Эрих Мария Ремарк 15 страница

– Самое замечательное, что мы немало смеялись в последние дни, – сказал Шварц. – Мы были в гавани, куда не попадали ветры. Так, по крайней мере, казалось. Горечь ушла, не было уже и слез, а печаль стала такой прозрачной, что ее порой нельзя было отличить от иронически‑ тоскливого оживления. Мы переехали в маленькую квартиру. С совершенно непонятным ослеплением я по‑ прежнему преследовал одну и ту же цель: уехать в Америку. Пароходов долго не было, пока наконец не появился один. Я продал последний рисунок Дега и купил два билета. Я был счастлив. Я думал – мы спасены. Несмотря ни на что! Вопреки всем врачам! Должно же было произойти еще одно чудо!

Отплытие отложили на несколько дней. Позавчера я снова пошел в контору пароходства. Мне сказали, что корабль отойдет сегодня. Я объявил об этом Элен и вышел из дому, чтобы еще кое‑ что купить. Когда я вернулся, она была мертва.

Все зеркала в комнате были разбиты. Ее вечернее платье валялось разорванное на полу. Она лежала тут же – не в кровати, а на полу.

Сначала мне пришло в голову, что ее убили во время грабежа. Потом подумал, что это дело рук агентов гестапо. Но ведь они искали меня, а не ее. Когда же я увидел, что ничего, кроме платья и зеркал, не повреждено, я все понял. Я вспомнил про ампулу с ядом, которую я дал ей; она говорила мне, что потеряла ее. Я стоял и смотрел на нее, потом бросился искать хоть какое‑ нибудь письмо, Его не было. Не было ничего. Она ушла без единого слова. Вы понимаете это?

– Да, – сказал я.

– Вы понимаете?

– Да, – повторил я. – Что же она еще должна была написать вам?

– Что‑ нибудь. Почему? Или…

Он замолчал.

Наверно, он думал о последних словах, о последних любовных клятвах, о том, что он мог бы взять с собой в свое одиночество.

Он сумел расстаться со многими предрассудками, только, видимо, не с этим.

– Она никогда не смогла бы остановиться, если бы начала писать вам, – сказал я. – Тем, что она вам ничего не написала, она сказала вам больше любых слов.

Он помолчал, видимо, раздумывая над этим.

– Видели вы объявление в бюро путешествий? – прошептал он наконец. – Отплытие отложено на один день. Может быть, она прожила бы еще один день, если бы знала?

– Нет.

– Она не хотела ехать со мной, потому она и сделала это.

Я покачал головой.

– Она больше не могла вынести боли, господин Шварц, – сказал я осторожно.

– Не думаю, – возразил он. – Почему она сделала это именно за день до отъезда? Или она думала, что ее как больную не впустят в Америку?

– Почему вы не хотите предоставить умирающему человеку самому решить, когда жизнь для него становится невыносимой? – сказал я. – Это минимум, что от нас требуется!

Он смотрел на меня и молчал.

– Она держалась до последнего, – продолжал я. – Ради вас. Неужели вы этого не видите? Только ради вас. Когда она поняла, что вы спасены, она ушла.

– А если бы я не был таким слепым? Если бы я не стремился в Америку?

– Господин Шварц, – сказал я, – все это не остановило бы болезнь.

Он сделал какое‑ то странное движение головой.

– Она ушла, – прошептал он, – и вдруг стало так, словно ее никогда не было. Я видел ее. Там нет ответа. Что я сделал? Убил ли я ее или я сделал ее счастливой? Любила ли она меня, или я был для нее только палкой, на которую они опиралась, если это ей подходило? Ответа нет.

– А вам он обязательно нужен?

– Нет, – сказал он вдруг тихо. – Простите. Наверно, нет.

– Его и нет. И никогда не будет иного ответа, чем тот, который вы даете сами себе.

– Я рассказал вам все, потому что я хотел знать, – прошептал он. – Что это было? Пустое, бессмысленное бытие, жизнь бесполезного человека, рогоносца и убийцы…

– Этого я не знаю, – сказал я. – Но если хотите – это в то же время была жизнь человека, который любил, и, если это вам так важно, в некотором смысле – это была жизнь святого. Но что значат теперь все слова? Это было. Разве этого не достаточно?

– Это было. Но есть ли оно еще?

– Оно есть, пока существуете вы.

– Только мы его еще и удерживаем, – прошептал Шварц. – Вы и я. Больше никто. – Он уставился на меня. – Не забывайте этого! Должен же кто‑ то его удержать! Оно не должно исчезнуть! Нас только двое. Во мне оно не удержится. А умереть оно не должно. Оно должно жить дальше. Внутри вас.

Хоть я и скептик, при этих словах меня охватило странное чувство.

Чего хотел этот человек? Вместе со своим паспортом передать мне свое прошлое? Может быть, он уже решил умереть?

– Почему это умрет в вас? – спросил я. – Вы должны жить, господин Шварц.

– Я не лишу себя жизни, – спокойно ответил Шварц. – Нет. С тех пор, как я увидел красавчика, я решил, что не смею убивать себя, пока он жив. Но моя память неизбежно попытается разрушить воспоминание. Она будет перемалывать его, умалять, искажать, пока не приспособит к дальнейшему существованию, чтобы воспоминание перестало быть опасным. Уже через несколько недель я не смог бы рассказать вам то, что рассказал сегодня. Потому‑ то я и хотел, чтоб вы выслушали меня. В вас оно останется нетронутым, потому что оно не опасно для вас. А где‑ нибудь оно должно остаться, – сказал он вдруг с отчаянием, – в ком‑ нибудь! Таким, каким оно было! Пусть даже недолго!

Он вынул из кармана два паспорта и положил передо мной.

– Здесь и паспорт Элен. Билеты вы уже взяли. Теперь у вас есть и американская виза. На двоих.

Он слабо усмехнулся и замолчал.

Я, не отрываясь, смотрел на паспорта.

– Они в самом деле больше вам не нужны? – спросил я с усилием.

– Дайте мне взамен этих свой, – сказал он. – Он мне понадобится на один‑ два дня. Чтоб только добраться до границы.

Я посмотрел на него.

– В иностранном легионе, – пояснил он, – не спрашивают о паспортах, как вы знаете. Эмигрантов там принимают. И пока еще есть на свете такие люди, как тот красавчик нацист, было бы преступлением самому лишать себя жизни, которую можно отдать борьбе против этих варваров.

Я вынул из кармана свой паспорт и отдал ему.

– Спасибо, – сказал я. – От всего сердца спасибо, господин Шварц.

– Там есть еще немного денег. А мне их нужно совсем мало. – Шварц взглянул на часы. – Хотите еще немного помочь мне? Ее выносят через полчаса. Пойдемте со мной?

– Да.

Шварц расплатился.

Мы вышли в шумное утро.

На поверхности Тахо лежал корабль, белый и тревожный.

Я стоял в комнате возле Шварца. На стенах висели еще разбитые зеркала. Осколков уже не было, остались одни пустые рамы.

– Может быть, мне надо было остаться с нею в эту последнюю ночь? – спросил Шварц.

– Вы были с ней.

Женщина в гробу была похожа на всех усопших – то же бесконечно отсутствующее выражение лица. Ничто здесь более не занимало ее – ни Шварц, ни я, ни она сама. Нельзя было даже вообразить себе, как она выглядела на самом деле.

То, что лежало там, было статуей. И лишь один Шварц знал, какою она была тогда, когда еще дышала. Но Шварц думал, что это знаю теперь и я.

– У нее были еще… – сказал он, – там были…

Он достал из ящика стола несколько писем.

– Я их не читал, – сказал он. – Возьмите их.

Я взял письма и хотел положить их в гроб. Потом передумал. Мертвая наконец‑ то теперь принадлежала одному Шварцу. Так он думал. Письма другого не имели уже к ней никакого отношения.

Он не хотел похоронить их вместе с ней и в то же время не мог их уничтожить, ведь все‑ таки они были адресованы ей.

– Я возьму их, – сказал я и сунул письма в карман. – Они не имеют никакого значения. Меньше, чем разменная монета, на которую покупают тарелку супа.

– Костыли, – заметил он. – Я знаю. Она их однажды называла костылями, которые нужны были ей, чтобы снова быть верной мне. Вы понимаете? Это абсурд…

– Нет. Это не абсурд, – сказал я и добавил затем очень осторожно, со всем состраданием, на которое только был способен:

– Почему вы не оставите ее наконец, в покое? Она любила вас и оставалась с вами до тех пор, пока только могла.

Он кивнул. Он показался мне вдруг совершенно сломленным.

– Вот это я и хотел знать, – пробормотал он.

В комнате становилось жарко. Жужжали мухи. Погашенные свечи чадили. Там было солнце, здесь – мертвая. Шварц поймал мой взгляд.

– Мне помогла одна женщина, – сказал он. – В чужой стране все это так сложно. Врач. Полиция. Ее увозили, а вчера вечером привезли опять. Ее обследовали. Насчет причины смерти. – Он беспомощно посмотрел на меня. – Ее… Она не вся здесь… Мне сказали, я не должен раскрывать ее…

Пришли носильщики. Гроб забили. Шварц еле держался на ногах.

– Я поеду с вами, – сказал я.

Это было недалеко. Утро сияло, дул ветер, проносились облака, словно стая овчарок гналась по небу за стадом овец.

Шварц – маленький и одинокий – стоял под огромным небом на кладбище.

– Хотите вернуться в свою квартиру? – спросил я.

– Нет.

У него уже был с собой чемодан.

– Знаете ли вы здесь кого‑ нибудь, кто может подправить паспорта? – спросил я.

– Грегориус. Он уже неделю здесь.

Мы отправились к Грегориусу. Он быстро справился с паспортом для Шварца. Здесь не требовалось особой тщательности. У Шварца уже было с собой удостоверение вербовочного пункта иностранного легиона. Ему надо было только пересечь границу, а затем в казарме выбросить мой паспорт. Иностранный легион не интересовался прошлым.

– Куда девался мальчик, которого вы привезли с собой? – спросил я.

– Дядя ненавидит его, но мальчишка счастлив, что по крайней мере его ненавидит кто‑ то из его семьи, а не посторонний.

Я посмотрел на человека, который теперь носил мое имя.

– Желаю вам всего лучшего, – сказал я, избегая называть его Шварцем.

Мне не пришло в голову ничего другого, кроме этой банальной фразы.

– Мы никогда больше не увидимся, – ответил он. – И это к лучшему. Я рассказал вам слишком много для того, чтобы хотеть вас видеть.

Я не был в этом уверен. Могло статься так, что он позже именно поэтому захочет меня увидеть. По его мнению, я был единственный человек, в котором сохранялся незамутненный облик его судьбы. Но, может быть, именно из‑ за этого он возненавидит меня, потому что в дальнейшем ему покажется, будто я похитил у него его жену – и на этот раз уже навсегда, невозвратимо, – ведь он же был убежден, что его собственное воспоминание обманывает его и только мое остается ясным.

Я смотрел, как он шел по улице, держа в руке чемодан – печальная фигура, вечный символ рогоносца и самоотверженно любящей души. Но разве не владел он человеком, которого он любил, глубже и полнее, чем вереница победителей‑ идиотов? И чем мы владеем на самом деле? К чему столько шуму о предметах, которые в лучшем случае даны нам только на время; к чему столько болтовни о том, владеем мы ими больше или меньше, тогда как обманчивое это слово «владеть» означает лишь одно: обнимать воздух?

Фотография моей жены для паспорта была со мной – тогда все время требовались фотокарточки для всяких документов. Грегориус тут же приступил к работе. Я не отходил от него.

Я не спускал глаз с обоих паспортов.

В полдень они были готовы. Я бросился в трущобы, где мы жили.

Рут сидела у окна и смотрела на детей рыбаков, игравших во дворе.

– Все пропало? – спросила она, когда я появился в дверях.

Я поднял паспорта:

– Завтра едем! Теперь у нас будут новые имена, у каждого свое, и в Америке нам придется жениться еще раз.

В то время я почти не думал о том, что у меня паспорт человека, которого, может быть, разыскивают по обвинению в убийстве. На следующий день вечером мы уехали и без особых приключений достигли Америки. Правда, паспорта людей, которые так любили друг друга, не принесли нам счастья: через полгода Рут развелась со мной. Чтобы узаконить это, нам пришлось сначала вновь вступить в брак.

Позже Рут вышла замуж за молодого богатого американца, который когда‑ то поручился за Шварца. Ему казалось все это ужасно смешным, он был свидетелем вовремя нашего второго бракосочетания. Неделю спустя мы развелись в Мексике.

Войну я переждал в Америке. Странно, – я начал интересоваться живописью, на которую раньше почти не обращал внимания, – словно ко мне это перешло по наследству от далекого, мертвого пра‑ Шварца. Я часто думал и о другом Шварце, который, наверно, был еще жив. Оба они сливались в какое‑ то неясное облако, которое иногда как бы окружало меня и оказывало на меня влияние, хотя я прекрасно знал, что все это чепуха. В конце концов я получил место в компании, торгующей предметами искусства, и в комнате у меня появились копии рисунков Дега, к которым я был очень неравнодушен.

Я еще часто думал о Элен, которую я видел только мертвой. Одно время я даже мечтал о ней, когда жил один. Письма, которые мне отдал Шварц, я в первую же ночь, едва корабль отчалил от берега, бросил в море, не читая. При этом я в одном из них почувствовал что‑ то твердое, похожее на камень. Я вынул его в темноте из конверта и потом уже рассмотрел, что это был кусок янтаря, в котором находилась красивая мушка; она попала туда тысячи лет назад и превратилась в камень. Я взял ее себе и сохранил – крошечную мушку, застывшую в мгновение смертельной борьбы в клетке из золотых слез, которая сохранила ее, в то время как другие, ей подобные, были съедены, замерзли и исчезли без следа.

После войны я вернулся в Европу. Пришлось преодолеть некоторые трудности, чтобы установить свою личность, ибо в то время в Германии сотни представителей расы господ стремились к обратному. Оба паспорта, полученные от Шварца, я отдал случайному знакомому из числа перемещенных лиц.

Тогда по Европе металось много людей, лишенных родины.

Один бог знает, где находился в то время сам Шварц. Я никогда более не слыхал о нем. Однажды я даже ездил в Оснабрюк и справлялся о нем, хотя я забыл его настоящее имя. Но город был совершенно опустошен; об этом человеке никто ничего не знал и не интересовался им. По дороге обратно на вокзал мне показалось, что я увидел его. Я догнал его, но это оказался женатый секретарь из почтового управления, который объяснил мне, что его зовут Янсеном и что у него трое детей.

[1] река в Португалии, на которой стоит Лиссабон

[2] рыночная площадь

[3] португальские народные песни

[4] болезнь лошадей, похожая на бешенство; Ремарк применяет этот термин для характеристики людей, уже не способных контролировать свои поступки

[5] большинство парижских станций метро не имеет надземных строений

[6] фашистская спортивная организация

[7] Мата Хари – немецкая разведчица эпохи первой мировой войны, расстреляна в 1917 году по приговору французского суда

[8] Карл Май (1842–1912) – плодовитый немецкий писатель, автор многочисленных романов о североамериканских индейцах

[9] по греческой легенде, юноша Леандр полюбил Геру, жрицу Афродиты, и каждую ночь, спеша к возлюбленной, переплывал Геллеспонт

[10] нацистский гимн

[11] в средневековых германских сказаниях – священная чаша, охранявшаяся рыцарями

[12] «товарищ по партии» – так нацисты называли друг друга

[13] озеро

[14] знаменитая тюрьма в Париже

[15] период затишья на франко‑ германском фронте в первые месяцы второй мировой войны

[16] остров на Сене

[17] Луи Лепэн (1846–1933) – префект французской полиции с 1893 по 1912 г.

[18] город вблизи Парижа

[19] жаргонное название французских полицейских

[20] известная шведская киноактриса

[21] Иеремиада – плач Иеремии, одного из библейских пророков, о гибели Иерусалима

[22] Шварц – черный (нем. )

[23] титул Франко

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 13 1415