Лен Джованитти 13 страница

Доктор Гудмен был совсем другой человек, чем доктор Уайли. Он был гораздо моложе – лет тридцати пяти, не больше, и не такой отчужденный, не такой официальный. Уже через пять минут он казался искренне озабоченным моей судьбой. Сначала он спросил, как мое здоровье. Хорошо ли я себя чувствую? Хорошо ли спал? Какова тюремная пища? Угнетает ли меня заключение? Прилично ли обращается со мной охрана? Вначале его сочувственный подход насторожил меня, но вскоре я откликнулся на его сердечное отношение, и мне очень захотелось с ним поговорить. Когда он стал расспрашивать меня о моем детстве, – до сих пор никто этим не интересовался, – я охотно отвечал.

– Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли в авиационной катастрофе?

– Одиннадцать.

– Вы были уже взрослым мальчиком. Должно быть, это было страшное потрясение?

– Да.

– Сколько лет было вашему отцу?

– Тридцать пять. Я узнал это гораздо позже, в приюте. Я думал, что он гораздо старше.

– Наверное, потому что вы сами были так молоды. Родители всегда кажутся детям гораздо старше.

Я покачал головой.

– Нет, я думаю, дело не в этом. – Я посмотрел на него. – А сколько вам лет?

– Тридцать пять.

– Отец выглядел старше вас. Я помню его лицо. У него было гораздо больше морщин, и глаза были другие. Более усталые. Понимаете меня?

Доктор Гудмен кивнул.

– Вы сказали, что он, будучи подростком, сидел в концентрационном лагере?

– Да.

– Конечно, его состарили эти кошмарные переживания.

– Да, я так думаю. Тридцать пять лет – довольно молодой возраст для психиатра, не правда ли?

Он улыбнулся.

– Довольно старый.

– Да, мне только двадцать – почти, но я чувствую себя гораздо старше.

– Вы тоже немало пережили.

– Откуда вы знаете? – спросил я с подозрением.

– Ну как же, – пожал он плечами, – вы потеряли родителей, провели семь лет в приюте, потом год во Вьетнаме. Наверное, было трудно. А теперь вы здесь.

– Да, теперь я здесь.

– Не хотите ли рассказать мне об этом?

Не начинает ли он со стандартного набора вопросов?

– Что вы хотите знать?

– Все, что вы захотите мне рассказать.

– И стандартный набор ответов?

– Расскажите, как вам жилось в приюте.

– В приюте было нормально. Я больше о нем не вспоминаю. Слишком много случилось со мной с тех пор. Кажется, прошла целая жизнь.

– О чем вы вспоминаете?

– О Вьетнаме.

– Как там было?

– Плохо.

– Что было плохо?

– Убийства.

– Убийства, которые вы совершили?

– Что вы об этом знаете?

Он спокойно встретил мой пристальный взгляд.

– Я знаю, что вы получили за это орден Почета.

– Что еще?

– Разве есть что‑ нибудь еще?

Сочувствовал он мне или был еще коварнее, чем доктор Уайли?

– Больше ничего.

– Что вы чувствовали, когда убили этих четырех вьетнамцев?

Я с любопытством разглядывал его, и это его озадачило.

– Почему вы называете их вьетнамцами? – спросил я.

– Разве они не были вьетнамцами?

– Это были вьетконговцы, гуки, косоглазые.

Он понял.

– Это вы так рассматривали их?

Я покачал головой, но ничего не ответил.

– Это были люди.

– Да.

– И вы не хотели их убивать?

Он еще не напал на след, но держал верный курс. Можно ли ему доверять? Я встретил его теплый взгляд, и мне захотелось исповедаться.

– Вы поймете?

Впервые за время беседы его взгляд упал на лежащую на полу рукопись, потом снова обратился ко мне.

– Испытайте меня, – сказал он.

– Я не убивал никаких вьетнамцев – ни гражданских, ни вьетконговцев, ни солдат северовьетнамской армии – за весь год, что пробыл там.

Он сохранял спокойствие.

– Но вы получили орден Почета за уничтожение пулемета и четырех солдат противника. Я читал реляцию.

– Это ошибка. Дурацкая ошибка. Если такое дело было, то его совершил кто‑ то другой, а я получил его орден.

Он был потрясен.

– Вы хотите сказать, что не совершили того, что вам приписывают?

– Совершенно верно.

– Но этого не было в газетах, – сказал он. На его лице было написано недоверие.

– Никто не потрудился проверить, – сказал я. – Ведь для этого не было оснований. Они поверили, что я пытался убить президента, и теперь их интересует только это убийство.

Бедный, трогательный доктор Гудмен! Он все еще пытался быть рассудительным и настойчиво продолжал задавать вопросы.

– Вы отправились в Белый дом получать орден, который не заслужили.

– Да.

– Почему?

– Судьба. – Я пожал плечами. – Я хотел рассказать президенту, что сделала со мной и с ребятами вроде меня его грязная война. Как я мог упустить такую возможность?

– И что именно вы сказали президенту?

– То, что я сделал во Вьетнаме, – это была сущая ложь.

Доктор Гудмен серьезно смотрел на меня, и в его встревоженном лице я видел смятенное, изборожденное морщинами лицо отца, когда он рассказывал мне о годах, проведенных в концентрационном лагере, об испытаниях, которых я не понимал, и я признался во всем. Я рассказал ему о своем первом патруле. Как сержант Стоун перерезал горло мальчику, а потом был убит и обезглавлен. Я рассказал о капрале Долле, который отрезал палец у снайпера и как одержимый вел нас через лощину, а потом получил пулю в голову от хладнокровного капрала Томаса. Я рассказал о лейтенанте Колдроне, который преследовал меня, и о Хэммере, который застрелил мальчика и пытался убить меня. И о том, как я убил Хэммера, а потом лейтенанта, Уэйда и Холи. Я рассказал ему о бойне в той деревне, о Верзиле, о генерале Ганне и полковнике Клее. Все это хлынуло из меня, и когда я кончил, то почувствовал облегчение, которое наступает, лишь когда просыпаешься от страшного кошмара.

Бедный доктор Гудмен! Моя лихорадочная исповедь потрясла его до глубины души. Он не мог понять ее, как я не мог понять страшную исповедь отца. Все, что ему оставалось, это продолжать логические рассуждения до абсурдного конца.

– Но почему вы пытались убить президента? – спросил он.

– Я не пытался. Я стрелял в адъютанта, чтобы защитить себя.

Доктор Гудмен еще больше расстроился.

– Ваши адвокаты знают о том, что вы мне рассказали? – настаивал он.

– Нет, знаете только вы.

– Вы хотите сказать, что вас отдают под суд за то, чего вы не совершали, а не за то, что совершили?

На это я ничего не ответил. Мы серьезно смотрели друг на друга. Он дрожал, когда встал со стула, и качал головой в печальном недоумении. Я больше не видел в его лице трагического лица моего отца. Мне не надо было спрашивать о его решении относительно мое‑ то душевного здоровья. Бедный доктор Гудмен!

Мой процесс продолжался три дня.

Адвокаты, несмотря на протест, сделали официальное заявление о моей невиновности на том основании, что в момент совершения преступления я был якобы в помраченном состоянии и не мог отличить добро от зла.

Два охранника и адъютант с рукой на перевязи показали, что я целился в президента, а адъютант прыгнул, чтобы его загородить, и был ранен.

В доказательство был представлен телевизионный фильм, показывающий момент, когда я выстрелил из пистолета.

Обвинение приготовилось вызвать еще многих свидетелей для подтверждения показаний охранников и адъютанта, но защита сочла ненужным заслушивать показания других очевидцев, чтобы сберечь время суда.

Доктор Уайли засвидетельствовал, что, по его мнению, я был психически здоров и способен отличить добро от зла в момент выстрела. Под перекрестным допросом он признал, что не знает, почему я пытался убить президента.

Доктор Гудмен, единственный свидетель защиты, показал, что во время преступного действия я был невменяем и не мог отличить добро от зла. Под перекрестным допросом он заявил, что понимает, почему я хотел убить президента, но не может подкрепить свое суждение фактами. Я видел, как во время дачи показаний он нервно сжимал и разжимал руки. Бедный доктор Гудмен!

Мои адвокаты возражали против дачи мною свидетельских показаний. Я не протестовал.

Никто не вызвал для дачи показаний президента.

В своем напутствии присяжным судья сказал, что противоречивые показания психиатров основаны на мнениях, а не на фактах, и рекомендовал не принимать их во внимание при вынесении вердикта.

После часового обсуждения присяжные признали подсудимого «виновным в попытке убийства президента Соединенных Штатов».

Мои адвокаты сразу попросили о снисхождении, учитывая год боевой службы во Вьетнаме и награждение орденом Почета за доблесть «при защите народа и принципов страны».

Теперь я ожидаю приговора суда.

Сначала я беспокоился о том, каким будет приговор. А теперь меня ничто не волнует.

Какое это, в сущности, имеет значение?

Нью‑ Йорк. Сентябрь 1971 – октябрь 1972

[1] red‑ neck – красношеий, деревенщина (англ. )

[2] glass – стекло (англ. )

[3] hammer – молоток (англ. )

[4] вознаграждение солдатам, воевавшим во Вьетнаме

[5] wily – хитрый, коварный (англ. )

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213