Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! 2 страница

Толпа исчезает в тумане, рука моего отца выпускает смертельную власть надо мной, предлагая меня моему новому владельцу. Капелька пота скользит вниз по моему позвоночнику, оставляя холодный след, она скользит достаточно медленно, чтобы я смогла прочувствовать её спуск по каждому тонкому волоску на всем пути.

Первое прикосновение кожа к коже — его рука захватывает мою. Осознание этого несется по моим венам. Голос священника воспринимается бормотанием на заднем плане, подобно белому шуму, объявляя наш священный союз перед его праведной паствой, а в моём разуме продолжается гонка образов, чтобы показать воспоминания, которые не является моими, а принадлежит Коулу.

Кровь. Смерть. Пытка.

Я вижу маленькую руку ребенка не старше восьми или девяти лет: большой нож крепко сжат в его ладони, побелевшие костяшки пальцев, решительную руку — не дрожит, ни малейшего колебания в его действиях, когда я наблюдаю последующее кровопролитие. В моем видении я — тот ребенок, я вижу то, что видят они, я слышу то, что слышат они, я чувствую то же, что чувствуют они, и подавляющая эмоция — это апатия. Не ненависть, не страх, только безразличие.

Темноволосый мужчина растянулся обнаженным на кровати с женщиной-блондинкой, она расположилась около него. Оба блаженно спят и не обращают внимания на то, что зло преследует их. Ребенок не колеблется — нет ни тени сомнения, прежде чем он поднимает руку, и она резко опускается вниз, зазубренный нож погружается прямо в яремную вену мужчины. Он использует всю юношескую силу, чтобы вонзить лезвие в его плоть в зверской попытке обезглавить.

Даже когда мужчина клокочет и барахтается, как рыба без воды, задыхаясь без воздуха, который никогда снова не поступит в его легкие, а женщина неистово визжит, ребенок не колеблется. Его взгляд поднимается к лицу безумной женщины: её ноги запутались в простынях, которые пропитываются кровью её любовника. И после одного решительного движения ее крики замолкают, когда то же лезвие перерезает ее горло.

Ребенок не остается и не наблюдает за их смертью. Он не упивается смертоносным буйством, которое спровоцировала его рука. Он просто выходит наружу через дверь спальни, вниз по коридору в комнату, декорированную игрушечными поездами. Ночник окутывает синюю комнату успокаивающим светом, и ребенок замирает на мгновение в нерешительности, его глаза следуют от кровати до смежной двери.

Мой сердечный ритм ускоряется в груди; я не хочу видеть то, что находится за той дверью. Я пытаюсь забрать свою руку у Коула, чтобы разорвать связь, надеясь закончить видение, но его рука мучительно захватывает мою. И я стою неподвижно в большой комнате, окруженная толпой людей, но всё же мои глаза могут видеть только белую дверь, которую толкнули, чтобы открыть, и абсолютный яркий свет обжигает мою сетчатку глаз.

Появляется маленькая стерильная ванная, безукоризненно чистая и, к счастью, пустая, ребенок с оглушительным лязгом бросает нож в раковину. Кровавая капля на заостренном конце стекает с металла на фаянс. Ребенок наклоняется, открывает небольшой шкафчик, и кровавые руки хватают бутылку с отбеливателем. С кончика ножа без усилий всё удаляется, а густая жидкость булькает, стекая по лезвию, омывая его и рукоятку, в то время как маленькие детские ручки льют жидкость, не жалея.

Красный цвет становится розовым, пока отбеливатель делает свою работу и смывает прочь свидетельство резни, которая произошла дальше по коридору. Ногти вычищаются до красной раны, а маленькие руки выглядят болезненно, но крайне чистыми. Нож угрожающе блестит, когда ребенок использует верх своей пижамы в изображениях супергероев, чтобы вытереть оружие. Как только задача выполнена, я вижу пронзительные глаза этого ребенка, уставившиеся в зеркало над раковиной. Кристально чистый светло-голубой цвет глаз на ангельском лице, он спокойно смотрит на своё отражение. Золотистые волосы небольшими волнами завиваются у шеи. Этот ребенок красив, но даже в зеркале я вижу зло, которое вьется вокруг него, лаская мягкую, юную кожу, как любящая рука матери.

Видение о Коуле.

О его первом убийстве.

Первом из многих.

провозглашаю Вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту.

Самое удивительное, что не слова священника вывели меня из тёмных глубин моего разума, а вежливые неуместные хлопки толпы.

В моем мысленном взоре постепенно угасает образ белокурого мальчика, и я сосредотачиваюсь на безмолвном ожидании, которое буквально наполняет воздух. Груз предвкушения гостей практически обрушивается на мою спину, и я вынуждена выпрямить свои колени, чтобы они перестали подгибаться.

«Чего они ждут? »

Мой взгляд задерживается на священнике, и я замечаю искру волнения, отражающуюся в его равнодушных зеленых глазах. Его рот складывается в почти маниакальную усмешку, прежде чем он искоса смотрит на меня и повторяет свои последние слова:

— Вы можете поцеловать невесту.

Поворачиваю голову направо и смотрю на мужчину, стоящего рядом, — моего мужа.

Он впивается взглядом своих сощуренных ледяных глаз в слугу Божьего, который практически пускает слюни от предвкушения стать свидетелем какого-нибудь распущенного инцидента. Жесткая хватка на моей руке усиливается. Я втягиваю воздух и подавляю хныкающий звук, который просится вырваться из моих уст, когда чувствую, как тонкие косточки моей руки стиснуты, угрожая сломаться. Затем он резко поворачивает голову ко мне, и я желаю, чтобы боль усилилась. Я нуждаюсь в возможности сосредоточиться только на ней, а не на бледно-голубых глазах моего суженого; глазах, которые и ужасают меня, и всё же поймали меня в ловушку.

«Он возьмет свой поцелуй силой и публично потребует моего подчинения? Будет ли он жадно пожирать дар своего нового отца? »

Одного взмаха ресниц достаточно, чтобы он принял своё решение.

Его веки закрылись на долю секунды перед тем, как я угадала его намерение.

Коул — не тот мужчина, который станет устраивать спектакль перед толпой. Он не ищет их одобрения и не жаждет их обожания.

Кивнув моему отцу, он тащит меня за руку и поворачивает к жадной толпе. Он не удостаивает никого ни единым взглядом, пока размерено шагает вниз по проходу, таща меня рядом с собой. Я неизящно спотыкаюсь в своей попытке не отстать, но он не притормаживает, не останавливается, чтобы прийти мне на помощь. Я не имею никакого значения для него, он владеет мной. Только поэтому он должен взять меня, но я ему не нужна.

Мой дефект, мои разные глаза не только дали мне дар виденья, но также они привели меня к этому ужасно мрачному мужчине, который может заполучить любую женщину, какую пожелает. Я — нежелательное бремя, единственная, кто будет быстро отвергнута, если судьба будет на моей стороне.

Люди глазеют, разинув рты, приподняв брови в раздражении, что их зрелище было быстро прервано, лишая их спектакля. Они заполняют воздух туманом цвета аметиста. Он клубится вокруг их тел, испаряясь в небытие над их головами, оставляя видимым декоративный потолок — долгожданный центр внимания для моего хаотичного разума.

Очень скоро холодный ночной воздух поражает меня, заставляя затаить дыхание, а в дальнейшем угрожая ослабить мои дрожащие ноги. Коул безразличен ко всему и не заботится о моём благополучии — ещё один большой прогресс на пути к цели. Его длинные ноги быстро преодолевают каменные ступени, что ведут от входных дверей к тихой улице. На дороге нет ни автомобилей, ни проходящих прохожих, чтобы стать свидетелями сцены, когда женщину в белом шелке тащат к темному Bentley, ожидающему в тени, с заведенным двигателем и открытой задней дверью — чтобы поглотить меня в чёрной дыре.

— Внутрь.

Мой муж выдает односложное слово, как указ. Это требование, которому я повинуюсь без сопротивления.

Я смотрю на темные глубины автомобиля и на мужчину рядом со мной, но он не смотрит на меня. Вместо этого он стоит и ждет, его ледяные голубые глаза уставились на здание позади нас — его обычная поза, в ней заключена сила, которую он олицетворяет.

Я тихо вздыхаю, мои глаза перемещаются от его лица обратно к открытой двери, я приподнимаю вверх объемную и замысловато сотканную юбку моего свадебного платья и залезаю в машину. Прежде, чем я успеваю полностью расположиться в дальнем углу заднего сиденья, дверь хлопает, закрываясь позади меня, и я поворачиваюсь, чтобы уставиться на лунный свет, льющийся на профиль моего мужа.

В его лице нет никаких резких граней, они все плавные, чувственные и взывают ко мне. Мои пальцы зудят от необходимости проследить плавные линии и болят от потребности проверить: будет ли его борода мягкой или колючей под моими ладонями.

Без предупреждения он бросает резкий взгляд на меня, пригвождая меня к месту. В его взгляде издевательская надменность.

Уголок его восхитительного полного рта приподнимается в усмешке:

— Нравится, что ты видишь, Фей?

Жар расцветает на моих щеках от позора, что меня поймали, глазеющей на него. Я опускаю взгляд, пялясь на свои колени, и проглатываю свои неравномерные вздохи, пока мои ладони сжимаются вместе из-за нервного страха.

Он делает движение, которого я и предвидеть не могла, — нападает, сжимая мою челюсть в болезненной хватке, поворачивая мою голову так, чтобы встретиться ещё раз лицом к лицу.

— Я задал тебе вопрос, жена, — его мягкий голос изящно пропитан ядом, и я упрямо опускаю свои глаза вниз, не осмеливаясь встречаться с его взглядом.

Его пальцы впиваются в мою кожу, пока он усиливает свою хватку, а мои накрашенные губы сжимаются, когда он слегка трясет меня, требуя ответа.

— Тебе бы не помешало хорошо усвоить урок: когда я спрашиваю — ты отвечаешь. Когда я хочу — ты даёшь. Посмотри на меня и ответь: тебе нравится, что ты видишь? — от его властного тона я впадаю в прострацию. Она сменила мое бархатное искушение. Даже не поднимая глаз, я могу лицезреть то, как его полный рот формирует слова: «хочу» и «даёшь», но если он хочет, чтобы я подняла свои глаза на него, я дам ему это. Я дам ему всё, что угодно, за большее количество нежных слов, независимо от боли в моей челюсти или паники в моей груди.

— Да.

Мои глаза встречаются с его, и я удерживаю его пристальный взгляд в поддельной демонстрации силы. Я не сильна, я — ничто, но я притворяюсь разноцветным ярким огнем, который может расплавить лед в его глазах.

Моё признание приносит удовлетворение лишь на секунду, затем он отбрасывает меня прочь с силой, которой хватило, чтобы ударить меня головой о стекло с глухим резкий звуком, эхом, отразившимся в тишине автомобиля.

Если он думает, что эта демонстрация отвращения заставит меня и дальше зажиматься, то он ошибается. Не его агрессия пугает меня, а его красота.

Люди ошибочно полагают, что все, радующее взор, должно быть обязательно хорошим. Наши инстинкты говорят нам, что зло не скрывается под привлекательной маской — это невозможно.

Любой человек с обостренным чутьем знает, что это ложь, это только для того, чтобы поймать в ловушку. Природа показывает нам, что красота может быть использована против нас, соблазняя сладким нектаром, подобным венериной мухоловке, стремящейся объесться нашей плоти и медленно переваривать наши жизненные силы. Это только средство к существованию. Это делает Коула ещё более опасным. Он не пирует, чтобы питать своё тело, он делает так, чтобы насытить свою потребность. Он — плотоядный монстр, а я — его следующая жертва.

Автомобиль начинается движение без очевидного указания Коула и выезжает на тихую улицу. Я хочу спросить, куда мы едем, но проглатываю слова, зная их тщетность. Я сижу в тишине, которая настолько оглушающая, что я борюсь с потребностью закрыть свои уши руками в надежде заблокировать её снаружи. Не более, чем через десять минут, мы паркуемся на улице у невзрачного таунхауса в неблагополучном районе Лондона. И вновь улица кажется странным образом тихой, даже в этот поздний час: без проезжающих автомобилей или такси, никаких припозднившихся людей, гуляющих с собаками, или даже гуляк, возвращающихся домой с вечерних посиделок.

Я смотрю на здание, облицованное серым кирпичом, и замечаю вспышки света за тусклыми чистыми занавесками, как если бы кто-то внутри смотрит в темноте телевизор.

Сосредоточившись на доме, я не замечаю движение Коула до того момента, как он мягко размещает свою руку на моей. Его прикосновение немедленно успокаивает дрожание моих пальцев, которые переплелись так сильно, что костяшки побелели. Я вздрагиваю, мягкий контакт неожиданный и полностью противоречит тому, как он прикоснулся ко мне менее чем четверть часа назад.

— Настало время тебе узнать, кто твой муж, Фей. Пойдем.

Он буквально разрывает пальцы, разделяя мои руки, и берет мою левую руку в свою. Затем открывает дверь и выходит на улицу, мягко вытаскивая меня за собой.

— Это твой дом? — слова срываются с моих губ, пока я пялюсь на типовой белый поливинилхлорид, из которого сделана передняя дверь с дешевыми медными светильниками и уродливыми двойными застекленными панелями.

Он усмехается от отвращения и тащит меня на небольшую лужайку, с пронзительным скрипом открывая ржавые ворота.

— Это работа — не игра. Только тараканы живут в лачугах, и ты увидишь, как твой отец обращается с насекомыми, которые воруют у него. Смотри и учись. Это будет твоим уроком, и если ты будешь мудрой, то накрепко запомнишь.

Он тащит меня наверх по трем низким ступенькам, а затем я замечаю широкую тень, появившуюся из узкого прохода между этим домом и следующим. Тень приобретает форму мужчины, его массивное тело и лицо в шрамах свидетельствует о том, насколько неудобно он себя ощущает, скрываясь в темноте, готовый атаковать.

Коул бросает взгляд на незнакомца и останавливается наверху ступеней, грубо притягивая меня к себе.

— Грим, всё готово?

Грим (Прим. в пер. с англ. мрачный). Никогда имя не было более подходящим. Он носит прозвище, как кожу. Оно покрывает его мускулистое тело и сочится из его пор клубами темно-зелёного дыма.

— Всё готово, — его рот растягивается в зловещей улыбке, натягивая рваный дугообразный шрам от резко очерченных губ прямо через рябую щеку к углу левого глаза. Его глаза светятся в одиноком уличном фонаре, и он ловит меня за разглядыванием. — Привел маленькую леди для демонстрации?

Коул не удостаивает его ответом. Вместо этого он ступает вперед и звонит в звонок, его фигура в шесть футов четыре дюйма заполняет дверной проем и блокирует мой взгляд. Мгновением позже дверь открывается, и я могу только слышать человека с другой стороны, но не видеть его. Мне не нужна визуализация, чтобы уловить удивление в его голосе, или так он может прятать страх, который проявляется в единственном слове — имени моего мужа, слетающего с его дрожащих губ.

— Коул.

Мой муж делает ещё один шаг вперед, переступая порог, и я слышу суетливые шаги мужчины, которого я ещё не видела, отступающего на дрожащих ногах.

— Билли Уильямс, разве ты не собираешься пригласить нас внутрь? Где твои манеры? — голос Коула расслаблен, но насмешлив, и он втаскивает меня за руку через открытую дверь в грязную глубину мрака.

— Включи какой-нибудь бл*дский свет, — мрачно хрипит Грим, появляясь сзади меня и наступая мне на пятки. Затем он хлопает дверью со всей силы, закрывая её, и, несмотря на все мои попытки держаться, я напугана. Отступаю и врезаюсь в широкую спину Коула.

— Конечно, конечно, — бормочет мужчина, до того, как зовёт. — Синди, у нас гости. Включи свет, детка.

— Включи чертов свет сам, ленивая задница, — раздается в ответ бормотание из комнаты. В густом мраке я могу разглядеть узкую прихожую, в которой мы находимся, что ведет к дверному проему без двери. Потертая занавеска приколота к разбитой раме в элементарной попытке обеспечить приватность, и тусклый свет пробивается через зияющие дыры, но его недостаточно для меня, чтобы четко видеть.

— Детка, окажи нам всем услугу и нажми на гребаный выключатель, — предложение начинается как просьба, но заканчивается рычанием, по мере того как мы приближаемся.

Проклятья и ворчание сопровождается звуком разбитого стекла, что-то разбивается об пол в другой комнате, затем свет наконец-то загорается, заполняя темное место резким флуоресцентным светом — всего лишь подчеркивая то, в какую дыру я попала.

— Пригласи нас, чтобы мы увиделись с твоей женой, Билли.

Просьба Коула не оставляет места для отказа, и я смотрю на человека, который, как мне кажется, скоро лишится жизни.

Сальные каштановые волосы зачесаны назад от его лба, подчеркивая его вдовий пик (Прим. «вдовий пик» − волосы, растущие треугольным выступом на лбу), и его тёмные глазенки мечутся между нами, как будто он отчаянно ищет запасной выход и не может найти. Этот мужчина — животное, он — просто крыса. Его аура мерцает вокруг него различными оттенками правонарушений, наиболее распространенный — болезненно желтый, как цвет английской горчицы. Под этим цветом я угадываю сексуальное извращение: он из тех, кто развращает очень юных. Я в последние годы сталкивалась со множеством людей, подобных Билли Уильямсу, и, к счастью, избежала большинства из них.

— Ты знаешь, почему мы здесь, Билли. Давай покончим с этим.

Слова Коула прозвучали растянуто, как будто он уже устал от этой игры в кошки-мышки и хотел быстро перейти к главному событию.

— Я… Я… никогда не брал деньги. Я… Я… сказал Джорджу об этом. Это не я, Коул. Позволь мне поговорить с господином Крэйвеном и рассказать ему самому. Я был бы грёбаным идиотом, чтобы воровать у такого человека, как он.

Коул иронично смеется:

— Ты думаешь, что господин Крэйвен когда-нибудь снизойдёт до аудиенции с тобой, Билли? Кроме того, — он выпускает мою руку и делает угрожающий шаг вперед, — я знаю, что ты взял эти деньги, — ещё один шаг вперед до тех пор, пока Билли не оказывается прижатым к дальней двери. — Я знаю всё о тебе, Билли. Всё.

Одним быстрым движением руки Коула хватает и срывает потрепанную ткань с дверной рамы, но прежде, чем Билли смог бы запротестовать, он использует эту ткань, чтобы накрыть голову и грудь меньшего по росту человека, связывая его и втягивая через освободившийся дверной проем в гостиную.

Грим обходит меня и нетерпеливо следует за Коулом. Возбуждение переполняет его, хотя его лицо остается безэмоциональным.

— Какого черта? Убирайтесь из нашего дома! Кто вы, бл*дь, такие? — слова женщины произнесены нечленораздельно, но сердито, она пьяна или под наркотой, возможно, оба варианта, и сдуру не осознает серьёзность ситуации. Я пялюсь на очищенную и запятнанную ДСП на голой стене с моей стороны, пытаясь отступить в безопасность своего разума, но проваливаюсь.

— Фей.

Зов Коула расстроил мою попытку исчезнуть в своей голове и резко сосредоточил меня на моём мрачном окружении.

— Время презентации, миссис Хантер, — голова Грима появляется в дверном проёме, его угольно-черные глаза горят в нетерпении.

— Ну же, Фей. Не заставляй меня ждать и не заставляй меня велеть Гриму привести тебя, — слова Коула не подлежат никакому обсуждению, и я могу увидеть по небольшой улыбке на губах Грима, что он надеется на то, что я не подчинюсь.

Я потрясаю себя так же, как и его, когда начинаю двигаться и намереваюсь пройти через проём. Грим пропускает меня с театральным жестом руки так, как будто он приглашает меня к обеденному столу.

Здесь они оба. Билли и его мгновенно успокоившаяся жена на другом конце жалкого дивана, который должен был попасть на свалку ещё десять лет назад. Билли потеет как свинья, зеленоватый оттенок его белой кожи практически светиться в лучах света. Его жена, Синди, сидит, уставившись на беззвучное изображение, мерцающее в широкоэкранном телевизоре, закрепленном на стене. Я предполагаю, что в тот момент, когда дом обустраивался, у них в приоритете были высококлассные электротовары, а не мебель, поскольку телевизор — единственная ценная вещь во всей комнате.

Приспособления для употребления наркотиков разбросаны как попало по всей поверхности обшарпанного кофейного столика, вперемешку с остатками еды на вынос, сами же коробочки разбросаны по полу.

— Я здесь не для признания, Билли. Я здесь для оплаты, — Коул небрежно облокачивается о высокую каминную полку, которая возвышается над старинным газовым камином — элементы давно обгорели, белая пластмасса расплавилась и покрыта коричневыми пятнами.

— Я… У меня нет, — начинает Билли, но Коул восстанавливает тишину, поднимая руку, а затем нарочито беспечно проверяет свои ногти.

— Я знаю, что у тебя нет денег, чтобы заплатить то, что ты задолжал, так что я должен взять это кровью, — он произносит угрозу с таким интенсивным безразличием, что эффект его слов ещё больше охлаждает атмосферу вокруг.

Билли паникует и сползает со своего места, он размахивает руками, пока его глаза отчаянно осматривают комнату, останавливаясь сначала на окне, прежде чем он отказывается от этой идеи, а затем на жене, которая практически находится в коматозном состоянии.

— З… за… берите её, — указывает он на тело женщины, растянувшейся на расстоянии фута, и умоляет своими глазами Коула, чтобы тот увидел в ней жизнеспособный товар.

Коул трясет головой, тем самым выражая досаду, прежде чем его глаза смотрят на Грима, который всё ещё стоит в дверном проёме. Билли замечает это движение и ещё раз оценивает комнату, ища что-нибудь ещё, стоящее обмена. В его глазах светится облегчение, и он поднимает трясущуюся руку, указывая на угол комнаты и тыкая пальцем в никотиновых пятнах в том направлении.

— Его, заберите его. Делайте с ним, что хотите. Он повинуется и хорошо обучен.

Я поворачиваю голову направо, и мои глаза натыкаются на забитое тело маленького мальчика. Ему не может быть больше шести, возможно, семи лет. Трудно судить о его возрасте по положению его тела и тому, как костлявые руки обернуты вокруг его тела.

Я задыхаюсь. Мои инстинкты призывают меня к защите, чтобы закрыть ребенка и поглотить пялящихся монстров, что живут тут.

Мальчик не двигается. Его голова остается склоненной, лбом он касается коленей, но я знаю, что он слушает, потому как его маленькое тело дрожит от внимания, которое сосредоточено на нем.

Мой взгляд быстро движется от мальчика назад к Коулу, я хочу протестовать, умолять о жизни для этого ребенка, но я не нахожу слов от ответа моего мужа.

Его глаза движутся от ребенка ко мне, а затем медленно возвращаются к Билли.

— О, я возьму его, но его недостаточно, чтобы покрыть твоё воровство. Ты был жадным мальчиком, Билли, а жадным мальчикам требуется наказание, или они продолжат брать, брать и брать.

Билли судорожно сглатывает, прежде чем открыть рот, чтобы умолять о чём-то большем, но Коул останавливает его взмахом руки и делает шаги к Гриму, который открывает большой рюкзак, что лежит у его ног на полу.

Я с ужасом и замешательством наблюдаю, как Грим медленно вытаскивает большую, замороженную ногу ягненка. Коул изящно наклоняется и выдергивает пластмассовую упаковку мяса из рук Грима, оборачивая свою руку вокруг узкого конца кости, и выпрямляется в полный рост. Его руки опущены, кулак практически незаметно сжимается вокруг замороженного мяса, в то время как он хрустит своей шеей из стороны в сторону, растягивая свои мускулы и разминая плечи. Затем медленно, даже слишком медленно, он направляется к Билли Уильямсу, у которого такое же выражение замешательства на лице, что и у меня.

Воздух в комнате практически разряжен, и аура Коула вспыхивает ярко-красным цветом прямо перед тем, как он заносит руку над головой и обрушивает мясную ногу вниз на лицо Билли, не один раз, не два, а три. Трещина в его черепе видна через всю комнату, и я неспособна сдержать крик, зарождающийся в моей груди и сорвавшийся с моих губ.

После первого удара Билли падает на колени, выглядя шокированным, и его лицо в ужасе трансформируется в жуткую версию «Крика» Эдварда Мунка. Второй удар распыляет повсюду темно-красный цвет из рваной раны на лбу; я могу видеть каждое незначительное пятнышко крови, плывущее по воздуху, подобно красивым и жутким пятнышкам пыли. Я наблюдаю в неподвижном ужасе, как от третьего удара он падает замертво. Кровь из раны вытекает на грязный коврик, просачивается в уже запятнанные волокна и окрашивает их в тёмный цвет. Струятся широкие реки запекшейся крови. Из его широко открытого рта вниз по подбородку сочится красная жидкость, в это же время моча окрашивает его джинсы, оставляя лужи на сучковатых половицах. Следующие удары яростны в их точности и вызваны отвращением, слышны звуки ломающихся костей и глухие резкие звуки стука замороженного мяса, колотящегося об плоть. Они грохочут у меня в ушах, создавая гудение, которое угрожает разорвать мои барабанные перепонки. Билли Уильямс лежит бесформенной тушей на полу его собственной гостиной.

Его лицо неузнаваемо, задняя часть головы раскололась, выставив на обозрение серое мозговое вещество, в то время как осколки черепа разбросаны вокруг. Кровь медленно просачивается сквозь половицы. Один глаз Билли безучастно смотрит в небытие, другой висит на его щеке напротив открытых губ. Его глазница раздроблена вдребезги, и только сфера глазницы, едва держась, висит на оптическом нерве.

— Бл*дь!!! Это было эпически! — взволнованное восклицание Грима жестко поражает меня, и я сгибаюсь, резко втягивая в себя воздух, втягивая полные легкие горького, медного зловония, наводняющего комнату, и борюсь против желания опустошить содержимое своего желудка.

— Я могу уделать суку?

Я поднимаюсь в ожесточенном, грязном воздухе, зажмуривая глаза, и желаю себе не свалиться в обморок, когда возобновляются вызывающие отвращение глухие удары. В шум ударов вкрапливается женское хныканье, пока комната не затихает ещё раз. Вокруг царит тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием Грима, пока он восстанавливается после своего ожесточенного действия.

Между преувеличенно затрудненными вздохами он смеется:

— Ты видел это? Её голова лопнула, как дыня. Проклятье, хотел бы я сделать запись этого. Это дерьмо заслуживает того, чтобы увидеть его ещё раз на повторе.

Дорогие черные ботинки, запятнанные кровью, появляются в поле моего зрения. Я все еще стою в центре комнаты, сгорбившись, когда покрытая кровавыми пятнами ладонь моего мужа тянется ко мне, и я заставляю себя разогнуться из неудобной позы.

— Пойдем, Фей, Билли оплатил свои долги.

Каким-то извращенным образом я жажду контакта, что он предложил, нуждаясь в нем, как в якоре. Моя рука скользит в его ладонь без усилий, даже когда мой желудок переворачивается от соприкосновения его заражённой кожи с моей.

— Забери мальчика к Анне, — инструктирует Коул Грима, таща меня, но не предлагая мне никакого комфорта, кроме своей руки на моей.

Он тащит меня к двери, резко останавливаясь, чтобы машинально добавить:

— Да, и принеси с собой ягненка. Моя новая жена приготовит его для нас завтра. Мы оба нагуляли зверский аппетит, я подумываю о жарком со всеми этими событиями.

Я возвращаюсь к автомобилю и больше не могу сдерживать ужас, свидетелем которого я стала. Меня тошнит на элегантный подол моего свадебного платья до тех пор, пока желчь не сжигает моё горло и не опаляет ноздри.

Коул мрачно усмехается, пристально наблюдая за мной, пока я использую тыльную сторону руки, чтобы вытереть рот. Зловоние рвоты распространяется в пределах маленького пространства и вызывает во мне новый приступ рвотных позывов.

— Ночь только началась, жена. Будет намного больше веселья.

ильям Уильямс — или «Билли-мясник» — получил то, что заслужил.

Зрелище того, как его голова треснула, словно яичная скорлупа, а его желток разлился по всему изношенному ковру, было достойным концом дерьмового дня.

Я получаю большое удовлетворение от своей работы, я получаю даже больше удовлетворения от избавления мира от паразитов вроде Билли.

Билли крал у Алека Крэйвена?

Вероятно.

Билли заслуживал свой конец?

Определенно.

Вы же видели, Билли был тараканом.

Он работал на скотобойне — одном из полузаконном предприятии Крэйвена по отмыванию денег. Возможно, он был экспертом в разделке мяса, а также он имел пристрастие обманывать юных мальчиков, после чего он трахал их до полусмерти.

Наблюдение за Билли ускорило исход его жизни. Произошедшее не только успокоило зверя внутри меня, все сложилось как нельзя лучше. Такая жалость, что моя новая жена, судя по всему, не наслаждалась ситуацией. Конечно же, живя с Крэйвеном все эти годы, она видела намного худшее? Или, возможно, поскольку это была наша брачная ночь, она ожидала цветочки и сердечки.

Я не мужчина цветочков и сердечек. И если я когда-нибудь предложу ей сердце — это будет теплое и всё ещё бьющееся после вырезания из груди сердце Алека Крэйвена.

Она привыкнет.

Скоро.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒