![]()
|
|||||||
Оглавление 2 страница* * * В четырнадцать лет Денис ощутил в себе нечто новое – прикольное и необычное. Он научился вызывать (или создавать, он еще сам не разобрался) специальных мух, видом как настоящие, только крупнее, но самостоятельно не живущие и ощутимо теплые… Отец, как всегда после обеда, прикрыл лицо газетой и засвистел, забулькал. Мать покрылась вместо чадры макияжем и в сопровождении дяди Славы отбыла в город, по магазинам. Денис, убедившись, что отец спит и что сила за неделю накоплена достаточная, сосредотачивается – и рой мух, голов этак на сто пятьдесят, уже гудит перед ним довольно компактным комом… Главное – чтобы поблизости не было этих обжор – Морки и Леньки… Мухи по команде Дениса выстраиваются цугом и начинают с периодичностью примерно в пятнадцать секунд пролетать возле отцовской головы. Раз, два, три, четыре… Денис пыхтит от напряжения: уже в сотый раз, если не более, жужжащая лента донимает отцовский слух, а тот – знай себе похрапывает… И вдруг – отец выбрасывает руку, и весь караван моментом сплющивается об его ладонь в мягкую, серую, сырую на вид котлету. Отец, не открывая глаз, но всегда точно швыряет эту котлету Леньке, который давно уже наворачивает по стенам круги в предчувствии поживы… Дальше неинтересно: отец ухмыльнется, пойдет в ванную, а ему опять копить силы, дней пять как минимум, прежде чем он сможет повторить забаву или придумать что-либо другое путное… * * * Все совпало в тот год: выпускной класс, шестнадцатилетие, финансовый кризис с дефолтом, первая любовь… Естественно, что это была одноклассница, очень красивая, по мнению Дениса, блондиночка, худенькая, высокая, продвинутая. Со всеми другими девицами Денис ощущал себя легко и ровно, а рядом с Никой – робел и нервничал, шутил деревянно, краснел чаще обычного. Его любовь звали по паспорту – Вероника, но она требовала, чтобы сверстники называли ее только второй половинкой ее имени. (Дома же – напротив: замшелые родители звали ее Верой, а хуже того – Верочкой. ) В девятом классе Денис специально донимал и дразнил ее Верой, в десятом – не замечал, увлекся историей и Интернетом, а в одиннадцатом, сразу же после летних каникул, в сентябре, увидел новыми глазами и влюбился по уши. К тому времени Денис вырос до ста восьмидесяти сантиметров и, к своему великому огорчению, остановился в росте. Был он по-прежнему огненно-рыж, отчаянно конопат, но в правильных и привлекательных чертах лица его пряталось нечто, не позволяющее прикалывать его и дразнить. Может быть, жесткая линия губ, хищная даже во время смеха или улыбки; может быть, полное отсутствие страха в больших зеленых глазах… По физической кондиции он ничем примечательным из сверстников не выделялся: худой, в перспективе – широкоплечий, чуточку сутулый, но все равно стройный… Стригся аккуратно и коротко, иногда, когда особенно допекал математик, их классный руководитель, надевал пиджак и галстук, но предпочитал свитера и модные мешковатые штаны с накладными карманами. – Ника, слушай… – Слушаю, Петров. – Что ты сегодня делаешь? После уроков? – Книжку учу. «Арифметику» Магницкого. – Нет, ну правда? – Истинный крест. Я ботан, у меня, если недоучусь, конкретные ломки. А что ты хотел? – Ну… По шаверме – и в Русский музей. Давай сходим? – Ах, вот значит, зачем ты подходил к Мухиной и Лерберг. Они отказались, и я следующая по счету и привлекательности! После Лерберг и Мухиной! Да? Бедному Денису Мухина вовсе не казалась привлекательной, и Лерберг тоже, он подходил к ним и спрашивал что-то для отвода глаз, но после такой трактовки смешался и окончательно покраснел. – Ну что ты молчишь? И видел ли ты новые ценники на шаверме? У меня лично дефолт в бюджете. Денис почуял близкое согласие и воспрянул духом. – Нет проблем на сегодня, сударыня, мой кошелек полон. Пойдем? – Надо сообразить… Мама просила меня не задерживаться, потому что к зиме мы с ней собирались связать миленький чудненький коврик… – Какой коврик, до зимы далеко, сто раз успеешь. Так идем? – Идем. Только чур я буду есть шаверму без лука! Договорились? – Ладно. Значит, мотаем физру и уходим, – предложил Денис, развивая успех. Он снова почувствовал себя решительным и сильным. – Аск… Только чур ты тоже будешь есть шаверму без лука! На всякий случай. – А… – заикнулся было Денис, потом вдруг сообразил, потом вдруг спохватился, что его мыслительная деятельность проходит на глазах хихикающей Ники, и снова покраснел, медленно и густо… Времени было полно, и они двинулись пешком, сначала по Среднему проспекту, потом сквозь парк, возле ДК Кирова, на Большой проспект, потом через несколько линий на набережную, через мост лейтенанта Шмидта… В начале пути Денис собрал всю свою силу и мысленно (научился за последний год) стал сигналить Мору, чтобы тот не мелькал перед глазами. Ворон, похоже, услышал и перемещался сзади или по крышам. – Как всякая уважающая себя феминистка, я просто обязана записать эту шаверму к себе в долговую книгу… – Да брось ты на фиг! Какая ерунда! Лучше ты меня когда-нибудь угостишь, раз феминистка… – …Но, честно говоря, все стало так хреново. Мама уже работу потеряла, отца вот-вот сократят… А твои где работают? – Мама не работает, а отец… не знаю. Он говорил, да я забыл название их конторы. Что-то связанное с нефтегазовыми комплексами. – Нефть – это круто. Ты куда после окончания школы? – В универ, куда еще? – В какой именно? Сейчас полно универов. – В старейший, который ЛГУ. На матмех. – Фи. А я в Политех… Денису мгновенно захотелось перерешить и также поступать в Политех, чтобы учиться вместе с Никой… Ника замечательно рисовала, вдобавок она с первого класса занималась живописью и кое-что, как она выразилась, в красках понимала. Поэтому ходить с ней по музею было очень интересно, она показывала и объясняла Денису такие вещи, о которых он сам бы даже и не задумался. Например, не было ни одной картины из тех, что они видели, где луна была бы изображена в правильной пропорции, всюду она была в разы больше, чем должна бы… На выходе с территории музея, возле поста, где милиция упорядочивала толпу желающих приобщиться к искусству, Денис не удержался: – Да… Там одни картины! – и подкрепил свой разоблачительный выкрик соответствующей гримасой. Народ засмеялся. – Идиот! – кто-то крикнул ему вдогонку. Теперь уже Ника покраснела, она хотела сказать что-то суровое, но прыснула вдруг, и выговор не получился. – Пошли ко мне? – Что за «пошли»? Кол тебе по русишу, надо говорить – пойдем. А зачем? – Поедим. – Надо говорить – «кофейку попьем, музыку послушаем» Все-таки ты дикарь, Денис Петров. Но ты не будешь ко мне приставать с непристойностями? – Гм. Как ответить, чтобы ты не отказалась? – Надо пообещать: не буду. – Не буду. – Тогда пойдем, а ты где живешь? Твои дома? – Недалеко отсюда, сейчас увидишь… Мать дома, отец – не знаю, может уже пришел. – Слушай, Денис… – Слушаю, Брусникина… – Подожди, ты правда здесь живешь? – Ну да. О, тачка отцова стоит, значит он тоже дома. Пошли, пошли… Дверь им открыла мать. Она с изумлением глядела на девушку: ни разу в жизни Денис не приводил гостей. – Здрассте… – Ма, познакомься, это Ника, из нашего класса. – А это моя мама. – Вероника Брусникина, будущая медалистка. Узнала. А меня зовут Ольга Васильевна. – Здрассте… – Денис обернулся. – А это наш папа, – опередила его мать. – Гавриил… Семарович. Гавриил Семарович ни слова не вымолвил, только стоял, начисто перекрыв собой дверной проем в родительскую комнату, и смотрел на Нику. – Ну ты пока снимай куртку, туфли необязательно… А я сейчас, гляну как там у меня.. – Денис с детства был приучен соблюдать порядок в своей комнате, но ему нужно было, не вдаваясь в объяснения и подробности, впустить с улицы Морку, что он и сделал. Впустил, наказал вести себя прилично и побежал обратно в прихожую. Ника захотела было снять туфли, но выяснилось, что свободных тапок в доме нет. Денис, чтобы снять неловкость, тоже остался в ботинках и повел Нику в свою комнату… – Мамочка родная!.. Кто это? – Не бойся, это Мор, наш говорящий ворон. Иди сюда, Морка, иди ко мне… – Денису было приятно, что Ника прячется за ним и держит его за плечи, так бы и стоял сто лет… – Какой огромный!.. Я знала, что вó роны крупнее ворó н, но чтобы настолько… Какой он страшный… Ой, он на меня смотрит… – Да не бойся ты, Морка у нас очень хор-роший, хор-роший… Да, Морик? – Кр-рови! Мор-рику кр-рови! – О-ой… Денис, ну пожалуйста… Я его боюсь!.. – Зря боишься, он очень добрый и заботливый. Морка, иди к себе. Ника скоро привыкнет, и я тебя выпущу, и все будет хорошо… Мор как только глянул на рассвирепевшего юного хозяина, так сразу без дальнейших разговоров полез к себе на насест, нахохлился и даже отвернулся, чтобы уж полностью угодить Денису. Юность всесильна: десяти минут не прошло, как Ника отошла от первых впечатлений и во все глаза впитывала новые… Окна с видом на Марсово поле, прозрачная вольера, ковры на стенах, оружие на коврах, параметры компьютера – все это было очень круто и необычно в ее понятиях, и Денис, который и сам по себе ей нравился, стремительно превращался для нее в прекрасного принца. Только вот… – Денис, а сколько твоей маме лет? – Маме?.. Тридцать пять. А что? – Вау! Я бы ей больше двадцати пяти никак не дала… Она у тебя… строгая, наверное? – Ника запнулась с эпитетом. Это ей, Нике, шел от Ольги Васильевны холодок под сердце, а Денису она – родная мама. – У нее очень модный стиль «вамп». – Почему вамп? – Денис впервые задумался о том, как выглядит мать… Чуднó: даже с ее манерой накладывать косметику на двадцать пять она едва ли смотрелась, скорее на двадцать… А отчего так? Надо будет спросить… – Ну она такая худенькая, невысокая, но стройная, бледная, волосы в каре… А глаза какие… Глаза, губы… Классический «вамп». А она натуральная брюнетка? – Да, всегда такая. – Странно: мама брюнетка, папа тоже, а ты – рыжик. А папа у тебя что – новый русский? – Да нет, с чего ты взяла? – Ну… так… Накачанный, суровый… Фредди Крюгеру тут ловить было бы нечего… – Это ты напрасно. Уверяю тебя, он куда умнее, чем кажется. Между прочим, знает латынь, иврит и древнегреческий. – Извини, это я так пошутила неудачно. Да, я смотрю предки у тебя супер-пупер… А… – Денис, – в комнату постучалась мать. – Мы с папой отойдем на полчасика, нам нужно съездить кое-куда, ненадолго… А вы пока идите на кухню, я вам все разогрела, будьте сами себе хозяева. Ведите себя хорошо. – Ну мам!.. – Денис сорвался с кресла, чтобы поскорее захлопнуть дверь и не дать матери сказать еще что-нибудь этакое, бестактное… – «Ведите себя хорошо», – немедленно передразнила Ника. А что, мама привыкла, что в компании девушек ты ведешь себя плохо? – Да… Предки, что с них возьмешь… Она вообще не привыкла видеть меня с девушками. – Денис прислушался. – И с ребятами тоже… Свалили. Редкое счастье, между прочим, пош… пойдем есть. Мама вкусно готовит. – А почему у вас так темно везде, электричество экономите? – Нет, – удивился вопросу Денис. – А… всегда так было, не знаю даже и почему. Нам с мамой вроде как ультрафиолет вреден, поэтому всюду шторы; впрочем, не задумывался. – А где у вас… – По коридору до конца и направо. Выключатель слева у двери. Включай свет по пути, чтобы всюду было светло. Грибной суп исходил паром, его не надо было греть, а два ломтя свинины в микроволновке должны были дойти до нужной кондиции за три с половиной минуты. Денис, как и мать, хлеба не употреблял вовсе, а отец любил дарницкий, другого в доме не было, и Денис быстро нарезал четыре куска – должно хватить с запасом. Апельсиновая фанта… а кофе потом, вместе… – Ма-а-а!!!! – В коридоре грохнуло что-то, видимо из фарфора. Денис выронил черпак и помчался на истошный вопль. – Что? Что? Ника, что с тобой!.. Очнись, ну что такое? Слышишь меня? Ника, белая от ужаса, с трудом отвалилась от стенки, левой рукой вцепилась Денису в рубашку, а указательным пальцем правой ткнула в сторону родительской спальни, говорить она не могла, зубы стучали неровно и часто… – Что там такое… А!.. Ф-фу-х, Ника, как ты меня напугала своим криком… – Денис рассмеялся. – Кукол боишься? – К-кукол?.. Это… это… – Это мягкая игрушка, выполненная в виде гигантского паука. Она не живая. – Я… видела… она ш-шевелилась. – Неужели? А может – это простой сквозняк? Хочешь, пойдем проверим? – Нет!!! Она точно шевелилась! Лапы… – Таких двухметровых пауков – живых – просто не бывает. Паутина из стекловолокна. Я в детстве тоже боялся… Это у мамы такие приходы. Она у нас дизайнер, сама паука построила, сама сеть, паутину связала… – Денис надежно чувствовал, что Ника, пережившая дикий испуг, не отважится подходить к Леньке поближе, а поэтому врал уверенно и нагло. Сам виноват, надо было проверить окрестности заранее, двери позакрывать, с Леньки-то какой спрос? – Ну-ка кыш! Что прилетел, телевизор тебе здесь, что ли? Кыш в комнату! Морка, я кому сказал!.. – Ди-инь, а у Мора глаза – что, светятся в темноте или мне тоже показалось? – Не смейся, иногда светятся, между прочим… Я же сказал: включи свет, вот и казаться не будет, а я пока осколки замету… – И заметив ее движение: – Гипс, цена тридцать два рубля сорок копеек, я по глупости купил год назад, да все никак было не выбросить… Разливай суп, тарелки в шкафу. Иди, иди… Разбитой горгулье было лет триста, мать говорила, старинный фарфор… Плевать, и не такое в детстве бил, родаки и не вякнут, привыкшие… Денис как стоял на четвереньках, так и замер, осененный идеей: сейчас самое время будет подойти… а она, предположим, у стола стоит… взять двумя руками за плечи… не бойся, мол, я же рядом… и поцеловать в… висок, для начала… И она… Да, точно, скорее… Денис быстро-быстро ссыпал крупный мусор в ведро, мелкую пыль предательски пхнул под тумбочку, побежал, поставил ведро куда-то вбок, вымыл и вытер руки (все равно влажные… об штаны…) и спокойным шагом двинулся на кухню. Сердце гнало кровь с чудовищной скоростью, но воздуха для дыхания все равно не хватало: в свои шестнадцать лет Денис еще никогда и ни с кем наяву не целовался. Микроволновка отключилась в положенное время, суп все еще не был налит по тарелкам, Ника стояла молча, прижав руки к груди, лицом к нему. – Ника, не бо… – Денис! – Я Денис, что еще случилось?.. – Не подходи… пожалуйста… Денис, что – это? И это? – Пепельницы, мама у меня курит. – А почему они из черепов? человеческих? Или это тоже муляжи? – Не задумывался никогда… Наверно, из настоящих. Так даже прикольнее. А одна из немецкой каски есть, там в холле… – Денис все еще не оставлял надежды поцеловать Нику, хотя бы один разок, как бы нечаянно… – Пойдем, покажу? – Не надо. – Ника вдохнула, как если бы собралась нырять, зрачки ее прыгали, не в силах ни на чем остановиться… – А почему у вас распятие… вниз головой… Вон, над лампадой?.. – Ну я откуда знаю! Сто лет так висит. А как правильно? Я лично по церквам не хожу, ни разу не видел, а по фильмам – где вверх, где вниз, вообще я не присматривался… – Я пойду… – Куда ты пойдешь? А кофе? Садись, а то все остынет, я сейчас… Где половник?.. – Денис, выпусти меня немедленно. – Голос у Ники дрожал, вот-вот готовый сорваться в крик. – Ника, что такое? Ты что? – Не подходи, я кричать буду. Выпусти меня. Выпусти же! Денис сосредоточился было, но обмяк: и так было видно, что девушка на грани истерики. А все этот дурацкий Ленька… и пепельница… – Не кричи. Иду открывать. А сумочку? – Принеси… пожалуйста… Денис принес сумочку, пошел впереди, открыл двери… – Так, ключи я взял, я тебя до метро провожу… – Не надо, Денис… Спасибо, я сама… – Нет, провожу! До метро. Ника не стала спорить и пошла вниз. Ее, как показалось Денису, слегка пошатывало… – Вы уже? Почему так рано? – Мать только что вышла из «мерса», они столкнулись нос к носу… – Да… – неопределенно ответил Денис. – Решили прогуляться… – Ника. Посмотри на меня. Что-то случилось? Нике очень, очень не хотелось поднимать взгляд на Ольгу Васильевну, но она решилась… – Я… – Плохой из тебя кавалер, сыночка. Отправил девушку, не накормил, не поговорил… Ника, ты где живешь? – Там… за Автово, на маршала Казакова… – Нам как раз по пути. Гарик, девочка с нами поедет, мы ее довезем. – Спасибо, не… Мать взяла девушку за руку, и та покорно смолкла… – Садись в машину, Ника, Слава, подвинься. Ника медленно, как сомнамбула, подошла к машине и села на заднее сиденье, рядом с дядей Славой… Денис весь еще был в обиде и недоумении: все так хорошо начиналось – и вдруг накрылось медным тазом… Досадно было сердцу и горько… Хоть бы попрощалась, хоть бы взглянула… Но нет, Ника сидела, опустив голову и плечи, на него – ноль внимания. – Ну все, Динечка, поцелуй маму и домой. Поешь, покорми Мора, и за уроки. Слышишь, за уроки, а не за компьютер! Иди, мой дорогой… Хлопнула дверца, коротко взвыл мотор, и «мерс» плавно отчалил от бровки. – Что??? – Звякнула в мозгу запоздалая догадка! Головная боль пробила резко – Денис аж присел на секунду, – но действовать не мешала. Автомобиль споткнулся, закашлялся, снова взвыл, но с места не трогался. Денис стол на месте и ждал. Наконец мотор заглох, водительская дверца распахнулась, из нее рывками, по частям, вылез отец… – Сын, что происходит? – Я с вами поеду, Нику провожу. – Нет. Справимся и без тебя. Иди домой, Денис. Но Денис подошел к машине, рванул дверь, еще раз, блокиратор выскочил. – Дядя Слава, Ника, подвиньтесь. Никто не пошевелился. Денис наклонился поближе: Ника сидела с открытыми глазами, но вне сознания. Головная боль усиливалась с каждым мгновением, ее уже почти невозможно было терпеть. Надо срочно… срочно… Стекла в машине начали дребезжать, все более тонко и мелко, уже зазудели… откуда-то пахнуло дымком… – Сыночка, успокойся! Хорошо, хорошо, садись, скорее же садись… Слава, подвинься… – Но… – Отец нерешительно оглянулся на Нику. – Ты что, Гарик… видишь же, что с Динькой… Ему еще рано. Нельзя!.. – Мать с ужасом и тревогой смотрела на сына. Холодная мамина ладошка легла на лоб – и сразу полегчало. – Все, Гарик, закрывай, поехали, в дороге поговорим… На этот раз машина завелась сразу и ничего ее не удерживало. Довольно долго они ехали в полном молчании. – Ее нельзя отпускать, сын. – Куда ее нельзя отпускать? – Никуда. Вообще нельзя, после того как она видела Мора, Леньку, наш уклад. – Ну и что с того? Да она никому и не скажет. – Не скажет? Вот как? А почему, сын? С чего ты взял, что она будет молчать? – Ну… Я ее об этом попрошу. – Ты уже попросил ее остаться. Она послушалась? – Так вы что ее… Убьете??? – Мать же просила тебя остаться дома. – Мама? – Динечка, послушай меня… – Убери руку! Так вы что, собираетесь ее… – Денис, успокойся! Я тебе все объясню… – Объясняй. Ого… это где мы, на кладбище, что ли?.. Никто никуда не пойдет. Здесь объясняйте… Мор? Откуда он здесь?.. Ничего, снаружи подождет. Пусть лучше дядя Слава выйдет, а то здесь тесно… Мамин брат, как всегда безмолвный и исполнительный, вышел; обиженный невниманием Мор уселся на капоте. Денис остался наедине с родителями, бесчувственная Ника была не в счет. – Динечка, ты уже большой, должен все понимать… – Но еще недостаточно взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван. – А к чему я призван? – Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен будешь изменить существующий сегодня миропорядок. – А чем этот плох? – Всем он плох, неужели ты сам не видишь? Человечество – мелочное, лживое, подлое, двуличное. Головной мозг дан человеку не для того, чтобы одною половиной служил он распятому, а другою… – Так я что, должен Апокалипсис учинить? – Нечто вроде… На самом деле ты должен это никчемное человечество спасти от самоуничтожения, а во вторых – вправить ему мозги, чтобы не раздваивалось в служении своем и в морали. – Допустим. – Денис и раньше догадывался кое о чем, но сейчас предстояло решить более насущные проблемы, философия подождет… – А к Нике – какое это имеет отношение? – Самое непосредственное. Слишком многое зависит от твоего благополучия, телесного и… эмоционального. Нечисть, вражеская рать, мерзость – рассеяны всюду, они пропитали всю землю своею гнусью, они знают, что ты родился, и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их, тот, кто превыше всех – не может лично все исправить. Он нам доверил быть здесь, с тобою, защищать тебя, помогать тебе, пока ты не обретешь призвание… Но до той поры ты уязвим. – Мама, это правда? – Да, Денис. – Значит, ты мне не отец? – Он всегда был тебе как отец, он любит тебя. – А ты… мама?.. – Я твоя мать, ты мой сын, моя плоть и кровь… Сын мой, я мама твоя, я тебя родила… Динечка… О, мой дорогой!.. Денис всегда терял самообладание, когда мать начинала плакать… Вот и сейчас он почувствовал, как защипало под веками… Он не удержался, тронул ее за плечо, потянулся губами… Но… Денис стиснул зубы. – Я не хочу, чтобы Ника умерла! – Она… не умрет… – Я хочу, чтобы она целой и невредимой вернулась домой и чтобы никто из вас не преследовал ее, не лишал разума и жизни! – Боюсь, что это невозможно, сын. Слишком многое за… – Я ТАК ХОЧУ! Я, НАДЕЖДА ПОГРЯЗШЕГО ВО ГРЕХАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! ВАМ МАЛО ТОГО, ЧТО ЭТО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛО ТАК? – Недостаточно. Над нами воля, которая важнее твоей, и перст указующий… – А СЛАБО ЭТОМУ ПЕРСТУ УКАЗУЮЩЕМУ ПОИСКАТЬ СЕБЕ НОВОГО МЕССИЮ??? ИЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ ПОМЕШАТЬ МНЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ МОИМ Я??? Багровым стал окружающий мир, ворон Мор сплющился, распластался на капоте, мать в полуобмороке скорчилась на переднем сиденье, зажав страдающие уши наманикюренными пальчиками, отцовские глаза в водительском зеркале выпучились до предела, ручищи вцепились в руль, костяшки пальцев побелели, но сидел он по-прежнему прямо, и только затылок его излучал упрямство и гнев. – Я ее люблю, и она останется жить. Так будет, или не будет никак. В наступившей тишине эти слова прозвучали так буднично и неуместно, что Денис и сам засомневался: он ли это сказал? В мир вернулись обычные краски, желтая кленовая пурга за окном улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки земли, Морка отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и с беспокойством посматривал на Дениса, постукивал по стеклу: явно просился к нему на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной куклой на заднем сиденье. Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая бедра в темных колготках, но в данную минуту это зрелище Дениса не интересовало абсолютно. Он даже одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении. Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим отцом, а тот, в свою очередь, вроде как выключился из окружающего, сидел неподвижно и словно бы даже не дышал… Прошло минуть пять. – …Как говорится – из двух зол меньшее. Быть посему. Мы лишим Нику памяти о нескольких часах ее жизни, тех, что она провела у нас дома и с тобой. Так можно? – Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо. – Да, конечно, – облегченно согласился Денис. – Ты никогда не будешь пытаться с ней… заново подружиться и проводить время. Никогда. Ты понял? – Да… папа… – Что-то заворочалось в груди, но это «что-то» – потом, позже вырастет в ощущение разлуки, в боль от разбитой любви, а сейчас это пустяк на фоне победы… Ника будет жить, вот что главное… – Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может, быть они даже и не почуют. Начинаем обряд и уезжаем. Слава, садись. Мор, в машину. Денис, возьми Морку, поддержи Нику… Как только закончим – сразу ходу – и никто ни единого звука до самого города. Может быть, обойдется… Пожелай вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки – мне и матери… Мерседес с силой рассекал воздух, спидометр показывал сто пятьдесят. Все молчали, Ника уже просто спала, ее сон должен быть закончиться возле дома. Денис левой рукой прижимал девушку к себе, у нее было такое нежное, худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса гулко бухало сердце… И он понял внезапно причину своих головных болей… Жалость – вот что их вызывало. * * * – Ой и хорош в этом году мед! Ох и душист! А, Федоровна? – Да и в том был неплох. – Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило? – Да уж не молоденькая, и чутье не то. – Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай! – Не-ет, не вспомню. Это ты у нас, Силыч, не хуже ведмедя в меду-то разбираешься. Еще кружечку? – А-бизательна! Хорош медок! Я тебе больше скажу: со времен Петра Ивановча Прокоповича, императора пчелиного, земля ему пухом, с липовых урожаев от его Сиама – ох и сильная была семья – не пробовал я такого меду. Может, подогреть? – Да только что кипел. И заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на доброе здоровье. Наконец, после десятой, наверное, кружки, поллитра вместимостью, Петр Силыч обтер платком свекольно-красное лицо, протяжно, на всю избу рыгнул, ухватил большими пальцами подтяжки, оттянул повыше и, довольный, щелкнул ими по гладкому пузу. – Вот это я понимаю, чай! А то в городе видишь – «Чайная» – написано. Зайдешь, а там не чай, а моча сиротки Хаси. Да-а! Как моча – желтенький такой, из пакетика. – Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся! – А они – стесняются? И дорого-то как! Ну чем такой чай – так водки-то и выпьешь… Да с расстройства еще и еще… А шел, слышь, Федоровна, чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом. – Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит… До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то. – Ай, там все едино: что тогда, что сейчас… Кстати, как у них в городе, у Лены с Лешкой, что пишут? – Лешка – шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз в месяц – обязательно, как часы. Ну что – денег им хватает, Лешка в последний класс пошел, уже кол успел схватить по литературе… – А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то? – Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал. Денег им хватает, я уже сказала… Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все и подорожало. Что там, то и у нас. А так – живут нормально, все тихо у них. Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе? – Докладывает… Жди больше. На городских нынче где сядешь, там и слезешь… Знаю только, что да, вроде тихо всюду… – Петр Силыч заворочался. – Ладно, до вечера еще далеко, пойти снасти перебрать… Да надо еще винца взять сладенького да конфекток… – Ох, Силыч, старый ты кобель, прости за выражение, опять, значит, к Аньке Елымовой на ночь глядя красться будешь? Ну не позорил бы молодуху, ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой. – А что смеются? А кто вдовицу утешит? Пушкин, который тоже все в рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь… Я… О-ох… Ы-ы!.. – Ты чего, подавился никак, Пе… Петр Силыч махнул рукой досадливо, вскочил вдруг, как ошпаренный, ухватил обеими руками огромное брюхо, понес его из-за стола на открытое пространство, с размаху шлепнулся широким задом на половицы, подогнул под себя ноги хитрым кренделем и раскинул руки – в стороны и вниз. Ирина Федоровна замерла, где стояла: колдун «чует», внимает магическим потокам, иной раз чуть слышным, но видать очень важным – ничем и никак мешать нельзя. Кот Васька забился под кровать – и ни мявка, пока дядя Петя в доме. Самовар выключен, радио тоже – ничто не должно сбивать мысль колдуна… Ведьма очень аккуратно набросила на дом оборонное заклинание, в таком состоянии Петр Силыч почти беззащитен, а мало ли что… На время его «постига» быть ей сторожем, ведьма стоит у стенки, глаза прикрыты, чтобы лучше ощущать… – Ох, старость не в радость… Очнись, Федоровна… Все уже… – Что это ты сияешь белым сахаром? Или узнал что хорошее? Давай, подняться помогу… – Не треба, сам встану. Ставь-ка сызнова самовар… Отменяется на сегодня Анка и сети – устал больно, хоть выжми… Сколько – час уже прошел с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как… – Петр, а Петр?.. Да не тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит, я свежего заварю… – Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан… Он, точно он… – Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему… – Вот не знаю, может быть досрочно учили какому лиходейству… А только и его, и тех, кто рядом был, я желе-езно учуял… Мы-то думали, что его в Москве сберегают или еще где… – Ну… И что?.. А он?.. – А он – недалече. Разумею – в Питере! – Вот так номер – лег и помер! А как же?.. – А так же! Как раз здесь, возле нашего, его найти труднее всего. Они грамотно сообразили… Да вишь, сротозейничали… – Петр Силыч, Лешка-то… Раз они в Питере хозяйничают, так не ровен час – Лешку с Леной разыщут. Из Лены – какой боец?.. Опасно… Петр…
|
|||||||
|