Л.ШАПОШНИКОВА 17 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 17 из 18Следующая ⇒

— Я не видел еще такой марки. Что здесь написано?

— «Зоркий».

— Но это ведь не латинские буквы?

— Нет, русские.

— Постойте, значит, вы из Советского Союза?

— Значит, — отвечаю я.

— Что же вы мне раньше не сказали?

— Вы меня об этом не спрашивали.

— Мурти! — зовет он своего подручного. На пороге комнаты появляется юноша.

— Это товарищ из Советского Союза, — говорит ему хозяин. — Ей нужна пленка. Надо помочь.

Юноша улыбается. Вечером у меня уже была пленка.

В канун Нового года я бродила по городу. Мне было немного грустно, я вспоминала предновогоднюю веселую суету Москвы, и от этих мыслей не становилось легче. Получилось так, что я должна была встречать Новый год одна на другом конце земли. В самом Тривандраме ничто не говорило о наступлении Нового, 1959 года. Христиане провели свои торжества на рождественских праздниках, Новый год для индусов и мусульман еще не наступил. Вот мы и бродили, я и мои невеселые мысли, по чужому тропическому городу, и многие тысячи километров отделяли нас от Родины.

Вдруг меня кто-то окликнул. Я оглянулась и увидела долговязого парня в домотканом дхоти. Лицо его показалось мне хорошо знакомым, но где я его видела, я не помнила.

— Вы, возможно, меня и не помните, — начал парень, — я волонтер, обслуживал сессию Конгресса историков. Я студент университета. Еще во время сессии я хотел поговорить с вами, да был очень занят. А теперь мне повезло, я вас встретил. Вы куда-нибудь идете?

— Нет. Просто гуляю.

— Можно мне к вам присоединиться?

— Конечно.

Мы медленно пошли через весь город. Уже начинало смеркаться. Студента интересовало многое: характер нашей демократии, наши пятилетние планы, система образования. Он слушал внимательно и не перебивал.

— Да, — сказал он, — коммунисты в вашей стране сделали много. Мне бы очень хотелось поехать в Москву учиться.

Мы подошли, к небольшому индусскому храму на одной из окраинных улиц. Стоячая вода священного водоема у храма зацвела. У ступенек, спускавшихся к воде, лениво бродило несколько коров.

— Вы христианин или индус? — спросила я своего спутника. Он засмеялся.

— Я индус по происхождению. Но в бога не верю. Стало уже совсем темно, и на улицах зажглись фонари.

Их отсветы причудливо падали на широкие листья пальм, раскачиваемых теплым ветром.

— Хотите, я вас познакомлю с моей матерью и сестрами? Они будут вам очень рады.

Мы шли еще некоторое время, и наконец между пальмовыми стволами засветились окна небольшого одноэтажного домика.

— Мы пришли, — сказал волонтер.

У порога домика нас приветливо встретила пожилая женщина в синем сари. Через несколько минут в скромно обставленной комнате, служившей, очевидно, гостиной и столовой, оказалось пять миловидных девушек, очень похожих друг на друга.

— Это мои дочери и сестры этого мистера, — пожилая женщина шутливо кивнула в сторону студента.

Мы быстро перезнакомились и подружились. Три из сестер волонтера были студентками, две уже работали. Хозяйка дома тоже работала.

Вскоре к нам присоединились и соседи моих гостеприимных хозяев. Места всем не хватило, и некоторые уселись на корточках у порога. Одна из девушек доверительно мне сообщила:

— Вас хочет видеть наша бабушка.

В комнату вошла сухая согнутая старушка. Под седыми густыми бровями молодо поблескивали черные глаза. Она не знала английского, а я — малаялам. Мы объяснялись через внучек-переводчиц, но это не мешало нам хорошо понимать друг друга. Бабушка слышала о московском метро и хотела знать подробности. Все то, что я рассказывала, ее очень удивляло и иногда смешило. Мне кажется, не всему поверила эта мудрая старая женщина. Потом мы пили чай. Чай был крепкий и очень вкусный.

— А вы знаете, мы сахар в чай не кладем, — лукаво сощурившись, сказала самая младшая девушка.

— А почему же он сладкий?

— Скажет же! — иронически заметил ее брат. — Мы пьем, чай с гуром. Это особый вид тростникового сахара. Хотите посмотреть?

На столе появился коричневый кусок, напоминающий нашу помадку или постный сахар.

— Гур дешевле обычного сахара, — сказала хозяйка дома, — и в Керале он широко употребляется.

После чая мы опять много говорили о Керале, о Москве. Мои невеселые мысли потерялись где-то в пальмовом тупичке этой тихой улочки.

Часы уже перевалили за полночь, наступил Новый год, а меня все не хотели отпускать...

На следующее утро в мою комнату в общежитии университета постучали. На пороге стоял небольшого роста человек, из-под крутого лба серьезно смотрели умные глаза.

— Я — экономист. Преподаю здесь, в университете, — представился пришелец. — Мне бы хотелось с вами кое о чем поговорить.

Его интересовали вопросы преподавания экономики в СССР. Я рассказала ему все, что об этом знала.

— Мы, — сказал он, — обучаем студентов в основном экономике капитализма и очень мало касаемся вопросов экономического развития социалистических стран. Вы знаете, я хорошо знаю, что такое капитализм. Я долго жил за границей. Был в Америке, Англии и Франции. И надо вам сказать, я многое видел и о многом думал. В капитализм я не верю. Он порождает слишком острые конфликты и поэтому не приносит уверенности в завтрашнем дне. Но не думайте, что я марксист. Пока у меня нет оснований верить в социализм. Мне хочется самому все это увидеть и во всем разобраться. Хотя, — он немного замялся, — кое-что я уже видел, не социализм, конечно. Здесь у нас в штате мне приходится наблюдать дела людей, считающих социализм единственно верным путем. Это наши коммунисты. Мне кажется, кое-что, у них получается неплохо. На прошлых выборах я отдал свой голос за социалиста, а вот на следующих выборах я уже подумаю. Мне нравится в коммунистах то, что они ясно представляют себе свою цель и твердо знают, чего хотят. Это придает всему уверенность, а вот мне ее часто не хватает. Я увидела, как в глазах моего собеседника мелькнула затаенная тоска.

— Очень трудно выбрать правильный путь, — продолжал он, — но сделать это надо. Иначе вся жизнь будет бесполезной, а может быть, даже и вредной.

Это разочарование в капитализме, неверие в социализм и поиски новых путей я не раз встречала у некоторых индийских интеллигентов. Но в мыслях университетского преподавателя было нечто новое. И это новое отличало его от его собратьев, с которыми мне приходилось беседовать раньше.

КАТАКХАЛИ И КАЛАРИПЬЯТУ

Пламя светильника то поднимается вверх и ярко вспыхивает, то, отклоняясь в сторону, тускнеет. От светильника тянется голубоватый дымок. Одуряюще пахнет сандалом. Ритмичные звуки табла то становятся частыми и оглушающе громкими, то замирают как бы в отдалении. Вибрирующий высокий голос певца временами врывается в глухой ритм барабанных ударов. В колеблющемся свете пламени медленно, покачивая широкими яркими юбками, напоминающими европейский кринолин, движутся танцоры. Их причудливые и высокие головные уборы сверкают позолотой. Часть лба и щек актеров скрыты под полумасками, на остальной части лица плотным слоем лежит цветной грим: зеленый, красный, желтый. Грим превращает лица в своеобразную маску, на фоне которой глаза и брови живут какой-то своей отдельной жизнью. Так было сотни лет назад, так происходит и сейчас. На сцене идет своеобразный балет-пантомима — катакхали. Катакхали — один из четырех основных стилей индийского древнего танцевального искусства. Не очень подвижный, но удивительно выразительный танец всегда наполнен глубоким драматическим содержанием. Темы для пантомим обычно берутся из древних эпических сказаний «Махабхарата» и «Рамаяна».

Труппа показывает танцевальную драму «Встреча братьев». На возвышении, поджав под себя ногу, сидит в задумчивости легендарный Бхима, один из братьев царственного рода Пандавов. Изгнанный из своего царства вероломными двоюродными братьями Кауравами, он проводит дни в лесу вместе с верной женой Драупади. Тут же на сцене стоят музыканты. Двое взрослых мужчин и мальчик. Они аккомпанируют на табла, один из мужчин поет. В песне объясняются мысли и поступки героев, звучит их речь. На лице Бхимы зеленая маска-грим. Драупади стоит рядом — они разговаривают. Это язык жестов и мимики.

Драупади протягивает руки к Бхиме. Голос певца выводит: «О мой господин, посмотри, что я тебе принесла. Трудно найти цветок столь прелестный, как этот. О лотосоглазый, при взгляде на него мое сердце переполняется радостью. Если бы ты был так добр, у меня был бы не один такой цветок». Бхима вскакивает на ноги. Его брови и глаза выражают решимость. В голосе певца появляются нотки твердости: «О моя любимая, я принесу тебе эти цветы. Любой ценой я добуду их, даже если они растут на высоких вершинах гор или на небесах». В выразительных жестах и мимике Драупади сквозит радость. Ее желание будет выполнено. Но радость постепенно сменяется растерянностью и грустью. Табла звучит глухо, и ритм становится реже. Драупади овладевает тоска перед разлукой с мужем и беспокойство за опасный путь, который ему предстоит совершить. Голос певца становится мягче, плавно льются слова: «Скажи, мой господин, как ты пойдешь один? Кто будет сопровождать тебя в твоем путешествии? Кто будет утолять твой голод и жажду в пути? Кто тебе поможет? » Бхима ритмично движется по сцене. Каждый его шаг — резкий удар табла. Широко открытые глаза сверкают. Брови грозно сошлись у переносицы. Всем своим видом Бхима показывает, что он силен и ничего не боится. Он покидает жену и идет туда, откуда доносится запах прекрасного цветка.

Дорога Бхимы идет через лес. На сцене нет декораций. Но удивительное искусство актера заставляет зрителей ясно видеть воображаемый лес. Звуки табла становятся менее отчетливыми, и кажется, что это шумит ветер в густых кронах деревьев. Движения Бхимы создают представление о человеке, пробирающемся по узкой лесной тропе. Он внимательно наблюдает жизнь леса.

Вот из зарослей выскакивает пугливая лань. Несколько жестов и мимических движений — и актер в своей неуклюжей юбке становится удивительно похожим на молодое, грациозное животное. Грозный и сильный Бхима исчез, на сцене, поводя раздувшимися от бега боками, стоит прекрасная лань. Она тревожно вздрагивает при каждом шорохе и втягивает воздух ноздрями — нет ли поблизости опасности? Вдруг она настораживается и, сделав стремительный скачок, скрывается за деревьями. Вслед за ланью появляется дикий кабан. Голова его опущена, острое рыло вытянуто и раскачивается в такт шагам. Клыки роют землю. Перед кабаном появляется враг — питон. Я ясно вижу, как в траве извиваются кольца тела огромной змеи. Вот поднимается плоская голова питона со злыми холодными глазками. Кажется, что изо рта актера сейчас покажется раздвоенный змеиный язык. Питон неотрывно смотрит на свою жертву, приготовив сильное тело к броску. В поведении кабана — растерянность и обреченность, он не в силах сдвинуться с места. Бросок змеи — и кабан бьется в предсмертных судорогах. Но что это? Звуки табла нарастают, в них слышно грозное рычание. Это появляется лев. Сильное тело, царственная походка. Он на мгновение замирает перед полузадушенным кабаном, а затем резким прыжком бросается на животное и начинает рвать его. Питон, злобно шипя, уползает в чащу. Лев алчно урчит и продолжает расправляться со своей жертвой. На лице актера сквозь грим проступают капельки пота, он тяжело дышит, каждый его мускул крайне напряжен.

Музыканты каждый час сменяют друг друга. Жаркий воздух волнами окутывает сцену. От чадящего светильника першит в горле. Бхима шел через лес два настоящих, не условных часа. Небольшой перерыв, и начинается следующее действие драмы. Падает занавес, который держат в руках два человека. Перед зрителями в глубокой задумчивости сидит Хануман, вождь обезьяньего племени и старший брат Бхимы.

Как будто издалека доносится голос певца. Хануман думает о своем господине и друге, великом Раме. На лице актера — красно-коричневая маска-грим. На голове — шляпа с круглыми полями и высокой двухъярусной тульей, руки покрыты обезьяньей шкурой. Весь облик актера, даже его манера сидеть, напоминают обезьяну. Но есть что-то глубоко человеческое и даже трогательное в этой мудрой легендарной обезьяне. Табла звучат все громче и громче. Их звуки сливаются в один непрерывный грохот. Этот грохот символизирует сильный шум, доносящийся до Ханумана. Хануман вздрагивает. Он недоволен. Его брови быстро двигаются над маленькими глазами. В голосе певца раздражение и досада. «Откуда и почему этот громоподобный звук? Или это Индра — бог грома и молнии? Нет, не может быть. Индра уже сложил свои крылья». Хануман опять внимательно прислушивается. «А! Кто-то идет сюда. Но кто же? Он очень горд и силен. Царственные слоны в смятении ушли с его дороги. Львы трепещут от страха. Он быстро приближается». Хануман прижимает руки к груди. Слова песни наполняются радостью. «О! Мое сердце полнится странными чувствами родства. Я вижу, это мой брат Бхима! » Хануман останавливается и быстро решает: «Сначала я испытаю его силу, а потом откроюсь ему».

И вот царственный Хануман вдруг съеживается, руки беспомощно повисают, на лице появляется выражение страдания. Это уже не могучий вождь, а старая больная обезьяна. Он ложится на пути Бхимы. Каждый шаг появившегося Бхимы сопровождается громким ударом табла. Вот он, гордый и сильный. Сейчас он наступит на лежащую обезьяну. В голосе певца появляются нотки драматизма. Но гордый Бхима останавливается, голос певца надменно звучит: «Прочь с моего пути, ты, старая обезьяна! А то я отшвырну тебя и пойду дальше». Но обезьяна не в состоянии пошевелиться, ее глаза полузакрыты. Слабо и тихо льются слова певца: «Не сердись на меня. Слабый и старый, я живу здесь очень долго, а теперь не могу двигаться. Люди обычно здесь не ходят. Ты возбудишь недовольство богов. Иди с миром назад». Фигура и лицо Бхимы выражают возмущение, презрение и высокомерие. Глаза вращаются, брови угрожающе двигаются. «Даже если все люди и боги выступят против меня, я не испугаюсь. Знай, что я сын бога ветра. Кончай свою болтовню и уходи с дороги». На лице Ханумана появляются хитрые морщинки. Сейчас он — воплощение лукавства. «Если ты хочешь идти по этой дороге, — поет музыкант, — перепрыгни через меня». Бхима жестами и мимикой показывает свое несогласие. «Я не хочу этого делать. Ты принадлежишь к племени Ханумана, вождя обезьян и сына бога ветра. А он мой брат».

Хануман поднимает голову и внимательно смотрит на Бхиму. В его глазах просьба: «Ты говоришь о великом вожде обезьян. Я очень хочу послушать о нем». Гордые слова песни звучат в ответ: «Есть ли кто в этом мире, кто не знает Ханумана, сына бога ветра? Ханумана, поджегшего Ланку и спалившего дворец злого демона Равана? Я думаю, для тебя этого достаточно. Теперь вставай и дай мне пройти». Но Хануман не уступает дороги, и Бхима пытается сдвинуть его с места. Вдруг на лице Бхимы появляется удивление. Брови высоко подняты, жесты выражают растерянность. Он не в силах сдвинуть старую обезьяну с места. Удивление сменяется смущением. В словах певца — робость и стыд. «Послушай, кто ты? Варуна ты или Индра? Я уверен, ты не обычная обезьяна».

«Хануман — я! » — песня звучит торжественно и насмешливо. Грохочет табла. От былой надменности и гордости Бхимы не остается и следа. Он покорно складывает руки и молит брата о прощении. Хануман рассержен. Мелкими шажками он бегает вокруг младшего брата и отчитывает его. В каждом его выразительном движении сквозит беспокойство за Бхиму. Но вот Хануман наконец прощает Бхиму и затем удовлетворяет его просьбу: принять облик, в котором он перепрыгнул с материка на Цейлон, чтобы повидать жену Рамы Ситу, похищенную демоном Раваном. Хануман надувается и начинает увеличиваться в размерах. Движения актера настолько выразительны, что кажется, будто он действительно растет. Пораженный Бхима падает к ногам Ханумана. Последний приводит Бхиму в чувство и, дав ему несколько советов на дорогу, прощается с ним.

Сквозь одежду актеров проступают темные пятна пота. Музыканты усталыми пальцами отбивают последние такты на табла. Пламя светильника тускнеет. Натягивается занавес. Актеры спешат за кулисы. Представление, которое я видела, шло пять часов. Но это совсем немного. Есть драмы-пантомимы, которые тянутся по десять-двенадцать часов, а то и по нескольку дней. «Встречу братьев» давала знаменитая труппа — Керала Каламандалам. Это лучшая труппа катакхали в Индии.

Обычно драмы катакхали играют на открытом воздухе, на площадках перед древними храмами. Особенно красочными бывают представления в ночи религиозных индусских праздников. Современный стиль катакхали зародился в Керале. Своим предшественником он имеет древнюю культовую танцевальную драму, называвшуюся раманаттам, кришнанаттам и котху. Когда-то один из правителей Каликута писал и ставил драмы из жизни Кришны. Раджа Коттараккара, одного из княжеств Южной Кералы, попросил правителя прислать его труппу. Однако через несколько дней от правителя Каликута пришел высокомерный ответ. Он считал бесполезным присылать труппу ко дворцу раджи. По его мнению, жители Южной Кералы не могли оценить и понять высокие формы танцевального искусства. Оскорбленный раджа решил, что он не хуже каликутского правителя. Он написал пьесу из жизни Рамы и поставил ее. Не будучи хорошим знатоком древних традиций классического танца, раджа широко ввел в свою драму-пантомиму элементы народного танца. Представление прошло с большим успехом, и новый вид искусства привлек к себе внимание драматургов, меценатов и актеров Кералы. Было написано еще несколько пантомим на мифологические сюжеты. Новое танцевальное представление получило название «аттакатха» или «катакхали», иначе «рассказ-представление».

Искусство актеров катакхали очень сложное и трудное. Кропотливое обучение актера длится годы. Женщины обычно катакхали не танцуют. Их партии исполняют молодые мужчины. Овладение искусством пантомимы начинается с юношеских лет, а иногда и раньше. Будущий актер сначала вырабатывает выразительность и пластичность движений тела. Это достигается определенной системой физических упражнений и массажа. Затем начинается более сложная тренировка — развитие мимики лица. Лицо актера должно в совершенстве выражать настроения, или «бхава», такие, как любовь, жалость, удивление, презрение, ненависть, злость, страх. Для этого надо научиться владеть каждым лицевым мускулом. Танцор катакхали должен уметь описать взглядом глаз замкнутый круг, восьмерку или треугольник. Его глаза приучаются двигаться в двух разных направлениях. Он может одновременно выражать одной частью лица злобу, а другой — удовольствие. После отработки мимики танцора обучают языку жестов — «мудра». Жестов — 64. Тот, кто знает все значения «мудра», легко может понимать танец, не слушая сопровождающую пантомиму песню.

Грим-маска актера очень сложен и требует большого мастерства гримера. Обычно гримирующийся ложится на длинную низкую скамью, а гример мазками наносит на его лицо грим. Часто гримировка длится час-два.

Но вот грим наложен. Одеты традиционные костюмы, закреплены на головах высокие шапки-короны. Зажигается светильник, раздаются первые удары табла... Представление начинается. И то, что удивляет и поражает зрителя своей легкостью, непринужденностью и выразительностью, на самом деле является плодом долгого и тяжелого труда, результатом упорной тренировки, традиции которой бережно хранятся и передаются из поколения в поколение. И в этом, на мой взгляд, кроется секрет вечной молодости и постоянной творческой свежести одного из проникновенных и прекрасных искусств Индии — танца катакхали.

... Малаяли — народ воинов. С древних времен юношей обучали военному искусству. До сих пор среди народа сохранились традиции владения холодным оружием. Есть в Керале общество, где юноши совершенствуются в этом старинном искусстве, которое называется каларипьяту. Теперь оно имеет скорее спортивный характер. Мне довелось видеть выступление одной из таких трупп.

На сцене несколько пар хорошо сложенных, с прекрасно развитой мускулатурой юношей. Они в традиционных спортивных костюмах — шкура леопарда, закрепленная на одном плече и спускающаяся к коленям короткой юбочкой. Сначала вступает в единоборство пара, вооруженная всего лишь длинными палками. Противники демонстрируют приемы нападения и обороны. Их движения очень экономны и тщательно рассчитаны. В четких и точных выпадах нет ни суетливости, ни спешки. В их искусных руках обычная палка превращается в эффективное и маневренное оружие. Затем выступает следующая пара. У одного — короткий нож, у другого — длинная палка. Кажется, что преимущество на стороне последнего. Вот ему удается свалить противника с ног. Но рывок, острое лезвие мелькает как молния, и палка выбита из рук. Боец с ножом блестяще продемонстрировал древний прием малаяльской самозащиты.

Перед зрителями проходит еще несколько борющихся пар, с различным оружием. Пожалуй, самым интересным был последний поединок. Длинный кинжал и палка у одного и небольшой нож у другого. Зрители думают, что сопротивление юноши с ножом бесполезно. Но вооруженный ножом проявляет удивительную ловкость и смелость. Не проходит и пяти минут — палка летит на землю. Однако противник с кинжалом все еще очень опасен. Он держит почти безоружного противника на расстоянии, заставляет его применять только оборонительную тактику. Последний, прижатый к стене, не имеет возможности сделать и полушага вперед. Его дело почти проиграно. Вот уже длинный кинжал описал дугу над его головой. Но стальные мускулы собираются в комок. Стремительный бросок — и рука с кинжалом беспомощно опускается, парализованная железным захватом противника. Соотношение сил меняется. Обезоруженный партнер, имевший все преимущества в начале боя, переходит к пассивной обороне. Борьба продолжается еще долго. Оказывается, не так просто победить безоружного человека, знающего приемы каларипьяту, и ошиблись те, кто думал, что теперь победит вооруженный ножом противник. Ловким ударом нож уже выбит из рук. Бойцы оказываются в равных условиях. Победит более сильный и ловкий. Но они не уступают друг другу ни в силе, ни в ловкости. Борьба кончается вничью.

Каларипьяту напоминает самбо, но техника борьбы без оружия, пожалуй, более высокая.

ТАМ, ГДЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ ТРИ МОРЯ

Мы едем на самую южную точку Индии — мыс Коморин. Ранним утром к университетскому общежитию подают три автобуса. На боковой стенке автобусов надпись «Государственный транспорт Кералы». Над надписью изображение герба штата: вписанный в овал слон с поднятым хоботом и две кокосовые пальмы. Участники Конгресса историков занимают свои места. Экскурсия организована для нас руководством Конгресса и правительством штата. Косые лучи поднимающегося солнца освещают город. Прохладно. Автобусы один за другим пересекают Тривандрам и выезжают на юго-восточную дорогу. По этой дороге до южной точки Индии — 45 миль. Раньше мыс Коморин и прилегающий к нему район, населенный тамилами, входил в состав княжества Траванкур-Кочин. Теперь это часть национального штата Мадрас. Дорога узкой лентой бежит мимо рисовых полей, небольших деревень, извилистых речек, зеркальных озер, зарослей кокосовых пальм. На горизонте виднеются синие горы и холмы. Иногда они подступают к самой дороге, но затем снова убегают к горизонту.

Наша первая остановка — в Падманабхапураме. Сейчас это небольшое поселение, в центре которого расположен бывший дворец правителей и махараджей Кералы. А раньше, до 1333 года, Падманабхапурам был столицей Траванкура. Вплотную к селению с востока притиснулись горы. Дворец и дворцовые пристройки обнесены каменной изгородью. Перед ними — небольшой храм. Здания дворца — вытянутые и приземистые, их двухскатные крыши покрыты черепицей. Небольшая центральная часть здания под двухъярусной крышей имеет три этажа. Дворец выстроен в национальном архитектурном стиле старой Кералы. Сейчас здесь помещается богатый исторический и археологический музей. В просторных сумрачных залах прохладно. Залы соединяются узкими переходами и галереями. Вдоль стен стоят скульптурные изображения богов, фрагменты украшений старинных храмов, каменные плиты с древними письменами. Стены одного из центральных залов покрыты фресковой росписью. Расписан буквально каждый дюйм. Перед глазами посетителей предстает в довольно полной форме история религии индусов.

Из мебели во дворце сохранилось немногое. В спальне с высоким потолком стоит кровать махараджи. Она сделана из ценных пород лекарственных деревьев.

Лабиринт комнат и переходов ведет во внутренний двор. Здесь был когда-то поросший лотосом пруд. Теперь вода спущена, и обнажилась каменная кладка стен. Сквозь покрытые зеленым мхом плиты пробивается трава. И только на самом дне в небольшой луже стоячей воды переплелись толстые стебли лотоса. Терпкий запах сырости и гнили стоит над заброшенным водоемом.

... И снова наши автобусы поднимают дорожную пыль. Она серым облаком садится на изумрудную зелень рисовых полей, покрывает листья бегущих по обочине деревьев. Но вот впереди показался купол храма. Это Сучиндрам. Машины сворачивают на узкий проселок. Мы проезжаем мимо одноэтажных домиков с красными черепичными крышами, мимо крытых пальмовыми листьями хижин. Узкая улица, идущая к храму, заполнена живописной толпой. Храм в Сучиндраме — один из древних и почитаемых. Сюда все время стекаются паломники. Наши автобусы окружают нищие. Здесь старики, дети, женщины, мужчины. Вся эта разношерстная толпа кормится подаяниями паломников. Но вот что-то отвлекло их внимание, они бегут от автобусов к храму. Из храма выходит вереница людей, на головах у них медные подносы с рисом. Это — храмовые слуги. Нищие бросаются к ним. Начинается раздача «святой» пищи. Каждый нищий получает горсточку риса. Рис съедается тут же. У входа в храм стоят несколько жрецов. Они полуобнажены, на жирных, лоснящихся шеях висят сандаловые четки. Лбы украшены кастовыми знаками. То здесь, то там среди толпы паломников и нищих мелькают оранжевые косынки ученых-пандитов. В храм чужеземцев не пускают. Даже индийцы в европейских костюмах не могут туда войти. Часть делегатов Конгресса снимает рубашки и, оставшись в одних дхоти, идет в храм на поклонение.

Перед храмом высится странное сооружение, поставленное на огромные деревянные колеса диаметром в полтора человеческих роста. Это — священная колесница, в которую впрягаются сотни людей в дни индусских праздников. В далекие времена исступленные фанатики бросались под колеса и гибли. Такая смерть считалась «святой» и вызывала зависть в сердцах менее решительных приверженцев индуизма. Теперь настала другая пора, и под колеса уже никто не бросается. Но колесница еще служит главным украшением религиозных торжеств. Ее нижняя часть покрыта резным орнаментом, на фоне которого красуются раскрашенные изображения богов. Тонкие деревянные колонны колесницы венчает трехъярусная, сделанная из жердей крыша. Высота колесницы — не меньше трехэтажного дома. Наш автобус в сравнении с ней казался красивой заводной игрушкой.

Неподалеку от Сучиндрама, в небольшом городке, мы остановились на обед. Этот городишко был похож на десятки таких же в штате. Одноэтажные дома, узкие пыльные улицы, тесные лавчонки, торгующие всякой снедью, фруктами и мелочью. По улицам бродят коровы, медленно тянутся крестьянские повозки, запряженные быками. В тени кокосовых пальм сидят на корточках мирно разговаривающие обыватели. Бронзовые босые ребятишки играют на камнях мостовой. На берегу мелкой мутной речки женщины стирают белье. На главной улице города дома чуть повыше, чем везде. Здесь разместились добротные приземистые особняки местных богачей, кинотеатр с обшарпанными стенами и яркой рекламой, несколько захудалых магазинчиков, торгующих индийскими тканями и европейскими залежалыми товарами, местная почта, конторы ростовщиков и, наконец, двухэтажное здание городского отеля. Правда, слово «отель» мало подходит к этому заведению. Это скорее заурядная деревенская гостиница или харчевня.

В отеле для нас заказан обед. Мы поднимаемся по узкой лестнице наверх. Довольно большая, но неопрятная комната уставлена длинными столами. Сюда же выходят некрашеные, потемневшие от времени двери дешевых номеров. Постояльцев в гостинице много. Сейчас декабрь — сезон для туристов и паломников. «Но в летние месяцы, — жалуется хозяин, — отель почти не приносит дохода».

Около столов, густо засиженных мухами, суетятся слуги. Их трое. Пожилой мужчина с тонкими, как жерди, ногами, в домотканой рубахе и с белой чалмой на голове, и два босоногих мальчугана, лет по тринадцать-четырнадцать. Они раскладывают листья бананов и моют в видавшем виды ведре медные стаканы. Банановые листья и медные стаканы — основная сервировка брахманского вегетарианского стола. Вскоре на листьях появляются белые горки отварного риса. Рядом ставятся в медных мисках проперченное кислое молоко и острые овощные соусы. Мы можем приступать к обеду. Ни ложек, ни вилок не полагается. Правда, есть руками я привыкла и даже нахожу, что это не так уж неудобно. Но здесь, мне кажется, не мешало иметь хотя бы ложку. Однако моих индийских коллег это не смущает. Они льют кислое молоко и соусы в рис, размешивают все руками и таким же способом отправляют пищу в рот. Я очень хочу есть и тоже следую их примеру. От острых подливок в горле разгорается настоящее пламя. Я заливаю его мутной теплой водой из неотмытого медного стакана. Напротив меня за столом сидит советник посольства ГДР в Индии Крюгер. На его лице замешательство. «Я никогда не ел руками», — тихо сообщает он мне. Но выхода нет, и Крюгер несмело двумя пальцами берет горстку риса. Я подозреваю, что он так и не поел как следует и остался голодным.

От городка, где мы обедали, до цели нашего путешествия осталось проехать совсем немного. Дует свежий ветер, чувствуется близость океана. Дорога круто сворачивает в сторону, и мы въезжаем в небольшой поселок. Это и есть мыс Коморин. Внизу перед поселком тянется прибрежная полоса, и под яркими лучами солнца голубеет беспредельная океанская ширь. Белые дома под красными черепичными крышами уступами лепятся друг к другу. Во всем облике поселка есть что-то напоминающее испанскую или португальскую деревню. Сходство усугубляется высоким католическим собором, построенным в готическом стиле. Его ослепительно белая громада господствует над домами и песчаным побережьем, поросшим кокосовыми пальмами. С востока улицы поселка вплотную примыкают к рыбацкой деревне.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 161718 Следующая ⇒