ДЖОРДАН. ДЖОРДАН. АЛЕКСАНДР

ОДИН

ДЖОРДАН

— Ты слышишь это? — шепчу я из теплого спального мешка. Солнце едва поднялось над горами, борясь с ночным холодом, который проникает в нашу подержанную палатку. — Линкольн, проснись.

Изо всех сил толкаю его ногой — нелегкая задача, когда ты завернута в мешок, как сосиска.

Мужчина стонет и приоткрывает веко, приподнимая рукой шапочку, низко надвинутую на лоб.

— О, хорошо, что ты проснулся. Слушай. Скажи мне, что ты слышишь.

Он остается неподвижным, моргает, а затем бормочет:

— Я ни хрена не слышу.

Во мне поднимается волна головокружительного возбуждения.

— Вот именно! Никаких криков соседей, шагов, дребезжащих по потолку, автомобильных гудков, визга шин, мотоциклов… это же рай, верно?

Линкольн щурит карие глаза.

— Ты разбудила меня для этого?

Шуршание спального мешка наполняет палатку, когда я поднимаюсь и придвигаюсь ближе.

— Вообще-то для этого. — Я целую его холодные губы.

Мужчина без особого энтузиазма целует меня в ответ. Я уже начинаю привыкать к этому.

Не знаю точно, когда искра между нами начала угасать, но знаю, что это так. Эта поездка в поход была моей попыткой устранить все внешние отвлекающие факторы и посмотреть, сможем ли мы вернуть наши отношения в нужное русло и снова разжечь эту искру.

Линкольн наблюдает за моим полным надежды, восторженным выражением лица и хмурится.

— Я знаю, о чем ты собираешься спросить, — говорит он. — И ответ — нет.

Я хмурюсь и удивляюсь, почему он вообще согласился на уик-энд в походе, если не прилагает особых усилий, чтобы насладиться этим.

— Я не готова возвращаться в город. — Потому что придется столкнуться с реальностью, что нам нужно расстаться, и со всеми вытекающими из этого осложнениями. Мы живем вместе и работаем вместе, и за последние несколько лет мы построили целую совместную жизнь.

— Мы должны. — Он расстегивает спальный мешок и хватает пальто. — Черт, как же холодно. Как же мне не хватает обогревателя.

— Да, конечно. — Обогревателю в нашей квартире лет сто, и вероятность успешного обогрева составляет пятьдесят процентов.

— Ты знаешь, что я имею в виду. — Линкольн засовывает ноги в носках в походные ботинки и расстегивает дверь палатки. — Твою мать, как же здесь холодно, — бормочет он, топая прочь от нашего лагеря, как я предполагаю, чтобы попи́ сать.

Со вздохом откидываюсь на спальный мешок. Свежий воздух в Адирондакских[1] горах, каким бы холодным он ни был, успокаивает мою измученную городом душу. Я бы осталась здесь на несколько месяцев, если бы могла. Покой, тишина и воссоединение с природой — это кнопка перезагрузки, в которой я отчаянно нуждаюсь.

Если бы только на открытом воздухе у Линкольна и меня был такой же эффект перезагрузки.

Каким бы мрачным ни выглядело будущее наших отношений, я отказываюсь тратить еще одну минуту своего последнего дня в горах. Надеваю куртку, натягиваю штаны поверх кальсон, засовываю ноги в ботинки и выхожу из палатки.

Бросаю последние дрова в импровизированную яму и начинаю разжигать костер как раз в тот момент, когда Линкольн появляется из-за сосен.

— Со вчерашнего дня температура упала, по меньшей мере, градусов на десять, — говорит он, потирая руки и усаживаясь на бревно, которое мы положили поближе к огню.

После недолгих уговоров пламя разгорается, и я хватаю наш походный чайник, чтобы согреть воду для чая. Почему все вкуснее, когда потребляется в лесу? Я всегда думала, что зеленый чай на вкус как разбавленная грязь, но здесь он похож на манну богов.

— Какого черта… — Моя подруга Кортни выходит из своей палатки, обхватив руками живот и натянув шарф до глаз. — А где снег?

— Снег не должен выпасть еще несколько дней, но сегодня вечером должен начаться дождь. — Дарин выходит из палатки позади нее, запрокинув голову и устремив глаза в небо. — Я пока не вижу дождевых облаков.

Кортни садится на бревно рядом с Линкольном, а Дарин исчезает в лесу, чтобы заняться своими делами. Дарин — друг Линкольна, и пригласить его с собой было моим способом подсластить сделку, чтобы Линкольн, который обычно не очень любит прогулки на свежем воздухе, согласился поехать. Я пригласила свою подругу Кортни, чтобы попытаться свести их. Линкольн говорит, что я не должна вмешиваться в любовную жизнь других людей, но Кортни всегда жалуется на отсутствие мужчины рядом, поэтому я подумала, почему бы и нет? Их палатка достаточно велика, чтобы они могли спать на платоническом расстоянии друг от друга, но они оба привлекательны и одиноки, так что…

— Ну, что у вас происходит, ребята? — шепчу я, не сводя глаз с деревьев, чтобы убедиться, что Дарин не поймает меня за расспросами.

Подруга глубже закутывается в куртку.

— Он очень милый.

— Милый? Значит ли это, что вы не превратили эту палатку в парилку…

— Джо, — огрызается Линкольн, — прекрати.

— Что? Я просто присматриваю за своим другом. — Я улыбаюсь Кортни, которая неловко улыбается в ответ. Как раз собираюсь потребовать больше информации, но Дарин возвращается, застегивая штаны.

— Какой у нас план? — спрашивает он и садится на корточки по другую сторону костра от Кортни.

Я хмурюсь. Не очень хороший знак для любовной связи.

— Предлагаю в последний раз подняться к водопаду, пообедать там, а затем спуститься вниз и ехать домой. — Я переставляю чайник, чтобы он нагрелся еще больше.

— Я голосую за то, чтобы выпить кофе, собрать вещи и спуститься с горы. — Кортни переводит взгляд с меня на Линкольна. — Таким образом, мы будем дома до темноты.

Дарин кивает.

— Дорога вниз займет не менее трех часов, а потом пять часов езды. Согласен с Корт. Предлагаю спускаться.

Корт? Ладно, прозвище многообещающее.

— Звучит как план, — говорит Линкольн и наливает горячую воду в чашку Кортни, затем в свою и, наконец, в мою.

— Подожди, ты не хочешь в последний раз подняться к водопаду?

Он смотрит на Дарина и Кортни и, словно не желая нарушать порядок, соглашается с правилом большинства.

— Нет, мы здесь уже достаточно долго. Было весело, но я не хочу надолго задерживаться.

— Да ладно тебе. Всего на час. Я даже поведу машину обратно в город, и вы, ребята, сможете поспать.

Кортни выпрямляет ногу и крутит ступней в ботинке.

— У меня болит лодыжка. Я не хочу идти пешком дольше, чем нужно, чтобы спуститься и вернуться к машине.

— Да, и я не понесу ее с горы. — Дарин тычет палкой в огонь, и я не могу понять, шутит он или серьезно.

— Почему бы тебе не пойти? — спрашивает Линкольн, не сводя с меня глаз. — Мы соберемся здесь, а ты в последний раз сходишь к водопаду.

— Одна?

Он пожимает плечами.

— А почему нет? Это прямой путь на восток.

— Мне жаль оставлять вас, ребята, делать всю работу.

Дарин фыркает.

— Ты позволила нам сделать всю работу, когда мы приехали сюда, пока вы с Кортни распивали бутылку вина.

Я поднимаю и опускаю свой пакетик чая, удивляясь, почему его отказ пойти со мной кажется еще одним подтверждением того, что нам нужно идти разными путями. Замечаю кольцо на своем левом пальце и удивляюсь, как позволила всему зайти так далеко с самого начала. Может быть, поход в одиночку поможет мне прояснить мысли и даст время придумать план. Если бы лодыжка Кортни не была повреждена, может быть, она пошла бы со мной, и я могла бы поговорить с ней о том, чтобы арендовать ее диван на несколько недель.

Линкольн достает из кармана протеиновый батончик.

— Хочешь иди, хочешь нет. Решай сама. В любом случае нам нужно спуститься с горы до заката. Убедись, что мы уйдем до того, как начнется буря.

Я пью чай и позволяю ему согреть меня изнутри.

— Мне показалось, ты сказал, что она будет только завтра.

— Судя по пятничному прогнозу. Но мне кажется, что она дышит нам в затылок, учитывая, как холодно, и я не хочу рисковать.

— Тем больше причин отправиться в путь, как только будем готовы, — говорит Кортни, держа свою чашку двумя руками, чтобы согреться.

— Прекрасно. Я поднимусь к водопаду, пока вы собираетесь. И отвезу нас обратно в город, чтобы вы, ребята, могли поспать. Договорились? — Я поднимаю свою кружку.

И все следуют моему примеру с одновременным:

— Договорились.

— Уверен, что не хочешь пойти со мной?

Линкольн наклонился, вытягивая колышки нашей палатки, его задница выставлена напоказ в облегающих джинсах. Я никогда не была поклонницей мужчин в узких джинсах, но стиль ему идет. Когда поднимается во весь рост, мужчина оглядывает меня и пожимает плечами.

— Уверен.

Ох.

— Разве минет перед водопадом не входит в твой список желаний?

Линкольн ухмыляется и качает головой.

— Хорошая попытка. — Он быстро и крепко целует меня в губы.

Вау, если я даже не могу соблазнить своего парня минетом, что-то серьезно не так.

— Иди, — говорит он. — И поскорее возвращайся. Мы не будем ждать.

— Что, черт возьми, с тобой не так? — Может, этот разговор не стоит откладывать на потом, когда мы вернемся в город. — Ты был холоден и отстранен, и почему ты сказал, что не будешь ждать меня, даже если шутишь?

Линкольн вздыхает, и его плечи немного опускаются.

— Прости. Я просто устал и мечтаю принять очень горячий душ. — Он натягивает мою шапочку ниже на мои растрепанные волосы. — Очевидно, я пошутил насчет того, что не буду тебя ждать. — Он берет меня за подбородок и проводит большим пальцем по моим губам. — Будь осторожна и скорее возвращайся.

Я льну к его прикосновению, ища покалывания и тепла, которые чувствовала раньше, когда он прикасался ко мне.

— Я сделаю фотографии.

— Отлично. И сможешь отсосать мне перед ними, когда мы вернемся домой.

Мужчина целует меня, на этот раз с нежностью, которую я давно не чувствовала. Может быть, если мы поговорим, то сможем все уладить? Но хочу ли я этого?

Путь к водопаду примерно три километра в гору. После двух чашек крепкого чая и большого батончика «Клиф» у меня есть энергия, чтобы сгореться. Делаю глубокие вдохи, наполняя легкие ароматом леса, сосновой коры и гниющей листвы. По мере того, как я удаляюсь от лагеря, полог деревьев распадается, и солнце бьет по моей куртке, согревая меня.

Я потираю кольцо обещания на левом пальце и думаю о том, что Линкольн сказал мне в ту ночь, когда надел его. В канун Нового года. Он пообещал, что заменит его обручальным кольцом, как только его финансовое положение стабилизируется. Я ответила, что мне наплевать, сколько у него денег, но он сказал, что это мужское дело, что бы это ни значило. Через несколько месяцев наши отношения начали портиться. Но почему?

Тропа начинает открываться, и вид на солнце, поднимающееся над горами, слишком прекрасен, чтобы не сделать снимок. Я буду скучать по этим восходам и закатам. В городе, погребенном между высотными зданиями, я никогда не увижу солнца таким образом.

Останавливаюсь рядом с деревом и похлопываю себя по карманам в поисках телефона. Черт возьми, я, должно быть, оставила его в палатке.

Поворачиваюсь и замечаю тропинку, с которой только что пришла, и подумываю о том, чтобы вернуться и взять свой телефон. Возвращение добавит немного времени походу, но, по крайней мере, я получу потрясающие фотографии в Instagram.

Так быстро, как только позволяют мои походные ботинки, я возвращаюсь в лагерь. Надеюсь, что Линкольн увидел мой телефон, прежде чем свернуть палатку. Я набираю темп, легко спускаясь с холма, надеясь не добавить слишком много времени к моему походу. Замечаю знакомую группу елей и понимаю, что уже близко.

Слышу смех Кортни, за которым следует смех Линкольна, и это почти заставляет меня споткнуться, потому что я давно не слышала, чтобы он так смеялся.

Обойдя палатку, я замечаю ярко-красную ткань на земле и спешу на поиски телефона, когда звук визга Кортни заставляет меня остановиться.

— Убери руки от моей задницы, — игриво говорит она.

Волна удовлетворения наполняет меня от того, что она и Дарин наконец-то флиртуют. Я пытаюсь выглянуть из-за окружающих деревьев, чтобы хоть что-то разглядеть.

— Вам, ребята, лучше прекратить это, или вас поймают.

Я моргаю, удивляясь, почему голос Линкольна так похож на голос Дарина.

Чувство тошноты в животе заставляет меня опереться на дерево, чтобы успокоиться.

«Не спеши с выводами».

Потребность в разъяснениях заставляет меня медленно подкрадываться ближе, надеясь всем своим существом, что я найду Дарина и Кортни, флиртующими и лапающими друг с другом.

Большим пальцем тревожно тру кольцо на руке.

Приглушенные слова становятся яснее, когда я беззвучно двигаюсь сквозь деревья.

— Ненавижу, что не могу прикасаться к тебе, когда захочу, — шепчет глубокий мужской голос. Трудно сказать, чей это голос — Линкольна или Дарина.

— Теперь ты можешь прикоснуться ко мне. — Мой желудок сжимается, когда я узнаю попытку Кортни сексуально растянуть слова.

— Оставлю вас наедине, но поторопитесь. — За мужским ворчливым голосом следуют приближающиеся шаги.

Прячусь за группой деревьев как раз в тот момент, когда Дарин топает через лес прямо мимо меня.

Я прижимаюсь спиной к коре сосны и закрываю глаза. Поток слез борется за освобождение из-под моих век. Часть меня хочет убежать. Неведение — это блаженство и все такое. Но я должна знать. Должна увидеть своими собственными глазами, иначе всегда буду задаваться вопросом, правильно ли я поняла то, что услышала.

Мои веки широко распахиваются от ужаса. Болезненного любопытства.

Я медленно двигаюсь и выглядываю из-за дерева.

Там, прямо перед моими глазами, синяя куртка Линкольна, его коричневая шапочка и его рука, исчезающая между бедер Кортни.

Он изменял мне. И что еще хуже, все трое знали об этом!

Связная мысль ускользает от меня. Только одна движущая потребность подстегивает меня вперед.

Мне нужно уйти.

Я всегда задавалась вопросом, что бы я сделала в ситуации «сражайся или беги». Оказывается, я бегу.

Бегу. Надеясь уйти достаточно далеко, прежде чем первый первобытный крик вырвется из моей груди. Дело не только в Линкольне. У меня было такое чувство, что наши отношения исчерпали себя. Но Кортни? Она была моей подругой. И Дарин, которого я знаю уже много лет, как он мог не сказать мне?

Моя нога за что-то цепляется, и сила этого толчка бросает меня вперед. Мои руки скользят по шершавой, холодной земле. Я, шатаясь, поднимаюсь на ноги, подталкивая себя вперед. Прочь. Мое зрение затуманивается от слез, не столько от разбитого сердца, сколько от предательства. Как же я этого не предвидела? Я балансирую от дерева к дереву, в то время как расстояние ничего не делает, чтобы очистить мой разум от того, что я видела.

Два года мы были вместе.

Он подарил мне кольцо.

Дикое рычание поднимается по моему горлу. Я стараюсь двигаться быстрее, как будто могу убежать от своих мыслей.

Мы живем в одной квартире. Боже мой, неужели он все это время был лживым обманщиком?

Я познакомилась с его семьей. Познакомилась с семьей Кортни, и ее родители приняли меня как родную.

Сколько раз она спала на нашем диване после ночной попойки?

В скольких поездках она сопровождала нас?

Неужели они трахались все это время?

Любит ли он ее?

Земля исчезает из-под ног и отправляет меня в свободное падение. Боль пронзает мое плечо. Мир вращается вокруг меня в размытом коричнево-зеленом пятне. Удар в бок лишает мои легкие воздуха и голоса. Боль пронзает мой живот под курткой. С каждым переворотом — новая агония. Мой желудок опускается, и я поднимаюсь в воздух. Ноги дергаются, а руки ищут, за что бы ухватиться, чтобы остановить мое свободное падение. Я тяжело приземляюсь. От удара воздух покидает мои легкие.

Мир тускнеет.

Такое чувство, будто мою голову зажали между двумя валунами. Боль между ушами настолько сильна, что сводит живот. Я дрожу от холода, каждый мускул напряжен. Все болит. Приоткрываю веки, надеясь обнаружить, что нахожусь, дома в постели с отвратительным гриппом, но, насколько могу видеть, меня встречает влажная земля.

Линкольн и Кортни.

Агония разрывает мою грудь, и я пытаюсь перекатиться на бок, чтобы свернуться вокруг места, которое болит больше всего. Раскалывающая боль в ребрах замораживает меня на месте и не дает возможности сделать полный вдох. Горячие слезы бегут по моим вискам.

— Помогите… — Звук такой слабый, что его едва ли можно было услышать из-за ветра, который хлещет меня по лицу.

Я прочищаю горло, а затем стону, когда это действие посылает еще одну волну боли.

Мои ребра сломаны. Я в этом уверена.

Это знание приходит вместе с приливом адреналина и осознанием того, что мне придется бороться за свою жизнь.

— Я могу это сделать. — Не знаю, говорю ли я эти слова вслух или про себя. В любом случае, этого достаточно, чтобы заставить меня открыть глаза. И скорее чувствую, чем вижу, что нахожусь у подножия крутого утеса. Я упала, это я хорошо помню.

Левая рука не двигается. Думаю, что-то с плечом. Возможно, сломано. Правая рука двигается, и дрожащими пальцами я ощупываю свое лицо. И шиплю, когда они касаются чувствительной влажной раны на моем лбу.

С измученным болью телом и ноющим сердцем я становлюсь сверхчувствительной к каждому порыву ветра и изменению температуры. Как давно я здесь? Солнце за облаками или я нахожусь в затененном месте леса? Все, что я знаю, это то, что сейчас темно.

Опираюсь о землю здоровой рукой. Боль невыносима, мое зрение затуманивается, когда я использую руку, чтобы подтянуться, и ноги, чтобы подтолкнуться к ближайшему дереву. На лице выступили капельки пота, и я помню, как читала о том, как опасно потеть на холоде.

Звуки, которые доносятся из моего рта, скорее животные, чем человеческие, когда я медленно пробираюсь к укрытию под навесом дерева. Моя рука дрожит от усталости, и я падаю у основания дерева, прижимаясь щекой к грубой коре.

— Только не умирай. — Мой голос хриплый и слабый, и я ненавижу это.

Пытаюсь закричать, чтобы доказать, что могу побороть усталость и желание сдаться. Мой жалкий боевой клич эхом отдается вокруг меня, и в результате боль настолько сильна, что я теряю сознание.

В течение нескольких минут, часов, может быть, даже дней я двигаюсь от темноты к свету, то приходя в сознание, то выходя из него, и ни одно из этих состояний не приносит мне облегчения от холода и агонии.

Ветер воет в кронах деревьев. Холод кусает мою кожу. Я дрожу так сильно, что болят зубы. Я молюсь Богу, в существовании которого не уверена, чтобы он вытащил меня отсюда живой.

Меня будит раскат грома, и я не помню, как заснула. В воздухе витает запах дождя. Онемение в моем лице, руках и ногах — благословенное облегчение. Я пытаюсь приподняться, чтобы занять более удобное положение, но мое тело отказывается слушать команды моего мозга.

Это все?

Так я и умру?

Прижимаюсь щекой к земле и смотрю на лесную подстилку, которая простирается передо мной. Вид то появляется, то исчезает из фокуса, смешиваясь с воспоминаниями о том, как я лежала на полу в мамином трейлере, прижавшись щекой к колючему ковру. Запах плесени и мусора, пота и дыма. Затем обратно в лес — грязь, сосны, мокрые листья. Есть что-то прекрасное в том, чтобы умереть на природе, снова стать единым целым с землей.

Онемение охватывает меня, поднимаясь от кончиков пальцев на ногах, и прогоняет боль.

Вдалеке движется темная фигура.

Я задерживаю неглубокое дыхание. Смерть звучала намного слаще до того, как я подумала, что буду съедена заживо животным. Но я слишком слаба, чтобы сражаться. Слишком ранена, чтобы оказать какое-либо сопротивление. Конечно, запах моей крови привлекает хищников. Я надеялась умереть до того, как они доберутся до меня.

Фигура приближается. Я не слышу ни звука, кроме ветра, который яростно хлещет вокруг меня. Ни звериного хрюканья, ни сломанных веток под ногами зверя.

В том, как он движется, есть что-то величественное. Могучий, незаметный, крадущийся ближе, но совершенно бесшумный.

Все ближе и ближе. Фигура принимает новую форму.

Высокий.

Широкий.

Человек?

Мое сердце бешено колотится, посылая прилив адреналина.

— Помогите! Пожалуйста… — Я изо всех сил пытаюсь приподняться и протянуть руку. Боль пронзает ребра, проникая в легкие. Я падаю обратно на землю с беззвучным криком. Веки хотят сомкнуться от боли, но я отказываюсь терять фокус на фигуре из страха, что она может исчезнуть.

«Помоги мне! Я умру здесь! »

Я выкрикиваю эти слова в своей голове, наблюдая, как человеческая фигура удаляется.

Оставляет меня умирать.

Видения приходят и уходят.

Я невесомая, плыву между деревьями.

Ледяной ветер и дождь кусают мне лицо.

Ритмичное шлепанье мокрой грязи и подлеска.

И дыхание. Тяжелое дыхание.

Закрываю глаза, проваливаясь в благословенную темноту…

Просыпаюсь от резкой боли, пронзающей мое плечо. Я кричу. Распахиваю глаза. Огонь.

Возвращаясь в темноту, я убеждена, что меня сжигают заживо.

ДВА

ДЖОРДАН

Мне тепло.

Температура — это первое, что я осознаю, когда просыпаюсь в незнакомом месте. Открыв глаза, я моргаю, радуясь, что вижу горизонтальные бревна потолка более четко. Жар исходит с левой стороны. Я осторожно поворачиваю голову и вижу огонь через запятнанное сажей стекло дровяной печи. Вокруг тихо, за исключением отдаленного шума ветра и дождя. Тяжелый вес давит на меня от пальцев ног до горла, и мускусный запах мокрого животного витает в воздухе. Я шевелю пальцами руки, лежащей на животе, и понимаю, что на мне нет ничего, кроме термобелья. Я наклоняю подбородок, чтобы увидеть слои утяжеленных одеял, покрывающих меня — нет, не одеял. Это шкуры животных.

Двигаю челюстью и прочищаю пересохшее горло. Мои губы шершавые и потрескавшиеся, когда я облизываю их пересохшим языком. Я пытаюсь вспомнить, как здесь оказалась. Мне удалось доползти сюда самостоятельно? Это рай? Ад?

Я стараюсь медленно поворачивать голову, вбирая в себя как можно больше пространства, и только приглушенный свет от огня освещает мое окружение. Все, что находится за пределами сияния огня, черно. Мне нужно сесть и встать на ноги. Когда делаю глубокий вдох, чтобы собраться с силами, моя грудная клетка протестующе ревет.

— Ой, черт. — Стон поднимается из глубины моего горла, пока я беспомощно лежу на спине.

На глаза наворачиваются слезы. Неглубоко дыша, я поднимаю голову, затем пытаюсь втиснуть под нее локоть. Вскрикиваю от боли и откидываю голову назад.

— Не двигайся, — доносится глубокий, гулкий приказ откуда-то из темноты.

— Кто ты? — Мой голос слабый и дрожащий и не похож на мой собственный. Прилив энергии подпитывает мои мышцы, и я снова пытаюсь двигаться. Стиснув зубы от боли, перекатываюсь на бок к источнику тепла.

— Я бы не стал этого делать, — произносит мужской голос таким глубоким тоном, что его почти трудно расслышать.

Пот выступает у меня на лбу. Я стискиваю зубы до боли в челюсти и дышу через нос, ожидая, пока боль утихнет. Именно тогда я замечаю большую банку, наполненную чем-то похожим на воду, стоящую на расстоянии вытянутой руки. Я тянусь к ней и выплескиваю жидкость через край, небрежно поднося банку ко рту. Жадными глотками осушаю банку. Из-за странного угла вода стекает по моей шее к груди. С блаженным вздохом я с облегчением откидываюсь на спину.

— Можно еще воды, пожалуйста? — Мой голос звучит гораздо лучше, сильнее.

Он не отвечает.

— Эй? — Я слепо смотрю на крышу того, что, как я поняла, бревенчатая хижина. — Это ты принес меня сюда?

Тишина.

— Где я нахожусь?

Мужчина так тих в темноте, что я задаюсь вопросом, не исчез ли он совсем.

— У тебя есть телефон? Машина? Мне нужно в больницу. Я поскользнулась и упала. Я помню, как кувыркалась и... — Осторожно протягиваю руку и касаюсь своего плеча, двигая пальцами по нему, и нажимаю на нежные мышцы. — Кажется, я упала в канаву или что-то в этом роде. Я отключилась. Не помню, как долго… — Неужели я лежала там, умирая, несколько дней? — А какой сегодня день?

Мои вопросы встречают еще большее молчание.

— Ты там?

Звук дерева, скребущего по дереву, эхом отдается вокруг меня, и я чувствую, как воздух в комнате меняется. Должно быть, мы находимся в небольшом пространстве, потому что я слышу каждый его шаг. Дерево скрипит под его весом, и в тусклом свете огня я вижу неясные очертания крупного мужчины, желтый свет отражается от его загорелого голого торса, когда он поднимается по лестнице и исчезает в еще большей темноте.

— Эй?

Шуршание одеял — мой единственный ответ.

— Почему ты не отвечаешь мне?

— Спи. — Еще одна рычащая, раздраженная команда.

Дрожь паники пробирается в мою грудь. Кто этот парень? И что он собирается со мной делать?

От этого вопроса по мне пробегает волна страха. Я совершенно беспомощна во власти того, кто может быть сумасшедшим чужаком, живущим как дикое животное в горах.

Не совсем те мысли, которые предвещают сон.

АЛЕКСАНДР

Женщина.

Женщина в моем гребаном пространстве. И единственный человек, которого я должен винить в этом королевском дерьме — это я сам.

Но что мне было делать? Оставить ее там умирать? И она наверняка умерла бы. Когда я нашел ее, она была на грани переохлаждения, и это было до того, как температура упала и началась буря.

Черт возьми. Как же меня так угораздило?

Мой ответ лежит в виде женщины, раненой и вызывающе любопытной на полу моей хижины.

После бессонной ночи я чувствую на себе ее взгляд, прежде чем моя нога достигает последней ступеньки лестницы с моей спальной платформы. Моя хватка на дереве становится крепче, и я сдерживаю свое разочарование от ее вторжения. Когда оборачиваюсь, то с удивлением вижу, что она сидит, прислонившись спиной к стене, все еще в основном покрытая оленьими шкурами. Ее жгучие серые глаза непоколебимы, когда я хмуро смотрю на нее в ответ.

Да, я тоже могу задавать вопросы. Например, как, черт возьми, она может сидеть? Когда, как я предполагаю, у неё сломано, по крайней мере, одно ребро? И насколько глупым должен быть человек, чтобы бродить по Адирондакским горам в одиночку, не имея навыков выживания? И, кроме того, почему, черт возьми, она смотрит на меня так, будто я столкнул ее с того гребня, а не спас ей жизнь?

Отрываю от нее взгляд, но не потому, что она выигрывает, а потому, что, по-моему, она будет пялиться на меня весь чертов день, а у меня есть более важные дела, чем играть в гляделки с этой нежеланной занозой в заднице.

Подбросив еще дров в огонь, я отодвигаю деревенские ставни на окне, чтобы проверить погоду.

— Черт, — бормочу себе под нос, осознав мрачную истину.

Ледяной шторм, похоже, задержит меня в плену в моей собственной хижине с женщиной, которая чертовски раздражает меня, даже просто дыша. И это моя вина, что она все еще дышит.

Иду готовить завтрак, чувствуя себя неловко под ее пристальным взглядом. Женщина следит за каждым моим движением. Чайник на дровяной плите уже закипел, и я достаю свою единственную миску и добавляю овсянку быстрого приготовления из банки. Достаю свой растворимый кофе и скрежещу зубы, когда думаю о том, что придется поделиться своими ограниченными запасами с моей нежеланной гостьей.

— Эй, — говорит она за моей спиной. — Можешь хотя бы посмотреть на меня, когда я с тобой разговариваю?

Я застываю с банкой в руке. Старое воспоминание щиплет мои нервы, заставляя внутреннюю бурю кипеть с угрозой ярости. Отказавшись от завтрака, я хватаю пальто, надеваю ботинки и распахиваю входную дверь, посылая внутрь порыв ледяного ветра.

— Куда ты идешь?..

Ее слова заглушаются лязгом двери за моей спиной и ревом ветра в ушах. Я пробираюсь сквозь волны жгучего льда к уборной, где закрываюсь внутри, благодарный за кусочек уединения.

Если бы только погода была ясной, у меня был бы шанс вытащить ее отсюда и вернуть туда, откуда она пришла. Но никто из нас никуда не уйдет, пока не пройдет буря.

Сделав свое дело, я возвращаюсь в хижину. Женщина на том же месте, где я ее оставил, но ее глаза широко раскрыты. Сбрасываю пальто и наливаю горячую воду в наш завтрак.

— Ешь. — С чуть большей силой, чем предполагалось, я пихаю ей овсянку на расстояние вытянутой руки.

Затем наполняю вторую банку водой и ставлю ее рядом с ней, прежде чем занять свое место в дальнем конце маленькой хижины, спиной к ней.

Стараюсь не зацикливаться на том, как собираюсь прожить следующие двадцать четыре часа, не говоря уже о следующих пяти минутах, застряв с ней на этом пространстве площадью в тридцать квадратных метров. Моя единственная надежда — что она истощится, пока ее тело оправится от ран. Чем больше она спит, тем меньше говорит.

— Где моя одежда?

Крепче сжимаю ложку рукой.

— Ты собираешься убить меня?

Я бросаю ложку в миску и сдерживаю яростный ответ. «Ты что, с ума сошла, глупая девчонка! »

— Зачем мне спасать тебя, если я планировал тебя убить? — Мне не удается сдержать гнев в своем голосе.

Когда женщина не сразу отвечает, я медленно оборачиваюсь и вижу, что она не притронулась к еде. Ее взгляд устремляется к стене, где я храню свое оружие — охотничьи ножи, мачете, несколько топоров и охотничье ружье.

— Это для охоты.

Перевожу взгляд на ее нетронутую еду. Она, должно быть, голодна. При дальнейшем осмотре я вижу, что лицо женщины блестит от пота, а губы, которые вчера вечером снова приобрели розовый цвет, снова выглядят бледными. Ссадина на ее голове покрылась корками и не выглядит опухшей или красной.

— Тебе плохо? — Я встаю и подхожу к ней.

— Нет, мне больно. Что ты делаешь?

Опустившись на корточки, я откидываю шкуру, чтобы посмотреть, нет ли у нее других травм. Женщина пытается согнуть колени, сжаться в защитный комок, но морщится от боли, и вытягивает ноги. И тут я замечаю темное пятно на ее термобелье.

— У тебя идет кровь?

— Что? — Она прослеживает за моим взглядом до своего живота. — Я так не думаю.

Я хватаю подол ее рубашки и задираю ткань.

— Эй, не прикасайся ко мне! — Она бьет меня по рукам, но останавливается, когда ее взгляд падает на кровавые царапины на ее торсе. — Я не…

— Черт, — рычу я и роняю ее рубашку. — Еще и это?

Ее глаза превращаются в щелочки, а бледные губы становятся тонкими.

— Как будто я хотела, чтобы это произошло!

Оставляю ее, чтобы взять аптечку и подкинуть еще дров в печь.

— Возьми это. — Я протягиваю ей антибиотик и обезболивающее.

— Что это такое?

— Хочешь умереть? Потому что я был бы счастлив вернуть тебя туда, где нашел. Если хочешь жить, прими эти чертовы таблетки.

Отрываю чистую марлю от рулона в упаковке, и как только женщина проглатывает таблетки, я приказываю ей лечь.

Она настороженно смотрит на меня, когда я задираю ее рубашку. Раны на животе и грудной клетке в основном поверхностные. Я подтягиваю рубашку повыше, и женщина безуспешно борется со мной. Она стонет от боли, когда поднимает другую руку, чтобы прикрыть обнаженную грудь. Там, где выпуклость груди встречается с ребрами, виднеется красная, кровавая рана.

— Подними руку.

Женщина медленно поднимает руку над головой.

— У меня болит плечо. Возможно перелом.

— Вывих. — Я смываю засохшую кровь вокруг раны, чтобы лучше понять, с чем имею дело.

Ее взгляд устремляется на меня.

— Как ты… Ты его вправил? — Она вздрагивает, и воздух вырывается через ее стиснутые зубы, когда я касаюсь чувствительной области. — Кажется, я помню. По крайней мере, боль.

Я хватаю фонарик из аптечки и включаю его.

— Возьми. Держи его прямо здесь.

Она ужасный помощник. Луч света сияет почти везде, кроме тех мест, где он мне действительно нужен. Я делаю все возможное, чтобы очистить область, и именно тогда я вижу что-то темное, выступающее из раны. Это не может быть одно из ее сломанных ребер, не тот размер и цвет.

— Ты на что-то напоролась.

— Напоролась? Ты серьезно?

— Я всегда серьезен.

Встаю и хватаю деревянную ложку и плоскогубцы с игольчатым наконечником. Заливаю плоскогубцы кипятком и подношу деревянную ручку ложки к ее рту.

— Что ты делаешь?

Засовываю деревянную ложку между ее коренными зубами, и ее глаза расширяются от паники.

— Прикуси. Это будет больно.

Она издает какой-то неразборчивый звук, который достаточно легко перевести. Что-то вроде: «О, боже, нет. Пожалуйста, подожди. Дай мне еще одну секунду…»

Вырываю кусок дерева размером с мизинец из ее тела, и женщина кричит за деревянной ложкой. Слезы текут по ее лицу, а дыхание такое учащенное, что кажется, она сейчас упадет в обморок. Хорошо. Легче работать, когда она в отключке. Ей удается оставаться в сознании, пока я обрабатываю рану стерильной марлей и закрываю медицинской лентой. Ее щеки мокры от слез и пота, но женщина не издает ни звука, когда я вынимаю ложку из ее зубов.

— А теперь ешь.

Я возвращаюсь на свое место за завтраком спиной к ней.

— Спасибо, — выдыхает она, вероятно, борясь с остаточной болью.

Я киваю и, засунув в рот теплую овсянку, напряженно выдыхаю.

Застрять со случайной женщиной в моем пространстве достаточно плохо.

Застрять с умирающей женщиной в моем пространстве было бы еще хуже.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒