Патриция Хайсмит 6 страница

— Я не знаю, — заявил водитель с непроницаемым веснушчатым лицом, который стоял, привалившись к крылу машины.

— То есть как это?

— А так — не знаю, и все.

Бруно раздраженно отошел.

Другой шофер оказался покладистей. На обороте фирменной карточки он написал для Бруно адрес и пару имен, хотя это было так близко, что смешно было брать такси.

Прислонившись к стене у койки в номере «Монтекарло», Гай смотрел, как Анна перелистывает альбом с семейными фотографиями, который он захватил из Меткафа. Последние два дня с Анной были просто сказкой. Завтра он улетает в Меткаф. А оттуда во Флориду. Три дня тому назад мистер Брилхарт телеграфировал, что заказ остается за ним. Его ожидало полгода работы, а потом, в декабре, начало строительства их собственного дома. Теперь у него будут для этого деньги. И деньги на развод.

— А знаешь, — тихо сказал он, — если б я не получил Палм-Бич и мне бы пришлось завтра возвращаться в Нью-Йорк и искать работу, я бы это смог и согласился на любую.

Не успел он, однако, договорить, как понял, что именно Палм-Бич дал ему мужество, импульс, дал силу воли или то, что он под ней разумеет, что без Палм-Бич эти дни с Анной могли породить в нем только чувство вины.

— Но тебе не придется, — возразила Анна, словно поставила точку, и еще ниже склонилась над фотографиями.

Он улыбнулся. Он знал, что она слушает его вполуха. А если серьезно, то сказанное не имело значения, и Анна это знала. Он тоже склонился над альбомом, давая пояснения к фотографиям, когда она спрашивала, забавляясь тем, как пристально она изучает разворот, на который мать наклеила его снимки от младенческого возраста до двадцати лет. Он улыбался на всех фотографиях, а копна черных волос оттеняла лицо, более крепкое и беззаботное, чем теперь.

— Вид у меня тогда был вполне счастливый, правда? — спросил он.

Она подмигнула.

— И очень красивый. Тут есть снимки Мириам?

Она провела большим пальцем по уголкам оставшихся листов.

— Нет.

— Я так рада, что ты захватил альбом.

— Матушка мне бы голову открутила, узнай она, что он в Мексике. — Он возвратил альбом в чемодан, чтобы ненароком не оставить в гостинице. — Самый гуманный способ знакомиться с чужими семьями.

— Гай, я подвергла тебя очень тяжелым испытаниям?

Он улыбнулся тому, как жалобно она это сказала.

— Что ты! Я ни капельки не возражал.

Он опустился на постель и привлек Анну к себе. В конечном счете он перезнакомился со всеми ее родственниками, которых встречал по двое, по трое, а то и целыми дюжинами на воскресных обедах и вечеринках у Фолкнеров. В семье любили подшучивать над тем, сколько на свете Фолкнеров, Уэдделов и Моррисонов, причем все живут в штате Нью-Йорк или на Лонг-Айленде. Ему почему-то нравилось, что у нее столько родни. Прошлогоднее Рождество, что он встретил у Фолкнеров, было самым счастливым за всю его жизнь. Он поцеловал ее в обе щеки, затем в губы. Опустив голову, он заметил на покрывале эскизы Анны, которые она набросала на листках почтовой бумаги с «шапкой „Монтекарло“», и стал рассеянно собирать их в аккуратную стопку. То были наброски к проектам, которые возникли у нее после посещения Национального музея — они побывали там днем. Она рисовала четкими черными линиями, как и он свои эскизы.

— Я думаю о нашем доме, Анна.

— Тебе хочется большой.

— Да, — улыбнулся он.

— Пусть будет большой.

Она затихла в его объятиях. Они одновременно вздохнули, и она хихикнула, когда он обнял ее покрепче.

До этого она возражала против размеров дома. Гай замыслил дом в виде буквы «Y», и спор шел о том, чтобы пожертвовать одним из ответвлений в развилке. Но Гай любил свой замысел только в полном виде. Дом обойдется в приличную сумму, много больше двадцати тысяч, но Гай рассчитывал, что после Палм-Бич посыпятся заказы от частных фирм, которые займут мало времени, но принесут хорошие деньги. Анна говорила, что отец просто мечтает сделать им свадебный подарок, оплатив строительство переднего крыла, но для Гая это было так же неприемлемо, как вообще обойтись без него. Он увидел силуэт дома, белый и четкий на фоне коричневого комода у противоположной стены. Дом восставал из белой скальной породы, той самой, что он видел недалеко от города Олтона на юге Коннектикута. Дом длинный и приземистый, с плоской крышей, будто сотворенный алхимической реакцией из самой этой породы подобно кристаллу.

— Я, возможно, назову его «Кристаллом», — заметил Гай.

Анна задумчиво подняла глаза к потолку.

— Я не люблю, когда домам дают имена, не люблю и самих имен. «Кристалл» мне, пожалуй, и не понравится.

Гай почувствовал легкую обиду.

— Это куда лучше, чем «Олтон». До чего же бесцветное имя! Вот тебе типичная Новая Англия. Теперь возьмем Техас…

— Прекрасно, вот и бери свой Техас, а я возьму Новую Англию, — осадила его Анна с улыбкой, потому что на самом деле ей нравился Техас, как Гаю нравилась Новая Англия.

Гай поглядел на телефон со странным предчувствием, что тот сейчас зазвонит. У него слегка кружилась голова, словно он принял слабое возбуждающее лекарство. Анна объяснила, что Мехико-сити расположен высоко над уровнем моря, поэтому люди так себя и чувствуют.

— Мне кажется, я сегодня мог бы позвонить Мириам, поговорить с ней и все бы обернулось как надо, — медленно произнес Гай, — мне кажется, я смог бы найти нужные слова.

— Телефон к твоим услугам, — совершенно серьезно ответила Анна.

Прошла минута, он услышал, как Анна вздохнула.

— Который час? — спросила она, садясь. — Я обещала маме вернуться к двенадцати.

— Семь минут двенадцатого.

— Не хочешь перекусить?

Она распорядилась принести что-нибудь из гостиничного ресторана. Им подали нечто багряного цвета, что ни капли не напоминало яичницу с ветчиной, однако, согласились они, оказалось вполне вкусным.

— Я рада, что ты вырвался в Мексику, — заметила Анна, — а то получалось, что я ее хорошо знаю, а ты нет, вот я и хотела, чтобы ты с ней познакомился. Только Мехико-сити не похож на остальную страну, — продолжала она, неторопливо очищая тарелку. — Он рождает ностальгию, как Париж или Вена, и тебя все время тянет вернуться, что бы ты здесь ни пережил.

Гай нахмурился. Как-то летом он побывал в Париже и Вене с одним своим знакомым, канадским инженером Робертом Тричером; тогда у них не было денег. Это были совсем не те Вена и Париж, какие знала Анна. Он посмотрел на сладкую булочку, которую Анна намазала для него маслом. Бывали минуты, когда ему страстно хотелось испытать все то, что когда-либо испытывала Анна, знать, что она чувствовала в каждый час своих детских лет.

— Что ты имела в виду, когда сказала «что бы ты здесь ни пережил»?

— Я имела в виду, даже если ты здесь болел. Или тебя обокрали. — Она подняла глаза и улыбнулась, но свет лампы, отражаясь в синей дымке ее взгляда и ложась полумесяцем на темноватую радужную оболочку зрачков, сообщал ее лицу какую-то загадочную печаль. — Мне кажется, этот город привлекает своими контрастами. Как люди, состоящие из несовместимых крайностей.

Гай глядел на нее во все глаза, продев палец сквозь ручку кофейной чашки. Ее настроение или, возможно, ее слова почему-то вызвали у него чувство неполноценности.

— Жаль, что во мне нет несовместимых крайностей.

— О-го-го! — И она рассмеялась своим привычным веселым смехом, который доставлял ему наслаждение, даже если она смеялась над ним, даже если она и не думала объяснять, почему смеется.

Он вскочил.

— А не угоститься ли нам пирогом! Я извлеку его из воздуха, как джинн. Роскошный пирог!

Он вытащил из чемодана жестяной короб. Как же он позабыл про пирог, про испеченный матерью пирог с домашним черносмородиновым вареньем, которое он нахваливал по утрам за завтраком?

Анна позвонила в бар на первом этаже и заказала какой-то особый ликер, который пробовала раньше. Ликер оказался густого пурпурового цвета, как начинка пирога, и его подали в узких рюмочках на длинной ножке, не шире обычного пальца в диаметре. Официант ушел, они подняли рюмки, и тут телефон разразился серией лихорадочных звонков.

— Вероятно, мама, — заметила Анна.

Гай поднял трубку. На том конце далекий голос что-то сказал телефонистке, затем стал слышен отчетливо, зазвучал тревожно и резко — голос его матери.

— Алло?

— Слушаю, мама.

— Гай, у нас что-то случилось.

— Что именно?

— С Мириам.

— Так что с ней? — Гай плотно прижал трубку к уху, повернулся к Анне и увидел, как она побледнела, посмотрев на него.

— Она убита, Гай. Вчера вечером… — матери не хватало дыхания.

— Что такое, мама?

— Это случилось вчера вечером, — мать говорила визгливым размеренным голосом, который Гаю довелось слышать на своем веку всего пару раз. — Гай, ее убили!

— Убили!

— Что, что? — спросила Анна, вставая.

— Вчера вечером на озере. Никто ничего не знает.

— Ты…

— Ты можешь приехать, Гай?

— Да, мама. Как? — спросил он, сжимая старомодный корпус телефона и трубку, словно из них можно было выжать ответ. — Как?

— Задушили. — Одно слово, затем молчанье.

— Ты не… — начал он. — Откуда…

— Гай, что стряслось? — Анна взяла его за руку.

— Вылетаю первым же самолетом, мама. Этой ночью. Не волнуйся, мы скоро увидимся. — Он медленно опустил трубку и повернулся к Анне: — Мириам. Она умерла.

— Убита — ты ведь сам произнес? — прошептала Анна.

Гай кивнул, но тут ему пришло в голову, что не исключена и ошибка. Если это просто сообщение.

— Когда?

Но случилось-то вчера вечером!

— Мама сказала, вчера вечером.

— Убийца известен?

— Нет. Придется лететь ночным рейсом.

— Господи всемогущий.

Он посмотрел на Анну — та застыла на месте.

— Придется лететь ночным рейсом, — повторил он как в бреду. Потом повернулся и направился к телефону заказать билет, но заказ сделала Анна, быстро что-то проговорив по-испански.

Он начал укладываться. Ему казалось, что сборы заняли несколько часов, хотя вещей было мало. Он посмотрел на коричневый комод, пытаясь сообразить, проверял ли ящики, чтобы ничего не оставить. И вот на том самом месте, где ему предстало видение белого дома, проступило смеющееся лицо — сперва полумесяцы губ, затем все остальное — лицо Бруно. Кончик языка бесстыже скользнул по верхней губе, и снова — вспышка беззвучного судорожного смеха, от которого потные волосы упали на лоб. Гай нахмурился, посмотрев на Анну.

— В чем дело, Гай?

— Ни в чем, — ответил он. Интересно, какой у него вид в настоящий момент?

Предположим, это работа Бруно. Он, понятно, не мог этого сделать, но всего лишь предположим. Его поймали? Он признался, что это убийство — часть их совместного плана? Гай легко допускал, что Бруно в истерике мог сболтнуть все что угодно. Такой психически неустойчивый ребенок, как Бруно, был совершенно непредсказуем. Гай перебрал смутные воспоминания об их разговоре в поезде и попытался вспомнить, не ляпнул ли он в шутку, от злости или под градусом что-то такое, что можно было бы счесть за согласие с безумным замыслом Бруно. Нет, не ляпнул. Он сопоставил эту свою уверенность с письмом Бруно, которое запомнил дословно: «…все подумываю об этой нашей идее двойного убийства. Уверен, ее можно осуществить. Мне трудно объяснить, но я верю в этот план целиком и полностью! »

Поглядев в иллюминатор, Гай увидел внизу сплошную тьму. Почему он не тревожится сильнее? Впереди в сумрачном туннеле салона кто-то из пассажиров полыхнул спичкой, закурив сигарету. Дымок от мексиканского табака был слабый, кисловатый и тошнотворный. Он посмотрел на часы: 4. 25.

Ближе к рассвету он задремал, покорившись реву моторов, которые, казалось, упорно стремились разнести самолет, а пока раздирали его разум и пускали клочки по ветру. Он открыл глаза навстречу серому пасмурному утру и свежей мысли: Мириам убил ее любовник. Это было очевидно и более чем вероятно. Убил, поссорившись. Газеты постоянно пишут о таких случаях, и жертвами постоянно оказываются женщины вроде Мириам. Убийство молодой мексиканки расписала на первой полосе бульварная газетенка «Эль графико», которую он купил в аэропорту, — ни одной американской газеты он, как ни искал, не нашел, хотя едва не опоздал из-за этого на самолет: со снимка скалился ее любовник-мексиканец, демонстрируя нож, которым ее прирезал; Гай начал было читать, но потерял всякий интерес уже после первого абзаца.

В аэропорту Меткаф его встретил человек в штатском и попросил поехать ответить на несколько вопросов. Они вместе сели в такси.

— Убийцу нашли? — спросил Гай.

— Нет.

Человек в штатском выглядел устало, словно провел бессонную ночь; так же выглядели и все репортеры, служащие и полицейские в зале старого суда Норт-Сайда. Гай обвел взглядом большую, с деревянными панелями комнату, высматривая Бруно, и лишь после этого сообразил, что делает глупость. Когда он закурил сигарету, сосед спросил, какая марка и Гай его угостил. Собираясь в дорогу, он сунул в карман сигареты Анны — пачку «Бельмонт».

— Гай Дэниел Хайнс, проживает в Меткафе по Эмброуз-стрит, дом 717… Когда вы отбыли из Меткафа? А когда прибыли в Мехико-сити?

Заскрипели стулья. Следом глухо застучала кареткой бесшумная пишущая машинка.

К нему подошел другой мужчина в штатском, при бляхе, в расстегнутом пиджаке и с выпирающим пузом.

— Зачем вы отправились в Мексику?

— Навестить знакомых.

— Кого именно?

— Фолкнеров. Алекса Фолкнера из Нью-Йорка.

— Почему вы не сказали матери, куда отправляетесь?

— Я ей сказал.

— Она не знала, где вы остановились в Мехико-сити, — вежливо заметил мужчина в штатском и заглянул в свои записи. — В воскресенье вы отправили жене письмо с просьбой о разводе. Что она вам ответила?

— Что хочет со мной поговорить.

— Но вы не были расположены с ней больше разговаривать, не так ли? — спросил кто-то звонким тенором.

Гай взглянул на молодого полицейского и промолчал.

— Вы были отцом ее ребенка?

Он попытался ответить, но его перебили:

— С какой целью вы неделю назад приезжали в Техас повидаться с женой?

— Вам позарез нужен развод, мистер Хайнс?

— Вы влюблены в Анну Фолкнер?

Смех.

— Вы знали, что у жены был любовник, мистер Хайнс. Вы ревновали?

— Этот ребенок гарантировал вам развод, правда?

— Все! — произнес чей-то голос.

Ему сунули под нос фотографию, от злости у него все расплывалось перед глазами, но потом снимок обрел четкость — темноволосый мужчина, продолговатое лицо, красивые, без мысли, карие глаза, мужественный подбородок с ямкой; такое лицо могло принадлежать киноактеру, и Гаю не нужно было объяснять, что это любовник Мириам: лицо такого типа полюбилось ей три года тому назад.

— Нет, — ответил Гай.

— Разве вы с ней не беседовали?

— Все!

Уголки его губ сложились в горькую улыбку, однако он чувствовал что мог бы разреветься, как ребенок. Перед зданием суда он поймал такси и по пути домой прочитал в машине двойную колонку на первой полосе «Меткаф стар»:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒