Иллюстрации 8 страница

Барышников: «Я организую ротный духовой оркестр, как у нас, на заводе. И мы будем идти под марш».

Бурунов: «А может, нас пригласят в Москву на парад. Пройдем мимо Мавзолея Ленина…».

Голубев: «После войны я пойду в военное училище, буду командиром, как наш Докукин! »

Внуков: «Вот удивил! Зачем тебе военное училище, ведь войн не будет больше. Это же последняя война!.. »

Уже полночь. В землянке сонная тишина. Храп. Свист. Спят мои товарищи. На столе стопки писем: прямоугольники, треугольники, ромбы. А мне не уснуть. В дневнике большие пробелы. Осторожно освобождаюсь из Анютиных объятий, соскальзываю с нар прямо на скамейку к столу.

В землянке жарко. Нет-нет да кто-нибудь проснется, зачерпнет воды из ведра, с жадностью выпьет, подойдет к столу: «Вот это да! », «Ого! » или «Сила! », осторожно поползет по нарам на свое место и тут же заснет.

Проснулся Ваня Козырев. Хороший это человек, спокойный, смелый разведчик. Он тоже идет к ведру (я только что принесла ведро ледяной воды), потом спрашивает: «Ты что не спишь? » — отвечаю: «Выспалась…» Он внимательно разглядывает письма, читает несколько адресов, восклицает: «Потрудились ребята! » и ползет по-пластунски по нарам…

14-е ноября.

Мы только вернулись из немецкого тыла.

А брать меня на задание не хотели. Когда шли через деревню Попково, где расположен штаб дивизии, увидал нас начальник штаба, полковник Завадский. Приказал: девушек на задание не брать.

Пока Докукин был в разведотделе, мы с Валентиной пошли прямо к командиру дивизии. Полковник Турьев сидел за столом перед горой блинов. Он тут же позвонил Завадскому и заступился за нас: «Они опытные разведчики». Комдив приказал выдать нам теплые шерстяные свитры. Разведчики к этому времени расположились в большом доме. Мы рассказали ребятам о нашем приключении. Ребята назвали нас простофилями за то, что мы растерялись и не отведали комдивских блинов. Мы и сами жалели об этом. Полковник нас очень приглашал к столу.

Наш взвод остается в Попкове и на рассвете выходит на задание, а остальные идут домой. Разведчики расстроились: хотели идти с Докукиным. Пока они собирались домой, я уснула. Сквозь сон слышу, тормошит меня Валентина. «Везет тебе. Идешь с Докукиным! Пока, Софья! » — «Подъем! подъем! » — Ребята гремят сапогами, разговоры, шутки. А я не могу подняться. Голова раскалывается, тело тяжелое. Докукин поглядел на меня, спрашивает: «Ты что, заболела? » Я с усилием улыбаюсь: «Что вы, это спросонья». Села на завалинку и чувствую, не встану. Ребята удивляются: «Что это Софья у нас притихла сегодня? » Я пытаюсь шутить: «Расстроилась, не поела блинов у комдива». Ребята смеются. Двигаюсь, как во сне. Что это со мной? Встаю. Надеюсь, что через часок-другой все пройдет.

Мы идем со специальным заданием в немецкий тыл. В вещевом мешке на десять суток продуктов и пятьсот штук патронов. Раньше я не замечала этой тяжести, а сегодня мешок гнет меня к земле, лямки режут плечи. Надо, надо, надо выдержать! Надо! Взять себя в руки, не поддаваться… Привал… Я падаю на землю, как убитая.

Около большака ребята находят немецкий провод и, думая, что это не действующий, старый провод, вытягивают его вместе с телефоном, чем осложняют дальнейшее наше продвижение, переход через большак.

Докукин решает сделать засаду прямо на высоте. Мы залегли в кустах. Вокруг меня столько ягод! С наслаждением мелю зубами холодную, сладкую, винную голубицу, прихваченную легким морозцем.

Лежим уже несколько часов, а немцы все не показываются. Я думаю: наверно, фрицы где-нибудь недалеко от нас вот также лежат, ожидая нашего появления. Солнце садится за горизонт. Под закатными лучами мох, раскинувшийся на километры, блестит, становится почти белым. На этой серебристо-белоснежной поверхности резко выделяются бронзовые сосны, ярко-желтая листва берез и красные шапки осин.

С наступлением темноты переходим большак. Все у нас подтянуто, уложено, ничто не зазвенит, не заскрипит. Под ногами ни один сучок не хрустнет. Ступаем осторожно, проваливаясь в мягкий мох. В абсолютной темноте Докукин ведет нас уверенно, а мы, чтобы не потерять друг друга, как всегда, кладем гнилушку на вещевой мешок впереди идущего товарища.

Агентурная разведка донесла о подходе танковой дивизии. Немецкий большак, постоянно контролируемый нашей дивизией, не обеспечивает противнику спокойного передвижения. Немцы строят новые коммуникации по дорогам Батуринского района с выходом на Духовщину и Ярцево. Наша задача — разведать, правдивы ли донесения агентурной разведки. Кроме того, необходимо уточнить районы строительства новых дорог.

Подходим к деревне. Непрерывно поднимаются в небо немецкие ракеты. Пулеметы прочесывают лес. Патрулирующие солдаты перекликаются с часовыми. В деревне скопление машин с артиллерией, несколько танков. С рассветом они двинулись в сторону города Белого, а по шоссейной дороге, за деревней, идут и идут машины в том же направлении.

Днем отползаем в глубину леса. Расставляем посты, спим по очереди. С наступлением темноты опять пробираемся сквозь лес. Вот мы уже в новом пункте. Немец и здесь не спокоен. Ракета за ракетой, ракета за ракетой.

А на рассвете из домов выскакивают немецкие солдаты, совсем юнцы: бегают, возятся, так безобразничают, что становится противно. Из крайнего дома выходит огромный детина, как видно, немецкий фельдфебель, и загоняет их по домам. Надо думать, что это только что прибывшее подразделение. Машины, танки продолжают продвижение по шоссе в сторону Белого.

Мы получили нужные сведения и, благополучно миновав большак, возвращаемся в роту. От моей болезни остался только легкий «чмур» в голове. Рейд по вражеским тылам, кажется, вылечил меня.

15-е ноября.

Осеннее утро. Из маленького замороженного окошечка луч солнца падает на стол, на нары. В землянке прохладно. Дрова в печурке давно погасли. Надо бы разжечь печку, но подняться лень.

Раньше, в мирное время, меня мучила бессонница. Какие только не приходили в голову мысли длинными зимними ночами. От невеселых дум, от житейских тревог я вставала утром усталая, разбитая, с головной болью. А теперь ничего этого нет. Сплю, как только в раннем детстве спят.

В мирное время! В мирное! Неужели существовало когда-то мирное время! То, что тогда было очень важным, сейчас кажется мелким, второстепенным.

А сейчас, когда ты живешь одной жизнью, одной тревогой, одними помыслами со своей страной, со всем народом, живешь на переднем крае своей Родины, твоя личная судьба ясна, твое счастье огромно, твоя жизнь — прекрасна и удивительна, как говорил Маяковский.

Спят хлопцы крепким сном. Слышно только спокойное похрапывание. И вдруг тишина раскололась:

— Ярославцы! Приехали ярославцы! Вставай, братва! Земляки приехали!

Старшина без шапки бежит от землянки к землянке, оповещая о приближении дорогих гостей. Бойцы сразу высыпали из землянок. Чудесное, морозное утро! Высокие, гордые сосны замерли в ожидании.

Объятия. Приветы. Расспросы. Письма.

Это пришла группа ярославцев — партизан. Они у нас в роте отдохнут, получат необходимое обмундирование, боеприпасы и отправятся в немецкий тыл со специальным заданием.

Среди партизан девушки-связистки. Они как на подбор: небольшого роста, крепкие, светлоглазые. Разведчики в восторге: «Девчата мировые! Настоящие ярославочки! »

А вечером в жарко натопленной землянке тесно. Звучат песни. Партизаны запевают новую, еще неизвестную нам, фронтовикам, песню, которая наполняет мое сердце грустью и нежностью:

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море.

И ранней порой

Мелькнет за кормой

Знакомый платок голубой.

Разведчики наши, конечно, уже сказали партизанам, что за человек и что за командир наш ротный. Поэтому все они с любопытством смотрят в сторону бойцов и командиров, среди которых сидит наш Докукин, покуривая трубку, освещенный пламенем печки.

Жаль расставаться с земляками и теплой, уютной землянкой, но нам пора «на работу», да и гости утомлены.

17-е ноября.

Боевая наша жизнь продолжается. У нас ежедневные операции. Партизаны готовятся к походу. Я наблюдала такой эпизод.

Партизаны-радисты проводили занятия. Одна из девушек расположилась с рацией под деревом, недалеко от нашей землянки, капитан подкрался к ней и выстрелил из пистолета над самым ее ухом. Девушка спокойно оглянулась.

— А ну-ка, отдайся! — отодвинула она капитана рукой. Сдернула антенну и пошла как ни в чем не бывало.

Говорят, что это один из способов воспитания и подготовки партизан к неожиданности. Метод, как мне кажется, довольно примитивный и рискованный.

Наши ребята вспоминают, что это было любимым занятием нашего бывшего помкомроты Комаренко. Проверяя посты, он проделывал подобные инсценировки. Тихо подкрадывался к часовому и с криком: «Русс, хэнде хох! » или «Русс — капут! » стрелял в воздух.

Однажды Миша Круглов, охраняя деревню Никулино, уютно расположившись в стоге сена, услыхал над своей головой выстрел, а затем крик: «Хэнде хох, рус Иван! » Круглов решил, что это немец, и с криком «А гад! » мгновенно отскочил в сторону, винтовку на боевой взвод…

Секунда — и Украина навсегда потеряла бы «лучшего» гражданина своей республики. С тех пор Комаренко не упражнялся в таких проверках.

18-е ноября.

Сегодня вернулась группа Игнатьичева из немецкого тыла. Голодные, измученные. Анютка их сразу в отдельную землянку, на карантин. Взяла я газеты, письма и потихоньку пробралась к ним в «изолятор». Разведчики лежат худые, как мощи. А Валюшка осунулась, страшно смотреть: под глазами синие круги, шея вытянулась, как у гуся.

Ребята рассказывают, что в Агеевских лесах партизан не оказалось. Здесь все перевернуто вверх дном: землянки разрушены, взорваны. Жители рассказали, что с тяжелыми боями партизаны покинули эти места. Ребята наши долго бродили по лесу, но установить связь с партизанами так и не смогли. А потом начались скитания в поисках перехода немецкой обороны. Продукты подошли к концу.

При выходе из тыла разведчики должны были взять «языка», но около линии обороны противника напоролись на немецкую засаду. Ранен в ногу пулеметчик Отвагин, смертельно ранен Сережа Соловьев. Очень жаль Соловьева. Он бесстрашный разведчик, замечательный, никогда не унывающий товарищ. Увлекается поэзией, даже сам сочинял стихи. Во взводе нашли его дневник. Короткие наивные записи. «Сегодня впервые я узнал женское сердце». Это он поговорил с Валей Лавровой об интимных вещах, и ему показалось, что он узнал женское сердце.

В землянке-изоляторе жарко. Ребята наслаждаются теплом. Лаврова спорит с Внуковым о вдохновении. «Вдохновение, — говорит Внуков, — это какое-то наитие, восторженное чувство». — «Я категорически с тобой не согласна! — кричит Валентина. — Вдохновение — это необычное проявление ума, высокое состояние творческого подъема. Нас, педагогов, считают сухими, черствыми людьми. А я тебе скажу, педагог без вдохновения не имеет права учить, воспитывать детей. Чем трудолюбивее учитель, тем чаще посещает его это прекрасное чувство».

В роте давно уже замечают, что за бесконечными спорами и диспутами Лавровой и Внукова стоит нечто большее.

19-е ноября.

Вчера партизаны покинули наш лагерь. Боеприпасы, медикаменты, продукты они уложили на волокуши (спаренные лыжи) и после короткого прощания, с песней, которую мы уже успели полюбить — «Прощай, любимый город! », — вытянутой цепочкой скрылись за соснами и снежными сугробами.

С ними ушли и несколько наших разведчиков, которые должны провести партизан через линию фронта.

20-е ноября.

Сутки бродили под Брехаловкой. Двенадцать часов пролежали в засаде, но немцы не пришли. При отходе попали под такой артиллерийский огонь, что еле-еле ноги унесли.

Замполит Виноградов (он у нас вместо Полешкина, которого послали на учебу) даже погреться не дает, торопит: «Тебя срочно вызывают в политотдел дивизии. Несколько раз звонили». До штаба дивизии не менее 15 километров, часа полтора ходу на лыжах, а я как волк голодная. Ворчу себе под нос: «Зачем я им понадобилась? »

В политотделе дивизии, в большом, чистом, уютном доме, на высоком стуле со спинкой сидит миловидная машинистка — Шура Самойлова. В новой гимнастерке с белоснежным подворотничком. Ее нежные ручки быстро, быстро постукивают по клавишам пишущей машинки. Между нами происходит диалог:

— Вы не знаете, кто меня вызывал в политотдел?

— Не знаю.

— А где мне найти товарища Морозова?

— Не знаю.

— А подполковника Смирнова? Наверно, он меня вызывал?

— Не знаю.

Ординарец Морозова подает машинистке стакан крепкого, горячего чая, а мне говорит: «Дуйте вы прямо к Смирнову, там сейчас весь политотдел».

У меня аж слюнки потекли. Вот бы стаканчик чайку, такого горячего, крепкого, духовитого!

Я «дую» к Смирнову. У заместителя командира дивизии по политчасти Смирнова полно народу. Шумно, весело. Все стоят в овчинных полушубках и шапках. Подполковник Смирнов, увидев меня, кричит: «А вот и разведка! Аверичева, смотри, кто к нам в дивизию приехал! »

Ко мне подходит невысокого роста военный человек с худым, смуглым лицом, с горящими темными глазами. Он трясет мою руку, обнимает.

— Аверичева! Софья! Да неужели это вы? Вас не узнать, вы совсем другая!..

— Александр Александрович! И вы другой, и вас не узнать!

Передо мной наш ярославский писатель Александр Кузнецов, с которым мы не раз встречались в Ярославле.

— Нет, вас совсем не узнать! — не успокаивается Кузнецов.

Летят две подводы навстречу снежному ветру. Широкие сани мчатся по зимней дороге Никулинского леса в нашу разведроту. Хорошо, тепло, уютно в огромном тулупе. В санях — Кузнецов, подполковник Смирнов, корреспондент «Комсомольской правды» Крушинский. Мы с Кузнецовым вспоминаем Ярославль, театр Волкова, спектакли, наши встречи, нашу дружбу.

Молодые талантливые ярославские писатели, поэты, журналисты были настоящими друзьями театра. Александр Кузнецов, Валентина Елисеева, Мария Морозова, Анна Черток, Марк Лисянский и, конечно же, Анна Гогуева, работник радио, — непременные зрители и лучшие критики всех наших спектаклей. Они приходили к нам за кулисы, чтобы поздравить с премьерой, актера с удачей, что-то важное подсказать, просто повидать своих любимых актеров. Наши отношения перерастали в какие-то личные симпатии, в дружбу. Мы частенько собирались у кого-нибудь на квартире, читали до поздней ночи стихи Блока, Маяковского, Багрицкого, Есенина, Пастернака… Собирались для того, чтобы послушать новые стихи или новый рассказ наших друзей.

Особенно хорошо читал свои рассказы Александр Кузнецов. Потом вставал Марк Лисянский и своим тенорковым голосом, смешно отбивая рукой ритм стиха, читал нараспев:

Меня учил Багрицкий

Тяжелому ремеслу —

За каждым словом рыскать

Без чьих-либо услуг…

Пусть буду неизвестен

И тем лишь знаменит,

Что я в стихе был честен,

Как сердце мне велит!

Скрипят полозья, осыпаются с ветвей хлопья снега, а я рассказываю Саше Кузнецову о моих замечательных боевых друзьях, о нашем командире Иване Докукине, о Вале Лавровой и Ане Тюкановой, о фронтовой дружбе, выше которой я ничего не знаю.

Утром в переполненной землянке нашего взвода встреча.

Александр Кузнецов (он приехал к нам в качестве корреспондента «Известий»), корреспондент «Комсомольской правды» Сергей Крушинский, подполковник Михаил Павлович Смирнов забираются на нары.

Смирнов представляет разведчикам гостей. Затаив дыхание, мы слушаем только что написанный Кузнецовым новый рассказ «Свадебный поезд».

После чтения Михаил Павлович Смирнов рассказывает нам целую серию пошехонских анекдотов. Один из них я записала.

Летом 1936 года были большие лесные пожары из-за сильной жары. В городе Пошехонье пожарник с каланчи увидал яркий заход солнца за лесом и принял за пожар в лесу. Поднял тревогу, пожарники выехали тушить пожар. Они проехали от города пять, семь километров, а до пожара добраться никак не могут.

Только когда солнце ушло за горизонт, они поняли, что ехали тушить не лесной пожар, а закат солнца…

Мы расстаемся с Сашей Кузнецовым. Он смотрит на меня с грустной улыбкой и говорит: «А война окончится не скоро. Сможете ли вы выдержать такую жизнь, если она продлится не один год? » Я помолчала, а потом ему в тон: «Если буду жива, все выдержу, все вынесу».

Через час после отъезда гостей нас выстраивают вдоль землянок. Командир роты Докукин расстается с нами. Ему присвоили звание капитана и переводят во второй полк командиром батальона. Капитан Докукин обходит строй разведчиков, пристально всматривается в каждого бойца.

Его волнение передается нам. Мы не можем отвести глаз от любимого командира. Мне кажется, что даже ветви на деревьях поникли не под тяжестью снега, а под грузом нашей печали.

Мы сидим в осиротевшей землянке. Я записываю в дневник эти грустные строки, многие ребята лежат на нарах, тесно прижавшись друг к другу. Мы не можем смириться с переводом Докукина. Но приказы командования обсуждению не подлежат… Мы молчим, но каждый из нас думает: взять от разведчиков Докукина — значит вырвать сердце роты, обезглавить ее, а назначить Докукина в стрелковый батальон — это погубить самого Докукина. Он — разведчик по своей натуре, по душе. В нем все создано для разведки. Если бы его назначили начальником разведотдела дивизии, корпуса, даже армии, мы бы это поняли. Докукин командир наступательного порыва, он не сможет и дня просидеть в обороне. Это противопоказано его натуре.

Через час выходим. Начинается в нашей семье новый период жизни. Отныне докукинцами будет командовать старший лейтенант Крохалев.

Докукинцы — без Докукина!

2-е декабря.

Давно мы уже не были «дома». Нашей базой становятся землянки минометчиков в Вервищенском лесу, где нас радушно встречают бойцы и командир минометной батареи капитан Грибанов. Мы бродим в районе Брехаловки, Морзина, Пречистого. Здесь сосредоточены большие силы противника. Они расположены на господствующих высотах. Контролируют всю местность. По всему фронту немцы построили сплошную линию обороны со множеством дзотов, проволочными заграждениями, подвесными минами в лесных завалах и всякой другой гадостью… Попробуй — подойди! Недаром кто-то из бойцов сочинил — и все подхватили:

На Брехаловку пойдешь,

Без порток домой придешь.

Пока преодолеешь Вервищенскую высоту, десять потов сойдет, только ложись да вставай. Немец бьет по всему району. Засечет артиллерийско-минометные орудия в нашей обороне и колотит без устали, пока не израсходует норму снарядов и мин. Нам каждый раз приходится преодолевать высоту, потом лес. Затем мы выходим к железнодорожному полотну. Железнодорожная линия с приходом немцев в Пречистенский район не действует, она вся заминирована.

Преодолевая полотно железной дороги, заходим на немецкую территорию и тут начинается игра «в кошки-мышки».

Первый раз после ухода Докукина роту повел старший лейтенант Крохалев. Вошли мы в лес, просидели ночь между деревнями Мужицкое и Дедовичи, а на рассвете вернулись. На следующий раз остались без ротного командования. Минометчики предоставили нам не только землянки, но даже готовят на нас пищу в общей кухне. А наше ротное начальство заняло «оборону» в тылу Никулинского леса, из теплых землянок осуществляя общее руководство.

Уже давно знакомым путем мы вышли на Вервищенскую высоту. Впереди шла группа лейтенанта Ивченко. Не доходя до железнодорожного полотна, заметили большое скопление немцев. Они готовились к наступлению. Мы вернулись немедленно и доложили командиру батальона капитану Пегасову о скоплении противника. Наша артиллерия открыла мощный огонь по указанным ориентирам. Наступление немцев сорвалось. Когда стемнело, мы снова пошли в разведку. Перешли железнодорожное полотно, раненых и убитых немцев мы уже не обнаружили, залегли под деревней Мужицкое и пролежали целую ночь. Немцы не показывались.

Утром возвращаемся домой и видим около наших следов следы немецких сапог. Фашисты шли из соседней деревни и на нашей тропинке лежали в засаде с пулеметами и минометами, но не дождались. Мы ждали немцев, а они — нас.

Ивченко приказал шагать след в след, чтобы гитлеровцам было непонятно, сколько человек прошло.

Мы снова в засаде, снова ожидаем немцев. Валентина рядом с Колей. К этому все уже привыкли в роте: они всегда вместе. А в последнее время еще и Анютка с Ионом Бахуро становятся неразлучными. Двигается ли рота, сидим ли в засаде, они всегда рядом. Анютку не узнать. Притихла, ходит таинственная, как будто несет что-то очень ценное и боится расплескать. Вот и сейчас они вместе. Ион с автоматом замаскировался под сосной. Расстелил на снегу полу своего полушубка и Анютка маленьким клубком удобно на нем устроилась. Анна демаскирует группу, но никто из нас не в силах ей сказать: «Прими боевой порядок». У нее такая счастливая рожица.

Мы лежим целых десять часов. Глаза заволакивает сон. Окоченели руки, ноги. Не помогают никакие спиртовки. Наконец видим: от деревни Жаровня движутся фигуры в белых халатах. Это немцы. Усталости как не бывало. Уже приближается головной дозор немцев. Они внимательно смотрят по сторонам и вдруг, не доходя метров ста до нас, поворачивают назад: как видно, заметили что-то подозрительное.

— Огонь!

Немцы, подхватывая раненых и убитых, отходят к своей обороне, а наш отход прикрывают наши минометы. С воем проносятся над головой мины.

После ухода Докукина из роты это первое столкновение с противником. Хотя мы и не взяли «языка», самочувствие хорошее. Враг понес потери, а мы все живы-здоровы. Благополучно миновали Вервищенскую высоту. На опушке леса попадаем под минометный огонь. Немец как бы в отместку положил нас всех на снег. Бьет, бьет без конца. Ребята вслух корректируют: «Иду… Иду… Иду… Иду-уу! Приш-шш-ла! Перелет! Недолет! Левее! Правее! А вот и наши!.. » Вокруг падают мины, но… не взрываются. Мы глазам не верим. Из-под снега торчат стабилизаторы мин. Их множество.

Наступает тишина. Мы вскакиваем и мчимся прочь от этого места. Ребята не хотят верить, что мины не взорвались потому, что кто-то так их сделал. А я думаю о том, что мины делают рабочие руки, значит, среди немцев есть наши друзья. Я мысленно благодарю их, наших немецких друзей.

В лесу, в землянке минометчиков, играет гармошка. Приехали артисты дивизионного клуба.

Нам не до концерта. Капитан Грибанов приглашает нас всех к себе на КП батареи. В землянке сразу становится тесно, зато тепло и уютно. Я устраиваюсь на скамейке в самом дальнем углу и тут же, в обнимку с автоматом, засыпаю. Просыпаюсь от гомерического хохота. Анна меня тормошит, колотит: «Соня! Соня! Проснись! » Открываю глаза: все хохочут. Оказывается, я во сне разговаривала и выдала Анну и Иона. В абсолютной тишине я говорила: «Ребята, а вы знаете тайну нашей роты? У Анюты роман с Ионом! » Меня переспросили: «Что ты сказала? » И я вновь повторила: «У Анны роман с Ионом». Говорят, что я это произносила громко и четко.

12-е декабря.

Я совершенно забросила дневник. Дела в роте неважные. Не хочется и писать. Выходим на задание каждый день, но теперь изредка пользуемся гостеприимством минометчиков. Чаще возвращаемся на базу роты в Никулинский лес. Все неудачи. Операции плохо подготовлены, объекты до сих пор мало изучены. Вся наша тяжелая работа, изматывающая силы, идет впустую.

С уходом Докукина в роте как будто что-то надорвалось. Политработник в своем дневнике записал бы так: «Рота теряет боевые традиции, падает морально-политический дух бойцов». И это верно. Мне же кажется, что мы теряем нечто большее: ощущение счастья, вдохновение, романтику боя. Бойцы чувствуют усталость, становятся вялыми, брюзгливыми. Даже лучшие разведчики неузнаваемы. Но ведь я-то хорошо знаю наших ребят — орлы! Дай только им настоящее дело, пусть опасное, рискованное. Но это бесконечное выжидание, бесцельное ползанье по лесу размагничивает. Что мы можем сделать, мы — рядовые бойцы! Мы не имеем права совать нос в дела командирские. По правде сказать, мы с Валентиной на правах женщин и пытались это делать, да получали щелчок.

Вот одно из наших возвращений с очередного задания. Все хмурые. В землянку с руганью входят мрачнейшие Володя Чистяков и Иван Журавлев. Ставят автоматы и сразу — хлоп на нары. Мокрые, грязные. «Ребята, снимите с себя хоть маскхалаты и обувь! » — прошу я. В ответ слышу: «Отстань! » — «Володя, Ваня, ведь вечером опять выходим. Как же вы пойдете в мокрой одежде! » — «Отстань, говорю! » — ворчит Чистяков. Володька грязный, засаленный, мятый. Ужас! Куда девалось его молодцеватое щегольство. «Не трогай его, Софья, — говорят ребята, выстраивая возле печки баррикаду из валенок. — Видишь, человек доходит».

На столе, как всегда треугольники и ромбы писем. Скоро Новый год, а у нас в роте грустновато. Боевая удача необходима, как воздух. Ребята по очереди пишут письма. Встает и Чистяков. Пишет письмо матери. А что если пугнуть Владимира, написать письмо его матери Анне Федоровне Чистяковой! Я ползу к столу, пишу письмо. «Благодарим за воспитание хорошего, смелого бойца. В бою он бесстрашен, но вот дома, в землянке, он ругается последними словами, опустился. Что с ним делать, не знаем! » Кладу письмо рядом с Чистяковым. «Софья, что это ты надумала матери моей писать такое. Мать расстроится, а там еще сестренка. У нас в доме никто не ругается. Ну даю слово! »

Под честное слово я разрываю письмо.

22-е декабря.

Валя, Анютка и я живем отдельно от ребят. Вернулись с задания. В землянке чистенько. В печурке весело потрескивают дрова, а на моем топчане лежит незнакомая женщина в белоснежной мужской рубашке. Знакомимся. Корреспондент армейской газеты Наталья Мончадская. Много у нас в роте перебывало корреспондентов, но женщина, да еще такая очаровательная, впервые.

Она приехала к нам в роту днем, когда мы с Анной были на задании. Ей сказали, что дома одна Валентина Лаврова. Подошла Мончадская к нашей землянке и видит: огромный боец с удалью колет дрова. «Ии-ах» — раздается в морозном воздухе. Она спрашивает, где найти Валентину Лаврову. Боец улыбается, расправляет плечи, сдвигает шапку на затылок: «Я — Валентина Лаврова».

Не успели мы отогреться, прийти в себя, как уже говорим, говорим без конца, и вскоре между нами устанавливаются отношения многолетнего знакомства. Как ни странно, но мы говорим не о войне, а о жизни, давно забытой.

Всю ночь не смыкаем глаз. Пьем чай, подкладываем в печурку аккуратно напиленные Валентиной чурки. А утром Наталья Мончадская уже не просто корреспондент, а наш фронтовой друг. Худенькая, в белом полушубке, в шапке, туго затянутая широким ремнем, с маленьким пистолетом на боку, машет она нам на прощанье рукой и скрывается за высокими соснами.

Год 1943

1-е января.

Подумать только — уже 1943 год! Еще один год начинается в моей жизни. Какой он будет! Как я его проживу? И переживу ли?

Наша группа во главе со старшим лейтенантом Васильевым в расположении батальона Докукина — уже не капитана, а майора Докукина. Мы действуем на стыке деревень Селище и Берлезово. Вражеский огонь разбил, искалечил, с корнем вырвал деревья и кустарники. С приближением к КП батальона местность становится все более труднопроходимой. Приходится все чаще и чаще перелезать через завалы.

Не сладко здесь пехоте-матушке. Вот и сегодня бьет немец без конца. Налет за налетом. Пули свистят, ударяются в искалеченные стволы деревьев. Наши артиллеристы что-то молчат… Сделают один налет и замолкают на целую вечность. Досадно!

На командном пункте батальона несколько командиров. Сам Докукин не выходит из землянки. Говорят, приказом командира дивизии на него наложен домашний арест на пять суток за то, что он ползал с разведкой батальона в немецкие траншеи за «языком». Узнаем своего «батьку» Докукина.

С большой радостью встречает нас майор Докукин. Командиры расходятся по подразделениям. Мы, разведчики, остаемся наедине со своим бывшим ротным. Он с любовью оглядывает нас и говорит: «Надоело в обороне, скорее бы вперед, скорее бы наступление! »

Во второй половине ночи Докукин идет с нами на боевое задание. Здесь нет живого места. От взрывов, снарядов и мин земля перевернута вверх дном. Комбату все знакомо в своем хозяйстве, он знает на ощупь и на взгляд каждый клочок земли. Перед нами задача: выявить и уточнить систему оборонительных сооружений противника. Мы ползем с сапером. Проходим две линии проволочного заграждения. Сапер осторожно работает около самой немецкой траншеи. Это последнее препятствие.

Хотя в наше сегодняшнее задание и не входит блокировка обороны противника, все-таки хорошо бы в предновогоднюю ночь ворваться в расположение врага через все его препятствия. Еще мгновение — и мы у цели. Только бы ничто не помешало…

Но!.. Движение сапера — и по всей проволоке зазвенело, забренчало. От проволоки вверх взвились и повисли в воздухе на парашютах десятки ракет. Мгновенно заработала вся огневая система. Мы открываем ответный огонь, но продвинуться вперед не можем. Среди нас трое раненых, но задание выполнено. Эта «автоматика» немцев — новость не только для нас, но даже для командира батальона майора Докукина. В будущих боевых операциях и в грядущем наступлении добытые сегодня данные о системе немецкой обороны будут иметь важное значение. Мы долго лежим под огнем, не прекращая наблюдения. К рассвету отходим.

На КП батальона Докукин наливает ребятам водки:

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒