикалами в Беркли. Она была из Нью-Йорка, из Верхнего Ист-Сайда. Отец - видный хирург, старшая сестра - практикующий психоаналитик, мать приглашала на чай жен делегатов ООН. Сначала Ванесса училась в частных школах, но потом родители решили продемонстрировать либеральный шик и поддержали ее выбор Государственного университета в Беркли. Она умница, в ее чуть неловкой сексуальности проглядывает что-то диковатое. Ее большие карие глаза не в силах скрыть кошачью жестокость и мелочную страсть к шпилькам. Мы вместе учились в Беркли, в экспериментальном колледже, но осенью 1968-го я отправился в Нью-Йорк, чтобы попытаться продать вымученную рукопись, которую я родил во время добровольного затворничества на Сейшельских островах, откуда вернулся всего несколько месяцев назад. Это был незрелый и бессвязный обличительный опус в стиле Маклюэна, которому, к счастью, суждено было умереть, едва родившись. Но той запутанной осенью я взял свой труд и полетел в Нью-Йорк, где не знал никого, кроме Ванессы.

Она вытащила меня из ночлежки на 43-й Западной улице, где я. претерпел вынужденную посадку, и убедила перебраться в отель " Олден" на Сентрал-Парк-Уэст, место, которое выбрала для меня ее матушка. Три года отделяли наше теперешнее отплытие вниз по реке в самое сердце комиссарии Амазонас от того безмятежного мгновения, когда мы с Ванессой сидели в Центральном парке, в ресторане под открытым небом, возле фонтана - она с бокалом " дюбонне", я с кружкой пива " левенброй". В глазах бедного ученого и революционера, каковым я тогда себя воображал, вся эта сцена, в ее небрежной элегантности, казалась театральной, причем стоимость постановки явно превышала тот уровень, который я обычно мог себе позволить. Разговор коснулся моего брата, тогда восемнадцатилетнего, которого Ванесса никогда не видела:

- На мой взгляд, Деннис просто гений. Так или иначе, я, его брат, просто благоговею, наблюдая его вблизи.

- Так у него есть идея, которой, по-твоему, суждено большое будущее? - спросила она.

- Это еще слабо сказано! Я думаю" что ему, возможно, удалось схватить ангела Познания за горло и уложить на обе лопатки. Его идея, что некоторые галлюциногены работают потому, что внедряются в ДНК, просто фантастична. Она звучит настолько правдоподобно, что я не могу от нее отмахнуться. Политическая революция выродилась в слишком мрачную штуку, так что на нее надеяться нечего. Выходит, самая интересная в жизни невероятность - это ДМТ, верно?

- Вынуждена согласиться, хотя и неохотно.

- Неохотно только потому, что вывод, к которому мы приходим, слишком большая крайность. А смысл его главным образом в том, что пора кончать заниматься ерундой. Надо браться за разгадку тайны ДМТ. Ведь ты сама знаешь: каждый, кто хоть десять минут посвятил изучению западной цивилизации, сразу увидит, что места, с которыми этот кайф позволяет соприкоснуться... Ведь это просто феноменально, и если разобраться во всем как следует, то это могло бы - ты знаешь, я думаю, наверняка могло бы иметь огромное значение для преодоления исторического кризиса, в котором мы все находимся.

- Ладно. Скажем так: я пока воздержусь от окончательного суждения. И что же дальше?

- Сам не знаю. Как насчет путешествия на Амазонку? Ведь именно там родина этих психоделических растений. К тому же там такое безлюдье, что, видит Бог, их хватит на всех.

- Очень может быть. Только я пытаюсь попасть на раскопки, которые начнутся в Австралии, в пустыне Гибсона, на будущий год.

- Понимаю. А я через несколько месяцев должен отправляться в Азию за травкой, и кто знает, насколько я там застряну? Нет, эта поездка на Амазонку, если, конечно, она вообще случится, - дело далекого будущего. Но ты об этом подумай и кое о чем еще...

- Он таинственно понизил голос... - вставила Ванесса, подражая ремарке из радиоспектакля.

- Вот именно. И это " кое-что" - летающие тарелки. Я знаю, это звучит дико, только они каким-то образом тоже тут замешаны.

Пока все довольно туманно, и, к счастью, не так уж важно, но ДМТ как-то связан со всем психическим измерением - ты, наверное, слышала о юнгианском подходе к проблеме тарелок. Я знаю, что дело темное, пока только догадка, но многообещающая.

Дейв был совсем другой. Мы прозвали его Дитя Цветов. Он являл собой восхитительный и парадоксальный сплав наивности и упрямой интуиции. Если бы костюм Арлекина можно было приобрести в магазине готового платья, он бы непременно в него вырядился. Его генеалогическое дерево украшали некий польский князь, посол при дворе Ее Величества королевы Елизаветы, и друг моего личного кумира, доктора Джона Ди. Я встретил Дейва в Беркли летом 1967 года. Мы оба ловили попутную машину на углу улиц Эшби и Телеграф. Наконец какая-то добрая душа нас подобрала, и, переезжая через мост по дороге на Сан-Франциско, мы познакомились. В Беркли Дейв зарабатывал на жизнь, продавая " Беркли Барб" и все, что приходится продавать, когда слоняешься без дела. За время, прошедшее с тех пор, Дейв расстался и с нью-йоркской общиной, которую идеализировал, и с Сиракузским университетом, где он получил степень по этноботанике. В письмах, которыми мы обменивались, пока я был в Бенаресе, он высказал решимость присоединиться к нашей экспедиции в бассейн Амазонки. В джунглях и горах Южной Америки ему предстояло обнаружить мир, еще более чарующий, чем он ожидал. Дейв и по сию пору не вернулся из того первого путешествия.

Только два года назад мы смогли начать претворять свои планы в жизнь. В конце августа 1969 года я по воле рока превратился из контрабандиста, перевозящего гашиш, в беженца: одна из партий, которую я переправлял из Бомбея в Эспен, попала в руки американской таможни. Мне пришлось уйти на дно и скитаться по Юго-Западной Азии и Индонезии - в первой я осматривал руины, во второй ловил бабочек. Потом пришел черед моей японской эпопеи. Однако вряд ли все это дало мне перевес в опыте по сравнению с остальными. И все же даже новый статус нарушителя закона не умерил моего страстного стремления на Амазонку. Я по-прежнему мечтал попасть в зеленый мир властелинов лиан.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒