93. Gay P., Freud — tine vie. Trad. fr.. Hachette, Paris, 1991. 12 страница

Возвращение к Гегелю, которое совершила парижская интеллигенция, в частности сюрреалисты, перед и после Второй Мировой войны, — один из наиболее любопытных эпизодов истории идей. Это труд двух Александров. Оба они русские по происхождению, но проживали в Париже большую и наиболее плодотворную часть своей жизни. Первый из этих мыслителей — Alexandra Koyre /1892-1964/, после учебы в Геттингене, прерванной Первой мировой войной, в которой он участвовал добровольцем французской армии, работал в Практической школе высших наук Парижа, а затем — в такой же школе, одним из основателей которой он был в 1943 г., в Нью-Йорке. Здесь он встретился с Claude Levi-Strauss и лингвистом Романом Якобсоном, которого он знал с 20-х годов, со времени Пражского кружка. Это событие, по нашему мнению, является одним из источников структурализма.

Koyre рассматривается в качестве основателя новой дисциплины — истории научного мышления, что мы здесь скромно стараемся проследить в отношении шизофрении, и создателя одного из ключевых слов нашей культуры — «научная революция». Это выражение он употребил в отношении коперниковской революции (существует ли блейлеровская революция в истории шизофрении? ). Философ и эпистемолог, Koyre находится на стыке между тремя крупными течениями, представленными Husserl и Bergson (с обоими он был лично знаком) и Гегелем, которого он открыл своим ученикам, а именно Jean Hippolyte и второму Александру, Kojeve /1902-1968/. Последний, также родившись в России, до приезда в Париж учился в Гейдельберге. Как раз накануне начала Второй мировой войны он проводил семинар, посвященный «Феноменологии духа» Гегеля, посещаемый целым батальоном восторженных молодых гегельянцев, в том числе Aron, Bataille, Breton, Lacan, Merleau-Ponty, Queneau. Заметно, что большинство из них — приверженцы сюрреализма. К тому же Г. Гегель, наряду с Гераклитом, — это наиболее часто цитируемые авторы в журнале «Сюрреалистическая революция», в частности, у Andre Breton во «Втором манифесте сюрреализма». Увлечение сюрреалистов Гегелем было настолько сильным, что шестой номер журнала «Сюрреализм на службе революции» опубликовал литературные заметки В. И. Ленина «Читая Гегеля». В свою очередь, одно лишь имя Merleau-Ponty позволит установить прочную связь между слушателями семинара Kojeve и экзистенциализмом. Рукопись этого семинара «Очерк феноменологии права», написанный Kojeve в том же знаменательном 1943 г., когда вышла в свет книга «Бытие и небытие», будет опубликована только в 1981 г., через много лет после его смерти /119/. Некоторые из этих довоенных гегельянцев, в том числе J. Lacan, остались верны после войны этому «Кожевино-гегелизму».

История шизофрении
Гаррабе Ж.

J. Lacan приводит в своем докладе тот же самый пример помешательства, который давал сам Г. Гегель в своей «Феноменологии духа» — Карла Моора из «Разбойников» Шиллера, и дает еще один, более доступный для культуры и соответствующий французскому вкусу, — «Мизантроп» Мольера. Альцест — сумасшедший… «в том, что в своей прекрасной душе он не сознает, что сам содействует беспорядку, против которого он восстает». Для J. Lacan «риск помешательства измеряется влечением к тем самым отождествлениям, в которые человек вкладывает свою свободу и свое бытие» /127/. Отвечая Henri Ey, определявшему психическую патологию как патологию свободы, он пишет: «Далекая от того, чтобы быть «оскорблением» для свободы, она самая верная ее спутница; она следует за движением свободы, как тень. И сущность человека не только не может быть понята без помешательства, но она не была бы бытием человека, если бы не несла в себе помешательства как предел свободы» /127/. В заключение он говорит, «что перекладывая причинность помешательства в это непостижимое решение сущности «Я», где она в этой западне судьбы понимает или не признает своего освобождения, обманывающего ее в отношении свободы, которой она не добилась, я не формулирую ничего другого, кроме закона нашего становления, как его выражает античная
формула «Я - это другой».

История шизофрении
Гаррабе Ж.

По J. Lacan, генетическая психология «Я» показывает, что само развитие заставляет его неотвратимо сделаться отчужденным от самого себя. Это уже показывал анализ того, что он называл «Плодотворными моментами» бреда (J. Lacan так часто приписывают слова, сказанные другими, что будет справедливым подчеркнуть здесь: он забытый автор этого удачного выражения), и он сообщал об этом другим членам общества «Психиатрическая эволюция» на лекциях, оставшихся неизданными, которые он проводил до войны в этом обществе.

Но факт в том, что «Я» формируется путем ряда отождествлений с различными «имаго», что производит эффект отчуждения от субъекта: «первый заметный эффект имаго на человеческое существо — это эффект отчуждения от субъекта. Субъект отождествляется и даже ощущает себя прежде всего в другом человеке. Этот феномен покажется менее удивительным…, если вспомнить интуицию, которая доминирует во всех умозрительных построениях Гегеля. Само желание человека складывается под знаком опосредования. Это желание распознать свое желание. В качестве объекта он имеет желание другого…». Не только общая формула помешательства, но и формулы желания у J. Lacan имеют строго гегельянский характер. В дальнейшем J. Lacan заимствует знаменитую формулу Артюра Рембо: «Я — это другой», которую верные последователи припишут ему. Это «Я» (Moi), или скорее «Je», как, по мнению J. Lacan, было бы предпочтительно переводить фрейдовское «Я» — «Ich» или «Эго», по определению не адаптировано к внешнему миру, ожесточенная оппозиция J. Lacan так называемой школе психологии «Я», которая приобрела такое влияние в американском психоанализе, по происхождению вполне европейской и даже венской, которая схематически полагала, что в качестве терапевтической цели следует рассматривать достижение возможности адаптации «Я» к окружающей среде; цель психоанализа может заключаться только в том, чтобы позволить пациенту осознать обман, который определяет его желание.

Можно было бы рассматривать этот способ видения как подлинно сюрреалистический, потому что по ту сторону собственно реальности существует сюрреальность, гораздо более реальная, чем сама реальность, хотя она и не существует материально, — реальность воображаемого мира, в котором мы все более или менее живем. Пример, взятый здесь для иллюстрации такого помешательства — случай Людвига II Баварского, который, представляя себя королем, так сказать, не удовлетворялся воплощением своей функции в мировом порядке, но показывал, что «верит в это», хотя на самом деле являлся еще более безумным, чем те помешанные, о которых говорит Декарт, «что они считают себя одетыми в золото и пурпур». Это сюрреалистическое помешательство, когда воображаемая сюрреальность становится более реальной, чем сама реальность, и более соответствует шизофреническому бреду, чем гегелевское отчуждение, которое, по нашему мнению, соответствует паранойе.

Может быть, не следует забывать, что изобретатель сюрреализма — это больной, часто упоминаемый Andre Breton, которого он, молодой врач и помощник Aragon, наблюдал в больнице Валь-де-Грас, где тот лечился от «военного невроза». Он подменял ужасную реальность поля битвы, откуда был эвакуирован, аутистической сюрреальностью прекрасной кинематографической мизансцены военного фильма. Эквивалент этого феномена мы встречаем в наши дни у больных, которые не верят в реальность событий, в том числе пережитых ими лично, полагая, что это только изображения на «странных экранах», где появляются одновременно сцены реальной жизни, кадры из архива и клипы. Согласно J. Lacan, это один из источников воображаемого мнимого наследования «Я» в отождествлении с зеркальным, т. е. с несуществующим, виртуальным образом, соответствующим стадии зеркала, описанной другим его учителем — Henri Wallon /1879-1962/. Мы уже говорили о все более и более важной роли образа тела, одной из составляющих которого является этот зеркальный образ, как его описал Paul Schilder, которую он, по утверждениям традиционных психоаналитических школ, играет у больных при расстройствах «Я» в ходе протекания шизофренических психозов.

Для J. Lacan это отождествление с формой виртуальной структуры будет «представлять собою воображаемый узел», который он замечательно обозначил «нарциссизмом». «В этом узле в действительности заложена связь представления с суицидальной тенденцией, которую, главным образом, выражает миф о Нарциссе. Эта суицидальная тенденция, по нашему мнению, представляет то, что S. Freud стремился поместить в свою метапсихологию под названием инстинкта смерти, и зависит для нас от того факта, что смерть человека задолго до того, как она отражается… в его мышлении, испытана им в пережитой уже первоначально фазе беспомощного состояния, от момента родовой травмы до конца первых шести месяцев раннего психологического развития» /127/.

Как мы видим, J. Lacan не упоминает имени Сабины Шпильрейн, описавшей инстинкт смерти, исходя из психоанализа шизофрении, и убитой за три года или пять лет до этого. Но в 1946 г., в момент, когда он писал эти строки, это имя было вытеснено.

В этот период J. Lacan еще не применил слово «вытеснение», переведя немецкое «Verwerfung» (отвержение, отклонение чего-либо), чтобы обозначить им специфический механизм психоза, когда отрицание «означающего» — фундаментальной составляющей части психической реальности (как в случае «фаллос» в качестве означающего комплекса кастрации) — заставляет выбросить его вон, вытеснить из символического мира субъекта. Он говорит еще о «Verneinung» или отрицании, общем термине у Гегеля и S. Freud для обозначения того душевного движения, посредством которого субъект самим фактом отрицания признает существование объекта.

В 1956 г. дискуссия, содержание которой J. Lacan включил в свои «Сочинения», противопоставит его философу Jean Hippolyte, ставшему представителем французского гегельянства, который считал невозможным полагать, что отрицание — это одно и то же у Гегеля и S. Freud, хотя оба они и употребляли одно и то же слово для обозначения двух различных понятий, которые нельзя спутать. Несмотря на это предупреждение, именно исходя из суждения о существовании в том смысле, как его обосновывает термин Гегеля «Aufhebung» (уничтожение, прекращение или сохранение), J. Lacan описывает механизм, который он рассматривает как специфический для психоза: вытеснение (Verwerfung). В том же тексте он напоминает о различии, на этот раз структурном, а не только клиническом, между двумя большими разновидностями хронических бредовых психозов: у шизофреников «все символическое реально. Этим они отличаются от параноиков, у которых, как мы показали в нашей диссертации, преобладают воображаемые структуры».

Чтобы еще больше усложнить вопрос, если это возможно, мы должны напомнить, что в 1927 г. S. Freud описал при фетишизме, половой перверсии, клинически «открытой» в 1887 г. Alfred Binet, явление «Verleugnung» (отрицание, отречение, отказ) — отказ от реальности или отрицание — механизм, при помощи которого субъект, полностью осознавая внешнюю действительность, способен сохранить в своей психике противоположную реальность. Таким образом, здесь действует настоящее расщепление личности (Spaltung), которое позволяет сблизить фетишизм и психозы, но, разумеется, только лишь со структурной точки зрения, потому что их клиника не имеет ничего общего.

Henri Ey ответил на этот доклад «К вопросу о причинности в психиатрии», произнесенный J. Lacan на Бонневальском коллоквиуме в 1946 г., выразив свое согласие в отношении смыслового значения бреда, человеческой значимости помешательства: присущности помешательства человеческой природе, важности процесса отождествления в развитии личности и т. д. Но он, высказав свое несогласие с тем, что «говорить о помешательстве как присущем человеческой природе — это говорить о нем только лишь в действии, как полагает J. Lacan, но только лишь в потенциале, что обязывает нас изучать условия перехода от виртуальности помешательства к его существованию», перехода, который по существу составляет психиатрический случай³⁵. Это позволяет ему сделать вывод: «Если бы мы должны были следовать за J. Lacan в его понимании психогенеза, то тогда больше не было бы психиатрии. Он нам представил ее труп, скрытый под чудесно вышитым саваном». Эта смерть психиатрии пришлась очень некстати для того, кто готовился организовать первый международный конгресс по этой дисциплине. Спор, начавшийся в Бонневале, привел к тому удивительному заключению, что признать чистый психогенез психозов равносильно тому, чтобы заставить умереть психиатрию, потому что она, будучи медицинской дисциплиной, не имеет к этому отношения, подобно тому, как обнаружение психоанализом невротических механизмов вывело неврозы из области неврологии.

Спор таким образом возобновился непосредственно на трибуне первого конгресса и последующих, где, напротив, в 1981 г. в Вене в довершение можно будет услышать заявление о смерти психоанализа, когда первые успехи того, что будут называть «биологической психиатрией», позволят предложить первые биохимические модели, применимые к шизофреническим психозам. В самом деле, мы сможем продолжить эту историю, видя, какое место занимают шизофренические психозы в программах конгрессов, организуемых Всемирной Психиатрической Ассоциацией, которые будут следовать один за другим через каждые два года в разных странах мира, и в ходе каких заседаний они изучаются.

История шизофрении
Гаррабе Ж.

Программа и труды Парижского конгресса точно соответствуют тому состоянию, в котором находилось в 1950 г. изучение шизофренических психозов. Им не было посвящено специального пленарного заседания, но этот вопрос рассматривался на том заседании, где обсуждалась общая психопатология бредовых состояний, причем с двух противоположных позиций. Первая — это позиция Guiraud, который полагал, что блейлеровская концепция может быть распространена в пределе на всю совокупность бредовых состояний. Вторая — позиция Mayer-Gross, который защищал в том, что касается параноидных форм, понятие первичного бреда Gruhle /1915/ как специфический симптом шизофрении, который, по его мнению, должен охватывать полностью всю паранойю. Таким образом, видно, что снова вырисовывается тенденция к значительному расширению понятия. Однако в то же время один коллоквиум обсуждает вопрос о «Подразделении группы шизофрении», сохраняя верность блейлеровскому компромиссу, состоящему в положении, что речь идет о группе психозов, внутри которой, однако, нужно различать несколько форм или клинических единиц, даже если их различия далеки друг от того, чтобы быть очевидными.

Другой коллоквиум имеет тему «психопатология деперсонализации», что можно понять, если вспомнить о важности, которую тогда придавали психологии личности, психической сфере, затрагиваемой в первую очередь патологическими проявлениями, часто представляющими из себя начало шизофренического развития.

На одном симпозиуме была представлена статистическая классификация психических болезней, предложенная ВОЗ, но этот вопрос, как кажется, еще никого особенно не волнует, в противоположность тому, что будет происходить после введения в действие в 1979 г. 9-го издания этой классификации (МКБ-9), в которой появится в общем и целом официальное определение шизофрении, к которому мы еще вернемся позже.

Другой симпозиум был посвящен соматическому исследованию шизофрении. Таким образом, наблюдается сильный контраст между малым количеством заседаний, посвященных прояснению проблем, выдвигаемых шизофреническими психозами, и обилием заседаний, на которых обсуждают терапевтические методы, используемые для их лечения. Это обилие заседаний при отсутствии определенности в этом вопросе, несомненно, отражает затруднения в отношении соответствующих показаний для выбора психотерапевтических или биологических методов. Так, заседания посвящаются психопатологии шизофрении, возможностям психотерапии и психоанализа в больничной обстановке, групповой психотерапии. Но в то же время одно пленарное заседание обсуждает «Соответствующие показания для шоковых методов» с докладами, которые мы уже цитировали: H. Cerletti (из Рима) и M. Sakel (из Нью-Йорка) лично. Мы уже видели, что из двух методов, которые они предложили как специфические для шизофрении, один — электрошок — становится предпочтительным методом лечения депрессивного состояния, а другой — инсулинотерапия — уже теряет популярность, и вскоре от него должны отказаться. Согласно программе конгресса, авангардным лечебным методом представляется психохирургия: «теоретическим аспектам лоботомии» не только посвящен симпозиум, но даже целое пленарное заседание обсуждает церебральную анатомо-физиологию в свете лоботомий и топэктомий. Freeman из Вашингтона считает возможным сделать вывод на основании изучения тысячи больных, которых он прооперировал: ««Целостность личности» (self-continuity) может быть «определена как качество, позволяющее индивидууму признать свою ответственность за собственные поступки, совершенные в прошлом, и за те, которые он совершит в будущем», и есть первостепенная функция лобных долей мозга. Когда чувство целостности «Я» преувеличено и искажено, оно приводит к психическому заболеванию. Лоботомия уменьшает количественно чувство целостности «Я» и самоудовлетворенности (self-consistency — постоянство, последовательность, логичность и self-satisfaction — самодовольство, самоуспокоенность)». Freeman признает, что «Лоботомия, даже проведенная на очень ранней стадии, ослабляет функцию фантазии, размышлений и духовной жизни». Поскольку «психоз точно так же уничтожает более высокие функции личности более или менее прогрессивно», то он вынужден для объяснения этого парадокса, когда хирургическое вмешательство, вызывающее то же самое разрушительное воздействие на духовную жизнь, что и психоз, имеет благотворный результат — прибегнуть к новой науке кибернетике, к которой отныне будет прибегать часто для объяснения множества парадоксов.

Терапевтический результат префронтальной лоботомии будет зависеть от стадии развития психоза, при которой она осуществляется. Если она осуществляется тогда, когда чрезмерная активность передних долей головного мозга, поддерживающих функции фантазии, нарушает функционирование соседних участков, имеющих функцию «поддержания индивидуума в нормальном контакте с обществом», не разрушая его окончательно, эти участки смогут восстановить свое нормальное функционирование, а больной — вновь обрести свои профессиональные или бытовые навыки. Но если психоз развивается в течение определенного времени, эта чрезмерная активность может быть фиксирована на тех задних участках, которые будут самостоятельно продолжать «поддерживать жизнь патологической фантазии, даже если ее исключили из кольца передних зон» /79, с. 106/, и префронтальная лоботомия будет неэффективной. При кататонических состояниях даже механические навыки и принятие поз, которые Freeman, кажется, локализует в еще более задней части лобной доли, нарушены или уничтожены. Таким образом, психохирургия предоставляет возможность дать описание настоящей анатомо-нейрофизиологической модели психоза, которая не является органицистической в строгом смысле, потому что он не сделал ее зависимой от какого-либо церебрального поражения, а только от функционального разобщения внутрикоровых связей. Может быть, значительное время выступлений, посвященных психохирургии, отражает растерянность участников конгресса перед удивительной концепцией психоза, которая допускала применение лоботомии?

Сравнимое по продолжительности время выступлений свидетельствует, может быть, о такой же растерянности и посвящено «раз- витию и актуальным тенденциям психоанализа». Если Anna Freud представляет один из наиболее ортодоксальных докладов о психоаналитической психологии детей, то следы структурализма можно увидеть в докладе Raymond de Saussure (никто не удивлен, снова встретив имя, принадлежащее знаменитой женевской фамилии), который по поводу труда мадам Sechehaye, ставшего известным в том, что касается психоанализа шизофрении, «Символическая реализация», цитирует этюд Levi-Strauss о «Символической эффективности», опубликованный в 1949 г. в «Образе истории религий» /136/. Наоборот, удивляет тот факт, что не находится никакого следа первых опытов психофармакологического лечения психотических состояний, которое вскоре революционизирует методы лечения, однако, один симпозиум рассматривает этот вопрос, но лишь для невротических состояний.

Также остается почти незамеченным и экзистенциализм, торжествующий в этот момент в Сен-Жермен-де-Пре, в непосредственной близости от места проведения конгресса. Он представлен лишь участием артистов, вышедших из одного из самых знаменитых кабаре «Красная роза» — Жюльет Греко и Братьев Жак, на традиционном вечернем приеме в Мулен-де-ля-Галетт. (Имя Ж. — П. Сартра упоминается на симпозиуме об «экзистенциальном анализе» под председательством Binswanger, который странным образом воздает почести S. Freud за роль, якобы сыгранную последним в развитии этого подхода. )

Без сомнения, как и на всех международных конгрессах, обмены мнениями в кулуарах были более плодотворными, чем те, которые происходили в аудиториях. Но принимали участие в них только психиатры западного мира. Психиатры из стран Востока, к которым причисляли СССР и социалистические страны, отсутствовали. 1950 год, как мы говорили, — это год, когда Академия медицинских наук и Академия наук СССР канонизировали павловское учение как теоретический фундамент советской психиатрии. Сталинизм, осудивший инстинкт смерти, вскоре осудит психоанализ вообще, а также психохирургию и менделевскую генетику (первые результаты исследований, проведенных по методам, подсказанным законами Менделя о наследственности шизофренических психозов, представил на конгрессе Karlmann из Нью-Йорка).

Тенденция видеть в этих новшествах американские изобретения, забывая, что это возвращение в Европу теорий, родившихся здесь и развивавшихся в период своего изгнания или пребывания в Соединенных Штатах — мы это говорили по поводу «Я», — проявляется также и у западных европейцев в их дискуссиях. Эти дискуссии помешают в то время увидеть, что подлинные новшества, приходящие из Соединенных Штатов, относятся к пунктуальному разграничению области шизофренической патологии. Однако в этой сфере советская психиатрия будет увлечена в опасный дрейф после введения Московской школой понятия «вялотекущей или латентной шизофрении», которое откроет дверь злоупотреблениям психиатрией в целях подавления политического инакомыслия. Борьба против этих злоупотреблений отразится в конфликтных отношениях между Советской Ассоциацией психиатров и наркологов и Всемирной Психиатрической Ассоциацией, конгрессы которой, особенно в Гонолулу в 1977 г. и конгресс в Афинах в 1989 г., станут местами противостояния.

История шизофрении
Гаррабе Ж.

Уже Ph. Chaslin считал, что психическая неуравновешенность занимает ту «borderland of insanity» (англ. — пограничная область безумия), которая простирается между рассудком и помешательством. В то же самое время, как мы видели, E. Bleuler включал в группу шизофренических психозов латентную шизофрению, форму, которую он считал наиболее часто встречающейся, не сказав, к сожалению, по каким критериям можно поставить ее диагноз. Поэтому было соблазнительно привязать к этой шизофрении без шизофренических симптомов ряд атипичных состояний, и здесь заложена одна из причин того расширения, которое претерпело это понятие в период до Второй мировой войны. Zilberg говорил об «амбулаторной шизофрении», говорили также о препсихотических или предшизофренических состояниях. Это показывает, что специалисты не ставили под сомнение их принадлежность к группе шизофрении, полагая, что они соответствуют периоду, предшествующему собственно психотическому развитию, которого, впрочем, наиболее часто в этом случае не происходило.

В 1949 г. Hoch и Palatin употребляют двусмысленное выражение «псевдоневротическая шизофрения», указывающее, что если они еще полагают, что эти состояния входят в шизофрению, то симптоматика внешне неотличима от невротической. Но психоаналитическое исследование этих состояний показало, что в действительности, вопреки обманчивому внешнему виду, здесь дело касалось псевдоневрозов, при которых психоанализ не позволил выявить классические невротические механизмы. Это привело к заключению, что это уже область патологии характера и что здесь имеют место случаи патологической организации личности, а не подлинные психическое заболевания, характеризующиеся процессуальным развитием. Термин «borderline», используемый во французском языке без перевода, или переводимый как «пограничное состояние», начиная с 50-х годов, постепенно стал общепринятым для обозначения этих патологических характеров или личностей. Он вызывает в представлении идею границы, виртуального рубежа. Для тех, кто принимает это новое понятие, оно соответствует введению в дополнение к неврозам и психозам и расположенного между ними третьего типа психопатологических организаций, которые не соответствуют ни одним, ни другим, и, во всяком случае, не могут рассматриваться как формы шизофрении и реагировать на лекарственные средства, применение которых оправдывает симптоматика последней.

Точно так же в этот период специалисты начали задаваться вопросом, в особенности исходя из начавшихся тогда генетических исследований, о том, что такое «периодическая шизофрения», или для англоязычных специалистов, начиная с Kasalin /1933/, «аффективная шизофрения»? Что есть состояния, характеризующиеся проявлениями шизофренического вида, но развивающиеся периодически и совпадающие во время приступа с расстройствами настроения? Первые результаты, которые Karlmann (мы скоро будем говорить об этом) представил на Парижском конгрессе, уже показали, что «наследуемость» шизофренических психозов была совершенно отлична от маниакально-депрессивного психоза, подтверждая, таким образом, справедливость их нозологической дифференциации по критерию клинического развития. Мало-помалу будет установлено, что эта «аффективная шизофрения» соответствует, с этой точки зрения, генетической передаче и аналогична таковой при маниакально-депрессивном психозе. В связи с этим аргументом и в связи с другими, развивать которые здесь не представляется интересным (профилактическое действие солей лития), эта «периодическая шизофрения» будет, таким образом, выведена из области шизофрении и объединена с маниакально-депрессивным психозом в рамках периодических или дистимических психозов.

i

Таким образом, в середине XX в. точные контуры внешних границ группы шизофрении казались установившимися в пределах, получивших международное признание, но вскоре возникнут новые вопросы вследствие неожиданного открытия действия различных химических веществ на большую часть шизофренической симптоматики.

История шизофрении
Гаррабе Ж.

Биохимическая эра шизофрении начинается в 1952 г. Это год открытия нейролептиков, знаменательный для психиатрии так же, как 1492 год — год открытия Америки. Удивительно то, что с самого начала считали, что это открытие представляет подлинно научную революцию, сравнимую для возможностей познания человеческого мозга с революцией, которую Koyre соотносит с коперниковской для познания земного мира. Хотя последствия этой революции, в частности, возможность предложить радикально новую модель шизофрении, появились только в течение следующих лет, когда в конечном счете с ошеломляющей быстротой началось исследование вновь открытого мира синапса.

Научный историк Judith Swazey исследовала истоки этого революционного терапевтического новшества, имевшего место в этом году в Париже (некоторым образом аналогичное открытие будет сделано в Соединенных Штатах двумя годами позже, в 1954 г. ) /209/. Как мы указывали в главе VII, французские психиатры уже во время Второй мировой войны использовали дериват фенотиазина, прометазин, исходя из его седативного действия на психически больных. В 1950 г. производившая его лаборатория синтезирует и предоставляет в распоряжение исследователей и клиницистов другой дериват фенотиазина — хлорпромазин, ставший первым нейролептиком. Он приобрел известность под своим экспериментальным наименованием 4560RP, или коммерческим — Ларгактил (аббревиатура от «широкого действия»; окончание — ил без какого-либо иного значения, кроме как поэтического, будет затем перенесено в коммерческие наименования многих лекарственных средств, одни из которых будут иметь сравнимое действие, другие — нет, но оно будет приписываться им в сознании публики по созвучию). Используя его вначале для анестезии, Laborit, тогда флотский хирург, заметил, что этот фенотиазин оказывает на психику специфическое действие, вызывая безучастность, равнодушие, что привело его к мысли о возможности применения этого препарата в психиатрии. Психиатры тогда интересовались прогрессом в анестезии, потому что пропагандировалось применение общей анестезии при лечении электрошоком, и поэтому для лечения сном изыскивали препараты, позволяющие избежать применения барбитуратов; эти два лечебных метода тогда считались показанными при шизофренических психозах. После первого опыта использования хлорпромазина в психиатрии в военно-морском госпитале в Валь-де-Грас для больного, который не был шизофреником и который одновременно получал другие виды лечения, в госпитале Святой Анны Delay /1907-1988/ и Deniker открыли и продемонстрировали оригинальность этого препарата. Он использовался отдельно при продолжительном и непрерывном курсе лечения без цели вызвать гибернацию или для лечения сном. Хлорпромазин, как оказалось, оказывал специфическое действие на ряд психотических проявлений, в частности, на галлюцинаторную активность, т. е. на те, которые соответствуют параноидным формам шизофренических психозов. Тогда же оказалось, что лекарственное средство не оказывает воздействия на гебефренические проявления, согласующиеся с умственным снижением, или кататонические, сопровождающиеся психомоторным возбуждением. Школа госпиталя Святой Анны публикует с мая по июль 1952 г. серию сообщений, вызвавших значительный резонанс во всем мире: в конце года появились первые зарубежные публикации, ливанские и венские; в 1953 г. проводятся клинические опыты в Канаде и Соединенных Штатах. Все это делает возможным организацию в 1955 г. международного симпозиума, посвященного Ларгактилу, в самом месте его рождения, в госпитале Святой Анны в Париже. Delay и Deniker предложили в том же году в сообщении, адресованном Медицинской Академии, термин «нейролептики» (буквально — «который улавливает нерв») для обозначения нового семейства медикаментов, только что появившегося и быстро увеличивавшегося. Действительно, в 1954 г. уже родился маленький «брат» хлорпромазина — резерпин, рождение или возрождение которого совершилось в Соединенных Штатах. Фактически резерпин — это алкалоид, экстрагированный из раувольфии змеиной (Rauwolfia serpentina), растения, используемого в Азии с самой далекой древности против укусов змей. Отсюда его общепринятое название серпантин (или серпантэр), которое мы видим в качестве второго слова научного наименования и которое дал ему в XVIII в. французский ботаник Plumier, когда оно стало известным в Европе. Первая часть наименования этого препарата образована от фамилии Rauwolf, другого ботаника, на этот раз немецкого предшественника, который в 1573-1574 гг. изучал азиатские лекарственные средства. Издавна это растение использовалось и как лекарственное средство против помешательства, откуда название, данное ему в Индии: «праглакадава» или «трава для помешанных». Индийские врачи выделили из него в 30-х годах основные алкалоиды, в том числе тот, который нас интересует — резерпин, — и показали, что он имеет гипотензивное и антипсихотическое действие. Таким образом, его присутствие объяснялось эмпирическим использованием раувольфии змеиной как «травы для помешанных» в традиционной медицине. Читатели серии комиксов о Тэнтэне (персонаж, придуманный Эрже в 1929 г. — прим. переводчика) знают эту традиционную индийскую фармакологию, потому что в начале альбома «Синий лотос» одного из персонажей укалывают маленькой стрелкой, отравленной снадобьем раджаиджах, «ядом, который вызывает помешательство».

Изучение антипсихотического действия резерпина или серпазила (фармацевтическая лаборатория, которая вывела его на рынок, включила в торговое название окончание — ил, ставшее символом антипсихотического эффекта) было продолжено в 1954 г. в Нью-Йорке, и Юте подтвердил это фармакологическое свойство. В дальнейшем после долгих дискуссий хлорпромазин будет признан более эффективным при продолжительном лечении нейролептиками шизофренических психозов, чем резерпин, которому, кроме того, будут приписывать при этом применении депрессогенный ятрогенный эффект; поэтому серпазил будет применяться в малых дозах только при лечении артериальной гипертензии.

Но уже в конце 1954 г. H. Steck в сообщении на Медико-психологическом обществе /207/ отметил, что хлорпромазин и резерпин, помимо антипсихотического эффекта, который, как тогда полагали, является результатом воздействия на промежуточный мозг, имеют другое общее специфическое свойство — вызывать появление экстрапирамидного синдрома, сравнимого с тем, который свойствен болезни Паркинсона. Поскольку последнюю со времен Charcot связывали с поражением полосатых тел, тоже локализованных в средней части мозга, то, без сомнения, в анатомической близости этих мозговых

структур видели и объяснение этого двойного действия. Между прочим, это соображение Delay и Deniker касается термина «нейролептики», обозначив вещества, которые одновременно оказывают воздействие на психотические проявления и вызывают явления экстрапирамидного синдрома. В это время американские авторы продолжали говорить вообще о «транквилизаторах», не делая различий между большими транквилизаторами, которые вызывают проявления паркинсоновского типа, и малыми транквилизаторами, которые не вызывают ничего подобного. Эти два действия казались настолько связанными между собой, что полагали, будто одно не наступает без другого и что можно соотносить и замерять нейролептический эффект по выраженности экстрапирамидных проявлений. В особенности это проявлялось в экспериментах над животными, поскольку никогда не удавалось вызвать у них искусственно экспериментальную шизофрению, позволяющую замерить собственно антипсихотический эффект лекарственного вещества.

Это повлечет за собой эпистемологический крен, потому что в тавтологическом определении будут квалифицировать как «психотические», если не шизофренические, симптомы, которые устраняют вещества, рассматриваемые как нейролептики по причине экстрапирамидного синдрома, который они вызывают.

В дальнейшем Delay и Deniker предложат первую классификацию (потом было много других) совокупности веществ, называемых психо-тропными, т. е. имеющих тропизм и способных видоизменить психическую деятельность, не предрешая типа этого изменения. Эта классификация основана на понятии психической напряженности Pierre Janet, учителя Delay. Delay писал: «В память об уроках Janet я предложил обозначать термином «психолептики» медикаменты, понижающие психический тонус и подавляющие психическую напряженность. Одни действуют, уменьшая время бодрствования, — это снотворные средства; другие угнетают основной эмоциональный тонус — это транквилизаторы, большие, как нейролептики, или малые. В противоположность психолептикам, можно назвать психоаналептиками (от греч. префикса ана-, который означает «вверх») медикаменты, повышающие психический тонус и вызывающие увеличение психической напряженности». Таким же образом по отношению к психолептикам в 1961 г. будет дано определение психодислептиков, которые отклоняют психическую активность в сторону бредового искажения действительности, среди которых встречается ряд веществ, нами уже упоминавшихся: гашиш — романтиков, пейотль — сюрреалистов и «кислота» (ЛСД 25) — хиппи. Здесь речь идет о психофармакологии в строгом смысле слова, потому что систематическое распределение наркотиков основывается на их действии на психику. В дальнейшем — мы это увидим — они будут определяться по биохимическому или нейрофизиологическим критериям.

Один предшественник, берлинский фармаколог Louis Lewin /1850-1929/ предложил в 1924 г. классификацию «ядов рассудка» в ставшем классическим сочинении «Фантастика», где он различал пять больших категорий:

1) эйфорические или утоляющие эмоциональную боль;

2) галлюциногенные вещества, или психоделические наркотики (мы подчеркиваем — это синоним психодислептиков Delay);

3) опьяняющие вещества;

4) гипнотики или снотворные вещества; I 5) возбуждающие средства.

Здесь речь идет только о веществах, способных вызвать психические расстройства, а не (за исключением некоторых гипнотиков или опьяняющих анестетиков) о наркотиках, использующихся в лечебных целях, в частности, относящихся к так называемым психоделическим. В своем добавлении к переизданию французского перевода рассматриваемого труда в 1970 г. /137/ Jean Thuillier приводит длинный список открытых с 1924 по 1970 гг. многочисленных психоделиков, вызывающих фармакопсихозы. Мы уже упоминали те из них, которые вызывают состояния, более или менее клинически напоминающие шизофренические психозы, — это ЛСД, дериваты амфетамина, мескалин. Для Thuillier «структурная аналогия мескалина с адреналином и индоловыми дериватами в 1956 г. лежала в основе классических гипотез Osman, Hoffer, Rinkel о биохимическом патогенезе психозов» /137, с. 342/.

Если мы излагаем сжатыми в несколько страниц эти данные, то не для того, чтобы написать главу истории психофармакологии, уже написанную. В частности, лично Deniker описал историю открытия нейролептиков. Не это является нашей темой. Нам важно заострить двойной вопрос, который эти данные поднимают в отношении шизофрении. Почему некоторые вещества, психодислептики, вызывают проявления, чрезвычайно напоминающие некоторые отдельные формы эндогенного психоза? Почему другие вещества, нейролептики, устраняют клинические проявления этих же самых форм? Можно ли вывести из ответа на эти вопросы новую модель шизофрении, модель биохимическую или, лучше сказать, мы увидим почему — синаптическую.

История шизофрении
Гаррабе Ж.

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.