Уильям Хоффер Бетти Махмуди Только с дочерью 14 страница

Я взяла поднос, поблагодарила за еду и попыталась завязать разговор, однако Ассий вела себя боязливо и настороженно. Она тут же направилась к выходу.

– Прости, – тихо произнесла она и исчезла, заперев за собой дверь.

Звук ключа в замке эхом отдавался у меня в ушах. Я отнесла поднос на кухню, так и не притронувшись к еде.

Часы тянулись один за другим, пока наконец – вскоре после полудня – не вернулся Махмуди. Один.

– Где она? – воскликнула я.

– Не твое дело, – бросил он. – Можешь за нее не волноваться. Я о ней позабочусь.

Он прошел мимо меня в спальню. Я позволила себе мгновенное злорадство – вся его физиономия была расцарапана моими ногтями. Но только на мгновение – мои собственные шрамы были куда серьезнее.

Где мой ребенок?

Махмуди вскоре вернулся в холл, в руках у него была кое-какая одежда Махтаб и кукла, подаренная ей на день рождения.

– Она попросила куклу, – сказал он.

– Где она? Пожалуйста, разреши мне с ней увидеться. Не произнося ни слова, Махмуди оттолкнул меня в сторону и ушел, заперев за собой замок на два оборота.

Во второй половине дня, когда я, страдая от пульсирующей боли в спине, лежала на кровати, свернувшись калачиком, зазвонил дверной звонок. Кто-то стоял под дверью на тротуаре. Я подбежала к домофону, чтобы выяснить, кто пришел. Это была Эллен.

– Меня заперли, – сказала я. – Подожди, я подойду к окну. Там мы сможем поговорить.

Я быстро сняла жалюзи и прижалась лицом к решетке. Эллен с детьми, Мариам и Али, стояла на тротуаре.

– Я пришла тебя проведать, – сообщила она. Затем добавила: – Али хочет пить.

– Я не могу дать тебе попить, – сказала я Али. – Я сижу под замком.

Разумеется, Ассий все слышала и вскоре вынесла для Али чашку воды.

– Что мы можем сделать? – спросила Эллен. Ассий тоже интересовал ответ на этот вопрос.

– Приведи Хормоза, – предложила я. – Попытайтесь урезонить Махмуди.

Эллен согласилась. Она быстро повела детей по запруженному тротуару; весенний ветер трепал концы ее черной чадры.

Позже в тот же день у меня состоялся разговор с Резой – Реза стоял во дворе, я – на балконе. Я уже знала, что у Ассий есть ключ, но Реза отказался войти в квартиру на втором этаже.

– Реза, – обратилась я к нему, – я искренне благодарна тебе за доброту, проявленную ко мне в Иране. Ты относишься ко мне лучше, чем кто бы то ни было, особенно если учесть нашу размолвку в Штатах.

– Спасибо, – сказал он. – С тобой все в порядке?

– Пожалуйста, помоги мне. Думаю, ты единственный, кто мог бы урезонить Махмуди. Я когда-нибудь увижу Махтаб?

– Не волнуйся. Увидишь. Он не собирается ее от тебя отлучать. Он любит тебя. И Махтаб. Он не хочет, чтобы Махтаб росла одна. Он сам рос сиротой и не желает той же участи для своей дочери.

– Пожалуйста, поговори с ним, – умоляла я.

– Я не имею права. Что бы он ни решил… это его воля. Я не могу ему ничего советовать.

– Пожалуйста, попытайся. Сегодня вечером.

– Нет. Не сегодня, – отрезал Реза. – Завтра я уезжаю по делам в Решт. Вернусь через пару дней и, если ничего не изменится, тогда, может быть, поговорю.

– Ради Бога, не уезжай. Останься. Я боюсь быть здесь одна.

– Нет. Мне надо ехать.

С наступлением вечера Ассий открыла дверь.

– Пойдем вниз, – сказала она.

Там были Эллен, Хормоз и Реза. В то время как Мариам и Али играли с двумя детьми Резы и Ассий, мы пытались найти выход из сложившейся ситуации. В прошлом все эти люди занимали сторону Махмуди и поддерживали его в нашем конфликте, однако они действовали, как им казалось, из разумных побуждений. Они были правоверными мусульманами. И должны были уважать право Махмуди распоряжаться своей семьей. Но они были также моими друзьями и любили Махтаб. Даже в Исламской Республике, где все поставлено с ног на голову, люди понимали, что муж и отец может зайти слишком далеко.

Никто не хотел обращаться в полицию, и меньше всего я. В присутствии Резы и Ассий я не рискнула завести разговор о посольстве с Эллен и Хормозом. Даже если бы я это сделала, то они наверняка отказались бы от дальнейших контактов с официальными представителями Америки или Швейцарии.

Мы не знали, как поступить. Не оставалось ничего другого, кроме как попытаться урезонить Махмуди, но все мы прекрасно понимали, что это практически невозможно. По крайней мере сейчас. А может быть, и вообще.

Мне хотелось дать волю нараставшему гневу. Избейте его! Посадите под замок! Отправьте нас с Махтаб домой в Америку! Хотелось закричать, подтолкнуть их к простейшему решению этой чудовищной проблемы. Но следовало считаться с реальностью. Следовало найти некое промежуточное решение, приемлемое для них. Впрочем, такового, казалось, не существует.

Во время разговора мы услышали, как отворилась и затворилась входная дверь. Реза вышел в коридор посмотреть, кто пожаловал, и вернулся с Махмуди.

– Как ты сюда попала? – прогрохотал он.

– У Ассий есть ключ, – объяснила я. – Она меня сюда привела.

– Сейчас же отдай его мне! – гаркнул Махмуди. Ассий безропотно повиновалась.

– Все в порядке, даби джан, – мягко проговорил Реза, пытаясь успокоить взбесившегося дядюшку.

– Что они здесь делают? – заорал Махмуди, тыча пальцем в Эллен и Хормоза.

– Пытаются помочь, – ответила я. – У нас проблемы. И нам нужна помощь.

– У нас нет никаких проблем! Это у тебя проблемы. – Он повернулся к Эллен и Хормозу. – Убирайтесь отсюда и оставьте нас в покое. Все, что здесь происходит, вас не касается. И чтобы больше не смели с ней общаться.

К моему ужасу, Эллен и Хормоз тут же встали, чтобы уйти.

– Пожалуйста, не уходите, – взмолилась я. – Я боюсь, что он снова меня изобьет. Он хочет меня убить. А ведь никто об этом даже не узнает. Ради всего святого, не уходите, не бросайте меня.

– Мы должны идти, – сказал Хормоз. – Такова его воля.

Они ушли. Махмуди отволок меня наверх и запер за нами дверь.

– Где Маммаль и Нассерин? – взволнованно спросила я.

– Из-за твоего безобразного поведения они не могли здесь больше оставаться. Им пришлось уехать к родителям Нассерин. Их выдворили из собственного дома. – Его голос зазвенел от напряжения. – Наши дела их не касаются. Они никого не касаются. И лучше тебе ни с кем их не обсуждать. Теперь я сам обо всем позабочусь. Сам буду принимать все решения. Все расставлю на свои места и всем вправлю мозги.

Я была слишком напугана, чтобы перечить, и слушала, как он рвет и мечет. Хорошо хоть не бил.

Мы провели ночь вместе, в одной кровати, но как можно дальше отодвинувшись друг от друга и повернувшись друг к другу спиной. Махмуди спал, я же без конца ворочалась, тщетно пытаясь поудобнее устроиться, чтобы утишить боль во всем теле. Я тревожилась за Махтаб, плакала, пыталась мысленно с ней разговаривать. Молилась и молилась.

Утром Махмуди надо было идти на работу, он надел другой костюм вместо того, который я испортила накануне. Уходя, он прихватил кролика Махтаб.

– Она попросила, – сказал он. И ушел.

После его ухода я долго лежала в постели, причитая вслух: «Махтаб! Махтаб! » Все мое тело было сплошным синяком. Особенно сильно болела поясница – после того как Махмуди грохнул меня об пол. От боли я сжалась в комок.

Думаю, так прошло несколько часов, и вдруг с улицы до меня донесся знакомый звук. Ржавая цепь терлась о металлический столб – то были качели Мариам, любимое развлечение Махтаб. Я медленно встала и проковыляла на балкон – посмотреть, кто там играет.

Это была Мариам, дочь Ассий, которая наслаждалась апрельским утренним солнышком. Заметив, что я за ней наблюдаю, она спросила невинным детским голоском:

– А где Махтаб?

Я не могла ответить, так как меня душили слезы.

Мне одной была известна истинная причина, по которой я привезла Махтаб в Иран: я хотела спасти ее; и вот я ее потеряла. Вокруг меня сомкнулась тьма, и я изо всех сил старалась сохранить веру. Я не имела права потерять решимость и присутствие духа. Неужели Махмуди выбил из меня последние силы сопротивляться? Я боялась ответа на этот вопрос.

То, что Махмуди сотворил с Махтаб, было сопряжено с куда более глубокой и страшной тайной, которая не давала мне покоя: как же он мог с ней так поступить? Или со мной? Теперешний Махмуди был не тем человеком, за которого я выходила замуж.

Что же случилось? Я знала и в то же время не знала. Я могла проанализировать обстоятельства. Могла вычертить диаграмму вспышек безумия Махмуди за последние восемь лет нашего супружества и соотнести их с его неприятностями по работе, могла даже обозначить точными датами верхние и нижние пределы – они совпали бы с непредвиденными политическими событиями.

Почему же я не предугадала и не предотвратила эту трагедию? На меня нахлынули воспоминания.

Восемь лет назад, когда трехгодичная стажировка Махмуди в детройтской остеопатической клинике подходила к концу, мы встали перед критической дилеммой. Настал час решать: либо мы живем вместе, либо врозь. Мы приняли это решение сообща, во время поездки в Корпус-Кристи, где Махмуди предложили работу в остеопатической больнице – один анестезиолог там уже практиковал, но требовался второй. Мы подсчитали, что годовой доход составит сто пятьдесят тысяч долларов, эта сумма и открывавшиеся в связи с ней перспективы привели нас в восторг.

С одной стороны, мне не хотелось уезжать от родителей, живущих в Мичигане, с другой – ужасно хотелось начать новую, счастливую жизнь в достатке и на высокой ступени социальной лестницы.

Джо и особенно шестилетний Джон восприняли эту идею с энтузиазмом.

Накануне свадьбы Джон сказал мне:

– Мама, я не знаю, смогу ли я жить с Махмуди.

– Почему? – спросила я.

– Он приносит мне столько конфет. У меня будут болеть зубы.

Он произнес это так серьезно, что я рассмеялась. Махмуди ассоциировался у него со сладостями и приятным времяпрепровождением.

Однако, помимо всех прочих логических доводов, главным и бесспорным основанием для нашего супружества осталось то, что мы с Махмуди любили друг друга. Оставить Махмуди, отпустить его одного в Корпус-Кристи, а самой вернуться к весьма унылому существованию среди рабочих в центральном Мичигане было немыслимо.

Итак, 6 июня 1977 года в хьюстонской мечети мы сочетались браком; свадебная церемония была тихой и скромной. После того как на английском и на фарси были произнесены надлежащие слова, Махмуди превратил меня в свою королеву и окружил благоговейной любовью.

Он осыпал меня цветами, подарками и постоянно преподносил приятные сюрпризы. По почте я могла получить нарисованную им открытку или признание в любви – слова были вырезаны из газеты и наклеены на бумагу. Махмуди получал особое удовольствие, нахваливая меня своим друзьям. На одном из ужинов он вручил мне огромный трофей – золотую с голубым ленту, где я именовалась «самой восхитительной женой в мире». Пополнилась и моя коллекция музыкальных шкатулок. Он задаривал меня разнообразными книгами, и всякий раз на книге была нежная надпись. Не проходило дня, чтобы он снова и снова не выражал мне свою любовь.

Что касается его специализации, то сразу стало очевидно, что Махмуди сделал мудрый выбор. Анестезиология является самой прибыльной из всех отраслей медицины, при этом Махмуди не перетруждался. Он возглавлял группу «Сертифайд реджистред нерс анестетикс», что позволяло ему вести трех-четырех больных одновременно и взимать стандартную, чрезвычайно высокую плату. Его дни не были перегружены. С утра он должен был явиться в больницу на операцию, но к полудню, как правило, уже возвращался домой. Ему не нужно было отсиживать свои часы в кабинете, а срочные вызовы они делили пополам с напарником.

Будучи выходцем из иранской элиты, Махмуди с легкостью усвоил роль преуспевающего американского доктора. Мы купили просторный, красивый дом в элегантном районе Корпус-Кристи, где жили врачи, дантисты, адвокаты и представители прочих престижных профессий.

Махмуди нанял горничную, что освободило меня от наиболее тяжелых обязанностей по дому, и мы нашли практическое применение моим организаторским навыкам и знаниям в области менеджмента.

Мои дни были заполнены приятной работой – я выписывала счета пациентам и вела бухгалтерию Махмуди, – которую я сочетала с приятными хлопотами по дому и заботой о семье.

Благодаря горничной я могла всецело сосредоточиться на своем любимом занятии – кулинарии.

Мы довольно часто принимали гостей, отчасти потому, что нам это доставляло удовольствие, а отчасти потому, что социальные контакты – неотъемлемая часть карьеры врача. До нашего приезда в Корпус-Кристи второй анестезиолог надрывался на работе. Он был рад, что теперь у него появился напарник, но врачи народ честолюбивый, и потому присутствие Махмуди породило здоровый дух соперничества. Несмотря на всю нашу занятость, мы считали необходимым закрепить деловые отношения посредством частого общения вне работы. Среди врачей, составлявших наш круг общения, были как американцы, так и представители других национальностей, которые, подобно Махмуди, приехали в Соединенные Штаты с целью получить образование и заняться медицинской практикой. Здесь были индусы, арабы, пакистанцы, египтяне и прочие иммигранты. Вместе мы с удовольствием знакомились с различными культурными традициями, и я прослыла специалисткой по иранской кухне.

Работа в больнице с другими женщинами-помощницами служила еще одним способом подружиться с женами врачей.

Кроме того, мы стали душой общества и в другой социальной сфере. Дело в том, что расположенный поблизости Техасский университет Эй-энд-Эм был самым популярным среди иранских студентов. Мы часто приглашали их к себе и, как члены Исламского общества Южного Техаса, устраивали приемы в дни иранских и мусульманских праздников. Я была рада, что Махмуди наконец-то нашел золотую середину между прошлым и настоящим. Он упивался своей ролью американского врача и старшего наставника более юных сограждан.

Лучшим доказательством того, что Махмуди американизировался, служил следующий факт: он подал документы на получение гражданства США. В анкете наряду с другими вопросами были и такие:

Одобряете ли Вы Конституцию США и форму правления в Соединенных Штатах?

Готовы ли Вы присягнуть на верность Соединенным Штатам?

Если того потребует закон, готовы ли Вы нести службу в армии Соединенных Штатов?

На все вопросы Махмуди ответил утвердительно.

Мы часто путешествовали, несколько раз были в Калифорнии и Мексике. Мы с Махмуди не пропускали ни одного медицинского семинара или конференции, оставляя Джо и Джона с круглосуточной няней. Налоговые правила позволяли нам наслаждаться комфортом хороших отелей и ресторанов – списывая расходы как командировочные. В любую деловую поездку я брала с собой конверт, куда складывала все счета и квитанции, документально подтверждая каждый наш шаг.

Временами от этих потрясающих перемен в моей жизни я буквально теряла голову. И хотя у меня не было службы как таковой, я была занята больше, чем когда-либо. Я купалась в деньгах, привязанности, любви, граничившей с поклонением, – чего еще желать?

Изначально наш брак был отягощен некоторыми проблемами, и изначально мы предпочитали их замалчивать. Если изредка между нами и возникали явные разногласия, то, как правило, на почве наших культурных различий.

Эти мелкие – с точки зрения Махмуди – размолвки приводили его в неподдельное замешательство. Например, когда в Корпус-Кристи мы пришли в банк, чтобы открыть счет, он написал на бланке только свое имя.

– Что это значит? – спросила я. – Почему ты не вписал сюда меня?

Он искренне удивился.

– Мы не вписываем женщин в банковские счета, – сказал он. – У иранцев это не принято.

– Здесь не Иран, – возразила я. – И ты должен вести себя как американец.

После короткого спора Махмуди уступил. Ему попросту не пришло в голову, что у нас все общее.

Что меня раздражало, так это его собственническое отношение ко мне – я была чем-то вроде его личной чековой книжки. Если мы находились в комнате, где было много народу, я должна была всегда быть возле него. Он либо обнимал меня за плечи, либо крепко держал за руку, словно боялся, что я сбегу. С одной стороны, подобное внимание мне льстило, с другой – досаждало.

Теперь из маминого приятеля Махмуди превратился в отчима, и эта роль ему тоже не вполне удавалась. Его отношение к детям было типично иранским – от Джо и Джона требовалось беспрекословное послушание. Для Джо, которому исполнилось одиннадцать и который уже стремился к самостоятельности, это было особенно тяжело. Ведь до сих пор Джо был за старшего мужчину в семье.

Но конечно же, главной причиной наших трений в то время был Реза. Когда Реза учился в Уэйнском государственном университете в Детройте, он какое-то время жил на квартире Махмуди. Незадолго до первой годовщины нашей совместной жизни Реза получил степень магистра экономики, и Махмуди предложил ему пожить у нас в Корпус-Кристи, пока он не подыщет себе работу.

Стоило Махмуди уйти из дому, как Реза принимался играть роль хозяина и господина, пытаясь командовать мной и детьми, требуя, чтобы мы ему безоговорочно подчинялись. Вскоре после его приезда ко мне на чашку чаю зашли подруги. Реза молча сидел вместе с нами, явно запоминая каждое слово, чтобы потом доложить Махмуди о наших вольностях. Не успели мои гости уйти, как Реза велел мне мыть посуду.

– Я вымою посуду тогда, когда сочту нужным, – огрызнулась я.

Он пытался диктовать мне, когда заняться стиркой, зайти к соседям на чашку кофе, что приготовить детям на обед. Я с ним ссорилась, но он не отставал. Со своей стороны он ничем не помогал по дому.

Множество раз я жаловалась Махмуди на бесцеремонность Резы. Но поскольку Махмуди не был свидетелем самых неприятных эпизодов, то советовал мне потерпеть.

– Это ненадолго, – говорил он, – пока он не найдет себе работу. Он же мой племянник. Я обязан ему помогать.

Мы с Махмуди были заняты поисками недвижимости, с тем чтобы выгоднее вложить деньги и сократить выплату налогов. Благодаря этим поискам у нас установились дружеские отношения с одним из самых крупных банкиров в городе. И я уговорила его пригласить Резу на собеседование, с тем чтобы принять на работу.

– Они предложили мне должность кассира, – недовольно бросил Реза, вернувшись с собеседования. – Я не собираюсь служить кассиром в банке.

– Многие были бы рады получить такую работу, – сказала я, возмущенная таким гонором. – С этого места можно постепенно продвигаться наверх.

И тут Реза произнес многозначительную фразу, которую я сумела понять лишь годы спустя, когда вполне осознала психологию иранского мужчины, в частности мужчины из семьи Махмуди.

– В этой стране я не соглашусь ни на какую другую должность, кроме как президента компании.

Его вполне устраивало жить за наш счет в ожидании, когда какая-нибудь американская компания наконец додумается вверить себя в его руки.

А тем временем он загорал на пляже, читал Коран, молился и стремился контролировать каждый мой шаг. Когда эти обязанности его утомляли, он ложился подремать.

Недели его тягостного пребывания превратились в месяцы, и я потребовала от Махмуди что-то предпринять.

– Или он, или я! – сказала я наконец.

Всерьез ли я поставила этот ультиматум? Вероятно, нет, но мой расчет строился на любви Махмуди ко мне, и я не ошиблась.

Бормоча что-то на фарси – явно проклятия в мой адрес, – Реза съехал на свою квартиру… оплачиваемую Махмуди. Вскоре после этого он вернулся в Иран, чтобы жениться на своей двоюродной сестре Ассий.

С исчезновением Резы мы сможем вновь вернуться к нашей благополучной и счастливой жизни, думала я. Мы с Махмуди были разными людьми, но я знала, что брак предполагает компромисс. И не сомневалась, что со временем все наладится.

Я старалась сосредоточиться на положительных сторонах жизни. А в ней и вправду было столько прекрасного. Наконец-то я нашла то самое нечто, к которому всегда стремилась.

Разве могла я знать тогда, что где-то на востоке, за 10 тысяч миль зреет враждебная буря, которая разрушит мой брак, бросит меня в темницу и поставит под угрозу не только мою жизнь, но и жизнь моей еще не родившейся дочери.

Мы были женаты уже полтора года, когда вскоре после новогоднего праздника 1979 года Махмуди купил себе дорогой коротковолновый транзистор с наушниками. Он мог принимать программы чуть ли не со всего света. Внезапно у Махмуди пробудился интерес к «Радио Ирана».

Тегеранские студенты организовали целый ряд антиправительственных демонстраций. Подобные волнения происходили и раньше, но эти носили более серьезный и массовый характер. Из своей парижской ссылки аятолла Хомейни осуждал западное влияние вообще и шаха в частности.

Сообщения, которые Махмуди слушал по радио, зачастую противоречили вечерним теленовостям. И Махмуди заподозрил американских журналистов в необъективности.

Когда шах бежал из Ирана, а аятолла Хомейни на следующий же день с триумфом вернулся на родину, Махмуди устроил праздник. Он привел в дом несколько десятков иранских студентов, не предупредив меня заранее. Они засиделись у нас допоздна, оглашая мой американский дом возбужденными беседами на фарси.

Революция в Иране сопровождалась революцией у нас в доме. Махмуди принялся отправлять исламские молитвы с таким благочестивым рвением, какого я никогда в нем раньше не замечала. Он делал пожертвования в пользу различных шиитских группировок.

Не посоветовавшись со мной, он выбросил наши изрядные запасы спиртного, которые мы держали для частых гостей. Из-за этого к нам реже стали заходить наши американские друзья, а вскоре своими разговорами Махмуди отвадил от дома и трезвенников. Махмуди поносил американских журналистов, называя их лгунами. В течение следующих нескольких месяцев студенты систематически использовали наш дом как место встреч. Они создали так называемую «Группу обеспокоенных мусульман», которая наряду с прочими акциями составила письмо, адресованное средствам массовой информации, следующего содержания:

Именем Бога, щедрейшего и милосерднейшего.

Сегодня в Соединенных Штатах ислам является одним из наиболее искаженных понятий. Тому есть несколько причин: 1) извращение средствами массовой информации фактов, касающихся Исламской Республики Иран, 2) нежелание правительства США строить отношения с мусульманскими странами на справедливой основе, 3) неприятие христианским миром ислама и его последователей.

Средства массовой информации оказывают огромное влияние на умы американских граждан. Вечерние новости, газеты и еженедельные периодические издания являются единственным источником для формирования общественного мнения в Америке. Материалы, предлагаемые средствами массовой информации, есть не что иное, как откровенная пропаганда – подтасовка фактов исключительно в интересах США. В результате чего международные события нередко преподносятся в ложном свете.

Последним примером подобного искажения международных событий может служить информация об Исламской Республике Иран. Народ Ирана сверг шаха и единодушно одобрил создание Исламской Республики. Недавно мы узнали о восстаниях курдов в Иране. Если курды боролись за самоуправление, то почему же в этой борьбе принимали участие израильские, русские и иракские солдаты?

Исламская революция в Иране доказала, что иранцы выступают против внешней политики, проводимой США, но не против американского народа. Мы призываем вас более критически относиться к вашим средствам массовой информации. Поддерживайте связь с иранскими мусульманами, которые в курсе нынешнего положения дел в стране.

С благодарностью,

Группа обеспокоенных мусульман.

Корпус-Кристи, штат Техас.

Чаша моего терпения переполнилась. Я вступилась за свою страну, осуждая родину Махмуди. Беседы между нами приобрели характер жарких споров, что было несвойственно нашему идиллическому союзу.

– Надо объявить перемирие, – в отчаянии предложила я. – Нам противопоказаны разговоры о политике.

Махмуди согласился, и какое-то время мы мирно сосуществовали. Но я перестала быть для него центром мироздания. Ежедневные проявления его любви исчезли. Теперь он, казалось, был женат не на мне, а на своем транзисторе и на десятках газет, журналов и прочих пропагандистских изданий, которые он вдруг начал выписывать. Некоторые из них выходили на персидском, некоторые – на английском языке. Иногда, когда Махмуди не было поблизости, я их проглядывала, и всякий раз меня неприятно поражала степень озлобленности содержащихся в них нападок на Америку.

Махмуди отозвал документы на получение американского гражданства.

Временами в моем сознании всплывало слово «развод». Я ненавидела его и боялась. Когда-то я уже прошла этот путь, и мне вовсе не хотелось возвращаться к его началу. Развод с Махмуди означал бы отказ от образа жизни, который я сама не могла себе обеспечить, и разрыв супружеских отношений, основанных – я по-прежнему в это верила – на взаимной любви.

Кроме того, тут оказалось, что я беременна, и эта альтернатива отпала сама собой.

Чудесное известие образумило Махмуди. Теперь он гордился не политикой Ирана, а будущим отцовством. Он вернулся к милой привычке чуть ли не каждый день дарить мне подарки. Как только я облачилась в просторные платья, он стал демонстрировать мой живот всем подряд. Он сделал сотни моих фотографий и уверял, что беременность меня необыкновенно красит.

Третье лето нашего супружества прошло в приятном ожидании рождения ребенка. Когда Махмуди уходил в больницу, мы с Джоном чудесно проводили время. Ему уже исполнилось восемь лет, и этот маленький мужчина помогал мне готовить дом к появлению братика или сестрички. Вместе мы превратили в детскую маленькую спальню. С удовольствием покупали для малыша белые с желтым вещички. Мы с Махмуди посещали занятия ламазовских курсов, и он не скрывал, что ждет мальчика. Мне же было все равно. Я уже любила зревшую во мне жизнь – неважно, мальчик это был или девочка.

В начале сентября, когда я была на восьмом месяце беременности, Махмуди предложил мне поехать с ним на медицинскую конференцию в Хьюстон. Эта поездка позволила бы нам провести вместе несколько спокойных дней в преддверии прекрасной и в то же время утомительной родительской миссии. Мой акушер уверил меня, что до родов еще целый месяц и я вполне могу ехать.

Однако в первый же вечер в Хьюстоне, в гостиничном номере, у меня начались сильные боли в пояснице, и я встревожилась – не приближается ли время рожать.

– Все пройдет, – успокаивал меня Махмуди.

На следующий день Махмуди хотел побывать в НАСА.

– Я себя не очень хорошо чувствую, – сказала я.

– Тогда давай пойдем по магазинам, – предложил он.

Сначала мы решили где-нибудь пообедать, но в ресторане боли в спине усилились и я почувствовала ужасную слабость.

– Давай вернемся в отель, – попросила я. – Может быть, после того, как немного отдохну, я смогу пройтись по магазинам.

В отеле у меня начались самые настоящие схватки и отошли воды.

Махмуди никак не мог поверить, что наступил момент родов.

– Ты ведь врач, – сказала я. – У меня отошли воды. Неужели ты не понимаешь, что это значит?

Он позвонил моему акушеру в Корпус-Кристи, и тот рекомендовал ему доктора в Хьюстоне, который согласился принять роды и велел нам срочно ехать в больницу.

Я помню яркий свет родильного отделения и то, как Махмуди, одетый во все стерильное, стоял рядом, держа меня за руку и подбадривая. Помню родовые муки, ту жуткую боль, которая сопутствует появлению новой жизни. Может, это предупреждение о том, чем могут обернуться ожидающие впереди годы?

Но лучше всего мне запомнилось то, как акушер объявил:

– У вас дочь!

Члены акушерской бригады издавали восторженные возгласы, в очередной раз соприкоснувшись с этим захватывающим дух чудом. Я засмеялась; от счастья, облегчения и усталости у меня кружилась голова. Врач и медсестра проделали все необходимое для первых минут человеческой жизни, а затем принесли дочь родителям.

Она была прелестным существом с белой кожей и ярко-голубыми глазами, прищуренными от слепящего света ламп родильного отделения. Прядки рыжеватых, почти белых завитков прилипли к влажной головке. Ее личико являло собой миниатюрную копию черт Махмуди.

– Почему у нее белые волосы? – спросил Махмуди с явно различимыми нотками недовольства в голосе. – И почему голубые глаза?

– Откуда же я знаю, – ответила я, слишком усталая и счастливая, чтобы обращать внимание на пустяковые придирки Махмуди к идеальному младенцу, которого я произвела на свет. – За исключением цвета волос и глаз, она же абсолютно твоя копия.

Я была до такой степени поглощена своим ребенком, что не замечала ни врачей, ни сестер, возившихся со мной, я позабыла про все на свете. Переполняемая любовью, я качала малютку на руках.

– Я назову тебя Мариам, – шептала я.

По-моему, это одно из самых прелестных иранских имен – при его американском звучании оно окрашено неповторимым экзотическим колоритом.

Прошло несколько минут, прежде чем я осознала, что Махмуди исчез.

Во мне поднялась целая буря эмоций! Очевидно, Махмуди не решился задать самый главный и больной вопрос. «Почему девочка? » – вот в чем он хотел меня упрекнуть. Его мусульманская мужская гордость была уязвлена тем, что первенцем стала дочь, и он оставил нас на ночь одних, тогда как должен был быть с нами. Это не было проявлением тех мужских качеств, которые я хотела бы в нем видеть.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒