ЧАСТЬ ВТОРАЯ 3 страница

Наконец его кабинет опустел; список происшествий был исчерпан; вынув блокнот и подложив под запястье промокашку, чтобы пот не стекал на бумагу, он собрался написать Луизе. Писать письма ему всегда было трудно. Вероятно, в силу служебной привычки он просто не мог поставить свою подпись даже под самой невинной ложью. Ему приходилось быть точным; боясь причинять огорчение, он мог только умолчать. Вот и теперь, написав «Дорогая», он приготовился умалчивать. Он не может написать, что тоскует по ней, но не напишет ничего такого, откуда Луиза поймет, что он доволен жизнью.

" Дорогая! Прости меня за еще одно короткое письмо. Ты знаешь, я не большой мастер писать письма.

Вчера я получил твое третье письмо, то самое, где ты сообщаешь, что погостишь недельку у приятельницы миссис Галифакс в окрестностях Дурбана. У нас все по-старому. Сегодня ночью была тревога, но потом выяснилось, что американский летчик принял за подводные лодки стаю дельфинов. Дожди, разумеется, уже начались. Миссис Ролт, о которой я говорил в предыдущем письме, выписалась из больницы; в ожидании парохода ее поселили в одном из домиков за автопарком. Я сделаю все возможное, чтобы помочь ей устроиться поудобнее. Мальчик еще в больнице, но поправляется. Вот, пожалуй, и все наши новости. Дело Таллита еще тянется, – не думаю, чтобы оно окончилось чем-нибудь путным. Али надо было вчера вырвать несколько зубов. Ну и волновался же он! Мне пришлось отвезти его в больницу на машине, не то он так и не пошел бы".

Скоби остановился: ему было неприятно, что нежные слова в конце письма прочтут цензоры, – а ими были миссис Картер и Коллоуэй. «Береги себя, дорогая, и не беспокойся обо мне. Мне хорошо, когда я знаю, что хорошо тебе. Через девять месяцев я смогу взять отпуск, и мы опять будем вместе». Он хотел было добавить: «Я не забываю о тебе ни на минуту», но под этим он не смог бы подписаться. Тогда он написал: «Я очень часто вспоминаю о тебе, каждый день», а потом задумался. Нехотя, но пытаясь доставить ей удовольствие, он подмахнул письмо: «Твой Тикки». Тикки… На мгновение он вспомнил другое письмо, за подписью «Дикки», которое два или три раза ему снилось.

Вошел сержант, промаршировал до середины комнаты, лихо сделал поворот и взял под козырек. Пока это продолжалось, Скоби успел написать адрес.

– Слушаю вас, сержант…

– Начальник полиции, он просит вас зайти.

– Хорошо.

Начальник полиции был не один. В полутемной комнате сияло кротостью мокрое от пота лицо начальника административного департамента, а рядом с ним сидел высокий костлявый человек, которого Скоби никогда раньше не видел; вероятно, он прилетел на самолете, так как пароходов вот уже полторы недели не было. Нашивки полковника на его мешковатом, плохо пригнанном мундире выглядели так, будто он нацепил их по ошибке.

– Вот майор Скоби. – Скоби сразу заметил, что начальник полиции взволнован и раздражен. – Садитесь, Скоби. Это по делу Таллита. – Пелена дождя скрадывала свет и преграждала доступ свежему воздуху. – Полковник Райт прилетел из Кейптауна, чтобы ознакомиться с этим делом.

– Из Кейптауна, сэр?

Начальник полиции вытянул поудобнее ноги и стал играть перочинным ножиком.

– Полковник Райт – представитель MI-5.

Начальник административного департамента сказал так тихо, что всем пришлось подставить поближе ухо, чтобы его расслышать:

– Весьма неприятная история. – Начальник полиции стал обстругивать ножиком угол стола, всем своим видом показывая, что не желает слушать. – Мне кажется, полиции не следовало действовать… так, как она действовала… не согласовав этого вопроса.

– Я всегда полагал, – сказал Скоби, – что борьба с контрабандой алмазами входит в круг наших прямых обязанностей.

– Алмазов нашли всего на какую-нибудь сотню фунтов, – произнес начальник административного департамента своим тихим, невнятным голосом.

– Это единственный раз, когда мы вообще обнаружили алмазы.

– Улики против Таллита были не такие уж веские, чтобы его задерживать.

– Его не задерживали. Его только допросили.

– Адвокаты Таллита утверждают, будто он был доставлен в полицейское управление под конвоем.

– Его адвокаты лгут. Надеюсь, это вы понимаете.

Начальник административного департамента обратился к полковнику Райту:

– Видите, какие у нас трудности! Сирийцы-католики утверждают, что они – угнетенное меньшинство, а полиция-де состоит на содержании у сирийцев-мусульман.

– Если бы дело происходило наоборот, было бы только хуже, – заметил Скоби. – Английский парламент питает больше симпатий к мусульманам, чем к католикам.

У него было ощущение, что никто еще не заикнулся о подлинной цели этого совещания. Начальник полиции все строгал и строгал, откровенно показывая, что умывает руки, а полковник Райт откинулся на спинку кресла и не открывал рта.

– Лично я всегда… – тихий голос начальника административного департамента перешел в неясный шепот.

Заткнув пальцем одно ухо и наклонив голову набок, полковник Райт вслушивался, словно никак не мог разобрать, что ему говорят по испорченному телефону.

– Не слышу, что вы говорите, – сказал Скоби.

– Я сказал, что лично я всегда поверю скорее Таллиту, чем Юсефу.

– Это потому, что вы живете в этой колонии всего пять лет.

– А сколько лет живете здесь вы, майор Скоби? – вмешался вдруг полковник Райт.

– Пятнадцать.

Полковник Райт неопределенно хмыкнул.

Начальник полиции вдруг перестал строгать угол стала и злобно вонзил нож в доску.

– Полковник Райт хочет знать, что сообщил вам о Таллите, Скоби, – сказал он.

– Вы это знаете, сэр. Юсеф.

Райт и начальник административного департамента сидели рядом, не спуская глаз со Скоби; он наклонил голову, ожидая, что будет дальше. Но они молчали; Скоби знал, что после такого смелого ответа они ждут от него объяснений, но он знал также и то, что любое его объяснение сочтут признанием собственной слабости. Молчание становилось все более и более тягостным: Скоби казалось, что его словно в чем-то обвиняют. Несколько недель назад он сказал Юсефу, что собирается доложить начальнику полиции о взятых в долг деньгах; может быть, у него и в самом деле было такое намерение, а может быть, он брал Юсефа на пушку – сейчас он уже не помнил. Он только понимал, что теперь уже слишком поздно. Рассказывать надо было до дела с Таллитом, а никак не после. По коридору прошел, насвистывая свою любимую песенку, Фрезер; он открыл дверь кабинета, сказал: «Простите, сэр» – и ретировался, оставив после себя запашок обезьяньего питомника. Дождь все шумел и шумел. Начальник полиции выдернул ножик из доски стола и снова принялся обстругивать угол, точно еще раз давал понять, что все это его не касается. Начальник административного департамента кашлянул.

– Юсеф… – повторил он.

Скоби кивнул.

– Вы считаете, что Юсеф заслуживает доверия? – спросил полковник Райт.

– Разумеется, нет, сэр. Но приходится пользоваться теми сведениями, какие получаешь, а эти все же подтвердились.

– В чем именно?

– Алмазы были найдены.

– Вы часто получаете сведения от Юсефа? – спросил начальник административного департамента.

– Нет, раньше этого не случалось.

Начальник административного департамента снова что-то сказал, но Скоби расслышал только одно слово: «Юсеф».

– Я вас не слышу, сэр.

– Я спросил: вы как-нибудь связаны с Юсефом?

– Не понимаю, что вы хотите сказать.

– Вы часто с ним встречаетесь?

– За последние три месяца я виделся с ним три… нет, четыре раза.

– По делу?

– Не только по делу. Раз я подвез его домой, когда у него сломалась машина. Раз он зашел ко мне, когда я лежал в лихорадке в Бамбе. Раз…

– Мы вас не допрашиваем. Скоби, – сказал начальник полиции.

– Мне показалось, сэр, что эти господа меня допрашивают.

Полковник Райт расправил длинные ноги и сказал:

– Давайте сведем все к одному вопросу. Таллит выдвинул контробвинения против полиции, против вас лично, майор Скоби. Он утверждает, что Юсеф вам заплатил. Он заплатил вам?

– Нет, сэр, Юсеф мне ничего не платил. – Скоби почувствовал странное облегчение оттого, что пока ему не приходится лгать.

– Вам, конечно, было по средствам отправить жену в Южную Африку… – сказал начальник административного департамента.

Скоби молча откинулся на стуле. Он снова ощущал напряженное молчание, жадно впитывающее каждое его слово.

– Вы не отвечаете? – нетерпеливо спросил начальник административного департамента.

– Я не понял, что это вопрос. Повторяю, Юсеф мне не платил.

– Его надо остерегаться. Скоби.

– Может быть, когда вы поживете здесь столько, сколько я, вы поймете, что полиции поневоле приходится иметь дело с людьми, которых у вас в департаменте и на порог не пустят.

– Не стоит горячиться, ладно?

Скоби поднялся.

– Разрешите идти, сэр? Если у этих господ нет ко мне больше вопросов… У меня деловое свидание.

Пот выступил у него на лбу, сердце колотилось от бешенства. В такую минуту, когда кровь стучит в висках и перед глазами стелется красная пелена, всегда надо помнить об осторожности.

– Вы свободны. Скоби, – сказал начальник полиции.

– Простите за беспокойство, – вмешался полковник Райт. – Ко мне поступило донесение. Мне пришлось его проверить. Я вполне удовлетворен.

– Спасибо, сэр.

Но эти заверения запоздали: перед глазами Скоби маячило мокрое лицо начальника административного департамента.

– Элементарная мера предосторожности, вот и все, – сказал тот.

– Если я вам понадоблюсь в ближайшие полчаса, – обратился Скоби к начальнику полиции, – я буду у Юсефа.

***

В конце концов, они все-таки заставили солгать: у него не было свидания с Юсефом. Но ему действительно хотелось с ним потолковать: кто знает, может, все-таки удастся выяснить историю с Таллитом, если не для суда, то хотя бы для собственного удовольствия. Он медленно ехал под дождем – дворник на ветровом стекле машины уже давно не работал – и по дороге встретил Гарриса, боровшегося со своим зонтиком на пороге гостиницы «Бедфорд».

– Давайте я вас подвезу. Нам по пути.

– У меня сногсшибательные новости, – сказал Гаррис. Лицо его с впалыми щеками блестело от дождя и от восторга. – Наконец мне дали дом!

– Поздравляю.

– Вернее, не настоящий дом, а один из тех железных домиков, рядом с вами. Но все-таки свой угол. Мне придется поселиться еще с кем-нибудь, но все-таки свой угол.

– Кто будет жить с вами?

– Хочу предложить Уилсону, но он смылся – уехал на неделю-другую в Лагос. Непоседа проклятый! Как раз когда он мне нужен. С ним же связана и другая поразительная новость! Знаете, что я обнаружил? Мы оба с ним были в Даунхеме.

– В Даунхеме?

– Ну да, в Даунхемской школе. Я зашел к нему за чернилами и на столе в его комнате увидел номер «Старого даунхемца».

– Какое совпадение!

– Знаете, это и в самом деле день потрясающих событий! Перелистываю журнал и вдруг на последней странице читаю: «Секретарь Общества старых даунхемцев хочет связаться с однокашниками, которых мы потеряли из виду»; в самой середине списка черным по белому напечатана моя фамилия… Здорово, а?

– Ну и что вы сделали?

– Как только я пришел на службу, я тут же сел и ему написал, – прежде чем дотронулся до телеграмм, кроме, конечно, «весьма срочных»; но потом оказалось, что я забыл записать адрес секретаря общества, и вот мне пришлось вернуться за журналом домой. Может, зайдете взглянуть на мое письмо?

– Только ненадолго.

Гаррису отвели пустовавшую комнатушку в доме компании «Элдер Демпстер». Она была не больше каморки для прислуги в старых квартирах; сходство с людской усугублялось тем, что здесь висел старинный умывальник, и стояла газовая плитка. Заваленный телеграфными бланками стол втиснулся между умывальником и окном, похожим на иллюминатор и выходившим прямо на пристань и на серую, подернутую рябью бухту. В корзине для корреспонденции лежало школьное издание «Айвенго» и половина булки.

– Извините за беспорядок. Берите стул, – сказал Гаррис. Но свободного стула не оказалось. – Куда же я это засунул? – вслух удивлялся Гаррис, роясь в телеграфных бланках на столе. – Ага, вспомнил! – Он открыл томик «Айвенго» и вынул из него сложенный листок. – Конечно, это еще только черновик, – сказал он смущенно. – Пожалуй, лучше будет подождать приезда Уилсона. Я тут, видите ли, упоминаю и о нем.

Скоби прочитал:

«Уважаемый господин секретарь! Случайно мне попался экземпляр „Старого даунхемца“, который лежал в комнате другого бывшего даунхемца, Э. Уилсона (выпуск 1928 года). Вот уже много лет, как я потерял связь с нашей старой школой, и очень обрадовался и в то же время почувствовал себя чуть-чуть неловко, что вы меня разыскиваете. Может быть, вам хочется узнать, что я поделываю здесь, в „могиле белого человека“, но, поскольку я служу цензором на телеграфе, вы сами поймете, что я не могу слишком распространяться о моей работе. Придется с этим подождать, пока мы выиграем войну. Сейчас у нас в самом разгаре дожди – и какие дожди! Кругом свирепствует малярия, но у меня был всего один приступ, а Э. Уилсон пока ей не поддается вовсе. Мы устроились вместе в небольшом домике, так что, как видите, старые даунхемцы держатся друг за дружку даже в таких дальних и диких местах. Мы организовали охотничью команду старых даунхемцев в составе двух человек, но охотимся только на тараканов (ха-ха! ). Ну, пора кончать и трудиться для победы. Привет всем старым даунхемцам от старого африканского волка! »

Подняв глаза, Скоби поймал встревоженный и застенчивый взгляд Гарриса.

– Ну, как по-вашему получилось? – спросил он. – Я немного сомневался насчет «уважаемого господина секретаря».

– Мне кажется, вы нашли нужный тон.

– Знаете, школа была не очень хорошая и жилось мне там неважно. Раз я даже убежал.

– А теперь они вас поймали.

– Наводит на размышления, а? – сказал Гаррис. Он уставился на серую воду за окном, и слезы показались в его озабоченных воспаленных глазах. – Как я завидовал ребятам, которым там было хорошо!

– Я тоже не очень любил школу, – попробовал утешить его Скоби.

– Если начинаешь жизнь счастливчиком… – сказал Гаррис, – все у тебя и потом идет как по маслу. Пожалуй, даже в привычку войдет, а? – Он взял хлеб со стола и бросил его в корзину для бумаг. – Я давно собираюсь здесь прибрать.

– Ну, мне пора, Гаррис. Я рад, что у вас теперь есть свой угол… и «Старый даунхемец».

– Интересно, как там жилось Уилсону, – размышлял Гаррис. Он взял «Айвенго» и поглядел вокруг, куда бы его девать, но поставить книгу было некуда. Он снова положил томик на прежнее место. – Вряд ли очень сладко, – продолжал он, – иначе как бы он попал сюда?

***

Скоби оставил машину у самых дверей Юсефа: это было похоже на вызов, брошенный в лицо начальнику административного департамента. Слуге он сказал:

– Мне нужен хозяин. Я знаю, как пройти.

– Хозяина нет.

– Тогда я подожду.

Он отстранил слугу и вошел. Перед ним тянулась вереница комнатушек, обставленных совершенно одинаково: диванами, заваленными подушками, и низенькими столиками для напитков – совсем как в публичном доме. Откидывая одну занавеску за другой. Скоби заглянул во все помещения, пока не добрался до маленькой комнатки, где почти два месяца назад потерял свою неподкупность. На диване спал Юсеф.

Он лежал на спине в белых парусиновых брюках, раскрыв рот и похрапывая. На столике у изголовья стоял стакан, и Скоби заметил на дне его белый осадок. Юсеф принял снотворное, Скоби сел рядом и стал ждать. Окно было открыто, но дождь, как плотная занавеска, не пропускал свежего воздуха. Настроение у Скоби было подавленное, может быть, от духоты, а может, ему тяжело было вернуться на место своего грехопадения. Напрасно уговаривать себя, что он не совершил ничего дурного. Как женщина, вышедшая замуж без любви, он остро ощущал в этой комнате, безликой, как номер гостиницы, запах измены.

Прямо под окном сломался желоб, и вода хлестала оттуда, точно из крана; одновременно было слышно, как дождь журчит и как он льется потоком. Скоби закурил и стал разглядывать Юсефа. Он не чувствовал ненависти к этому человеку. Он поймал Юсефа в ловушку так же обдуманно и так же ловко, как Юсеф поймал его. Брачный союз был заключен с согласия обеих сторон. Пристальный взгляд Скоби, видимо, пробился сквозь туман снотворного; жирные ягодицы Юсефа заерзали на диване, он застонал, пробормотал во сне: «Голубчик мой! » – и повернулся на бок, лицом к Скоби. Скоби снова оглядел комнату, хотя он ее уже рассмотрел в тот раз, когда приходил договариваться о займе; а здесь с тех пор ничего не изменилось: все те же безобразные лиловые шелковые подушки – шелк на них истлел от сырости, – ярко-оранжевые занавески и даже синий сифон на прежнем месте; все это казалось вечным и неизменным, как наше представление о том, что такое ад. Здесь не было ни книжных полок – Юсеф не умел читать, ни письменного стола – он не умел писать. Нечего было искать здесь бумаг – Юсеф не знал бы, что с ними делать. Все, что ему было нужно, хранилось в этой большой скульптурной голове.

– Вот тебе раз! … Майор Скоби! …

Глаза открылись, но затуманенные снотворным, никак не могли ни на чем остановиться.

– Здравствуйте, Юсеф.

На этот раз Скоби застал его врасплох; сначала казалось, что Юсеф снова погрузился в наркотический сон, но потом он с усилием приподнялся на локте.

– Я пришел поговорить о Таллите.

– О Таллите… Простите, майор Скоби.

– И об алмазах.

– Просто помешались все на этих алмазах… – с трудом пробормотал, снова засыпая, Юсеф.

Он потряс головой, так что седая прядь закачалась из стороны в сторону, затем ощупью потянулся за сифоном.

– Это вы подстроили дело против Таллита?

Юсеф потащил сифон через стол, опрокинув стакан со снотворным, повернул сифон к себе и нажал на рычажок; содовая брызнула ему в лицо и разлилась по лиловому шелку подушки. Он застонал от удовольствия, как человек, принимающий душ в жаркий день.

– Что случилось, майор Скоби? Что-нибудь неладно?

– Таллита не будут судить.

Юсеф похож был на усталого пловца; он старается выбраться на берег, а волны гонятся за ним по пятам.

– Простите меня, майор Скоби, – сказал он. – Я так плохо сплю последнее время. – Он в раздумье помотал головой вверх и вниз, как трясут копилку, прислушиваясь, не звякнет ли что-нибудь внутри. – Вы как будто упомянули о Таллите, майор Скоби? – Он снова пустился в объяснения. – Переучет товаров. Сколько цифр. Три-четыре лавки. Меня так и норовят обмануть, потому что я все держу в голове.

– Таллита не отдадут под суд, – повторил Скоби.

– Ничего. Когда-нибудь он сломает себе шею.

– Это были ваши алмазы, Юсеф?

– Мои?! Вас научили не доверять мне, майор Скоби.

– Вы подкупили его младшего слугу?

Тыльной стороной руки Юсеф вытер мокрое лицо.

– Конечно, майор Скоби. От него я получил сведения.

Миг слабости прошел: снотворное больше не туманило его большую голову, хотя грузное тело все еще было распластано на диване.

– Я вам не враг, Юсеф. Я питаю к вам даже симпатию.

– Когда вы так говорите, майор Скоби, у меня сердце дрожит от радости. – Он шире раскрыл ворот рубахи, словно для того, чтобы показать, как оно дрожит, и струйки содовой побежали по черной поросли у него на груди. – Я слишком толстый, – сказал он.

– Мне хочется вам верить, Юсеф. Скажите мне правду. Чьи это были алмазы – ваши или Таллита?

– Я всегда хочу говорить вам только правду, майор Скоби. Я никогда не утверждал, что это алмазы Таллита.

– Они ваши?

– Да, майор Скоби.

– Здорово вы меня одурачили, Юсеф! Будь у меня свидетели, я бы вас непременно посадил.

– Я вовсе не хотел вас дурачить, майор Скоби. Я только хотел, чтобы выслали Таллита. Всем было бы лучше, если бы его выслали. Нехорошо, что сирийцы разбились на две партии. Если бы они держались вместе, вы бы могли прийти ко мне и сказать: «Юсеф, правительство хочет, чтобы сирийцы сделали то-то и то-то», – и я бы мог ответить: «Будет сделано».

– А контрабанда алмазами попала бы в одни руки.

– Ах, алмазы, алмазы, алмазы, – устало посетовал Юсеф. – Поверьте, майор Скоби, я получаю за год от самой маленькой из моих лавок больше, чем получил бы в три года от алмазов. Вы даже представить себе не можете, сколько тут надо дать взяток.

– Ну что ж, Юсеф, я больше не стану пользоваться вашей информацией. На этом нашим добрым отношениям конец. Разумеется, каждый месяц я буду выплачивать вам проценты.

Его слова казались ему самому неубедительными. Оранжевые занавески висели неподвижно. Некоторые вещи мы при всем желании не можем вычеркнуть из памяти: занавески и подушки этой комнаты были для него неразрывно связаны со спальней во втором этаже, с залитым чернилами письменным столом, с убранным кружевами алтарем в Илинге – все это для него будет жить, пока теплится сознание.

Юсеф опустил ноги на пол и сел.

– Вы слишком близко принимаете к сердцу мою маленькую проделку, майор Скоби, – сказал он.

– Прощайте, Юсеф, вы совсем не плохой парень, но прощайте.

– Ошибаетесь, майор Скоби, я плохой парень. – Он говорил очень серьезно. – Моя симпатия к вам – вот единственное, что есть светлого в моем черном сердце. Я не могу от нее отказаться. Мы должны остаться друзьями.

– Боюсь, что не выйдет, Юсеф.

– Послушайте, майор Скоби. Я прошу вас только об одном: время от времени – может быть, ночью, когда никто не видит, – приходите поговорить со мной. Вот и все. Просто поговорить. Я больше не буду клепать на Таллита. Я вообще буду молчать. Мы просто будем сидеть здесь за бутылкой виски и сифоном с содовой…

– Я не такой уж дурак, Юсеф. Я знаю, как вам выгодно, чтобы люди думали, будто мы с вами друзья. Такой помощи вы от меня не ждите.

Юсеф сунул палец в ухо и прочистил его от попавшей туда содовой. Он бросил мрачный и наглый взгляд на Скоби. Вот так, подумал тот, он смотрит на приказчика, который пробует его надуть, пользуясь тем, что все цифры хранятся только у него в голове.

– А вы рассказали начальнику полиции о нашей маленькой сделке, майор Скоби, или вы меня обманывали?

– Пойдите спросите у него сами.

– Пожалуй, я так и сделаю. Сердце мое полно обиды и горечи. Оно велит мне пойти к начальнику полиции и все ему рассказать.

– Всегда слушайтесь голоса сердца, Юсеф.

– Я скажу ему, что вы взяли деньги и что мы вместе задумали посадить Таллита за решетку. Но вы не выполнили обещания, и я пришел к нему, чтобы вам отомстить. Отомстить, – угрюмо повторил Юсеф, уронив свою скульптурную голову на жирную грудь.

– Валяйте. Поступайте как знаете, Юсеф. Между нами все кончено.

Скоби старательно играл свою роль, но вся сцена казалась ему неправдоподобной: она походила на размолвку влюбленных. Он не верил в угрозы Юсефа, как не верил и в собственную невозмутимость; он даже не верил в это прощание. То, что случилось в оранжево-лиловой комнате, было слишком важным, чтобы бесследно кануть в безбрежный океан прошлого. И он не удивился, когда Юсеф, подняв голову, сказал:

– Понятно, я никуда не пойду. Когда-нибудь вы вернетесь и опять предложите мне свою дружбу. А я встречу вас с превеликой радостью.

«Неужели я в самом деле попаду в такое отчаянное положение? » – подумал Скоби, словно в словах сирийца звучало пророчество.

По дороге домой Скоби остановил машину у католической церкви и вошел. Была первая суббота месяца – в этот день он всегда ходил к исповеди. Возле исповедальни стояла очередь – несколько старух, низко повязанных платками, как прислуги во время уборки, сестра милосердия и солдат с артиллерийскими нашивками, а изнутри доносилось монотонное бормотанье отца Ранка.

Подняв глаза к распятию. Скоби прочитал «Отче наш», «Богородицу», покаянную молитву. Томительный ритуал нагонял на него тоску. Он чувствовал себя случайным зрителем – одним из тех в толпе вокруг креста, на чьем лице взгляд Распятого, искавший либо друга, либо врага, наверно, даже не остановился бы. А иногда ему казалось, что его профессия и мундир неумолимо ставят его в один ряд с безыменными римскими стражниками, которые блюли порядок на городских улицах во время крестного пути на Голгофу. Одна за другой в исповедальню входили старые негритянки, а Скоби рассеянно и бессвязно молился за Луизу – молился, чтобы она была счастлива ныне и вовеки, чтобы он вольно или невольно не причинил ей зла. Из исповедальни вышел солдат, и Скоби, поднявшись с колен, занял его место.

– Во имя отца и сына и святого духа, – начал он. – Со времени моей последней исповеди месяц назад я пропустил воскресную обедню и одну праздничную службу.

– Вам что-нибудь помешало?

– Да, но при желании я мог бы лучше распределить свое время.

– Дальше.

– Весь этот месяц я работал спустя рукава. Я был излишне резок с одним из моих подчиненных… – Он долго молчал.

– Это все?

– Не знаю, как это выразить, отец мой, но у меня такое чувство, словно я… устал от моей веры. Она для меня как будто уже ничего не значит. Я старался возлюбить бога всем сердцем моим, но… – он сделал жест, которого священник не видел, потому что сидел боком к решетке. – Я даже вообще не убежден, что я верую.

– Подобные мысли легко растравляют душу, – сказал священник. – Особенно в наших краях. Будь это в моей власти, я бы на многих наложил одну и ту же епитимью: шестимесячный отпуск. Здешний климат кого угодно доконает. Легко принять обыкновенную усталость за… скажем, неверие.

– Я не хочу вас задерживать, отец мой. Вас ждут. Я знаю, все это пустые выдумки. Но я чувствую себя… опустошенным. Да, опустошенным.

– В такие минуты мы порой ближе всего к богу, – сказал священник. – А теперь ступайте и прочитайте десять молитв по четкам.

– У меня нет четок. По крайней мере…

– Ну, тогда пять раз «Отче наш» и пять раз «Богородицу». – Отец Ранк стал произносить слова отпущения грехов. Беда в том, подумал Скоби, что нечего отпускать. Слова священника не приносили облегчения – какую тяжесть они могли с него снять? Они были пустой формулой: набор латинских слов, волшебное заклинание. Скоби вышел из исповедальни и снова опустился на колени – это тоже был пустой ритуал. Ему вдруг показалось, что бог слишком доступен, к нему слишком легко прибегнуть. Любой его последователь мог обратиться к нему в любую минуту, как к уличному проповеднику. Посмотрев на распятие, Скоби подумал: он даже страдает публично.

– Я принес вам марки, – сказал Скоби. – Выпрашивал их всю неделю у всех подряд. Даже миссис Картер подарила великолепного попугая, откуда-то из Южной Америки, вот посмотрите. А тут целая серия либерийских марок с надпечаткой американских оккупационных войск. Мне их дал морской летчик-наблюдатель.

Оба чувствовали себя совершенно свободно и отсюда делали вывод, что они друг от друга в полной безопасности.

– А почему вы собираете марки? – спросил он. – Странное занятие, когда тебе уже больше шестнадцати.

– Не знаю, – сказала Элен Ролт. – Я их в общем и не собираю. Я просто вожу их с собой. Наверно, привычка. – Раскрыв альбом, она добавила: – Нет, это не только привычка. Я люблю эти картинки. Видите зеленую марку в полпенса с Георгом Пятым? С нее я начала свою коллекцию. Мне было восемь лет. Я ее отпарила с конверта и наклеила в тетрадку. Тогда отец мне подарил альбом. Мама умерла, вот он и подарил мне альбом для марок. – Она попыталась объяснить точнее: – Они вроде фотографий. Их так удобно возить с собой. Если собираешь фарфор, его с собой не повезешь. Или книги. И тебе никогда не приходится вырывать листы из альбома для марок, как потом иногда выдираешь чьи-нибудь фотографии.

– Вы ни разу не рассказали мне о своем муже, – заметил Скоби.

– Нет, не рассказывала.

– Стоит ли выдирать фотографию: ведь всегда видно, откуда она была выдрана.

– Да.

– Когда выговоришься, легче утешиться, – сказал Скоби.

– Не в этом беда, – возразила Элен. – Беда в том, что ужасно легко утешиться. Она его поразила: он не ожидал, что она уже так повзрослела и усвоила этот жизненный урок, прошла через эту пытку. Она продолжала: – Он ведь умер всего… когда это было? … неужели прошло всего два месяца? А он уже такой мертвый. Совершенно мертвый! Какая я, наверно, дрянь!

– Зря вы это, – произнес Скоби. – Так, по-моему, бывает со всеми. Когда мы кому-нибудь говорим: «Я без тебя жить не могу», – мы на самом деле хотим сказать: «Я жить не могу, зная, что ты страдаешь, что ты несчастна, что ты в чем-то нуждаешься». Вот и все. Когда же они умирают, кончается и наша ответственность. Мы уже ничего больше не можем поделать. Наступает покой.

– Я и не подозревала, что я такая черствая, – призналась Элен. – Страшно черствая.

– У меня был ребенок, – сказал Скоби, – он умер. Я тогда находился здесь. Жена послала мне две телеграммы из Бексхилла – одну в пять, а другую в шесть вечера, но их перепутали. Она хотела меня подготовить. Одну телеграмму я получил сразу после завтрака. Было восемь часов утра – в это время редко узнаешь новости. – Он никогда еще не рассказывал об этом никому, даже Луизе. Но сейчас он слово в слово прочел наизусть обе телеграммы. – В одной сообщалось: «Кэтрин умерла сегодня вечером без мучений храни тебя господь». К часу дня пришла вторая телеграмма: «Кэтрин серьезно больна. Доктор еще надеется разный мой». Это была телеграмма, отправленная в пять часов. «Разный» – просто переврали: наверно, она написала «родной». Понимаете, чтобы меня подготовить, она не могла подумать ничего более безнадежного, чем «доктор еще надеется».

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒