Лен Джованитти 7 страница

К середине дня мы обыскали больше половины хижин, но так ничего и не нашли. Никто из жителей не жаловался на беспокойство со стороны Вьетконга. Напротив, когда мы упоминали Вьетконг – единственное слово, которое они понимали, – пожимали плечами и качали головой. Некоторые женщины, знавшие несколько английских слов, отвечали более определенно, повторяя как автомат: «Вьетконг здесь нет».

Мне казалось бессмысленным продолжать обыск. Мы взбудоражили всю деревню. Но сержант Экс терпеливо и упорно требовал проверить все хижины деревни. Поскольку еще оставалось несколько часов светлого времени, он не собирался прекращать работу, какой бы нудной и противной она ни была. Ему было не по душе вторгаться в хижины и беспокоить людей, но приходилось это делать. Приказ есть приказ, и его надо выполнять.

Было четыре часа, когда мы вышли из последней хижины и устроили перекур. Мы устали больше, чем если бы были в бою. Помимо изнурительной жары нас вымотали бесплодные попытки войти в контакт с жителями деревни. Капрал был разочарован тем, что мы ничего не нашли, но сержант остался доволен операцией. Мы добросовестно проведи обыск, и он был убежден, что жители не запуганы вьетконговцами, иначе мы обнаружили бы какие‑ нибудь признаки.

Хотя с тех пор, как мы покинули поле, никто не упоминал об убийстве мальчика, среди нас чувствовалась какая‑ то скрытая нервозность. Во время обыска Хэммер казался озабоченным и то и дело осторожно поглядывал на сержанта и на меня. Было ясно, что суровый отклик сержанта на его рассказ встревожил его, но он старательно избегал дальнейших разговоров об этом. Я чувствовал, что он не знает, как держаться со мной. Если у него и было подозрение, что я все видел, то он его умело скрывал. Однако я заметил, что он вертится около меня, и, если бы я сказал что‑ нибудь сержанту, он обязательно услышал бы. Он сильно потел, и я знал, что не только от жары, и хотя втайне радовался его беспокойству, оно меня пугало. Я уже многому научился и знал, что такие люди, как Хэммер, пойдут на все ради своего спасения. Как голодные волки, они готовы съесть своих. Я по‑ своему был готов поступить так же, когда придет время.

Прежде чем вернуться на базу, мы в последний раз обошли рыночную площадь. Продавцов и покупателей уже не было. Овощные прилавки опустели, киоски закрылись. Похоронная процессия с покойником отправилась к месту захоронения, оставив после себя мерцающие и чадящие свечи. Больше здесь нечего было делать, – и мы двинулись на базу по дороге, которая шла по краю поля, огибая деревню. Не прошли мы и нескольких метров, как увидели двух деревенских старейшин, шагавших навстречу нам с поля. Они шли медленно, с трудом, согнувшись под тяжестью груза, который несли. Это был мертвый мальчик. Старики склонили головы и тяжело дышали. Только поравнявшись с нами, они подняли головы и молча поглядели нам в лица. Когда они проходили мимо, я горестно кивнул им головой.

– Я думаю, но мешает их допросить, – сказал Хэммер. – Может, они что‑ нибудь знают о чарли?

– Может быть, они желали бы допросить нас, – ответил сержант. – Хочешь ответить на их вопросы?

– Я только выполнял свою проклятую работу.

– Да, только не думаю, что они это поймут, даже если бы ты знал гуковский язык. Это просто два старика, которые несут домой убитого мальчика.

– Они к этому привыкли, сержант. В стране полно убитых гуков, да и убитых американских солдат немало.

– Нечего меня поучать, Хэммер. Я внес свою долю в убийство гуков. За то и получил вот эти нашивки.

– За что же тогда вы меня ругаете?

– За то, что ты сорвал задание.

– Что же вы хотели, чтобы я позволил этому гуку убежать?

– Я хотел, чтобы ты взял его в плен. За этим мы сюда пришли: взять подозрительных. Если ты не способен охранять четырнадцатилетнего мальчишку с пулей в плече, значит, ты не годишься для такой работы.

– Он бы далеко убежал, если бы я не попал в него с первого выстрела.

– Хочешь получить еще один значок за отличную стрельбу?

– Черт возьми, я вас не понимаю!

– Тогда заткнись и пошевеливайся! Пошли.

Меня очень приободрила позиция сержанта, и весь обратный путь на базу я только ждал момента, когда смогу рассказать ему все, что знаю. Я намеревался ответить на вопрос, который прочел на лицах этих двух стариков.

– Почему ты не рассказал мне раньше, до того, как я доложил лейтенанту? – спросил сержант – Экс, бросив на меня укоризненный взгляд.

Было восемь часов вечера, и мы уже больше получаса разговаривали в палатке‑ столовой. Другие участники патруля уже поели и ушли. Сержант пришел позднее, и я медлил над чашкой кофе, чтобы остаться с ним наедине. Хэммер задержался, чтобы узнать, что сказал сержант лейтенанту. Экс заставил его немного помучиться, прежде чем признался, что доложил его версию убийства. Что касается Хэммера, то на этом журнал патрулирования за прошедший день был закрыт. Теперь я снова открыл его.

– Не мог же я говорить при Хэммере. Я должен был рассказать вам одному.

– Я так и подумал, когда увидел дырку в голове мальчика. Выстрел был сделан с трех, от силы четырех футов. Но у меня не было доказательств, что мальчишка не бежал. Это было вранье, но я не имел доказательств.

– Теперь вы их имеете. Я ваш свидетель.

– Это не так просто.

– Почему?

– Я уже доложил лейтенанту версию Хэммера. Только я ее подправил.

– Зачем вы это сделали?

– Я не мог подтвердить его неправдоподобную версию и не мог потребовать наказания, не имея фактов. Я поддерживаю своих солдат независимо от личных подозрений. Нельзя успешно провести операцию, нанося удар собственным солдатам, если нет фактов. Это подрывает моральный дух, и у тебя на руках остается кучка лоботрясов, каждый из которых заботится только о себе.

– Но ведь вы сами сказали, что Хэммер сорвал задание. А теперь у вас есть факты, чтобы это доказать.

– Ничего не могу сделать, Гласс. С какими глазами я опять пойду к лейтенанту, после того как изложил дело в пользу Хэммера?

– Расскажите ему правду. Скажите, что только что узнали об этом от меня. Я готов пойти с вами, если хотите.

– Он спросит, почему вы не сказали сразу. Это будет плохо выглядеть. Мой доклад уже внесен в отчет.

– Можно исправить этот чертов отчет. Я ведь сказал, что не хотел говорить в присутствии Хэммера. Я повторю это лейтенанту.

– Это поставит меня в дурацкое положение. Ведь я наврал лейтенанту о том, как был убит мальчишка, чтобы действия Хэммера были понятны.

Теперь я рассердился:

– Что же вы сказали лейтенанту?

– Что Хэммер убил мальчишку первым выстрелом, когда тот убегал в поле.

– Но ведь было два выстрела.

– Лейтенант этого не знает.

– Но весь патруль знает.

– Ну и что?

– А что, если лейтенант узнает, что было два выстрела?

– Как он узнает? У него нет причин задавать вопросы. Да и кто скажет ему по‑ другому?

Я был поражен.

– Вы защитили Хэммера лучше, чем он сделал бы это сам.

– У него не было выбора. У меня был.

– Не понимаю.

– Я тебе говорил, я не мог прижать Хэммера без доказательств. – Он усмехнулся: – Надо было спасать патруль.

– Вы спасали свою шкуру, потому что Хэммер не выполнил вашего приказания.

Лицо сержанта помрачнело:

– Хватит. Больше мне нечего сказать.

– Нет, не хватит. Я пойду к лейтенанту!

– Не высовывай голову, парень. Тебе ее отрубят.

– Черт знает что! Ведь вы сами сказали: если бы только был свидетель. Я думал, вам это и надо.

– Да, надо было. Но теперь слишком поздно.

– Для меня не поздно.

– Хочешь выставить меня лжецом?

– Не собираюсь никем вас выставлять. Я хочу рассказать то, что видел, вот и все.

– Лейтенант вызовет нас всех на ковер. Твои слова будут противоречить нашим.

– Никто ничего не видел, кроме меня.

– А Хэммер? Он убил мальчишку, и я внес в отчет, как он это сделал. Хэммер меня поддержит, да и другие тоже. Уж поверь мне.

– Да вы с ума сошли!

– Да, совсем спятил. Я сказал то, что сказал, потому что больше ничего не оставалось, и не собираюсь теперь менять свой доклад. И никто не посмеет мне гадить. Понятно?

– Это угроза, сержант?

– Это закон жизни. – Его голос смягчился: – Я бы строго наказал Хэммера, если бы ты рассказал мне раньше. Ты это знаешь. Но теперь другое дело. Никому не принесет пользы, если мы изменим доклад, зато ми все будем плохо выглядеть. Положение паршивое, и мне противно не меньше, чем тебе. Я знаю парней вроде Хэммера. Они живут, чтобы убивать. Я не считаю это образцовым несением воинской службы, и мне не нравится, что они остаются безнаказанными. Но я не собираюсь губить из‑ за них свою армейскую карьеру. Я не просто отбываю свой срок, а остаюсь в армии навсегда. У меня хороший послужной список, и все знают, что я хороший парень. Нельзя допустить, чтобы подонок вроде Хэммера испортил мне карьеру. Могу дать голову на отсечение, что он больше не сыграет со мной такую подлую штуку.

Я вдруг почувствовал к нему жалость. А я‑ то считал его сильным! Никогда бы не поверил, что он станет соучастником Хэммера. Но это меня больше не волновало. Беспокоило меня то, что он делает и меня соучастником, и я сопротивлялся.

– Не могу держать язык за зубами, сержант.

– Ты хочешь, чтобы я поднял шум из‑ за одного гуковского мальчишки, который к тому же мог оказаться вьетконговцем?

– Не важно, был ли он вьетконговцем. Важно то, что мы потеряли возможность узнать, кто он. Если не запретить типам вроде Хэммера убивать просто из озорства, то мы сами будем виновны в убийстве, как и он.

– Чепуха! Хэммер виновен, потому что действовал вопреки приказанию.

– Да, – устало проговорил я, – это было вопреки приказанию.

– Нечего мне об этом говорить. Армия держится на выполнении приказов. Вот так. Делай свое дело и забудь обо всем прочем.

Я кисло улыбнулся:

– Мне все время говорят: забудь. Беда в том, что у меня хорошая память.

– Я говорю, чтобы ты забыл сегодняшний день, Гласс. Иди‑ ка спать. Утром все будет выглядеть по‑ другому.

– Этот мальчишка и утром будет мертвым.

– Ты тоже можешь быть мертвым.

– Собираетесь меня похоронить, сержант?

– Не сегодня, Гласс, – усмехнулся сержант. – Но чарли могут в любое время обстрелять базу ракетами. Они засели на холмах и все время наблюдают.

– Знаю. – Я не улыбался.

– А потом, остается старина Хэммер. Не стану говорить, что он может сделать, если узнает, что ты говорил с лейтенантом.

– Да, я думал об этом. Но я могу ухлопать его первым.

– За это с меня шкуру не сдерут, – сказал сержант, все еще улыбаясь.

Я встал из‑ за стола:

– Пойду спать, сержант. Буду держать вас в курсе.

– Давай, Гласс. И подумай о том, что я сказал. Война еще завтра не кончается. Сколько тебе осталось?

– Не знаю, да и как знать, сержант? – И я вышел из столовой, предоставив ему подумать об этом деле.

Ночь я провел, покуривая травку, а утром пошел к лейтенанту.

Когда я кончил свой рассказ, лейтенант откинулся на стуле и молча смотрел на меня. Я беспокойно ерзал на стуле в ожидании какой‑ либо реакции.

– Хорошо, что вы пришли ко мне, Гласс, – наконец сказал лейтенант. – Командир роты не может хорошо выполнять свои обязанности, не зная, что происходит с его солдатами в поле.

Я не знал, что сказать, и только кивнул головой.

– Вы уверены, что, кроме вас, никто не видел, как Хэммер убил мальчика?

– Так точно, сэр.

– Не видел ли кто из крестьян? Был в это время кто‑ нибудь в поле?

– Нет, сэр. В поле не было никого, кроме Хэммера и мальчика.

– Слышал ли кто‑ нибудь второй выстрел?

– Не знаю, сэр. В деревне могли его слышать, но жители настолько привыкли к стрельбе, что никто не обращает на это внимания.

– Значит, в это время никто не выходил из деревни?

– Нет, сэр. Во всяком случае, пока я прятался позади хижины. Но я оставался там недолго. Я пошел искать сержанта. Возможно, потом кто‑ то мог видеть Хэммера в поле. Я не знаю. Он находился там, пока я не вернулся с патрулем.

– А потом вы все оставались какое‑ то время там?

– Так точно, сэр, пока не вернулись в деревню и не приступили к обыску хижин.

– Кого‑ нибудь на похоронах обеспокоило отсутствие мальчика?

– Я не задерживался возле них. Я хотел поскорее найти патруль.

– Да, но похоронная церемония продолжалась?

– Так точно, сэр.

– И рынок работал?

– Да, сэр.

– Значит, если они слышали выстрелы, их это не очень встревожило?

– По‑ моему, нет.

– Как долго, вы считаете, Хэммер ждал вашего возвращения с патрулем?

– Минут десять, может быть, пятнадцать.

– А сколько времени вы оставались в поле и разговаривали, перед тем как вернуться в деревню?

– Еще минут десять.

– А вы не заметили, что за вами в это время наблюдают крестьяне?

– Нет, сэр.

Его вопросы усилили мое смущение. Я не ожидал, что подвергнусь перекрестному допросу, словно свидетель в суде. Я чувствовал, куда он клонит, и мне это не нравилось.

– Вы хотите сказать, что крестьяне не могут с уверенностью сказать, кто убил мальчика?

– Нет, я бы этого не сказал. Теперь они достаточно ясно это представляют.

– Почему вы так считаете?

– Они видели, как мальчик бросился бежать и как мы с Хэммером устремились за ним. И они наверняка слышали первый выстрел. Мы стояли у самой хижины, метрах в пятнадцати от похорон.

– Хорошо. Но ведь они не могли знать, достигла ли пуля цели и вообще куда вы стреляли?

– Тогда не знали, но, конечно, поняли потом, когда нашли мальчика и принесли в деревню.

– Но ведь они не могли определенно сказать, кто это сделал?

– Сэр, я говорю вам, что это сделал Хэммер, Для этого я и пришел.

– Да, Гласс, но в данный момент меня интересует, что знают крестьяне.

– Понимаю, сэр. Но не можете ли вы мне сказать, что собираетесь предпринять? Это сбережет время.

Лейтенант Колдрон сердито посмотрел на меня, но неожиданно согласился:

– Да, пожалуй, вы правы, Гласс. – Он натянуто улыбнулся. – Ведь мы с вами на одной стороне, не так ли?

– Да, сэр.

– Мне нужны подробные сведения, Гласс. У меня нелегкая задача. Я понимаю, как я выгляжу в ваших глазах, но я отвечаю перед штабом батальона, а там от меня потребуют факты.

– Я сообщил вам все факты, сэр.

– Есть мелкие детали, которые на первый взгляд могут показаться не относящимися к делу, но на самом деле это не так. Они могут перерасти в нечто гораздо большее, чем вы представляете.

– Сэр?

– Если этот мальчик не вьетконговец и крестьяне поймут, что мы его убили, они могут очень скоро появиться здесь и пожалуются командованию базы. Мы не хотим ссориться с ними. Нам нужна их дружба. Моя задача – привести веские доводы в нашу пользу.

Я почувствовал знакомое стеснение в груди.

– Не вижу, какие доводы можно привести в нашу пользу, сэр.

– А почему бы нет, если никто, кроме вас, не видел этого?

– Значит, вы не намерены доложить мое сообщение штабу батальона?

– Думаю, это не нужно, Гласс. Мне кажется, вы не представляете, перед какой проблемой мы стоим.

– Думаю, что представляю, сэр.

– Нет, не представляете. Что сделано, то сделано. Мы не можем вернуть мальчику жизнь. Я хотел бы, чтобы он остался жив. Мы могли бы узнать, почему он бежал. Но теперь важно сохранить хорошие отношения с крестьянами. В этом и состоит моя задача. Я говорил вашему патрулю, что у него деликатное задание. А теперь из‑ за глупости Хэммера положение осложняется, и я доволен, что узнал от вас факты.

– Простите меня, сэр, но теперь крестьяне знают, что мальчик был ранен в плечо и убит выстрелом в затылок. Они, конечно, поймут, что случилось. Ведь они не дураки.

– Да, но я‑ то не знал, что было два выстрела, пока вы не пришли ко мне. У крестьян было больше фактов, чем у меня. – Он покачал головой. – Сержанту Эксу следовало сказать мне правду. Я понимаю, что он покрывал своих солдат, и не могу осуждать его за это. Но надо было соображать. Ведь он был поблизости. Он знает, как действуют командные инстанции. Я бы защитил его, но для этого должен был знать все факты. Благодарю вас, Гласс. Вы понимаете меня?

– Но я пришел не для того, чтобы покрыть это дело, сэр.

– Не думайте об этом, Гласс. Я все устрою. Но надеюсь, сюрпризов больше не будет?

– Нет, сэр. Я все рассказал.

– Вот и хорошо.

– А как быть с Хэммером? Если он узнает, что я был у вас, ему это не понравится.

Лейтенант улыбнулся:

– Интересно, когда вы до этого додумались? Не беспокойтесь. Я займусь Хэммером и сержантом Эксом. Ему тоже не поздоровится.

– Понимаю, сэр, но я хочу, чтобы вы знали, что я пришел сюда, сознавая, что потом за мной будут охотиться.

– Вы поступили правильно. Я буду вас охранять.

Я ненавидел себя за то, что повернул разговор, чтобы обезопасить себя. Ночью я все обдумал и решил рассказать правду. А теперь чувствовал себя нечистым, и моя совесть восставала против этого.

– Я могу, сам позаботиться о себе, лейтенант, – пробормотал я.

– Да, но я должен заботиться о моральном состоянии своих солдат. Это входит в мои обязанности. Держитесь подальше от Хэммера. Я позабочусь, чтобы вы не ходили вместе с ним патрулировать.

– Это меня вполне устраивает, сэр.

– Я не хочу, чтобы наш разговор вышел за пределы этой палатки, Гласс. Понимаете? Не хочу, чтобы он дошел до штаба батальона. Я сам займусь этим делом.

– Слушаюсь, сэр.

– Гласс!

– Да, сэр?

– Не горюйте об этом мальчике. Я знаю, что вы чувствуете. Мне тоже противно. Но подобные вещи на войне бывают. Важно не поддаваться их влиянию.

– Я учту.

– Хорошо. Еще одно: Хэммер отрезал мальчику уши?

– Нет, сэр. После смерти его не трогали.

– Это хорошо. Если бы ему отрезали уши, это выглядело бы действительно паршиво. Вьетконговцы этого не делают. – Я спокойно встретил взгляд лейтенанта. – Все, Гласс.

– Слушаюсь, сэр.

Выйдя из палатки командира, я зажмурился от яркого утреннего солнца. Я был противен самому себе. Меня обманули. Лейтенант сделал меня соучастником убийства, которое я пришел разоблачить. Если бы я обратился через его голову в штаб батальона, моя жизнь не стоила бы ни гроша.

На армейской базе, особенно в зоне боевых действий, трудно удержать что‑ то в секрете. Новости просачиваются из высших инстанций в низшие. Так, на следующий день после моего разговора с лейтенантом я услышал от солдат о встрече старейшин деревни с командиром взвода. Они пришли протестовать против убийства ребенка одного из них американским патрулем. Лейтенанту Колдрону предложили представить отчет о действиях патруля. Он изложил свои доводы, и, поскольку крестьяне не представили конкретных доказательств, штаб снял с себя всякую ответственность за происшедшее. Командир батальона приписал вину за трагедию вьетконговским элементам, действующим в долине, и заверил деревенских старейшин, что задача американских патрулей – защищать жителей от подобных зверств.

Для армии инцидент на этом был исчерпан, но я не мог успокоиться и вечером опять отправился к лейтенанту.

– Что еще, Гласс?

Я перешел прямо к делу:

– Сэр, я прошу разрешения доложить о нашем разговоре непосредственно штабу батальона.

По лицу лейтенанта пробежала натянутая улыбка и тут же исчезла.

– В этом нет необходимости, Гласс.

– Мне это необходимо, сэр.

– Вас все еще мучает совесть из‑ за убитого гука?

– Да, сэр.

– Следовательно, вы хотите действовать через мою голову?

– С вашего разрешения, сэр.

– Не морочьте мне голову, Гласс. Если я не дам разрешения, вы все равно обратитесь к полковнику Кэннону, не так ли?

– Так точно, сэр.

– Удивляюсь вам, Гласс. Неужели вы действительно думаете, что я настолько глуп?

– Я не думаю, что вы глупы, сэр.

– Что ж, насчет этого вы абсолютно правы. Вы не откроете полковнику Кэннону ничего нового, потому что я ему все рассказал. Все! Такова система командования. Каждая инстанция подкрепляет следующую, и так до самого верха. К счастью, крестьяне не видели, как Хэммер убивал мальчишку, и все прошло гладко. Инцидент исчерпан. Поймите это, Гласс.

– Слушаюсь, сэр. Теперь я понимаю.

– Очень хорошо. Я не раскаиваюсь, что не перевел вас отсюда вместе с Томасом и другими ненадежными солдатами из того патруля в лощине.

Его замечание удивило меня, и он заметил это по моему лицу.

– Вы ведь знали, что Томас застрелил Долла? Об этом знал весь патруль. Но тогда вы промолчали, не правда ли?

– Я этого не видел.

– Да, но вас не волновало, что Долл убит? Вы считали, что он это заслужил?

– Нет, сэр, я так не считал.

– Хотите рассказать мне об этом?

– Нет, сэр. Тот инцидент тоже исчерпан. Не так ли, сэр?

– Да, исчерпан, Гласс. А теперь ступайте отсюда к чертовой матери и помалкивайте. Не хочу больше слышать ваших жалоб.

– Больше не услышите, сэр.

На следующий день меня назначили в ночной патруль. Когда на закате мы собрались на инструктаж в палатке начальника патруля, я с изумлением и тревогой увидел там Хэммера. Мое беспокойство усилилось, когда он, дружески приветствовал меня, словно был рад увидеть старого дружка, каким я, разумеется, не был. Знает ли он, что я был у лейтенанта?

Во время инструктажа я плохо слышал начальника патруля. Мои мысли были поглощены Хэммером. Я не верил, что нас случайно поставили вместе. Лейтенант Колдрон всегда очень внимательно просматривал списки назначенных в патруль в своем взводе. Я исподтишка поглядывал на Хэммера, стараясь уловить какие‑ нибудь признаки его изменившегося отношения ко мне, но напрасно. Он спокойно слушал начальника патруля и, казалось, не замечал моего интереса к нему. Это была хитрая бестия, и мне следовало быть еще хитрее.

В то время главная задача наших ночных патрулей из четырех человек заключалась в защите базы от проникновения противника, который наносил короткие удары с целью подорвать наши склады и вообще постоянно нас беспокоил. Наши патрули были хорошо вооружены – винтовками, гранатами, ножами (на случай прямого столкновения с противником) – и обладали достаточной огневой мощью для уничтожения всего, что встретят или услышат в темноте. Особенно нервировало то, что часто было невозможно отличить противника от наших ночных засад, охотившихся на вьетконговцев в долине, и были случаи, когда мы в темноте убивали своих солдат. В большинстве случаев единственным тревожным признаком был звук – топот ног в кустах или треск сухой ветки, а иногда крик человека, сраженного ножом. Над нами постоянно висела угроза неожиданной засады, и это вызывало страшное напряжение, требующее предельной сосредоточенности. Нельзя было отвлекаться ни на секунду. Звук, который не удалось услышать, мог оказаться последним звуком в жизни.

В тот вечер мы проползли под проволокой и в угасающем свете дня пробрались через минное поле, окружающее нашу базу. Если не выйти до наступления полной темноты, рискуешь подорваться на собственной мине. По той же причине ночные патрули должны возвращаться не раньше рассвета, когда уже достаточно светло, чтобы видеть обратный путь через минное поле и чтобы их видело сторожевое охранение. Кроме того, противник имел больше опыта в ночных боевых действиях, и это ставило нас в еще более невыгодное положение. Вьетконговцы владели инициативой на всей территории. Они действовали – мы противодействовали. Из‑ за этого и более высокого процента потерь с нашей стороны ночное патрулирование считалось среди американских солдат самой беспокойной боевой задачей.

Миновав проволочное заграждение и минное поле, мы, пригнувшись, медленно двинулись по направлению к скалистым холмам метрах в двухстах от переднего края базы. Мы достигли их без происшествий и устроились слушать и наблюдать в течение ночи. Холм был отличным наблюдательным пунктом: с него проглядывался спуск в долину, откуда мог появиться противник. К тому же он был широкий, плоский и лишенный кустарника, так что нельзя было подойти к нему незаметно ближе, чем на тридцать метров.

Мы уселись полукругом: начальник патруля и Хэммер рядом, а другой солдат и я спиной друг к другу, наблюдая за левым и правым склонами холма. В течение примерно получаса все молчали, привыкая к ночным звукам: шороху листьев, вскрику какой‑ то птицы и непрерывному жужжанию комаров, отыскавших нас в темноте. Мы молча махали руками, отгоняя их от лица. Когда Хэммер шлепнул себя по шее, мы все напряглись.

– Прекратить это, – прошипел начальник патруля.

– Они съедят меня живьем, – пожаловался Хэммер.

– Ну и пусть. Хочешь, чтобы чарли убил тебя живьем?

– Убить живьем! Хорошо сказано, сержант.

– Кончай!

Бездействие в ночном патруле действовало на нервы сильнее, чем огневой бой. Мы сидели час за часом молча, в постоянном напряжении, стараясь отличить звуки, исходящие от человека, от естественных ночных звуков. Нельзя было ни покурить, ни пошевелиться, чтобы размять затекшие ноги. Через некоторое время ожидание и настороженное прислушивание начинают действовать на нервы, и вздрагиваешь даже от взмаха крыльев птицы в темноте или шелеста травы. Ночь кажется бесконечной, и чуть ли не хочется, чтобы появился противник, просто для того, чтобы снять напряжение от ночного бдения. Но ночь прошла без происшествий, и, когда забрезжил рассвет, нас охватило огромное чувство облегчения. Мы дождались, пока стало достаточно светло, чтобы отчетливо видеть дорогу, и стали готовиться к возвращению на базу. Внизу, в долине, рассеивался туман, и первые лучи солнца осветили поля слоновой травы. Мы оторвались от этого красивого зрелища, чтобы пуститься в обратный путь, как вдруг Хэммер закричал:

– Смотрите!

Сержант резко повернулся кругом:

– В чем дело?

– Вот! – Хэммер показал на опушку леса.

Два одетых в черное и вооруженных автоматами вьетконговца медленно шли по краю поля параллельно опушке. Пока мы молча наблюдали за ними, Хэммер поднял винтовку и прицелился.

– Стой! – сказал сержант. – Они вне досягаемости. Ты их только спугнешь.

Хэммер опустил винтовку:

– Они все равно уйдут.

– Возможно. Если только они идут не на нас, а от нас.

– Но ведь они направляются к югу, удаляются от базы.

– Посмотри‑ ка, Хэммер, они идут к концу тропинки, которая ведет вниз от южной окраины базы. Возможно, они готовят засаду на тропинке. Ведь по ней ходят дневные патрули.

– Тогда надо их уничтожить, – с нетерпением сказал Хэммер.

– Нет, погоди. Мы доложим их местоположение. Пусть ими займутся дневные патрули.

– Смотрите! Какого черта они делают? – воскликнул другой солдат.

– Похоже, что едят, – сказал я.

– Верно, – согласился Хэммер. – Эти болваны уселись завтракать, как на пикнике. Может быть, они не знают, что идет война?

– Знают. Не на буйволов же они охотятся с боевыми винтовками.

– Послушайте, сержант! Если мы быстро пройдем по тропинке, то можем сцапать мерзавцев с набитыми рисом ртами.

– Надо доложить их местонахождение, – настаивал сержант.

– Конечно. А тем временем двое из нас могли бы спуститься за ними.

– Ладно, согласен. Хорошо бы взять их в плен. А ты знаешь дорогу, Хэммер?

– Знаю, я ходил по ней несколько раз.

– А ты, Гласс?

Я покачал головой, но Хэммер сказал:

– Мы раньше ходили патрулировать вместе. Я покажу ему дорогу.

– Хорошо, вы двое идите вниз, только держитесь вместе. Я буду наблюдать отсюда. – Он обратился к другому солдату: – Лоутон, мчись в лагерь, сообщи лейтенанту, где находятся гуки, и бегом назад. Ты можешь мне понадобиться.

– Слушаюсь, сержант.

Хэммер повесил винтовку на плечо:

– Пошли, Гласс.

– Минутку! – сказал сержант. – Если я замечу других гуков, то дам две короткие очереди поверх деревьев за тропинкой, чтобы вы знали, что это я. Это будет значить, что гуки в большинстве, и тогда живо уносите ноги. Не хочу, чтобы вы попали в засаду. Если меня здесь не окажется, я пошел на базу вызывать вертолет. Для таких случаев надо бы давать ночным патрулям рацию.

– Не беспокойтесь о нас, сержант, – сказал Хэммер и усмехнулся. – Я принесу вам миску риса для вашей коллекции сувениров.

– Давай, у меня таких сувениров еще нет. А теперь отправляйтесь. Гуки долго не едят.

Мы оставили сержанта, сидевшего сгорбившись на холме, и углубились направо в лес. Мне была хорошо знакома эта тропинка. По ней мы шли в лощину в утро моего первого патруля. Но я не сказал об этом Хэммеру. Я хотел, чтобы он шел впереди, потому что не доверял ему. Уж очень ему хотелось, чтобы именно я пошел с ним. Я надеялся, что сержант не согласится с планом Хэммера и предоставит это дело дневным патрулям, но он решил не упускать возможности захватить двух вьетконговцев на открытом месте, тем более что нашелся такой страстный охотник, как Хэммер. Что я мог сказать? Что меня больше тревожит мой напарник, чем противник? Так я очутился в безвыходном положении, наедине с Хэммером, охотясь за противником, но чувствуя, что человек, который ведет меня в долину, охотится за мной. Я не был уверен в своих подозрениях: во Вьетнаме часто преувеличиваешь опасность, – но понимал, что осторожность не помешает.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒