{283} Уходящая натура. {284} Как сочинилась эта книжка

{283} Уходящая натура

{284} Как сочинилась эта книжка

В начале 90‑ х в русском центре Гарварда объявились несколько соотечественников, которые придумали создать многотомную энциклопедию под названием «Советская цивилизация». Идея была такая: запечатлеть подробности уходящей эпохи. Советскую эпоху понимали именно как цивилизацию, то есть определенный строй культуры, понятий и навыков жизни миллионов людей. Множество рубрик в своей совокупности должны были охватить основные стороны бытия: работа, секс, отдых, коммуналка, очередь, колхоз, комсомол, пионерлагерь, тюрьма, наука, искусство, медицина, школа, взятка, аборт, развлечение, пенсия — то есть все то, что давало своеобразие нашему способу жизни и определяло, как тогда стали говорить, советскую ментальность. Круг авторов собирали «отсюда» и «оттуда», хотели пригласить всех, кому было что вспомнить про «уходящую натуру».

Нетрудно догадаться, что мне было предложено воскресить подробности минувшего на примере такого важного культурного института, каким был МХАТ СССР имени Горького, незадолго до того расколовшийся на две части. Я начал что-то вспоминать, полез в дневники, которые не регулярно, но все же вел в разные периоды своей мхатовской жизни. И поскольку изрядная часть этой жизни была посвящена завлитству, тема «производства драмы» возникла первой. Хотелось закрепить подробности того, как создавались советские пьесы, как их заказывали, уродовали, пробивали и запрещали, как добывали «лит», как издавались в сиротливых обложках сотни пьес, централизованно распространявшихся по всей стране, как по осени созывали в Москву главрежей, директоров и завлитов и утверждали репертуарный план полутысячи российских театров — от Камчатки до Калининграда. Хотелось вспомнить некоторых звезд министерской редактуры, ну, например, {285} Валентину Адриановну Цирнюк, политцензора еще со сталинских времен, сочетавшую тайное сочувствие к своим авторам с умением безошибочно находить и уничтожать центральное место пьесы, ее болевой нерв. «Вот тут мне что-то жмет», — интимно шептала она писателю-другу, и тот бился в конвульсиях, защищая свой «болевой нерв» от редакторского мышьяка. Образ Валентины Цирнюк тянул за собой тень ее начальника Голдобина. Тот остался в истории советской сцены с одной мудрой мыслью, с которой обратился к Гр. Горину, сочинившему «Забыть Герострата»: «Григорий Израилевич, вы же русский писатель, ну, зачем вы пишете про греков? »

Из гарвардского проекта ничего не вышло, коллективный сеанс воспоминаний не состоялся. А жаль. Советская цивилизация на наших глазах превращается в миф, ее язык становится темным, а живые подробности затираются даже в памяти очевидцев. То, чем люди жили, что писали, играли, носили и пели, превращается в сентиментальное общее место, в подновленный гимн, в «старые песни о главном».

На рубеже веков тема исчезающей советской цивилизации обрела для меня совершенно конкретный человеческий образ и облик. Не стало Олега Ефремова. Двадцать наших совместных лет, венчавших век Художественного театра, захотелось закрепить в слове. Ненаписанная статья для гарвардцев разветвилась в девятнадцать сюжетов, которые сложились в эту книгу. Ефремов оказался в центре многих из них, что, вероятно, не стоит и объяснять.

Сюжеты и портреты возникали и сочинялись в разное время и не в логической последовательности. Жизнь, как на кардиограмме, не выстраивается в прямую линию (пока живешь). Мхатовские темы перебиваются боковыми вторжениями, возникает образ Театра Советской Армии, в котором довелось служить в 70‑ е, армейские мотивы аукаются с булгаковскими, а те влекут к Институту истории искусств, к Нижнему Новгороду. Вспоминательный механизм работает прихотливо, зацепляется за мелочи прошлого и никак не хочет восстанавливать центральные события. Иногда эти мелочи или даже сор просто заглушают важные события и нагло лезут на первый план. Надежда пишущего только в том, что из необязательных мелочей что-нибудь вырастет, может быть, возникнет «воздух», который образует узор кружева. Тот самый «узор», который в Гарварде хотели назвать «советской цивилизацией».

{286} Говорят, что время идет, бежит, летит, скачет, ползет или тащится. На самом деле движение времени существует только как фигура речи, как распространенная метафора, имеющая к тому же обратный смысл. Никуда это время не идет, не бежит, не летит и не стремится. «Это не время идет, это ты проходишь». Давно открыто, но трудно почувствовать это в дыхании простого дня. Разве что когда начинаешь вспоминать. Тут время действительно становится неподвижным фоном, вроде пестрого театрального задника, вдоль которого идешь из темноты одной кулисы в темноту другой. Жанр такого путешествия размывается. Не мемуары, не театральный роман, не документальная повесть, а что-то вроде театрального амаркорда. Словечко, как известно, итальянское, диалектное. В нем слиплись два слова: «я» и «вспоминаю». Так говорили в Романье, провинции, откуда был родом синьор Феллини.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒