Уильям Хоффер Бетти Махмуди Только с дочерью 9 страница

Заслуживаю ли я доверия? Когда же наконец можно будет успокоиться и не бояться того, что я попытаюсь бежать? И когда же жизнь заставит меня покориться?

Махмуди заманил меня в Иран угрозами и уловками. И теперь не знал, что со мной делать.

– Я хочу, чтобы ты написала письмо в Америку, – сказал он. – Своим родителям. Попроси их переправить сюда все наши вещи.

Задача была не из легких, особенно если учесть, что Махмуди стоял над душой и читал каждое слово. Но я подчинилась его приказу, не сомневаясь, что родители не станут выполнять требований моего мужа.

После этого Махмуди согласился купить Махтаб пальто. По магазинам нас должны были сопровождать Нассерин и Амир.

Зная, что на Нассерин можно положиться – она была хорошей шпионкой и надсмотрщицей, – Махмуди решил остаться дома. Он прошлепал в спальню вздремнуть после обеда. Мы уже стояли в дверях, когда зазвонил телефон.

– Это тебя, – настороженно произнесла Нассерин. – Какая-то женщина, говорит по-английски.

Она передала мне трубку, но осталась стоять рядом.

– Алло!

– Это Хэлен, – сообщил голос.

Я была потрясена тем, что мне звонят из посольства, но изо всех сил старалась скрыть свое замешательство от Нассерин.

– Мне надо с вами поговорить, – сказала Хэлен.

– Вероятно, вы ошиблись номером, – ответила я. Хэлен все поняла, но продолжала:

– Я не хотела беспокоить вас дома, – извинилась она. – Но нам позвонили насчет вас, и мне надо было непременно с вами связаться. Позвоните или зайдите при первой же возможности.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – солгала я. – Вы, должно быть, ошиблись номером.

Не успела я повесить трубку, как Нассерин устремилась в спальню и растолкала Махмуди. Меня взбесило ее поведение, но выговаривать ей было поздно, Махмуди уже вопрошал грохочущим голосом:

– Кто звонил?

– Не знаю, – пролепетала я. – Какая-то незнакомая женщина.

Махмуди был вне себя.

– Ты лжешь! Я хочу выяснить, кто звонил, – орал он.

– Не знаю, – стояла я на своем, стараясь сохранять спокойствие и на случай, если он опять вздумает пустить в ход кулаки, заслонив собой Махтаб.

Добросовестная доносчица Нассерин оттащила Амира в угол.

– Что именно она тебе сказала? – прогремел Махмуди.

– Женщина спросила: «Это Бетти? » – начала я. – Я сказала: «Да». – «С вами и с Махтаб все в порядке? » – «Да, все в порядке». И на этом разговор закончился. Нас разъединили.

– Ты знаешь, кто это был, – не унимался Махмуди.

– Да нет же.

Не обладая блестящими аналитическими способностями, да еще спросонок, Махмуди все же попытался трезво взглянуть на вещи. Он знал, что сотрудники посольства меня разыскивают, но не был уверен, знаю ли об этом я. Он решил исходить из того, что я ни о чем не подозреваю, однако некто – скорее всего, человек из посольства – сумел отыскать меня в доме Маммаля, и это было для Махмуди печальнее всего.

– Смотри в оба, – велел он Нассерин, а вечером предостерег и Маммаля: – Кто-то напал на след. Они могут увести ее из-под носа прямо на улице.

После телефонного звонка я несколько дней буквально сходила с ума. Что могло заставить Хэлен позвонить мне домой? Она знала, чем мог обернуться для меня этот звонок, но все же решилась на него, невзирая на последствия. Целую неделю я терялась в догадках – ничего другого мне не оставалось, так как после телефонного звонка Махмуди следил за мной неусыпно. Я могла пойти на рынок только с сопровождающим – либо с ним самим, либо с Нассерин. Я терзалась неизвестностью. Что, если колесики и шестеренки уже заработали, приближая свободу, а я ничего не знаю?

Наконец настал благословенный день – Нассерин ушла на занятия в университет, а Махмуди было лень тащиться на рынок со мной и Махтаб, и он решил отпустить нас одних.

Я помчалась к Хамиду, чтобы позвонить Хэлен.

– Пожалуйста, будьте начеку, – предупредила она. – К нам приходили две женщины, которые вас ищут. Они связались с вашими родственниками и хотят вас вызволить. Соблюдайте осторожность – они не знают, что делают. И пожалуйста, – добавила она, – загляните ко мне при первой же возможности. Нам надо многое обсудить.

Ее слова привели меня в еще большее замешательство. Что это за загадочные женщины? Неужели Джуди инспирировала тайный заговор с целью освободить меня и Махтаб? Можно ли доверять этим людям? Достаточно ли они компетентны и (или) влиятельны, чтобы помочь? Судя по всему, Хэлен думала иначе, раз пошла на риск, желая предупредить меня об их существовании; я ни в чем не была уверена до конца. Все происходившее казалось совершенно невероятным. И какая роль отводилась мне в этой сложной интриге?

Через несколько дней после моего разговора с Хэлен – дело было декабрьским утром, возвестившим начало суровой зимы, – раздался звонок в дверь. Открыла Ассий, на пороге стояла высокая, стройная женщина в черной чадре, она спросила доктора Махмуди. Ассий пригласила женщину на второй этаж, где мы с Махмуди встретили ее у дверей квартиры Маммаля. Несмотря на чадру, я поняла, что она не иранка, но не смогла определить ее национальность.

– Я хотела бы видеть доктора Махмуди, – произнесла она.

Махмуди втолкнул меня в квартиру и запер дверь. Сам же он остался на лестничной площадке. Я, приложив ухо к двери, подслушала разговор.

– Я американка, – начала женщина на безупречном английском. – Страдаю диабетом. Не могли бы вы взять у меня анализ крови?

Она объяснила, что замужем за иранцем из Мешхеда – того самого города, куда на паломничество отправилась Амех Бозорг. Ее муж воюет на ирано-иракском фронте, поэтому она временно живет в Тегеране у его родственников.

– Я действительно очень больна, – сказала она. – Домашние ничего не смыслят в диабете. Вы должны мне помочь.

– Я не могу взять у вас кровь на анализ прямо сейчас, – ответил Махмуди.

По его интонациям я поняла, что он пытается взвесить тысячу возможных вариантов. У него пока что нет лицензии на медицинскую практику в Иране; с другой стороны, перед ним пациентка, нуждающаяся в помощи. Он без работы; ему пригодятся деньги даже от одной пациентки. На прошлой неделе мне звонила какая-то незнакомка; теперь незнакомка явилась к нему.

– Приходите завтра в девять утра, – наконец проговорил он, – с вечера ничего не ешьте.

– Я не смогу прийти – у меня занятия по изучению Корана, – сказала она.

Мне, стоявшей по другую сторону двери, эта версия показалась весьма нелепой. Женщина находилась в Тегеране лишь временно – по ее словам, один месяц, – с какой стати в таком случае она поступила на курсы по изучению Корана? Если она в самом деле страдает диабетом, то почему отклоняет рекомендации врача?

– Оставьте мне свой номер телефона, – предложил Махмуди. – Я вам позвоню, и мы договоримся о времени.

– Это невозможно, – возразила она. – В семье моего мужа не знают, что я пошла к врачу-американцу. У меня будут серьезные неприятности.

– На чем вы сюда приехали? – резко спросил Махмуди.

– На такси с телефоном. Оно ждет у подъезда.

Я сжалась от страха. Мне вовсе не хотелось, чтобы Махмуди понял – любая американка может запросто передвигаться по Тегерану.

После ее ухода Махмуди надолго погрузился в глубокую задумчивость. Он позвонил Амех Бозорг, которая остановилась в одной из гостиниц Мешхеда, и справился у нее, не говорила ли она кому-нибудь, что ее брат – врач из Америки; она ничего такого не говорила.

В тот вечер, не обращая внимания на мое присутствие, Махмуди поведал эту странную историю Маммалю и Нассерин, подробно обосновав причину своих подозрений.

– Наверняка у нее под одеждой был спрятан микрофон, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что она из ЦРУ.

Возможно ли это? Неужели эта женщина – агент ЦРУ?

Подобно зверю, загнанному в клетку, я желала только одного – вырваться на свободу вместе с дочерью, поэтому я постоянно анализировала каждый разговор, любое мелкое происшествие. По зрелом размышлении я отвергла вывод Махмуди. Действия женщины не были профессиональными, да и с какой стати ЦРУ вызволять из Ирана меня и Махтаб. Действительно ли ЦРУ столь вездесуще и всемогуще, как говорят? Я сомневаюсь, чтобы американские агенты успешно действовали в Иране. У аятоллы была своя агентура, армия, полиция и пасдар – он оплел этой паутиной всю страну. Как большинство благополучных американцев, я переоценила возможности своего правительства в чужом, фанатически-религиозном государстве.

Вероятнее всего, женщина узнала о моей беде либо от Джуди, либо от Хамида. Выяснить это я не могла; мне оставалось только сидеть и ждать дальнейшего развития событий.

Неопределенность порождала одновременно и тревогу, и радость. Мой стратегический план начал приносить первые плоды. Не следует пренебрегать ни единой возможностью обращаться за помощью к каждому, кто вызывает доверие, и рано или поздно найдутся нужные люди. Но я ясно отдавала себе отчет в необходимости тщательно просчитывать каждое действие, чтобы не попасться в капканы, ловко расставленные Махмуди.

Однажды по пути на рынок я заглянула к Хамиду, чтобы позвонить Рашиду – знакомому Джуди, – который обещал связаться с человеком, нелегально вывозившим людей в Турцию.

– Он не берет детей, – сказал Рашид.

– Пожалуйста, разрешите мне с ним поговорить! – взмолилась я. – Махтаб не причинит никаких хлопот.

– Нет. Он и вас-то не хочет брать, потому что вы женщина. Там даже мужчинам трудно. Надо четыре дня идти через горы. О ребенке не может быть и речи.

– Но я очень сильная, – я и сама не знала, правда это или нет, – в хорошей форме. Я вполне могу все время нести ее на себе. Главное, подпустите меня к этому человеку.

– Сейчас это все равно бесполезно. В горах снег. Зимой до Турции не добраться.

Декабрь близился к концу, но Махмуди запретил мне праздновать Рождество. Чтобы не было ни подарков для Махтаб, никаких других «глупостей», сказал он. В кругу наших иранских знакомых никто не признавал этого христианского праздника.

С гор в Тегеран пришли морозы. Холодные ветры наметали снежные сугробы. Из-за гололеда на дорогах участились аварии, однако сумасшедшие водители не желали сбавлять скорость или ездить осторожнее.

Махмуди простудился. Как-то утром он проснулся, чтобы проводить нас в школу, но не смог подняться с постели.

– У тебя температура, – сказала я, ощупав его лоб.

– Эти холода… – проворчал он. – Надо бы нам обзавестись зимней одеждой. Неужели твои родители не понимают, что должны прислать нам теплые пальто.

Я пропустила эту жалобу – нелепую и эгоистичную – мимо ушей, так как незачем было затевать ссору тогда, когда у меня появилась возможность что-то предпринять. Причесывая Махтаб, я обронила как бы между прочим:

– Ничего страшного, мы сами доберемся до школы. Махмуди так плохо себя чувствовал, что ему было не до подозрений, однако он все же беспокоился, что я не справлюсь с задачей.

– Сама ты вряд ли сможешь поймать такси.

– Смогу, и без труда. Я изо дня в день наблюдала, как ты это делаешь.

Я сказала, что должна дойти до улицы Шариати и крикнуть: «Седа Зафар», что значит «Такси до улицы Зафар».

– Ты должна проявить настойчивость.

– И проявлю.

– Ладно, – буркнул он, повернувшись на другой бок. Стоял сильный мороз, но и ему я была рада. Прошло много времени, прежде чем мне удалось остановить такси. Рискуя попасть под колеса, я вышла на мостовую и преградила машине путь – я твердо решила не отступать. Я должна была доказать себе, что могу самостоятельно передвигаться по Тегерану – еще один шаг на пути из этого города и из этой страны.

Битком набитое такси лавировало в потоке автомобилей, то дергаясь с места на полном ходу, то резко останавливаясь под визг тормозов, при этом водитель изо всех сил жал на сигнал и обзывал своих сограждан «саг» – бранное словцо, в буквальном переводе означающее «собака».

Мы добрались до школы вовремя и без происшествий. Однако, спустя четыре часа, когда пришло время возвращаться домой и я стояла перед школой, пытаясь остановить оранжевое такси, у правой обочины медленно затормозил белый «пакон» (распространенная иранская модель автомобиля), в котором сидело четверо женщин в черных чадрах. К моему изумлению, женщина на переднем сиденье опустила стекло и что-то прокричала на фарси.

Она что, спрашивает, как куда-то проехать?

Машина остановилась совсем близко. Все четыре пассажирки, выкарабкавшись из «пакона», устремились к нам. Придерживая чадры под подбородками, они что-то кричали хором.

Я никак не могла понять, в чем дело, пока мне не подсказала Махтаб:

– Поправь русари.

Ощупав платок, я обнаружила, что из-под него выбилось несколько прядей волос, оскорблявших достоинство окружающих; я скорее натянула русари на лоб.

Четверо незнакомок отбыли так же быстро, как и появились. Я остановила оранжевое такси, и мы с Махтаб поехали домой.

Махмуди был горд тем, что я сумела договориться с таксистами, а я в глубине души была довольна собой – мне удалось справиться с самой что ни на есть сложной задачей; правда, мы оба были обескуражены поведением четверки из белого «пакона».

На следующий день отгадку подсказала миссис Азар.

– Вчера я увидела, что вам грозят неприятности. К вам направлялись четверо женщин, когда вы пытались поймать такси. Я заспешила к вам на помощь, но они уехали.

– Кто это такие? – спросила я.

– Пасдар. Женский пасдар.

Наконец-то все встало на свои места. Специальные отряды женской полиции выполняли свой долг с тем же усердием, что и мужчины: и те и другие неусыпно следили за строгим соблюдением правил женской одежды.

Двадцать пятое декабря 1984 года было самым тяжелым днем в моей жизни. Ничего особенного не происходило, но это-то и было мучительнее всего. Я не могла доставить рождественских радостей Махтаб, да, честно говоря, и не пыталась – чтобы не усугублять ее тоску по дому. В тот день всеми мыслями я была со своими близкими – с Джо, Джоном и родителями в нашем мичиганском доме. Махмуди не позволил мне позвонить им и поздравить с Рождеством. С тех пор как я в последний раз разговаривала с Хэлен – когда она предупредила меня о таинственных женщинах, – прошло несколько недель. Я ничего не знала ни о состоянии отца, ни о своих сыновьях.

В Тегеране этот день не был объявлен выходным, и Махтаб, как обычно, должна была идти в школу. Махмуди, который никак не мог излечиться от простуды, упрекнул меня в том, что я плохая жена – мол, вечно торчу в школе с Махтаб.

– Ты должна прийти домой и сварить мне куриный бульон, – сказал он.

– Одна она ни за что не останется в школе. Ты же знаешь, – ответила я. – Куриный бульон тебе может приготовить и Нассерин.

Махмуди закатил глаза. Нассерин никудышная кулинарка.

Хоть бы он отравился насмерть этим бульоном Нассерин, подумала я. Или отправился на тот свет от температуры. Честно признаться, я частенько молила Бога, чтобы с Махмуди что-нибудь случилось. Пусть его разорвет на части бомбой. Пусть у него разыграется сердечный приступ. Я понимала, что думать так – грех, но ничего не могла с собой поделать.

В тот день школьные учителя, как могли, постарались поднять мне настроение.

– С Рождеством, – поздравила меня миссис Азар, протянув мне сверток.

Это были «Рубаи» Омара Хайяма – красивое иллюстрированное, сокращенное издание на английском, французском и фарси. Я ожидала, что ханум Шахин, как правоверная мусульманка, полностью проигнорирует Рождество. Однако она преподнесла мне несколько книг, где подробно разъяснялись исламские ритуалы и обряды, молитвы, праздники и так далее. Но больше всего меня заинтересовала конституция Ирана в переводе на английский язык. И в то утро, и в последующие несколько дней я тщательно ее изучала, стараясь отыскать статьи, где речь идет о правах женщин.

В одной из глав говорилось о проблемах брака. Насколько я поняла, в случае конфликта с мужем иранка может обратиться в такой-то отдел такого-то министерства. Как супруги, так и другие члены семьи должны подвергнуться допросу. После чего оба обязаны подчиниться решению судьи – разумеется, мужчины-иранца. Такой способ действий был для меня неприемлем.

В разделе о деньгах и собственности все было ясно. Мужу принадлежит все, жене – ничего. Собственность включает в себя и детей. После развода дети остаются с отцом.

Конституцией предусматривались все детали супружеской жизни, включая самые интимные. В частности, со стороны женщины считается преступным использовать противозачаточные средства вопреки желанию своего мужа. Это я уже знала. Махмуди предупредил меня, что это сурово каралось. Однако мне стало жутковато, когда я увидела это черным по белому. По-видимому, я уже нарушила многие иранские законы и наверняка нарушу еще. Мне стало не по себе при мысли о том, что без ведома Махмуди я поставила спираль, которая, оказывается, грозила мне серьезной опасностью. Неужели женщина, пользовавшаяся средствами контроля над рождаемостью, может подвергнуться судебному преследованию? Я знала ответ на этот вопрос. В этой стране мужчины могли творить и творили с женщинами все, что им вздумается.

Прочитав следующую статью, я похолодела от ужаса. В ней говорилось о том, что в случае смерти мужчины его дети не принадлежат вдове, а становятся собственностью его кровных родственников. Если Махмуди умрет, Махтаб будет принадлежать не мне. Она попадет под опеку его ближайшей живой родственницы – Амех Бозорг! Я прекратила молить Бога о смерти для Махмуди.

В иранской конституции не было и намека на некий закон, политическую или социальную программу, которые бы сулили мне хоть какую-то надежду. Эта брошюра подтверждала вывод, к которому я пришла интуитивно. Без разрешения Махмуди я не имела юридического права покинуть страну вместе с Махтаб. В результате ряда обстоятельств – в первую очередь развода или смерти Махмуди – меня могли отсюда выпустить, но тогда я навсегда теряла Махтаб.

Я готова была скорее умереть, чем допустить такое. Ведь я приехала в Иран ради того, чтобы девочка могла избежать этой чудовищной участи. Я вновь поклялась себе: мы выберемся отсюда. Вдвоем. Как-нибудь. Когда-нибудь.

С приближением Нового года у меня немного поднялось настроение. Теперь, когда я могла отлучаться из дома Маммаля, у меня появились подруги в школе. Они охотно и прилежно изучали английский язык; что касалось меня, то я осознавала: каждое усвоенное мною новое слово на фарси может пригодиться мне как в Тегеране, так и за его пределами. Я чувствовала, что в 1985 году мы с Махтаб вернемся домой, другой мысли я попросту не допускала.

Махмуди по-прежнему оставался непредсказуем – приветливость и веселость сменялись грубостью и угрозами; однако он был доволен общим укладом нашей жизни и больше не заговаривал о возвращении к Амех Бозорг. Как я и рассчитывала, он становился все ленивее. Вскоре он уже отпускал нас в школу одних и постепенно перестал утруждать себя тем, чтобы нас оттуда забирать. Покуда мы возвращались вовремя, он был спокоен. Обретенная таким образом свобода передвижения вселяла в меня большие надежды.

Ханум Шахин также обратила внимание на происшедшие перемены – теперь Махмуди появлялся в школе чрезвычайно редко. Однажды при помощи миссис Азар она довела до моего сведения следующее.

– Мы дали слово вашему мужу, что не позволим вам пользоваться телефоном и не будем выпускать из здания школы. И мы обязаны выполнять эти обещания. Но, – продолжала она, – мы не обещали ему докладывать, если вы задержитесь. Об этом мы умолчим. Не говорите нам, где вы бываете, иначе, если он спросит, нам придется рассказать. А если мы не будем знать, то и рассказывать будет нечего.

Махмуди все никак не мог оправиться от болезни и день ото дня становился ленивее и беспечнее. Он был настолько убежден в благонадежности и почтительности иранских учительниц, что ничего не подозревал.

Однажды в качестве эксперимента я пришла в школу с опозданием на несколько минут. Все обошлось; ханум Шахин выполнила обещание. А задержалась я из-за того, что позвонила в посольство Хэлен, которая еще раз подтвердила: две загадочные женщины изо всех сил стараются мне помочь. Она настаивала на разговоре с глазу на глаз, но поездка в посольство требовала времени и казалась мне слишком рискованной. Пробка на дороге могла сыграть роковую роль.

Однако потребность действовать становилась все более очевидной. Хотя бы потому, что меня настораживали игры Махтаб и Мариам. Девочкам нравилось играть в дом, рассадив кукол и расставив посуду. Они с удовольствием изображали из себя домохозяек. Вдруг Мариам восклицала на фарси: «Мужчина идет! », и девчушки торопливо укутывались в чадру.

И вот однажды утром я решилась. Мы с Махтаб вышли из дома и направились к улице Шариати, где обычно ловили оранжевое такси. Оглянувшись несколько раз, дабы удостовериться, что за нами никто не следит, я обратилась к дочери:

– Махтаб, сейчас мы поедем в посольство. Ты не должна ничего говорить папе.

– Чаш, – вырвалось у Махтаб, что на фарси означает «да»; она тоже интуитивно чувствовала, что пора действовать.

Ей хотелось вырваться из этой страны более, чем когда бы то ни было, но изо дня в день она мало-помалу впитывала в себя иранскую культуру.

Я знала, что с течением времени Махтаб неизбежно ассимилируется.

Мы отыскали диспетчерскую такси с телефоном, и я продиктовала водителю адрес представительства интересов США при швейцарском посольстве, Махтаб помогала с переводом. После мучительно долгой езды по городу и неприятной процедуры регистрации и обыска мы наконец очутились в кабинете Хэлен.

Я быстро прочла письма от Джо, Джона и родителей. Особенно горькими были слова Джона: «Пожалуйста, береги Махтаб и не отпускай ее от себя».

– Предпринимаются меры, – сказала Хэлен. – Во всяком случае, какие-то. Государственный департамент знает, где вы находитесь, и делает все возможное.

Не слишком-то велики его возможности, подумала я.

– Некая американка связалась с нашим посольством во Франкфурте, – продолжала Хэлен.

Джуди!

– Там тоже стараются изо всех сил.

Мне хотелось крикнуть: «Тогда почему же мы с Махтаб до сих пор здесь?! »

– Мы же в свою очередь можем оформить вам новые американские паспорта. Их выпишут в американском посольстве в Швейцарии. Конечно, в них будут отсутствовать нужные визы, но в один прекрасный день паспорта могут вам пригодиться. Мы будем держать их у себя.

Примерно в течение получаса я заполняла различные бланки, необходимые для получения новых паспортов.

– А теперь я должна поговорить с вами насчет двух женщин, которые приходили сюда и расспрашивали о вас, – сказала Хэлен. – Они связывались с вашими американскими родственниками. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Они понятия не имеют, что к чему. Не следуйте их советам, иначе окажетесь в беде.

Обе женщины были американками и замужем за иранцами. Одна – по имени Триш – была женой летчика. Другая – Сюзанна – женой высокопоставленного правительственного чиновника. Обеим была предоставлена полная свобода передвижений, как внутри, так и за пределами Ирана, обе сочувствовали моей беде и хотели помочь.

– Как мне их найти? – спросила я.

Хэлен нахмурилась, видя, что я не намерена упускать эту возможность, – меня приводило в отчаяние отсутствие реального содействия со стороны властей, и Хэлен прочла на моем лице тревогу и беспокойство.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, – пригласила она. Она проводила нас в кабинет своего шефа, некоего мистера Винкопа, вице-консула посольства.

– Ради Бога, не связывайтесь с этими дамами, – посоветовал он. – Они сумасшедшие. Совершенно не понимают, что делают. Они поведали нам, что намереваются ни больше ни меньше как похитить вас на улице и вывезти из страны, но вот каким образом – они не знают. Их послушать, так прямо киносценарий какой-то, только ничего из этого не получится.

Моя жизнь оказалась запутаннее, чем сюжет любого боевика. Могло случиться все что угодно. Почему хотя бы не поговорить с этими женщинами? Тут мне в голову пришла другая мысль.

– А как насчет того, чтобы сбежать в Турцию? – выпалила я, вспомнив о приятеле Рашида, который тайком переправлял туда людей через горы.

– Нет! – рявкнул мистер Винкоп. – Это очень опасно. Есть мерзавцы, которые обещают, что помогут пересечь границу. Берут деньги, доводят до границы, а потом насилуют, убивают или сдают властям. Вы не имеете права рисковать жизнью своей дочери. Это слишком опасно.

Глаза Махтаб расширились от страха, а у меня сердце ушло в пятки. До сих пор Махтаб не осознавала, что возвращение в Америку может быть сопряжено с физической опасностью. Она теснее прижалась ко мне.

Да тут еще Хэлен поведала историю. Недавно одна иранка попыталась бежать таким же образом вместе с дочкой, заплатив заранее проводникам через границу. Проводники довели их почти до самой Турции и бросили в горах. Девочка умерла от голода и переохлаждения. Женщина добрела до какой-то деревни – она потеряла рассудок и была при смерти. У нее не осталось ни одного зуба.

– Любой способ бежать через Турцию чрезвычайно опасен, – сказала в завершение Хэлен. – Вы можете развестись, – посоветовала она. – Через ООН я смогу добиться для вас развода и разрешения на выезд на гуманитарной основе. И тогда вы вернетесь в Америку.

– Только с дочерью! – выпалила я.

– Вы что, с ума сошли? – сказала Хэлен и добавила прямо в присутствии Махтаб: – Вам надо уехать и оставить ее здесь. Главное, убраться из этой страны. А о девочке забудьте.

Я не верила своим ушам – какая поразительная черствость! Очевидно, она не понимала всей глубины чувств, связывавших мать с ребенком.

– Мамочка, не уезжай в Америку без меня! – в слезах взмолилась Махтаб.

Я крепко прижала ее к себе и заверила, что никогда, никогда не брошу. Все происходившее подхлестнуло мою решимость – я должна что-то предпринять, и немедленно!

– Я хочу найти этих двух женщин, – твердо сказала я.

Хэлен закатила глаза, а мистер Винкоп нервно кашлянул. Мне не верилось, что эти слова сорвались у меня с языка, не верилось, что я всерьез втянута в какую-то интригу.

Несколько минут все молчали. Однако, увидев мою непреклонность, мистер Винкоп со вздохом произнес:

– Мы обязаны предоставить вам информацию, но мой вам совет: не ввязывайтесь в это дело.

– Я должна использовать любой шанс, – возразила я. – Любую возможность.

Он дал мне номер телефона Триш, и я тут же ей позвонила.

– Я звоню из посольства, из кабинета вице-консула, – сообщила я.

Триш пришла в сильное волнение оттого, что слышит мой голос.

– А я только вчера вечером разговаривала с вашей матерью! Мы звоним ей каждый день. Она очень расстроена и все время плачет. Просит нас чем-нибудь помочь, и мы пообещали ей, что сделаем все возможное. Мы выжидали случая с вами связаться. Как нам увидеться?

Мы условились следующим образом. Завтра я предупрежу Махмуди, что немного задержусь после школы, так как мне надо сходить на рынок. Если он отнесется к этому спокойно, я позвоню Триш и подтвержу встречу. В 12. 15 мы с Махтаб будем ждать у задних ворот парка Карош. Триш и Сюзанна подъедут на белом «паконе».

– Хорошо! – сказала Триш. – Договорились.

Ее энтузиазм меня одновременно и вдохновлял, и настораживал. Зачем она это делает? Ради денег или ради острых ощущений? Как бы то ни было, ее побуждения, очевидно, искренни, но вот достаточно ли она компетентна? С другой стороны, она излучала оптимизм, который был мне сейчас так необходим. Я с нетерпением ждала встречи, гадая, к чему она может привести.

Когда я повесила трубку, Хэлен нервно заламывала пальцы.

– Как насчет пиццы завтра на ужин? – спросила я.

– Да! – в один голос ответили Махмуди, Маммаль и Нассерин, не подозревая, что это уловка.

Я не сомкнула глаз всю ночь. Вопросы, роившиеся у меня в голове, не давали мне уснуть. Разумно ли я поступаю? Стоит ли мне последовать совету чиновников из посольства или надо хвататься за любую соломинку в своем стремлении к свободе? Не подвергаю ли я опасности Махтаб? Есть ли у меня на это право? А что, если нас схватят? Отправят ли меня назад к Махмуди или, что еще хуже, вышлют из страны, отняв у меня Махтаб и передав ее «истинному владельцу» – отцу? Эта кошмарная мысль была невыносима. Одна я ни за что не хотела возвращаться в Америку.

Я до предела измучилась, взвешивая все «за» и «против». В предрассветной мгле, когда Махмуди встал для отправления молитвы, я все еще лежала без сна, все еще пребывала в нерешительности. Когда он влез обратно под одеяло, то прижался ко мне, чтобы согреться: зимние утра были холодными. Притворяясь спящей, я мгновенно приняла решение. Я должна уехать от этого негодяя.

Спустя два часа, когда мы с Махтаб собирались в школу, Махмуди все еще нежился в постели.

– Сегодня я немного задержусь, – сказала я как бы между прочим. – Мне надо будет заглянуть в «Пол пиццу» за сыром.

– М-мм, – промычал Махмуди. Я восприняла это как согласие.

В полдень, когда занятия в подготовительном классе закончились, Махтаб, возбужденная не меньше меня, однако более умело скрывавшая свои чувства, была готова ехать. Поймав такси, мы примчались в парк Карош, где нашли телефон-автомат.

– Мы на месте, – сказала я Триш.

– Появимся через пять минут.

И действительно, ровно через пять минут подкатил белый «пакон» с двумя женщинами и несколькими плачущими ребятишками. Женщина, сидевшая спереди со стороны пассажира, выскочила, схватила меня за руку и поволокла к машине.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒