Иллюстрации 5 страница

Сегодня многие из наших сложили свои головы. Погиб Юрий Романов, тихий, скромный паренек. Он первым выскочил из траншеи и гнал немцев до опушки леса. Убит Кашиков из нашего пополнения. Он лежал в побуревших, потемневших от походной пыли красножелтых сапогах ярославской фабрики «Североход».

А день выдался жаркий. Несло трупным запахом. Дышать было нечем. Мучила жажда. Группа разведчиков под командованием Миши Голубева отправилась хоронить погибших наших бойцов. Когда они приблизились к кустам, немец начал бить из пушек. Убит разведчик Шепет, и его положили вместе с другими убитыми в одну могилу.

Ожидалась новая контратака. В тылу немцев взлетели ракеты. И тут заработала наша артиллерия. Мощный огневой вал сметал все с земли. После этого противник не предпринимал больше ни одной атаки.

Вечером мы узнали, что какой-то курсант из учбата пробрался с ракетницей в тыл к немцам и сигнализировал нашей артиллерии. Снаряды точно ударили по скоплению войск противника, сорвав новую атаку. Курсант погиб смертью храбрых. Но батальон окончательно укрепился на своих позициях.

Утром на четвертые сутки на смену нам пришла пехота. Роту нашу вывели из обороны. Мы с наслаждением вдыхали чистый сосновый воздух, шагая через рытвины и ямы. За деревней Зазерье стояла группа командиров. Среди них мы узнали полковника Турьева и комиссара дивизии Смирнова. Они окликнули нас с Валентиной. Турьев спросил, как наше самочувствие. Не раскаиваемся ли мы в том, что пошли в разведку? Мы поблагодарили полковника Турьева за то, что он поверил в нас. И помчались догонять роту. А потом до вечера строили дорогу на болоте. Носили по грязи здоровенные бревна для настила. Некоторые ребята ворчали от усталости, а мы с Валентиной, хоть и работали на последнем издыхании, держались бодро и даже весело.

Всю ночь прошагали, а на рассвете добрались до деревни, где стоял наш медсанбат. Грязные, мокрые, мы заглядывали в окна и двери, не рискуя в таком виде войти в палату к нашему командиру роты. Докукин нашему приходу страшно обрадовался. «Входите скорее! Да входите же вы, черти! Входите все! » — волновался он. Ребята ревнивым взглядом осматривали чистую палату. Старательно выскобленные полы. В открытые окна сквозь марлевые занавески льется свежий воздух. Всюду полевые цветы — ромашки, васильки, незабудки!.. Порядок! Около кровати Докукина — красивая стройная блондинка. Медсестра Аня.

Четыре дня Докукин просидел на крыльце, расспрашивая вновь прибывающих раненых. Вчера ночью к нему заглянул его друг старший лейтенант Осьмак, так что всю обстановку и результаты боя Докукин знал лучше нас. От него мы узнали фамилию курсанта, пробравшегося в тыл противника и вызвавшего огонь на себя. Это был наш Высотский, который прибыл на фронт в одном эшелоне со мной. Докукин, говоря о погибших разведчиках, несколько раз повторял: «На свете не бывает смерти». Уверял нас, что нога у него зажила и скоро он вернется в роту.

У Докукина созрел план новой операции, поэтому лейтенанта Крохалева, командиров взводов он оставил у себя. На прощанье он подарил Анютке, Валентине и мне по фотокарточке — во весь рост, в фуражке, с трубкой во рту, с немецким автоматом. На обороте написано: «Достоин жизни тот, кто борется за жизнь. На память о боевых днях на фронте Отечественной войны. 1942 г. авг. МСБ д. Подвязье. Докукин».

Мы шагаем домой в Никулино и всю дорогу говорим о встрече с Докукиным. «Не понимаю, что значит на свете нет смерти! — восклицает Борис Барышников. — Это что, из загробной жизни?.. » Ребята кричат: «Ну зачем же понимать в прямом смысле! Докукин хотел сказать, что человек после смерти жив своими делами».

Зинченко обнимает за плечи Батракова и поет: «И в какой стороне я ни буду, по какой я тропе ни пройду, друга я никогда не забуду, если с ним повстречался…в бою». Батраков моргает рыжеватыми ресницами.

В утренней прохладе горит роса на листьях, на траве, на цветах. Из сарая слышится могучий храп. Спят докукинцы богатырским сном. Я лежу на плащ-палатке и заканчиваю страничку моего дневника. Написала я ужас сколько — целое сочинение!.. Вот и меня клонит ко сну. Зачем отставать от коллектива. Спать — так спать!..

6-е августа.

Весь день наш — баня, стирка. Мы с Анютой удалились на свой ручеек. Вальком выколотили белье, гимнастерки, брюки. Валя презирает нас за это. Она уверена, что на фронте тратить время на «бабьи» дела — преступление. Она будет жить так, как живут все бойцы.

Обед готовим коллективно, всем взводом. Нашли на заброшенных огородах чахлую морковь, свеклу, укроп и даже капусту. Я шеф-повар. Анюта — моя правая рука. Валя с ребятами — чернорабочие: картошка, дрова, вода. Обед имеет колоссальный успех. Свежие щи со свиной тушенкой. Томленая картошка со свиным салом и луком, чай с малиной. Ребята с азартом очищают котелки и чашки. Мы с Анютой не успеваем наполнять их вновь. Смотрю на них с любовью, у них сейчас такой домашний вид. И сердцу моему они так дороги и близки, как мой брат Илларион (не могу не думать о Лорше. Он командует десантной частью под Сталинградом, а там идут смертельные бои). Ребята благодарят за обед, похваливают. Рома Перфильев разрумянился, бьет себя по животу и говорит: «Как дома у матери пообедал! » Я прямо расчувствовалась. Всех отпустила на отдых, а сама принялась за мытье чугунов, чашек, ложек.

Да, Валентину сегодня избрали секретарем комсомольской организации роты.

26-е августа.

Не брала в руки, дневника целую вечность. Каждую ночь в разведке. Мы снова в деревне Грядозубово. Полина Алексеевна просит Валю, Анюту и меня: «Докукина нет, так живите хоть вы в моей хате». Ночью небольшими группами уходим на задание. Ползаем около обороны немцев по болотам, оврагам, перелескам, а потом возвращаемся на базу. Я снимаю с себя мокрую одежду. Тетя Поля подает мне свою домотканую сорочку. Она до того длинна и широка, что мои подружки умирают от хохота. Под дружный смех и шутки залезаю на горячую русскую печку. А ребятишки Полинка, Клавдюша и Маня бегут к ручью полоскать нашу одежду. Тетя Поля вытаскивает из печи пахучий смоленский пирог — ржаной с картофельной начинкой, — достает из подвала «крыноцку молоцка». — «Покушай трошечки, — и ласково смотрит: «Ну что ты за баба, — худюща така, живот ить у тебя к спине прирос». Младшая из дочерей тети Поли Лизутка лезет на печку, трется около меня, как котенок мурлычет: «А неужто ты и вправду артистка, или так бойцы зазря тебя дразнят? А не страшно тебе ночами-то темными по болотищам лазить? А я так ух как боюсь полицаев». Засыпаю под журчащий голосок Лизутки.

Солнце высоко, а Валюша с Анютой спят. Выхожу на крыльцо. Сухая одежда лежит на лавочке. Иду в поле. Женщины жнут рожь, торопятся — скорей, скорей, пока докукинцы не ушли, а то явятся шешки полицаи. Тетя Поля самая высокая женщина на селе, она сильными ловкими руками срезает серпом рожь, горсть за горстью. Кажется, что такую ничто не сломит, не согнет. Женщины увидели меня, машут: «Иди к нам! » Среди них и Мария Поликарпова.

Я прошу: научите жать рожь. Тетя Поля подает серп и показывает: «Вот так левой рукой — собирай, а правой — срезай». Я пробую. Не получается. «Да что ты неладна кака! Под корень бери, под корень, чтоб солома не пропадала. Эх ты, шешка нямая! »

Я обижаюсь: «Что это вы меня так ругаете, как немца или полицая! » — «Так это ведь как сказать. Можно со злом, а можно и по-доброму. Ты не обижайся! — уговаривают меня женщины. — Шешка — это вроде черт или дьявол».

Из села выходит группа косарей: разведчики Михаил Кукуев, Гоша Гусев, Саша Семенов, Михаил Курин. За ними идут Паша Савченко, Петр Пушнев и Сережа Соловьев. Вразвалку шагают друзья Михаилы, Круглов и Голубев.

— Привет труженикам колхоза! — кричит Голубев. Женщины растроганно вздыхают: «Сынки, помощники наши родные. Каков командир, таковы и бойцы».

28-е августа.

Несмотря на жаркий день, в лесу прохладно. Мы ведем наблюдение за деревнями Вишенки, Верхней и Нижней Дубровой. Неподалеку от нас, около начисто выжженной, не существующей сейчас деревни Новоселки, золотится нескошенная рожь. «По мнению Докукина, это самое лучшее место для засады, — говорит лейтенант Крохалев. — Докукин считает, что немцы ни за что не оставят рожь на поле. Они обязательно пригонят население на уборку урожая».

Мы лежим на опушке леса. В лесу заманчиво синеет голубика и черника. По очереди отползаем. Пригоршнями заталкиваем спелые ягоды в свои и без того уже черные рты. «Подывитэся, люди добры, що воны там роблять! — восклицает Ивченко, не отрывая глаз от бинокля. — Прав Докукин! Нэмци гонють жинок под конвоем рожь сбираты». Я сгораю от нетерпения, но бинокль один. Но вот бинокль у меня в руках. Я вижу работающих женщин, вижу толстого полицейского в черном костюме, в руках у него хлыст. Немцев не видно. Яков Ивченко говорит, что они в кустах.

Вечереет. Немцы выходят из засады и, озираясь, гонят женщин назад. Всю ночь ползаем около немецкой обороны, а с рассветом снова наблюдаем. Рано утром, охватив полукольцом группу женщин, немцы вновь пригнали их на поле. Впереди немецкий дозор с пулеметами и велосипедисты. Они объезжают рожь и на высотке, в кустах, ложатся в засаду.

Ребятам надоедает смотреть в бинокль, они с охотой отдают его мне. Я вижу уже «знакомого» толстого полицейского. Его тучная фигура в черном резко выделяется на фоне золотистой ржи. Он ходит среди женщин, подгоняет их хлыстом. Внезапно нервным движением хватается за бинокль и долго пристально смотрит в нашу сторону, расставив свои ноги-чурбаны. Как видно, не доверяет бдительности немецких солдат. Потом громко кричит: «Па-у-за! »

Немцы, не подозревая опасности, выскакивают из засады, набрасываются на женщин, те отбиваются, но немцы хватают их и падают в густую рожь. Женщины кричат, плачут, а полицай спокойно стоит с биноклем посреди этой свалки и не спускает глаз с опушки леса. Он смотрит прямо на нас. И вдруг, мне кажется, наши глаза на мгновенье встретились. По спине прошел мороз. Полицейский, не отрываясь от бинокля, подозвал к себе немца, тот встал с ним рядом и направил свой бинокль на опушку леса. Неужели этот черный боров почувствовал что-то? Может, от солнечного луча сверкнули стекла моего бинокля?

Раньше я только читала о бесправном рабском труде, а сегодня увидела это своими глазами, как будто кинофильм смотрела. Ивченко повторяет одну и ту же фразу: «Резануть бы их, гадов, из пулеметов, да жинок дюже жалко».

Во второй половине дня к нам приходят на смену лейтенант Крохалев, младший лейтенант Замятин, Коля Внуков, Зернов, Бурунов и другие ребята. Мы отползаем подальше от опушки леса и засыпаем. Ведь мы без сна более суток.

Вечером из Грядозубова подтянулась вся рота. Анютка уткнулась носом в щеку. «Ох, и соскучилась! » — Просит: «Если возьмешь немца, достань мне пистолет. Ну что я без оружия! » — «Мне и самой хочется достать для тебя пистолет, а себе немецкую шлею с поясом и длинный немецкий кинжал, как у ребят», — говорю я Анюте. Подходит Валя вразвалочку. «Здравствуй, Софья! » — и, скорчив рожу: «Нежности у вас с Анютой! Ох и бабье же вы! » Все смеются. Ивченко подает мне немецкую маскировочную сетку: «возьми, а то волосы у тебя дюже светлые, из кустов будешь демаскировать».

Опять ночь, опять засада. Местность открытая. Нас маскируют кусты да густая трава. Рассвело. Солнышко всходит. Немцы не торопятся. Надоело ждать. Кажется, сегодня они не придут. Кто-то ворчит: «Надо было вчера сделать засаду». В кустах тихое похрапывание. Спит санинструктор Анюта Тюканова. Круглов во сне улыбается. Мельников зарылся лицом в траву. Вспоминаю, как он ныл во время боевой подготовки, а сейчас замечательный разведчик! Не спит Рома Перфильев, он смотрит вперед, под глазами у него синие круги, глаза потемнели. Чтобы не уснуть, достаю из нагрудного кармана гимнастерки вырезанное из «Комсомольской правды» стихотворение Михаила Слободского «Мсти, воин».

Сон разведчика чуток. Михаил Голубев уже подмигивает глазом. Он высоко поднимает брови, как бы спрашивая: прочтешь? «Угу», — киваю я ему. Михаил тихонько свистит: «Проснитесь, сони! » Барышников и Батраков улыбаются. У Зинченко лицо мятое, в полосках от травы, от этого особенно видны следы оспы. Алеша Сотсков поднимает голову, всем видом своим говоря, что, мол, никто же не спит. Лишь наш санинструктор продолжает спать. Она уверена в том, что воевать — дело разведчиков. Я тихо читаю стихотворение:

Очаг разрушен, дом родной сожжен,

Здесь немец был. Здесь только пепелище.

А сколько их, детей бездомных, жен,

Что пепел и золу нашли взамен жилища!

Смотри, боец, и вспомни про семью,

Про домик свой и про село родное…

Припомни все и тверже стань в бою,

Ты защищаешь Родину свою,

Ты мстишь врагу,

Ты должен быть героем!

Старший сержант Борисов, из другой группы, подает сигнал. Внимание! Из Вишенок движутся немцы. Впереди дозорные, за ними на расстоянии метров ста — велосипедисты. По цепи приказание: «Без команды не стрелять! » Дозорные подходят почти вплотную к нам, прочесывая кусты и опушку леса. Потом машут велосипедистам рукой. Все, мол, в порядке! И двигаются мимо нас по тропинке к высотке. За ними велосипедисты. На меня находит какое-то отупение. Я думаю о том, что покрой пилоток у немцев совсем не такой, как у нас. Вид у них не зловещий, обыкновенный, и от этого все, что сейчас происходит, мне кажется простым, будничным, не верится даже, что это немцы.

Команда «огонь! » приводит меня в чувство. Гранаты в ход. Бьют автоматы. Мы вырастаем как из-под земли и бросаемся вперед. Немцы от неожиданности падают с велосипедов, но все-таки открывают огонь. После короткого боя младший лейтенант Замятин, Кукуев, Борисов и Валя Лаврова, выскочив из засады, хватают двух немцев и тащат их к лесу. Младший лейтенант Ивченко и его ординарец Дубровин, Михаилы Голубев и Круглов тащат двух полицейских в мохнатых, зеленых маскхалатах. Полицейские сопротивляются, но напрасно, руки у докукинцев крепкие. Старший лейтенант Васильев с разведчиками хватают еще двух «языков». В нескольких шагах от себя вижу, как грохнулся на землю огромный фриц. Держа наготове автомат, подбегаю к нему. Взгляд упал на новенькую кобуру и кинжал, отстегиваю кобуру и вдруг вижу: у немца дергаются веки. Живой! Даже не ранен! «Ауфштейн! Хэндэ хох! » Немец встает и поднимает руки.

Немцы открывают огонь из Верхней Дубровы. Рома Перфильев, Мельников, Коля Внуков, Бурунов подбирают велосипеды. Вдруг Рома Перфильев вскрикивает, хватается за ногу и падает. Ребята подхватывают его на плащ-палатку. Перфильев стонет. Губы его синеют, из ноги хлещет кровь. Анна быстро накладывает жгут, перевязывает страшную рану (разрывные пули пулеметной очереди).

Мы ведем трех немцев и двух полицейских. «Бейте гадов! » — стонет смертельно раненный Роман.

«Ну вот что, товарищи, — говорит старший лейтенант Васильев. — Немцев ведите вперед, быстро! А этих подлюг, — указывает он на полицейских, — к дереву! »

Молодой полицейский, зовут его Колька, падает на колени, ползет по земле, хватает ребят за сапоги, целует. «Не расстреливайте, товарищи! » Иван Журавлев толкает его ногой: «Какие мы тебе товарищи, в душу бога мать! » — «Я не знаю, как вас назвать! Граждане! Господа! » — «Не знаешь? » — кричит Иван с отчаянной бранью. «Я вам все скажу, все! — извивается на коленях полицейский. — Я вам скажу, где можно поймать Вавиленка».

Подходим к деревне Грядозубово. Рома притих, он уже не стонет. Глаза затуманились. Вытянулось лицо. Он умирает. Тетя Поля стоит на крыльце. «Кого же это, а?.. Ромушка! Сыночек!.. »

В Никулино уходят две группы, мы же остаемся в Грядозубове до особого распоряжения. Притихшие дети Полины Алексеевны на крыльце дома стягивают с меня сапоги. Обнимают, прижимаются. Я не могу ни спать, ни есть. Пахнет немцами, сырой землей, кровью, дустом. Этот запах преследует меня и на ручье. Долго лежу на дне неглубокого ручья, прозрачная вода журчит, переливаясь по телу.

Около дома тети Поли собрался народ. Рассказывают, что полицейские, которых мы привели, всем известные бандиты Колька и Ванька. Особенно хорошо знают они Кольку Терещенкова по прозвищу Палашенок, по его бабке — Палашке.

Мы с Анютой сидим на бревнах в окружении женщин и детей.

— До чего же эти шешки немцы нахальны, — возмущается тетя Поля. — Ходят по деревням, как курортники. Почти нагишом, в одних коротких подштанниках. Постучат в окна, наставят автоматы: «Матка, яйка, млеко, а то пук, пук! » Все подчистую: скот, птицу, тряпки и то тащат. Девок пугают насмерть. Увидят, какая поладнее, гоняются, хватают, лапают. Вот и ушли мы в лес всей деревней от греха подальше.

— Полицейские хуже немцев, — говорит Мария Борисова. — Сколько сел сожгли, сколько людей уничтожили, своих же селян, знакомых, родных даже… А наша Лосевка? А где наши отцы?..

— Полицейские мерзавцы выслуживаются перед немцами! — кричит Мария Поликарпова. — Знаю я их, побывала на допросе. Полицейский зверюга по лицу меня бьет, а немец руку его отводит: — Не трогай, она красивая, — а полицай колотит…

Все расходятся. Мы с Анютой остаемся вдвоем. За деревней слышится окрик часового: «Стой! Кто идет? » В ответ раздается знакомый голос. Я узнаю голос Докукина. Группа военных быстро входит в дом Полины Алексеевны. Впереди промелькнула фигура Докукина. Он с палочкой, хромает.

Через некоторое время разведчики собираются около дома. Получено задание: взять в Боярщине начальника полиции Вавиленка. Меня и Анну на задание не берут.

Я вхожу в дом тети Поли. На скамейке сидит Докукин, на забинтованной ноге тапочка, вместо сапога. Он прямо из медсанбата. Рядом полковник особого отдела штаба армии. На другой скамейке — старший лейтенант Васильев, младшие лейтенанты Замятин и Горшков, разведчики Власов, Голубев, Рудкин. Они только что все вместе прибыли из Никулина. Тут же полицейский Колька Палашенок. Он в нашей пилотке и плащ-палатке.

— Товарищ полковник! Разрешите обратиться к лейтенанту Докукину!

— Обращайтесь!

— Товарищ лейтенант, разрешите пойти на задание!

Докукин показывает на забинтованную ногу:

— Видишь, Аверичева, я и сам не могу пойти, а задание очень сложное…

— Товарищ лейтенант, не позорьте меня. Перед ребятами стыдно. Разрешите принять участие в операции по взятию предателя Вавиленка!

Докукин молчит.

— Ну что ж, пойдешь парторгом группы, — наконец говорит он. И к полицейскому: — Вот видишь, гад, у нас девушки просятся в бой, а ты, сволочь, предатель!..

Колька встает, снимает с головы пилотку. Это довольно красивый парень. Продолговатое лицо, прямой нос, черные волосы.

— Товарищи, я клянусь, что сниму с себя позор, оправдаю себя перед Родиной!

— А не сбежишь? — зло прищурился Докукин.

— Пусть Терещенков идет с разведчиками и искупит свое преступление перед Родиной кровью! — твердо говорит полковник.

Действуем тремя группами. Группы Горшкова и Замятина идут в тыл полицейского гнезда за Боярщину. Наша группа охраняет Жаквинскую лощину, обеспечивает отход группам захвата. Согласно показаниям Терещенкова, начальник полиции Вавиленок ежедневно ходит, обычно один, иногда с охраной, вдвоем, приблизительно в девятнадцать часов, из Боярщины в соседнюю деревню Стрынково к немцам за инструктажем и паролем на следующий день.

Терещенков идет в группе Горшкова. В группе захвата старший сержант Власов, неразлучные друзья Михаилы— Голубев и Круглов, Алексей Сотсков, Василий Талдыков, Михаил Кукуев, Ефим Рудкин, Пеунов, Мельников, Алексей Федоров…

Выходим из Грядозубова в ночной темноте и сразу высокие сосны обхватывают и прикрывают нас со всех сторон. Ребята расспрашивают Терещенкова, как он, советский парень, дошел до такой жизни. И Колька рассказывает: «Испугался я, смалодушничал. С фашистами шутки плохи. Они как? Или иди в полицию, или смерть. Молодой я, жить-то хочется». Ребята возмущаются: «Вот дурак! Ты бы в партизаны — и живи». — «Живи, — ноет Палашенок. — Вавиленков знаете какой? Собака, от него не убежишь. Но я же не ярый. Я никого не убивал. Ходил только на посты…». Иван Журавлев напоминает Кольке: «Не убивал!.. А схватили-то тебя с пулеметом. Если бы успел поставить пулемет, всех бы покосил».

Передо мной все стоит злое лицо Кольки Палашенка, и я слышу его неприятный голос: «Клянусь, что оправдаю себя перед Родиной». Есть ли у него Родина?

Около Жаквинской лощины мы расходимся. Колька осмелел, ведет себя «своим в доску», даже подсказывает командирам, как лучше всего расположить бойцов в засаде. Ребята прощаются, пожимают нам руки. Отзываю старшего сержанта Власова, шепчу ему в самое ухо: «Власыч, дорогой! Не верьте Кольке, не верьте. Гад был, гадом и остался». — «Ну что ты, Соня! Он оправдает себя, вот увидишь». — «Надо верить в человека! »— говорит Ефим Рудкин, пожимая мне руку.

Мы долго смотрим в темноту, в которой растаяли наши товарищи…

Начинает светать. Вокруг местность открытая. Впереди, в небольшом кустарнике, разведчики Паша Савченко, Петр Пушнев, Сережа Соловьев. Нас разделяет открытая поляна, к ним не подойдешь. Слева: Владимир Чистяков, Иван Журавлев. Помощник комроты Комаренко и его ординарец Карп Жильцов расположились, как на пикнике: ремни с дисками автоматов и гранатами, вещевые мешки сброшены. Открытая консервная банка, фляжка с водой, разбросаны галеты. Они завтракают.

Солнышко греет все сильней и сильней. Рядом лежит Анюта. Под головой у нее сумка Красного креста. Старший лейтенант Васильев хмурит брови. Меня опять преследует один и тот же запах: немцев, сырой земли, крови и дуста. Сердце заныло, как будто кто-то шепчет: ребята попали в беду! Я подползаю к Комаренко: «Товарищи, у ребят что-то случилось, они в беде! » Карп таращит на меня глаза: «Ты что, бабка-гадалка? »

Справа и слева от Боярщины взвились белые ракеты и упали за деревней. Застрекотали пулеметы, автоматы, потом все стихло. — Ерунда, — говорит Комаренко, — это полицаи проводят учебу.

А в это время в группе захвата произошло то, что мне сердце подсказывало. Вот что рассказал Миша Голубев.

«…Овраг, где сидели мы, глубокий, весь заросший кустарником и травой. На дне оврага внизу журчит ручеек. Сидеть жутковато: вокруг нас на полях работали женщины под охраной немцев и полицейских. Были с ними и дети. Мы боялись, как бы кто из работающих на поле не пошел в кусты по надобности. У всех сосало под ложечкой. Прошло много часов. Хотя продукты были у всех, никто не ел, сильно волновались, аппетит пропал. Ждали, скоро ли уйдут с работы. Скоро ли пройдет день. Голоса то удалялись, то приближались. Время шло. Стало жарко, хотелось пить. Один пополз к ручью напиться, второй, третий… Терещенков просит Горшкова: —Разрешите спуститься вниз напиться. Кольке доверили. Ждем пять минут, нет полицая. Василий Талдыков и старший сержант Власов тоже спустились вниз. Неужели, собака, сбежал? Мы испугались. Но все еще верили, что Терещенков не предаст. Прошло еще пять минут. Нет его! Младший лейтенант Горшков растерялся. Вскочил, глаза вытаращил: «Вот будет мне за это! Что делать? Мы пропали! Нужно уходить! » И мы начали отход…».

Колька Палашенков действительно сбежал. Он собрал полицейских и направил их на группу Горшкова. Завязался бой. На помощь полицаям из Стрынкова прибыл немецкий гарнизон.

А мы продолжаем лежать в засаде. Справа разведчики подают сигнал. Васильев быстро подползает к ним, а оттуда идет в рост, берет автомат, надевает плащ-палатку и спокойно говорит: «Немцы идут». Комаренко и Карп: «Кто? » — Васильев: «Немцы! Готовьтесь к бою! »

Полицейские в гражданской одежде — в пиджаках, рубашках. Немцы в мундирах, бегут со всех сторон, их довольно много. Они не стреляют, они берут в кольцо, наступая на нас: «Лови — лови — лови — лови! » А в ушах у меня: «Ля-ля-ля-ля-ля-ля! » Автомат на шее, бью длинными очередями. Немцы остановились. «Аня, беги! Аня, беги! » Показалось, немцы замолчали, но в ушах по-прежнему: «Ля-ля-ля-ля-ля». У меня было три гранаты. Две бросила в гущу немцев. Одна остается для себя. У Ани пистолет, но что она может сделать с пистолетом! Одна граната на двоих. Только бы добежать до кустарника. Немцы бьют по ногам. Пули срезают траву, с визгом и щелканьем ударяются об землю. Зеленая сетка с головы срывается — зацепилась за ветку, повисла на березе. Я слышу пронзительный крик: «Бабу-то лови! Бабу лови! »

Слева выбегают разведчики Иван Журавлев и Владимир Чистяков. Они бьют из автоматов и кричат: «Девчата, бегите! » Ребята гранатами накрывают немецких пулеметчиков в тот момент, когда они устанавливают станковый пулемет. У Володи Чистякова совершенно белое лицо, одни глаза горят. Мы отбиваемся от бандитской своры. Мчимся по кустарнику, сквозь заросли, к лощине. Крики полицейских, стрельба все дальше, дальше. Лес!.. Долгожданный лес! Бешено бьется сердце. Во рту пересохло. Срываем ягоды и пригоршнями глотаем их вместе с листьями. Потом падаем около лужи с водой и высасываем ее вместе с грязью.

Появляется Докукин. Слушает доклады командиров. Мы начинаем понимать всю серьезность положения и страшный позор роты. Среди нас многих нет. Докукин уходит с Замятиным на поиски разведчиков, приказывает Комаренко и Васильеву не уходить отсюда до тех пор, пока не найдут своих бойцов. Когда стемнело, по лощине вышли Петр Пушнев, Павел Савченко и Сережа Соловьев. Ребята притаились в кустах, полицейские их не обнаружили.

Кукуев говорит: «Докукин не верил Кольке Палашенкову, не хотел, чтобы полицейский шел с ними. Но сверху приказали. А мы поверили этому предателю. Хочется же верить в человека! И вот расплата. Рота понесла большие потери за свою доверчивость и легкомыслие. Убит Ефим Рудкин. Он тоже верил в «человека», но разве полицейский — человек!

На утро следующего дня мы подобрали под бревнами Мельникова. Тяжело раненный разрывной пулей, теряя сознание, он заполз под бревна. Мельников пришел в себя, когда мы его несли на носилках. Он лежал без кровинки в лице и счастливо улыбался. Он у своих.

Рота вернулась в Никулино, а наш взвод остался в грядозубовском лесу. Мы ожидали большого разговора с Докукиным. Но он, ни слова не говоря, уехал верхом на лошади.

1-е сентября.

Кончилось лето. Сегодня первый день осени. А вокруг тепло и солнечно. Но как-то не до этого. Война продолжается. Вчера вели наблюдение за деревней Овсянкино. Женщины под конвоем жали рожь. Среди женщин мы увидели старичка с корзиной. Старичок частенько отходил от женщин — сначала недалеко, потом все дальше и дальше. Казалось, он собирал грибы. Охрана немцев не обращала на него никакого внимания. Старичок дошел до кустарника, пригнулся и побежал среди кустов в нашу сторону. Мы потихоньку его окликнули: «Дедуня! » Он оглянулся: «Ась? » И от неожиданности выронил корзину. «Дедуня, ползите за нами». Смотрим, ползет. Из сил выбивается, а ползет. В лесу дедушка рассказал о себе. Он бежал от немцев и полицаев. От страха старик дрожал, руки тряслись. В селе у них много разговоров о разведчиках-докукинцах. А вчера разведчики подползали опять к Верхней Дуброве, он это знает точно. Ночью он не спал, слышал перестрелку, разговоры полицейских. Он знал, что где-то рядом, в лесу, разведчики. И все-таки глазам своим не верил: перед ним были бойцы Красной Армии. Мы успокаивали старика, угощали хлебом с консервами. Дед плакал и смеялся, как ребенок. С большой охотой он рассказал о численности немецкого гарнизона, расположении огневых точек. Дед многое знал, его сведения подтвердили и дополнили наши наблюдения.

Нас отзывали в Никулино на отдых. Дед шел вместе с нами и чувствовал себя почти партизаном. Докукин был уже в Никулине, поэтому нашего «языка» мы сдали прямо ему.

После сытного обеда у командира дед окончательно пришел в себя и перво-наперво спросил, как потребовал: «А газета у вас есть? » Комиссар Полешкин подал ему «Правду». Старик схватил ее и торжественно по складам прочитал: «Прав-да» и повторил: «Прав-да».

Потом протянул газету бойцам: «Читайте, сынки, скорее, что в ней написано! — и, сконфуженно покряхтывая, добавил — Без очков не разберу…» Я подумала, грешным делом, что дедушка просто не умеет читать.

В Никулине нас ожидал сюрприз. Анюта к нашему приходу произвела целую революцию: всех перевела из сараев в жилые дома, а нам, женщинам, по приказанию Докукина, выделили маленький домик с одним окошечком. Вместо выбитых окон — марлевые занавески. Стол, три табуретки, а на нарах — пахучее свежее сено. Такой фешенебельный особняк, что я ахнула. Но Валентина на этот уют взглянула другими глазами. Она оглядела меня и Аню с ног до головы и сказала только одно слово: «Бабье! » И жить с нами не согласилась. В ответ на мои увещевания заявила, что не желает для себя никаких особых условий, что она — боец. Вместе воевать с ребятами, вместе и жить, вместе делить все трудности.

Мы остались с Анютой вдвоем, сконфуженные и огорченные, хотя и понимали, что Валя неправа. После наших походов, после пота и крови, какое это наслаждение сбросить верхнюю одежду, почувствовать себя свободно хоть на одну ночь. Да и ребята вздохнут без нас. Что поделаешь, мы — женщины! Зачем усложнять жизнь, Она и без того не легка. Через выбитые окна и двери — свежий воздух. Не воняет махрой. Одну плащ-палатку на нары — сено закрыть, другую — на себя — чудесно! Еще впереди и грязь, и пот, и холод, и кровь, и ночи без сна, и тоска по отчему дому, по родным и близким… А сегодня — это наш домик, наш фронтовой уют. И мы — женщины! Хорошо вот так, вдруг почувствовать себя тем, кто ты есть — женщиной. Замечательно!

2-е сентября.

Дед все еще на КП роты, у Докукина. Дали ему военную форму: кирзовые сапоги, брюки, гимнастерку.

Он чувствует себя героем. А как же?.. Он так ловко сумел уйти из-под носа немчуры и полицейских собак. А как быстро и храбро полз за бойцами! Ребята говорят, что ротный никак не может с дедушкой расстаться, потому что он напоминает Докукину его старенького отца, о судьбе которого ничего неизвестно. Вся семья лейтенанта — отец, мать, сестры, братья — на оккупированной немцами территории, в Курской области.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒