«Работа над собой»

Автономность таланта и сила его сопротивления «огнетушителям» в случае Станиславского подтверждается с классической наглядностью. Поражает не то, как его смяли и задавили. Поражает, каким образом в этих условиях он все же пытается сказать то, что «должен сказать». Эпистолярия К. С. заново освещает историю создания его главной книги и напрочь опровергает уютную мифологию, которой мы пользовались десятилетиями. Реальная жизнь вновь открывается как глубочайшая драма, природу которой предстоит еще осознать.

«Грамматика актерского искусства», как известно, была задумана К. С. в начале века и совершенствовалась до последних дней его жизни. Это была принципиальная «незавершенка», в которой проблемы чисто индивидуального характера автора теснейшим образом переплелись с проблемами историческими.

Система многие годы существовала в устной форме как театральный {99} фольклор. Она менялась вместе с учителем и вместе со «сказителями». Неоднократные попытки изложить учение вместо Станиславского вызывали сопротивление автора. Это было и тогда, когда систему излагал такой понятливый ученик, как Михаил Чехов. Это было и тогда, когда это делал, скажем, тот же Илья Судаков (в начале 30‑ х годов). В последнем случае К. С. был просто в ярости: «Дело не в авторском самолюбии, — писал он Таманцовой 1 февраля 1934 года, — а в том, что самое любимое существо, которому отдана жизнь, — цинично изнасиловано и вынесено в изуродованном виде на суд толпы».

Надо понять не только эмоциональную, но и содержательную подоплеку того, почему «любимое существо» — система — так долго не хотело становиться книгой и вообще неким фиксированным текстом. В письмах к Элизабет Хэпгуд 1936 года Станиславский приоткрывает тайну своей актерско-писательской лаборатории: «Что значит писать книгу о системе? Это не значит записывать что-то сделанное и уже готовое. Система живет во мне, но она в бесформенном состоянии. Когда начинаешь искать для нее этой формы, только тут и сама система создается и определяется. Другими словами, система создается в процессе самого писания».

При таком подходе К. С. был обречен на то, чтобы никогда не закончить книгу. Однако главная опасность возникла с совершенно другой стороны.

Он начал окончательно прояснять и закреплять на бумаге свои театральные идеи после инфаркта, в «год великого перелома». И немедленно столкнулся с духовной инквизицией. Письма открывают запутанные перипетии этого поединка, десятилетиями скрытого от читателей знаменитой книги.

Книга поначалу писалась для Америки, по заказу издательства Йельского университета. Но возможная реакция в России К. С. очень тревожила. Мнение Л. Я. Гуревич, которая одна из первых прочитала рукопись, подтвердило самые мрачные предчувствия. Редактор, которому он бесконечно доверял, прямо и честно попыталась объяснить Станиславскому, что книга его, со всеми ее старомодными примерами и идеалами, исходящими из дореволюционных представлений о жизни артиста, обречена в новой России. Она развивала мысль о том, что К. С. совершенно не ощущает новой исторической ситуации, что все его излюбленные примеры с пропавшими брильянтами бьют мимо цели и даже оскорбительны. «Милый Константин Сергеевич, не говорите истощенным {100} нуждой людям об брильянтах и капиталах, потому что это будет вызывать горькую досаду у одних, тихую щемящую обиду у других», — внушала она как ребенку седовласому театральному проповеднику 1 апреля 1929 года.

Любовь Яковлевна Гуревич говорила не только от своего имени, но как бы от имени 95 процентов «обыкновенных, то есть непривилегированных интеллигентов». Она предлагала автору примирить его книгу с современностью и приспособить ее к нуждам новых, послереволюционных поколений. Она использовала в качестве аргумента коренные понятия автора системы: «“Общение” с жизнью и “приспособление” к своей эпохе — приспособление в самом чистом и благородном смысле этого слова, а не в смысле подлой маскировки и подлаживания — обязательно для каждого художника, если он хочет быть действенным. Это “приспособление” требует огромной внутренней работы, которую Вы, при своем складе жизни, не имели возможности проделать. И вот — почти каждая страница книги выдает Вас в этом отношении».

Вскоре запуганная очень немолодая женщина составит специальное «Положение», в котором предложит Станиславскому план завершения системы и «приспособления» ее к современности — советской и американской. Этот документ открывает одну из самых мучительных сторон жизни художника последних лет.

Главная трудность завершения рукописи, по мысли редактора, в том, что «вкусы, идеи, настроения русского и заграничного общества никогда еще не различались в такой степени, как в настоящий исторический момент. Два мира стоят друг против друга, готовые к вооруженной борьбе… Весь быт, все привычки, весь домашний обиход нашей дореволюционной жизни и нынешней западной стали ненавистны “советской общественности” (то есть наиболее активной и потому господствующей части нашего общества) как принадлежность капиталистического строя. Поэтому все, что вошло в книгу от старого быта — в виде полубеллетристических картин, образов, примеров, — приближая к книге заграничного читателя, будет враждебно настраивать к ней советскую общественность. Примирить требования заграничные и здешние невозможно, и единственным выходом в данном случае является максимальное сокращение в книге всего, что имеет бытовой характер».

В следующем пункте Л. Я. Гуревич перечисляет весь набор идеологических лозунгов, которые должны устрашить автора, живущего {101} как бы в другом времени. Она знала его уязвимые места. Самым опасным грехом оказывается излюбленная им «нейтральность», которая — напоминает она автору рукописи — «приравнивается партией к реакционности и даже контрреволюции». Она предупреждает Станиславского, что он должен готовиться «к массовым обвинениям подобного рода» и потому обязан обсуждать в книге жгучие вопросы нового времени. Отказ приведет к «роковым последствиям для книги».

Такова была программа «примирения с современностью», около каждого пункта которой К. С. пометил: «Согласен». Если б он эти пункты выполнил, это, без сомнения, означало бы смерть и будущей книги, и всего дела его жизни.

Начались годы мучительной «работы над собой». Но «огнетушители» не сработали. Его талант стал сопротивляться. Запуганный и законопослушный, он начинает возражать. «Если я помещу хоть один из тех примеров, которых Вы ищете для современной нашей молодежи, — набрасывает он ответ Л. Я. Гуревич, — то можно с уверенностью сказать, что моя книга не только не будет напечатана, но что мне навсегда будет воспрещен въезд в Америку». Это в письме не отправленном. А в отправленном формулирует с еще большей прямотой: «В книге… говорится о старом искусстве, которое создавалось не при большевиках. Вот почему и примеры буржуазны».

Вопреки расхожим представлениям о политической наивности, он еще на пороге работы абсолютно точно называет возможные пункты репрессий. «По-моему, главная опасность книги в “создании жизни человеческого духа” (о духе говорить нельзя). Другая опасность: подсознание, излучение, влучение, слово душа. Не Могут ли за это запретить книгу? »

Исторический интерьер менялся стремительно. Каждый новый год оставлял все меньше шансов сохранить душу системы, задуманной «до большевиков». Иногда он отчаивался. Поймите, объясняет он Хэпгуд в 1932 году, «вся наша работа по законам страны должна быть проверена диалектическим материализмом, обязательным для всех». В феврале 1933 года он даже Горького просит помочь ему «мудрым советом и опытом»: «В связи с требованиями “диамата” окончание начатого мною становится мне не по силам».

МХАТ канонизирован, и принято решение создать при нем академию — «кузницу творческих кадров». Нужен образцовый «социалистический» {102} учебник. Судьба системы поворачивает в новое русло. Она теряет очертания личного труда и подвига артиста. К. С. выполняет государственный сверхзаказ. Создается специальная комиссия, призванная проверить написанное Станиславским с точки зрения передовой науки. Особенно страшит его последняя и самая трудная глава — «Порог подсознания», в которой скрыта суть его представлений об искусстве артиста. Переписка с партийным чиновником А. И. Ангаровым раскрывает, каким образом пытались руководить Станиславским и в этой тончайшей области, требуя, вполне в духе «сеанса черной магии» в булгаковском романе, «разоблачения» мистической терминологии.

Л. Я. Гуревич от дела отошла. Не выдержала бесконечных вариантов, не вынесла его несговорчивости, сломалась. «Старый друг не изменил, а волею судеб вышел из строя, как солдат, ставший калекою» (это из ее прощального письма к К. С. от 14 сентября 1933 года).

Это действительно бесконечное невидимое миру сражение. Книга уже вышла в Америке, но он продолжает «работу над собой». С русским вариантом он тянет до последнего. Книга выходит в Москве через несколько недель после его смерти.

Давление предлагаемых обстоятельств присутствует в прощальной книге. В ней нет той свободы, с какой написана «Моя жизнь в искусстве». Первая книга — это книга великих вопросов. Вторая — книга ответов. «Моя жизнь в искусстве» — исповедь, «Работа актера над собой» — проповедь. Поза всезнающего учителя и коленопреклоненного ученика — главный «психологический жест» книги, бессознательно передающий господствующий «жест» времени. Множество пробелов, что-то он не досказал, что-то не прояснил или отказался разъяснять. Но душу системы, то есть свою собственную душу, он не уступил. В сущности, его «грамматика» полна героических отказов. Архаическая по всей своей оснастке, книга Станиславского сумела выразить дух «не современного, а старого, венного, никогда не изменяющегося искусства актера-техника, а не актера-общественника».

«Актера-общественника» он в свой дом не пустил. В пространстве его «главной книги», как и в его особняке в Леонтьевском, нет даже признаков советских реалий, в окружении которых система завершалась и самопрояснялась. И там и тут почти музейная чистота и стерильность. Видимо, только так можно было сохранить в книге — скажем словами Осипа Мандельштама — «ворованный {103} воздух», то есть воздух иной культуры и другой веры. Письма дают возможность почувствовать заново веру Станиславского и те испытания, через которые эта вера должна была пройти.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒