Берг Dок Николай: другие произведения. 5 страница

- Слыхал - уперся зануда - Но обсуждаются-то действия санинструктора?

- А ей вообще пофиг. Она прокукарекала - а дальше у лейтенанта хоть не рассветай.

И в тыл лейтенант едет, на фронт, на танках, на телегах или на боевых слонах - ей, санинструктору - глубоко поровну. " Я потребовала у встреченных танкистов, чтобы они выделили мне транспорт для раненых, но они отказали, заявив, что транспорта у них нет, и уехали" - так она примерно в особотделе по поводу гибели или пленения капитана РККА и написала бы есличо - уверенно припечатал громкий голос.

- Джанатанусра какая-то - безнадежно вздохнул тот, что занудный.

- Неприличными словами не выражаться! С чего началось-то, а? Началось с того что мол - чего девка дура решила остановить танкистов? - напористо напомнил знакомый вроде голос.

- Ну да... И слово мое приличное. Это я по-индусски сказал - завел свою шарманку второй спорщик.

- Все нормально решила! Со своей колокольни - ее терзания и метания лейтенанта абсолютно не пахают. Как и его приказ, выполнение оного и даже зависимость от выполнения своей собственной жизни и успеха требуемой эвакуации. Это дело десятое глупой девке неинтересное. Это проблемы лейтенанта, разрешенные капитаном, как старшим по званию. Кстати, фактически отменившим требования санитарки и подтвердившим данный лейтенанту приказ, разве что принял командование на себя формально - как по - печатному выдал громкий.

- Это можно поспорить, потому как не бывает такого.

- Да спорить можно как угодно. Факт в том, что санитарка требует доставить в тыл раненого и снимает с себя любую ответственность. А дальше лейтенант пусть думает. Может хоть ее вместе с раненым - танком переехать и написать в ОО что это были диверсанты. Но действия санинструктора вполне нормальны и логичны. Независимо от результата.

Николаев попытался открыть рот и попросить попить. Пересохло все внутри, словно мумией стал. Вяленая вобла в виде человека, по ощущениям судя. Изо всех сил попросил пить.

Не получилось, даже мычать не вышло. Хрип какой-то сквозь зубы. Но откуда-то между губ пропихнулось что-то круглое, твердое, холодное и - вода! Несколько глотков отняли все силы, опять провалился в тошную муть.

Сколько так провалялся в полузабытьи - а может и просто в забытьи - и сам сказать не смог бы. Воду исправно подавал кто-то хороший и впору было вспомнить сказку про то, как умершего водой волшебной поливали - и он воскресал. И впрямь - живая вода-то!

Потом удалось, наконец, открыть глаза!

- Произошло открытие века! Сначала правого, а потом - и левого века! - ехидно пронеслось в сознании, и опять про себя порадовался капитан - работают мозги! И память есть, вспомнилась старая затасканная шуточка! И глаза видят! И живой!

Тут же устал так, что моментально уснул, отметив про себя механически, что все увиденное - белое какое-то и вроде спинку кровати увидел. Но так это было утомительно - смотреть сразу двумя глазами, что тут же уснул. Именно - уснул, а не в бессознательную муть провалился.

- Ты гляди-ка, сапер в себя приходит! - говорил кто-то рядом.

- Надо же. Проиграл я этому горлопану папиросы - огорчился кто-то другой.

Потом разбудили. Теперь смотреть было проще, хотя снизу вверх - непривычно. Сугробы какие-то отвесные, а вверху - человеческие лица. Странно.

- Пациент Николаев, 28 лет, огнестрельное проникающее ранение грудной полости, травматический пневмоторакс, контузия средней степени - привычно тарабанил женский голос. И сапер опять уснул, потому что сразу слишком много впечатлений.

Когда снова проснулся, увидел рядом знакомое лицо, серый халат.

- Ну, что я говорил? - победно вострубило это существо.

- Не ори ты так, граммофон - недовольно и очень как-то привычно отозвался кто-то справа. А Николаев тихо порадовался - и уши слышат! Здорово как! И опять уснул от такого вороха впечатлений.

Дело у него пошло на поправку. По кусочкам складывая мозаику, по детальке воспринимая всякий раз, когда в себя приходил - узнал не очень быстро, что лежит в командирской палате пульмонологического отделения тылового госпиталя, что никто не ожидал, что полутруп начнет оживать (соседи по палате были прямые и резкие военкомы, лепили правду в матку), что в соседней палате - тот самый старшина Махров, который за ним и ухаживал и который, с одной стороны всех достал своими контуженными руладами, а с другой в госпитале его уважают - чинит все подряд, как заведенный, а потому ему прощают и картишки и добываемую где-то самогонку. И в командирской палате он частый гость, не гонят, хотя по чину и не вместно ему тут околачиваться.

Не пойми с чего, старшина сам радовался воскрешению, в общем-то, чужого совершенно человека, словно тот ему - родственник.

Приходил часто, точил лясы, сообщал всякие госпитальные новости, стараясь умерить грохот голоса, приносил лежачим больным то, что просили, но что медсестры носить запрещали. По общему мнению, немножко алкоголия и табакария лечению не вредило, это медики ерундят и умничают попусту.

Николаев не мог толком говорить, но слушал с удовольствием, радуясь тому, что вот - может слушать и видеть, а скоро, глядишь, и ходить начнет! Порадовало его, что группа, столь внезапно свалившаяся ему на голову - практически вся уцелела, промурыжив немцев до ночи. Тогда ситуация была - хоть волком вой и кошкой плачь! И самому умирать не хотелось и особенно - когда почувствовал себя отвечающим за жизни этих молокососов, которые - чего уж греха таить - ехали помирать глупо, быстро и жутко. И девчонку было тогда жалко до слез, так она старательно пыхтела, бинтуя его раны, мудря чего-то, шевеля губами и подкладывая зачем-то под бинт вощеную бумагу, так трогательно прижималась к раненому грудями - не по фигурке полными и тугими, когда заводила бинт за спину, что никак нельзя было допустить, чтоб она погибла. Сам - то ладно, помер бы, куда бы делся, за время на фронте к чужим смертям уже пообвык и прекрасно понимал, что своя тоже рядом ходит - а вот этих ребят под монастырь подвести - адски не хотелось.

Был тогда момент, когда понял, что, скорее всего - не выживет. Даже уже и смирился вроде. Безысходность от слабости наступила. А танкисты - встряхнули. И вот - все срослось!

- Посмотрел на меня, словно первенец невинный на царя Ирода и приказал вас на стол. А мне эти живодеры иглу здоровенную в спину засадили, дескать, кровь откачать. Вот такенный шприц, я от одного вида чуть не умер! - говорил тем временем самодовольный Махров. Старшина, привезя раненого в уже эвакуирующийся медсанбат, сумел убедить оказать помощь этому саперу, благодаря которому еще днем сюда не приперлись немецкие танки.

То ли и впрямь пафос помог или все же медицинская гуманность, а может и то, что все-таки командира привезли, и была возможность в несвернутой еще операционной ему ампутировать размозженную долю легкого и залатать дыры - сказать трудно. Факт, что помогли. И потом везли дальше, как положено.

Сам Махров, гордый своей героической победой над медиками, очень скоро свалился без сознания прямо у хирургической палатки, и оказалось, что поломанные ребра острыми отломками краев наделали дел и теперь они с капитаном - два сапога - пара, только одному достался пневмоторакс, а другому - гемоторакс. Так по этапам эвакуации и поехали, причем старшина взял под опеку бесчувственное тело. Черт его знает почему - это бы и сам старшина бы е смог объяснить. И теперь был рад, что капитан приходит в себя. И вдвойне - что многие, в том числе и медики, были абсолютно уверены, что этот пациент помрет, а вот - обломились, умники. Хотя, справедливости ради, надо уточнить, что заведомо безнадежных не эвакуировали, это запрещалось категорически, и раз повезли Николаева в тыл - значит совсем уж трупом не считали.

Вскоре они уже могли и беседовать, только капитан говорил тихим и слабым голосом, в Махров все же рокотал и погромыхивал. Старшина частично восстановил слух, но - увы - далеко не полностью.

- Окружающий мир я не слышал вообще, а в башке у меня сначала были некие булькающие, меняющие тон звуки, очень противные, потом толком вспомнить не мог, на что похоже, так-то ничего подобного не услышишь. Потом одновременно тонкий писк и шипение, это уже на пару-тройку часов, затем только шипение, где-то на сутки. На первых двух стадиях ходил, по собственным ощущениям каким-то очумелым. А еще тошнило и в глазах двоилось - не без хвастливых ноток рассказывал всем желающим свои ощущения старшина. Особенно радовался, когда другие контуженные подтверждали, что да, именно так и у них было!

И потому общение было непростым, с другой стороны в госпитале было тошно и от скуки, а тут хоть какое-то разнообразие. Особенно раненые и больные (а с пневмонией, как у Махрова, тут много было пациентов и, к сожалению помирали от нее частенько) включились в разговор, когда уже вполне оживший Николаев (он смог не то, что встать с кровати, а даже несколько шагов сделать на подгибающихся ногах, что палата встретила одобрением и радостью, как всегда радовалась тому, что кто-то из своих поправляется, словно чужое счастье могло и им помочь) заспорил с Махровым на тему потери танка. Капитан лежал мокрый от пота, ослабевший, но страшно довольный. Единственный мускул, которым он мог работать, был в тот момент язык, вот сапер его и пользовал.

- Танк просто так сжигать нельзя. Его надо было поставить типа в засаде - авось на него хоть пару снарядов потратят - все польза - в четыре приема заявил он Махрову.

- Это как? - удивился старшина.

- Жаль не сообразили вы измудрить ничего такого, чтоб он с пулеметов постреливал автономно. Ну, то есть, типа как примитивный гиеронов механизм из бочки с дыркой, котелка и веревок - можно вполне, конечно. Чтоб в течении нескольких часов с периодичностью в пять минут давал короткую очередь - размечтался сапер.

- Откуда у нас там бочка? Не было у меня такого в хозяйстве. И не дал бы дырявить. Да и не пойму я, что за механизм выходит. А и была бы какая худая бочка - отладить механизм времени не было - забарабанил Махров.

- Бойца можно было посадить, пусть даже и не в танк, а в окопчик, с веревкой к спуску - заметил майор с соседней койки. Историю про саперную поганку для немецких танков тут в отделении уже не по одному разу слыхали, так что были в курсе.

- Мы не японцы. А это - смертник - возразил тощий и дотошный летчик- старлей, лежавший у окна. Про него Николаев знал только, что зовут того Александром и что у него есть орден. А еще он очень любил спорить и всегда занудствовал до полного изнеможения противника. Потому частенько с ним соглашались сразу. Но не майор и не Махров.

- Почему это смертник? Вполне может выполнить боевую задачу и унести ноги - возразил одышливо майор.

- А все одно смертник. Не дадут ему ноги унести - как всегда уперся Александр.

- Можно танк замаскировать небрежно на обочине, наведя стволы пулеметов на дорогу. В башне к люку веревку присобачить, чтоб при открывании пулеметы стрелять начали сразу. По - любому, даже если разведка обнаружит танк и полезет смотреть - решат, что внутри кто-то есть. Будут мудохаться и " уничтожать". потеря времени и боеприпасов - предложил другой вариант сапер.

- Вот не факт. А факт, что могут спросить - с какого рожна бросил машину с вооружением. И здравствуйте, бабоньки! - ущучил его полет мысли майор.

- Это в смысле как? - вернулся из эмпиреев научной мысли на грешную землю Николаев.

- В прямом. Спросит уполномоченный ОсобОтдела бойца любого - что сделали с брошенным танком. А тот скажет, бабушкин внучек, что хрен его знает, стояли, копались, потом оставили и дальше поехали и возникает соблазн дела.

- Можно было бы и заминировать. На натяжение с верхнего люка. Открывают люк - и бабах в морду - прикинул капитан.

- Потянешь за веревочку - дверка и откроется - иронично прокомментировал летчик.

- Не, это вы тут мудрите зря. Сами же рассказывали - времени было мало. Сапер из игры выбыл, и этот горлопан тоже очумелый уже был. Некому там было минировать, получается. И спросят опять же - его минировали или как? Не знаю, мабуть нет. А может и да. Вот если подпалить, то любой самый тупой боец поймет и расскажет, что спалили танк. Не прикопаешься. Хотя мысли интересные, я запомнил - великодушно признал майор.

Спор, тем не менее, продолжился дальше, делать-то все равно ранбольным особо нечего, а тут - тема, можно мозги напрячь и языки почесать.

А Николаев этого и не услышал, потому как не вовремя опять уснул, очень сильно устав.

Обер-лейтенант Лефлер, танкист.

Всю ночь артиллеристы методично обрабатывали рубеж вражеской обороны. На утро Макс получил подкрепления и выговор. Дальше все пошло как по маслу, и вскоре этот неприятный инцидент вроде бы и забылся. Все необходимые бумаги лейтенант отправил в штаб на следующий же день, и, поскольку темпы наступления продолжали оставаться высокими, хлопот хватало, то никто к нему больше не придирался. Макс даже смирился с оставленным этой неприятной историей пятном на своем послужном списке. Война становилась все напряженнее, и возможностей отличиться хватало. Гораздо хуже он сам, да и вся его рота, перенесли потерю ветеранов. Все же, это были настоящие, умелые солдаты, 'золотой фонд Вермахта', как высказался на поминках своего непутевого отпрыска оберст-лейтенант Хашке. Но все проходит, прошло и это. Тем более, Восточный фронт учил солдат, пусть и гораздо жестче и резче, с ужасающей в своей беспощадности отбраковкой, но при этом и гораздо быстрее. Провоевавший месяц в России молодой солдат уже вполне мог дать фору только что прибывшему из Фатерлянда ветерану Польши и Франции. Тем более, что вскоре выяснилась такая неприятная вещь, что зачастую в этой дикой стране европейский опыт не работал.

Впрочем, это были временные трудности - все же старая закалка Вермахта давала себя знать. Немецкий солдат вынослив и неприхотлив, он быстро учится и приспосабливается, он всегда выполняет приказ, преодолевая любые трудности. А трудности вскоре обозначились. После взятия южной столицы русских (в этой варварской стране и столиц несколько, все не как у людей) уже маячил впереди и штурм Москвы, казалось, еще немного, и победа в кармане, поверженная страна сама упадет им в руки как спелый плод. Но прошла осень, и внезапно пришла зима. Вообще-то, до зимы должно было все кончиться. Так все говорили и в штабах, и в ротах. Но эти дикари упорствовали, хотя победа высшей расы была всем очевидна. Азиаты, попав в плен, сами охотно признавали великогерманскую мощь.... Но до тех пор, пока их не вынуждали к сдаче, дрались до последнего патрона. Какое-то животное упрямство. Цивилизованный человек, просвещенный европеец, именно тем и отличается от фанатичного безграмотного азиата - он понимает, когда не стыдно и даже почетно сдаться более сильному и умелому врагу. Это ведь как фехтование - врага не обязательно убивать, достаточно провести несколько уколов, или даже просто показать, что твое мастерство выше - и цивилизованный противник сам сложит оружие, признавая поражение, и отдавая свою жизнь на волю благородного победителя. Нет, тут не пахло благородным поединком. Тут шла какая-то азиатская драка, разбойничья, без правил, насмерть. Да еще и эти огромные расстояния, ужасный климат, и вот - зима.

Победы стали даваться все тяжелее, а вот потери стали переживаться все легче - к ним стали привыкать. Награды стали давать все скупее, и тем неожиданнее для Лефлера стало награждение серебряным нагрудным знаком " За танковую атаку" в начале ноября сорок первого года. Награда нашла героя, и лейтенант, читая текст приказа о награждении, с некоторым (впрочем, хорошо скрытым, конечно же) удивлением узнал, что в тот злополучный день, его передовой отряд предотвратил попадание в засаду основных сил, и сумел не только обнаружить врага, но и самостоятельно его уничтожить. Ценою потери всего двух танков с экипажами и отделения приданной пехоты и саперов, его отряд ликвидировал три засады русских, уничтожив около роты врагов и шесть средних танков, захватив так же один неисправный легкий танк. При этом героическими усилиями отряда был сохранен высокий темп наступления, и выполнены все поставленные вышестоящим командованием задачи.

Ознакомившись с текстом, Лефлер не стал возражать, тем более что... Да и, почему бы там не могло быть подбитых русских танков? В конце-то концов, им некогда было смотреть по сторонам - а в штабе лучше знают. Значит, нашли там эти средние танки. Тем более что потери врага в любом случае были огромны, так почему бы и нет? А что касается потерь его отряда... Ну, если танки парни из рембазы признали не уничтоженными, а поврежденными, и, может быть, даже и восстановили... или списали по износу - то разве это потери? Конечно, немного нечестно то, что тех парней, что умерли от ран в госпиталях, не считают за потери... но, в самом деле - разве они погибли в бою под его командованием? Нет, они умерли в госпитале. Значит, и тут все, в общем-то, правильно. Все-таки награждают его, лейтенанта Макса Лефлера, за умелое командование и выполнение задачи - и тут не к чему придраться. Да, определенно - так все и было.

Прикрепив на китель награду, лейтенант отправился в свою поредевшую роту, заодно выбив на складе трофейный полушубок и коробку средства от вшей. Лучше бы, конечно, вместо наград, прислали ему в роту танки вместо потерянных в боях. Но, выбирать не приходилось. Оставалось только надеяться, что еще немного, и древняя столица русских падет, и на этом война закончится. В конце концов, они все еще наступали, и противнику не удавалось их надолго задержать. Ничто не остановит славных солдат фюрера!

На следующий день, десятого ноября одна тысяча девятьсот сорок первого года, далеко на севере, в лесах и болотах за Волховом, началась Тихвинская Наступательная Операция - первое крупное наступление Красной Армии в этой войне.

Послесловие.

1. Кольман в действующую армию не вернулся по инвалидности. После госпиталя служил в армии резерва, во время путча генералов погиб в Берлине при не до конца проясненных обстоятельствах - не то на той стороне, не то на другой. Документы армии резерва полностью сгорели в 1944 году, так что все осталось неясным.

Но точно известно, что не по приговору трибунала.

2. Леффлер войну пережил, хотя и с тремя ранениями. Как разумный человек, в 1944 году приложил все усилия, чтобы перевестись с беспросветного Восточного фронта на Западный, где благополучно попал в плен к американцам. В 1949 году после долгого следствия загремел под британский трибунал по обвинению в расстреле французских военнопленных - негров. Да, это было, Лефлер решил, что не стоит их брать в плен и охранять, тратя на это ресурсы и силы. Пленные то из низшей расы. К сожалению, ни сам офицер, ни его начальство не озаботилось вовремя почистить документы, свидетельства были более чем достоверны. Что особенно досадно - самим же Лефлером и написанные.

К счастью про расстрелянных и задавленных танками Лефлера советских пленных к тому времени уже никто не вспоминал, начиналась холодная война. Это спасло не только мелкую сошку типа самого подсудимого, но и более солидные фигуры.

Пятого мая 1949 года английское правительство решило прекратить судебные дела гитлеровского фельдмаршала Рундштедта и генерал-полковника Штрауса - крупнейших палачей, проливших реки крови на оккупированных советских территориях. Таким же образом были признаны 'невиновными в агрессии' фельдмаршал Лееб, Кюхлер, Вейсс и многие других, пожиже чинами и преступлениями.

Единственно, до кого руки дошли у британского правосудия - да и то с подачи немцев же - так это до несчастного фельдмаршала Манштейна, бедолага помимо убитых русских, до которых дела уже никому не было, был виновен в ликвидации нескольких сотен НЕМЕЦКИХ раненых, которых не получалось эвакуировать при прорыве из окружения, а русским оставлять не хотелось, слишком уж много, советская пропаганда была бы рада и шумиха помешала бы карьере.

Этого Манштейну западное общество прощать не собралось. На его счастье - все же простило, благо опасные документы пропали очень вовремя, а командир расстрельной команды эсэсовцев, которому отдавался напрямую приказ, уже был мертв.

Фон Левински отсидел всего три года - на свободе он был нужнее, готовилась новая война с СССР.

Лефлер и его боевой опыт тоже был востребован, вскоре он уже служил в бундесвере. Так же в это же время пошел вал мемуарной литературы, требовалось и изучить опыт и воодушевить новобранцев. Реабилитированный генерал Гальдер до того разошелся, что даже издал массовым тиражом брошюру 'Гитлер - полководец'. Разумеется, Лефлер не стал отставать от командования.

В 1956 году он написал книгу мемуаров " Броня и ледяной ад", которую в 2004 году переиздал " Центрполиграф" под названием " Герой в кошмарном ледяном аду восточного кровавого фронта", одобрительно встреченную известно какой общественностью. Она была недовольна только тем, что переводчик, как всегда, забыл перевести мили и фунты в километры и килограммы, ибо пользовался англоязычным изданием.

В книге особенно был выделен эпизод начала войны, где передовой отряд под командованием автора книги за один день практически без потерь проломил три оборонительных рубежа русских, прикрытых минными полями, и разгромил танковые засады большевиков, уничтожив роту советских танков, пехотную роту и больше сотни грузовиков и тракторов.

3. Рахметов сгорел в танке в 1942 году. Как относились к нему товарищи, показывает то, что его тело (точнее останки после выгорания танка) вытащили с нейтралки и похоронили честь по чести, в нормальной могиле, с теми почестями, которые можно было в прифронтовой полосе оказать - еловые лапы и салют. Многим в тот беспощадный год такое было недостижимо. Страшный был год, лютый, оставивший тысячи безвестных костяков на земле неприкрытыми.

4. Лиховид всю войну боялся сгореть вместе с танком, но благополучно демобилизовался, честно отвоевав от звонка до звонка и отделавшись только двумя ранами. Все-таки мехводы, сидя значительно ниже башнеров, могли выбирать куда ехать и прикрываться рельефом, что сам Лиховид не раз говорил новичкам. Благополучно работал после войны трактористом. В 1948 году сожжен вместе со своим трактором бандеровской сволочью.

5. Богатырев попал в число везучих людей, был пять раз ранен, но остался жив и даже не стал инвалидом. После войны вернулся к своей семье, которая вместе со всем его народом была депортирована в Среднюю Азию. Как человек рассудительный и умеющий считать и плюсы и минусы, Харун учел то, что выселенных в армию не брали и потому живых и здоровых мужчин в племени осталось куда больше, чем если б все они воевали. Потерянное имущество было очень жаль, но опять же Богатырев насмотрелся за время войны всякого и прекрасно понимал, что могло было быть куда хуже. Работал преподавателем и студенты его уважали. Свинину так и не полюбил. Мемуаров по скромности своей не оставил.

6. Левченко через год ухитрилась наступить на неизвестно кем поставленную мину - то ли румынскую, то ли советскую и ей раздробило стопу. На ее счастье, если можно так написать, в тот момент большого потока раненых не было и хирурги сделали все, что могли, проведя ювелирную костнопластическую ампутацию по Пирогову, убрав сразу размозженные ткани и соединив кости голени с пяточной костью, что позволило обходиться в дальнейшем без протеза. Хирурги получили, правда, выговор от начальства, за то, что совместили первичную обработку раны с пластической операцией, но к счастью, обошлось без осложнений. Выучилась после этого Левченко на медсестру и так и проработала в этой должности. А довоенную мечту о том, чтобы научиться красиво танцевать она выполнить не смогла. Хотя ей и пытались помочь коллеги, воодушевляя ее примерами совсем безногих Маресьева и Логуновой, про которых писали, что они и на протезах станцевали - а как отрезало. И культи своей стеснялась до конца дней, отчего всегда носила длинные юбки.

Несмотря на хромоту, вышла замуж, родила детей.

Умерла, когда дождалась правнуков.

7. Махров, провалявшись два месяца в госпитале, снова прибыл на фронт, в другую часть и стал командиром нового танка Т-34, который, впрочем, сгорел с половиной экипажа через неделю. Бои были свирепые, гитлеровцы перли на Москву любой ценой, бравый старшина ухитрился попасть в окружение, что сильно попортило ему анкету в будущем, потому как вышел он сам по себе, да в придачу вместо записанного за ним нагана с немецким карабином. Воевал в пехоте, за неимением танков, Опять был в окружении, вышел с остатками полка - числом 56 человек, но со знаменем, потом снова получил сильно битый БТ-5, на котором ухитрился провоевать аж целый месяц, всем на удивление. Чинить шарманку приходилось чуть ли не каждый день, и тут впервые бравый старшина ходил зачуханный, словно колхозный неопытный механизатор, упавший по неосторожности в лужу с отработкой. Дважды - сначала лицом и спиной потом. Мыться было некогда, отчего чистоплюй Махров физически страдал.

Умудрился попасть на острие немецкой операции " Тайфун", потерял и этот танк, а его, раненого, как на грех, опять в грудь, вытащили " за уши и шиворот" из пробитой башни бойцы. Одна радость - все это время старшина гадил противнику вдохновенно и с азартом, активно внедряя в косные танкистские ряды понимание того, что при отступлении мины ставить на дорогу - первеющее дело! Ну и бортовым оружием пользовались от души. Без ложной скромности за собой Махров числил как минимум два немецких танка, пару пушек и пяток пулеметов. Какие потери понесли немцы от минной самодеятельности старшины - осталось тайной. Как бы то ни было, а саперные навыки из -за настырного Тамбурина, как прозвали в батальоне громкоговорящего старшину, получили многие.

В действующую армию покалеченный танкист уже не вернулся, а работал потом в военприемке на танкоремонтном заводе. Такое уж ему выпало счастье, что чинили на этом предприятии в основном иноземную технику - сначала трофейную, немецкую, чешскую, французскую и прочую, зоопарк у немцев был тот еще, потом - и лендлизовскую.

На заводе старшину прозвали Рупором и отношение к нему было двоякое. Как военприемщик отремонтированной техники он был откровенным кровопийцем и придирался ко всему. Характер у старшины после контузии кардинально испортился, он стал вспыльчивым, заводился с пол-оборота и рубил правду в глаза, не разбирая особенно, кто тут перед ним стоит.

С другой стороны врожденная способность в понимании техники здорово помогала разбираться с чужими механизмами, что было очень нужно - из трофеев лепили вполне себе боевые подразделения и чем больше техники выпускал завод, тем лучше было воюющим на фронте людям. Родным тех же заводчан. И Махров в меру своих сил помогал в ремонте, отчего ему были искренне благодарны. За время войны он успел получить два десятка грамот за рационализаторские предложения, чем втайне гордился. Имел и некоторые неприятности, потому как возражал против принятой практики - завод в отчетах каждый отремонтированный танк, самоходку или бронетранспортер именовал " выпущенными" и вроде как получалось, что на предприятии с нуля создают шкоды, ганомаги, штуги и валлентайны с матильдами, что, по мнению дотошного и точного Махрова было ересью. За это старшина несколько раз получил болезненные щелчки по самолюбию, так как его незамедлительно ставили на место. Потом уже Махров узнал, что мог вполне загреметь в места не столь отдаленные, так как за его эти словеса писали недоброжелатели и доносы. Но - не срослось. Слишком хорош в работе, да и с первым отделом был в дружеских отношениях, постоянно помогая в ремонте и им. Имелся у чекистов на заводе шарабан - четырехколесный доходяга с газогенератором.

Умер старшина запаса через неделю после того, как увидел в телевизоре спуск флага СССР в Москве. А так - крепкий был старикан. Бодрый и шумный.

8. Еськов прославился бесшабашной храбростью и удачливостью, дошел до командира танковой бригады, после войны служил еще долго. Даже Хрущевские реформы на нем не сказались. Жучил он своих подчиненных суровейшим образом, отчего многие недовольно пищали. Правда, прошедшие его суровую школу потом в любой сложной ситуации чувствовали себя на коне.

На пенсии хотел написать мемуары, но, покорячившись, решил, что у него не выйдет. Тем более при воспоминаниях о многом болело сердце.

А кроме того молодой Еськов был довольно разгильдяистым человеком и свои победы не так, чтоб уж очень тщательно считал и документировал. Главное было - победить, а уж кто сколько и чего набил... При писании мемуаров это сказалось самым печальным образом. Как человек с совестью, он не мог валять разухабисто по -главпуровски про десятки поломанных голыми руками Тигров, а с другой стороны получалось как-то несуразно.

И вообще - не гладко все как-то выходило. Как это описать без урона чести, когда в небольшом польском городишке ему страшно не захотелось выезжать из-за угла дома. Просто потому - что да, страшно стало. Да, струсил. И потом вздрогнул от неожиданности и вскрикнул, когда перед стволом его пушки серой стеной встал бортом выкатившийся с той стороны угла немецкий танк. И выстрел сделал на автомате, не прицеливаясь практически, от испуга, если уж честно. А то, что попал четверке прямо в бортовой люк на башне и убил и танк и экипаж одним выстрелом, с чем его потом поздравляли сослуживцы - так неловко было слушать, хоть фасон и держал. Просто потому, что помнил свой страх, не давший выскочить из-за угла. Под выстрел немцу, как оказалось. И тут уже пахло нехорошей мистикой, которая для офицера и коммуниста никак не годилась. А учитывая, что так называемая интуиция не раз его спасала - мистикой начинало просто вонять, что никак не допустимо в серьезных мемуарах.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒