ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

Заяц шевелил и шевелил ушами: вверх – вниз, вверх – вниз.

Вдруг Скоби услышал за спиной негромкий голос миссис Боулс.

– Перестаньте, – отрывисто сказала она. – Ребенок умер.

***

Утром он сообщил врачу, что останется до прихода санитарных машин; он уступает мисс Малкот свое место в полицейском грузовике. Ей лучше поскорее уехать – смерть ребенка снова выбила ее из колеи, а разве можно поручиться, что не умрет кто-нибудь еще? Ребенка похоронили на другое утро, положив его в единственный гроб, который удалось достать. Гроб был рассчитан на взрослого человека, но в этом климате медлить было нельзя. Скоби не пошел на похороны; погребальную службу отслужил мистер Боулс, присутствовали супруги Перро, Уилсон и два-три почтовых курьера; врач был занят своими больными. Скоби захотелось уйти подальше, он быстро зашагал по рисовым полям, поговорил с агрономом об оросительных работах, потом, исчерпав эту тему, зашел в лавку и сел там в темноте, дожидаясь Уилсона, окруженный консервными банками с маслом, супами, печеньем, молоком, картофелем, шоколадом. Но Уилсон не появлялся: видно, их всех доконали похороны и они зашли выпить к окружному комиссару. Скоби отправился на пристань и стал смотреть, как идут к океану парусные лодки. Раз он поймал себя на том, что говорит кому-то вслух:

– Почему ты не дал ей утонуть?

Какой-то человек посмотрел на него с недоумением, и он двинулся дальше вверх по откосу.

Возле дома для приезжих миссис Боулс дышала свежим воздухом; она дышала им обстоятельно, как принимают лекарство, ритмично открывая и закрывая рот, делая вдохи и выдохи.

– Здравствуйте, майор, – сухо сказала она и глубоко вдохнула воздух. – Вы не были на похоронах?

– Не был.

– Мистеру Боулсу и мне редко удается вместе побывать на похоронах. Разве что когда мы в отпуске.

– А будут еще похороны?

– Кажется, еще одни. Остальные пациенты постепенно поправятся.

– А кто умирает?

– Старуха. Ночью ей стало хуже. А ведь она уже как будто выздоравливала.

Он почувствовал облегчение и выругал себя за бессердечие.

– Мальчику лучше?

– Да.

– А миссис Ролт?

– Нельзя сказать, что она вне опасности, но, я думаю, выживет. Она пришла в себя.

– И уже знает о гибели мужа?

– Да.

Миссис Боулс стала делать взмахи руками. Потом шесть раз поднялась на носки.

– Я бы хотел чем-нибудь помочь, – сказал Скоби.

– Вы умеете читать вслух? – спросила, поднимаясь на носки, миссис Боулс.

– Думаю, что да.

– Тогда можете почитать мальчику. Ему скучно лежать, а скука таким больным вредна.

– Где мне взять книгу?

– В миссии их сколько угодно. Целые полки.

Только бы не сидеть сложа руки. Скоби пошел в миссию и нашел там, как говорила миссис Боулс, целые полки книг. Он плохо разбирался в книгах, но даже на его взгляд тут нечем было развлечь больного мальчика. На старомодных, покрытых плесенью переплетах красовались такие заглавия, как «Двадцать лет миссионерской деятельности», «Потерянные и обретенные души», «Тернистый путь», «Наставление миссионера». По-видимому, миссия обратилась с призывом пожертвовать ей книги, и здесь скопились излишки библиотек из набожных английских домов. «Стихотворения Джона Оксенхэма», «Ловцы человеков». Он взял наугад какую-то книгу и вернулся в дом для приезжих. Миссис Боулс приготовляла лекарства в своей «аптеке».

– Нашли что-нибудь?

– Да.

– Насчет этих книг можете быть спокойны, – сказала миссис Боулс. – Они проходят цензуру – их проверяет специальный комитет. Некоторые люди норовят послать сюда совсем неподходящие книги. Мы учим детей грамоте не для того, чтобы они читали… извините за выражение, романы.

– Да, наверно.

– Дайте-ка взглянуть, что вы там нашли.

Тут он и сам взглянул на заглавие: «Архипастырь среди племени банту».

– Это, должно быть, интересно, – сказала миссис Боулс. Он не очень уверенно кивнул. – Вы знаете, где лежит мальчик. Только читайте минут пятнадцать, не больше.

Старуху перевели в дальнюю комнату, где умерла девочка, мужчина с сизым носом перебрался в ту, которую миссис Боулс называла палатой выздоравливающих, а средняя комната была отведена мальчику и миссис Ролт. Миссис Ролт лежала лицом к стене, с закрытыми глазами. По-видимому, альбом удалось наконец вынуть из ее рук – он был на стуле рядом с кроватью. Мальчик смотрел на вошедшего Скоби блестящими, возбужденными от лихорадки глазами.

– Моя фамилия Скоби. А твоя?

– Фишер.

– Миссис Боулс просила тебе почитать, – застенчиво сказал Скоби.

– А вы кто? Военный?

– Нет, я служу в полиции.

– Это книга про сыщиков?

– Нет, как будто нет.

Он раскрыл книгу и напал на фотографию епископа в полном облачении, сидящего на деревянном стуле с высокой спинкой возле маленькой церквушки, крытой железом; вокруг стояли, улыбаясь в объектив, мужчины и женщины из племени банту.

– Лучше почитайте про сыщиков. А вы сами хоть раз поймали убийцу?

– Да, но не такого, как ты думаешь: мне не надо было его выслеживать и устраивать погоню.

– Что же это тогда за убийство?

– Ну, людей иногда убивают и в драке.

Скоби говорил вполголоса, чтобы не разбудить миссис Ролт. Она лежала, вытянув на одеяле сжатую в кулак руку; кулак был не больше теннисного мяча.

– Как называется ваша книга? Может, я ее читал. Я читал на пароходе «Остров сокровищ». Вот если бы она была про пиратов! Как она называется?

– «Архипастырь среди банту».

– Что это такое?

Скоби перевел дух.

– Видишь ли. Архипастырь – это фамилия героя.

– А как его зовут?

– Иеремия.

– Слюнявое имя.

– А он и есть слюнтяй. – И вдруг, отведя взгляд, он заметил, что миссис Ролт не спит: она слушала, уставившись в стену. Он продолжал наобум: – Настоящие герои там – банту.

– А кто они, эти банту?

– Свирепые пираты, которые укрываются на островах Вест-Индии и нападают на корабли в той части Атлантического океана.

– И Иеремия Архипастырь их ловит?

– Да. Видишь ли, книга немножко и про сыщиков, потому что он тайный агент английского правительства. Одевается как простой матрос и нарочно плавает на торговых судах, чтобы попасть в плен к банту. Знаешь, пираты ведь разрешают простым матросам поступать к ним на корабль. Если бы он был офицером, его бы вздернули на рее. А так он умудрился разведать все их пароли и тайники, узнал, какие они замышляют набеги, а потом, в решающую минуту, их выдал.

– Тогда он порядочная свинья, – сказал мальчик.

– Да, он еще влюбился в дочку предводителя пиратов и тут-то стал настоящим слюнтяем. Но это уже под самый конец, мы до него не дойдем. До этого будет много всяких схваток и убийств.

– Книга вроде ничего. Ладно, читайте.

– Видишь ли, сегодня миссис Боулс разрешила мне побыть с тобой совсем недолго, я тебе просто рассказал про книгу, а начнем мы завтра.

– А вдруг вас завтра уже здесь не будет. Если кого-нибудь убьют.

– Но книга-то будет здесь. Я оставлю ее у миссис Боулс. Это ее книга. Правда, если она будет читать, получится немножко иначе…

– Ну, вы хоть начните, – попросил мальчик.

– Да, начните, – чуть слышно произнес голос с соседней кровати; он было решил, что ему померещилось, но, повернувшись, увидел, что она на него смотрит; глаза на истощенном лице казались громадными, как у испуганного ребенка.

– Я очень плохо читаю вслух, – сказал Скоби.

– Начинайте, – с нетерпением воскликнул мальчик. – Кто же не умеет читать вслух!

Глаза Скоби были прикованы к книге, она начиналась так: «Я никогда не забуду своего первого впечатления о континенте, где мне предстояло трудиться в поте лица тридцать лучших лет моей жизни».

– С той самой минуты, как они покинули Бермуды, – медленно начал он, – за ними не переставало следовать глубоко сидевшее в воде разбойничьего вида суденышко. Капитан был явно встревожен – он не мог отвести бинокля от странного корабля. Настала ночь, а тот все шел за ними, и первое, что они увидели, когда наступил рассвет, было таинственное судно. Неужели, подумал Иеремия Архипастырь, я встречу наконец тех, за кем охочусь, – самого предводителя банту Черную Бороду или его кровожадного помощника…

Скоби перевернул страницу и на мгновение запнулся, увидев фотографию архипастыря в белом костюме с высоким пастырским воротничком и в тропическом шлеме: он играл в крикет и как раз собирался отбить мяч, брошенный негром из племени банту.

– Дальше, – потребовал мальчик.

– …или его кровожадного помощника Бешеного Дэвиса, прозванного так за дикие вспышки ярости: в минуту гнева он мог вздернуть на рею всю команду захваченного судна. Капитан Буллер, видно, понял, что дело плохо; он приказал поднять все паруса, и некоторое время казалось, что они улизнут от погони. Но вдруг над морем загрохотал пушечный выстрел, ядро упало в воду футах в двадцати от носа. Капитан Буллер поднес бинокль к глазам и крикнул с мостика Архипастырю: «Клянусь богом, это „Веселый Роджер! “ Из всего экипажа один капитан знал тайну Иеремии…»

В комнату деловито вошла миссис Боулс.

– Ну вот и хватит, – сказала она. – На сегодня довольно. Что он читал тебе, Джимми?

– «Архипастырь среди банту».

– Надеюсь, тебе понравилось.

– Мировая книжечка.

– Умница, – одобрила его миссис Боулс.

– Спасибо, – произнес голос с соседней кровати, и Скоби нехотя повернул голову, чтобы взглянуть на молодое измученное лицо. – Вы нам завтра опять почитаете?

– Не приставайте к майору Скоби, Элен, – строго сказала миссис Боулс. – Ему надо вернуться в город. Без него там все перережут друг друга.

– Вы служите в полиции?

– Да.

– У меня был знакомый полицейский… у нас в городе… – голос ее замер: она заснула.

С минуту он постоял, глядя на ее лицо. На нем, как на картах гадалки, безошибочно можно было прочесть прошлое: дорога, утрата, болезнь. Если перетасовать карты, может быть, увидишь будущее. Он взял альбом для марок и открыл его на первой странице; там было написано: «Элен с любовью от папы в день четырнадцатилетия». Потом альбом раскрылся на странице с марками Парагвая, они пестрели причудливыми изображениями попугаев – такие марки любят собирать дети.

– Придется раздобыть для нее новые марки, – печально произнес он.

***

Возле дома его ждал Уилсон.

– Я искал вас с самых похорон, майор Скоби, – сказал он.

– А я занимался богоугодными делами, – объяснил Скоби.

– Как поживает миссис Ролт?

– Есть надежда, что она поправится… и мальчик тоже.

– Ах да, и мальчик… – Уилсон подбросил носком камешек на тропинке. – Мне нужен ваш совет, майор Скоби. Меня немного беспокоит одно дело.

– Какое?

– Знаете, я здесь ревизую вашу лавку. И вот выяснилось, что управляющий скупал военное имущество. В лавке есть консервы, которые никогда не ввозились нашими поставщиками.

– Что ж тут беспокоиться, выгоните его – и все.

– Да ведь обидно выгонять мелкого жулика, когда через него можно добраться до крупного; но это уж, конечно, ваша обязанность. Вот почему я и хотел с вами об этом поговорить. – Уилсон помялся, и лицо его, как всегда, вспыхнуло предательским румянцем. – Видите ли, продолжал он, – наш управляющий купил товар у приказчика Юсефа.

– Ничуть не удивлюсь, если это так.

– Да ну?

– Только ведь приказчик Юсефа совсем не то же, что Юсеф. Юсефу нетрудно поступиться каким-то деревенским приказчиком. Больше того, Юсеф тут, может, а действительно ни при чем. Трудно, конечно, поверить, но и такая возможность не исключена. Вы сами тому подтверждение. В конце концов, вы же только что узнали о проделках вашего управляющего.

– А полиция захочет вмешаться, если налицо будут неопровержимые улики? – спросил Уилсон.

Скоби остановился.

– Что вы хотите этим сказать?

Уилсон покраснел и замялся. Потом он выпалил с неожиданной злобой, просто поразившей Скоби:

– Ходят слухи, что у Юсефа есть сильная рука.

– Вы живете здесь уже не первый день и должны бы знать, чего стоят эти слухи.

– Но их повторяет весь город!

– А распространяет Таллит… а то и сам Юсеф.

– Не поймите меня превратно, – сказал Уилсон. – Вы были ко мне так добры… и миссис Скоби тоже. Мне казалось, вам надо знать, что говорят люди.

– Я здесь уже пятнадцать лет, Уилсон.

– Да, конечно, это дерзко с моей стороны, – сказал Уилсон. – Но людей смущает история с попугаем Таллита. Говорят, попугая ему подсунули – Юсеф хочет выжить его из города.

– Да, я слышал.

– И еще говорят, будто вы с Юсефом ходите друг к другу в гости. Это, конечно, ложь, но…

– Это чистейшая правда. Но я хожу в гости и к санитарному инспектору, и это нисколько не помешало бы мне возбудить против него дело… – Скоби вдруг замолчал, а потом добавил: – Я вовсе не намерен перед вами оправдываться, Уилсон.

– Я просто думал, что вам следует об этом знать, – повторил Уилсон.

– Вы слишком молоды для своей работы, Уилсон.

– Какой работы?

– Какой бы то ни было.

Уилсон снова поразил его, выпалив с дрожью в голосе:

– Вы просто невыносимы. Как только земля носит такого праведника?

Лицо Уилсона пылало; казалось, даже колени его покраснели от бешенства, стыда и унижения.

– В этих местах нельзя ходить с непокрытой головой, Уилсон, – только и ответил ему Скоби.

Они стояли лицом к лицу на каменистой тропинке, которая вела к дому окружного комиссара; лучи солнца косо ложились на рисовые поля внизу, и Скоби сознавал, что они сразу бросятся в глаза любому наблюдателю.

– Вы отправили Луизу потому, что испугались меня, – сказал Уилсон.

Скоби тихонько рассмеялся.

– Это солнце, Уилсон, ей-богу же, солнце. Завтра утром мы все забудем.

– Ей опротивела ваша тупость, необразованность… вы даже понятия не имеете, что на душе у такой женщины, как Луиза.

– Наверно, вы правы. Но людям и не нужно, чтобы другие знали, что у них на душе.

– Я ее поцеловал в тот вечер… – сказал Уилсон.

– У нас в колониях это любимый вид спорта.

Скоби не хотелось бесить этого юнца; он старался обратить все в шутку, чтобы завтра оба они могли вести себя как ни в чем не бывало. Парня просто припекло солнцем, повторял он себе: за пятнадцать лет он видел бессчетное количество раз, как это бывает.

– Вы ее не стоите, – сказал Уилсон.

– Мы оба ее не стоим.

– Где вы взяли деньги, чтобы ее отправить? Вот что я хотел бы знать! Вы столько не зарабатываете. Мне это известно. Достаточно посмотреть в платежные списки.

Если бы юнец не вел себя так глупо, Скоби мог бы рассердиться и, пожалуй, они бы еще расстались друзьями. Но спокойствие Скоби только подливало масла в огонь.

– Давайте потолкуем об этом завтра, – сказал он. – Все мы расстроены смертью ребенка. Пойдемте к Перро и выпьем по стаканчику.

Он попытался обойти Уилсона, но тот стоял посреди тропинки, лицо его пылало, на глазах были слезы. Он зашел слишком далеко, надо было идти дальше – путь к отступлению был отрезан.

– Не думайте, что вы от меня спрячетесь; я за вами слежу, – сказал он. – Скоби даже онемел от такой бессмыслицы. – Берегитесь, – продолжал Уилсон, – что касается миссис Ролт…

– При чем тут еще миссис Ролт?

– Не воображайте, пожалуйста, будто я не знаю, почему вы здесь задержались, почему вы торчите в больнице… Пока мы были на похоронах, вы воспользовались случаем и пробрались сюда…

– Вы действительно сошли с ума, Уилсон, – сказал Скоби.

Внезапно Уилсон опустился на землю, словно ему подогнула ноги чья-то невидимая рука. Он закрыл лицо руками и зарыдал.

– Это солнце, – сказал Скоби. – Ей-богу же, это солнце. Вы лучше прилягте. – И, сняв свой шлем, он надел его на голову Уилсону.

Сквозь растопыренные пальцы Уилсон смотрел на Скоби – на человека, который видел его слезы, – и в глазах у него была ненависть.

Сирены выли, требуя полного затемнения, они выли сквозь дождь, лившийся потоками слез; слуги сбились в кучку на кухне и заперли двери, словно хотели спрятаться от лесного дьявола. Сто сорок четыре дюйма ежегодных осадков безостановочно и однообразно низвергались на крыши города. Вряд ли кому-нибудь захочется воевать в такое время года, и уж, во всяком случае, не хмурым малярикам с вишинской территории, – они ведь еще не опомнились от разгрома. Однако нельзя забывать о равнинах Абрагама… Бывают подвиги, которые меняют все наши представления о том, на что человек способен.

Скоби вышел в черную мокреть, вооружившись большим полосатым зонтом: было жарко, не хотелось надевать плащ. Он обошел дом; нигде не пробивалось ни единого луча света, ставни на кухне были закрыты наглухо, дома креолов скрывала пелена дождя. В автопарке через дорогу мелькнул луч карманного фонарика, но Скоби крикнул – и луч погас; это было чистой случайностью, ведь никто не мог расслышать его голос сквозь неумолчный грохот воды по крышам. Наверху, в европейском поселке, офицерский клуб сверкал сквозь ливень всеми огнями фасада, обращенного на океан, однако за тот сектор Скоби уже не отвечал. Фары военных грузовиков бисерной ниткой бежали по склону горы, но это тоже касалось кого-то другого.

Внезапно на горе за автопарком зажегся свет в одном из железных домиков, где жили мелкие чиновники; этот дом пустовал еще накануне: там, как видно, кто-то поселился. Скоби хотел было вынести машину из гаража, но дом находился всего шагах в двухстах, и он пошел пешком. Если бы не стук дождя по крышам, по дороге, по зонтику, царила бы полная тишина; только звенел в ушах еще минуту-другую замирающий вой сирен. Позднее Скоби казалось, что в этот час он испытал высшее счастье – в темноте, один под дождем, не чувствуя ни любви, ни жалости.

Он постучал в дверь как можно громче, чтобы перекрыть гулкие удары дождя по черной крыше железного домика; пришлось постучать дважды, прежде чем ему открыли. На миг его ослепил свет.

– Извините за беспокойство, – сказал он. – У вас не замаскировано окно.

– Ах, простите, – отозвался женский голос. – Какая небрежность…

Глаза его привыкли к свету, но сперва он никак не мог сообразить, кому принадлежат эти необычайно знакомые черты. В колонии он знал всех. Но здесь перед ним был кто-то приезжий издалека… раннее утро… река… умирающий ребенок…

– Боже мой, – сказал он, – да это же миссис Ролт! Я думал, вы еще в больнице.

– Да, это я. А вы кто? Разве я вас знаю?

– Я майор Скоби из полицейского управления. Мы с вами виделись в Пенде.

– Простите, – сказала она. – Я не помню, что там со мной было.

– Разрешите замаскировать окно?

– Конечно. Пожалуйста.

Он вошел в дом, задернул шторы и переставил настольную лампу. Комната была разделена занавеской; на одной половине стояли кровать и что-то вроде туалетного столика, на другой – стол и два стула – незамысловатая мебель, которую выдавали мелким чиновникам с заработком до пятисот фунтов в год.

– Не очень-то роскошно вас устроили, – сказал он. – Жаль, что я не знал. Я бы мог вам помочь.

Теперь он разглядел ее поближе: молодое, измученное лицо, тусклые волосы… На ней была просторная, не по росту пижама, она падала безобразными складками, в которых тонула ее фигура. Он посмотрел, по-прежнему ли болтается на пальце обручальное кольцо, но оно исчезло совсем.

– Все были ко мне так добры, – сказала она. – Миссис Картер подарила мне очень миленький пуф.

Скоби оглядел комнату: нигде не было ничего своего – ни фотографий, ни книг, ни безделушек; но тут же он вспомнил, что она ничего не спасла от океана, кроме себя самой и альбома с марками.

– Что, ждут налета? – испуганно спросила она.

– Налета?

– Выли сирены.

– Не обращайте внимания. Очередная тревога. Они бывают примерно раз в месяц. И никогда ничего не случается. – Он снова кинул на нее внимательный взгляд. – Зря они вас так рано выписали из больницы. Не прошло еще и полутора месяцев…

– Я сама попросилась. Мне хотелось побыть одной. Люди все время приходили туда на меня смотреть.

– Что ж, пожалуй, я пойду. Не забудьте, если вам что-нибудь понадобится; я живу рядом, в конце дороги. Двухэтажный белый дом на болоте, против автопарка.

– Может, вы подождете, пока кончится дождь? – спросила она.

– Не стоит, – сказал он. – Дождь, видите ли, будет идти здесь до сентября. – Ему удалось заставить ее улыбнуться натянутой, бледной улыбкой.

– Какой страшный шум.

– Не пройдет и двух-трех недель, как вы к нему привыкнете. Живут ведь рядом с железной дорогой. Но вам даже привыкать не придется. Скоро вас отправят домой. Пароход будет через две недели.

– Хотите выпить? Миссис Картер подарила мне не только пуф, но и бутылку джина.

– Тогда надо помочь вам ее выпить. – Когда миссис Ролт достала бутылку, он заметил, что она наполовину пуста. – У вас есть лимоны?

– Нет.

– А вам дали слугу?

– Дали, но я не знаю, что с ним делать. Да его никогда и не видно.

– Вы пьете чистый джин?

– Ах нет, я к нему не притронулась. Слуга опрокинул бутылку – так по крайней мере объяснил.

– Я утром с ним поговорю, – сказал Скоби. – У вас есть ледник?

– Да, но слуга не может достать лед. – Она бессильно опустилась на стул. – Не подумайте, что я такая дура. Просто я еще не знаю, на каком я свете. Все мне здесь чужое.

– А вы откуда?

– Из Бэри-Сент-Эдмундса. Это в Суффолке. Я была там всего каких-нибудь два месяца назад.

– Ну нет. Два месяца назад вы уже были в шлюпке.

– Да. Совсем забыла.

– Зря они вас выпустили из больницы, ведь вы же совсем одна.

– Я уже поправилась. Им нужна была койка. Миссис Картер приглашала меня погостить у нее, но мне захотелось побыть одной. А доктор сказал, чтобы мне во всем потакали.

– Я понимаю, почему вам не хотелось жить у миссис Картер, – сказал Скоби. – Вы только скажите – я тоже уйду.

– Лучше подождите отбоя. Понимаете, у меня немножко расходились нервы.

Скоби всегда удивляла женская выносливость. Эта женщина провела сорок дней в шлюпке, в открытом океане, и жалуется, что у нее немножко расходились нервы! Он вспомнил о погибших, о которых докладывал главный механик: третий помощник и двое матросов умерли от истощения, кочегар напился морской воды, сошел с ума и утонул. Мужчина не выдерживает тягот. А эта женщина лишь теперь дала волю своей слабости.

– Вы уже решили, как жить дальше? – спросил Скоби. – Вернетесь в Бэри?

– Не знаю. Может быть, поступлю здесь на работу.

– А вы когда-нибудь работали?

– Нет, – призналась она, не глядя на него. – Видите ли, я всего год, как кончила школу.

– А вас там хоть чему-нибудь научили?

Ему казалось, что больше всего ей поможет сейчас болтовня – пустая, бесцельная болтовня. Она думает, что ей хочется одиночества, но на самом деле ее тяготит бремя чужой жалости. Разве может такой ребенок играть роль женщины, чей муж утонул чуть ли не у нее на глазах? С таким же успехом ей пристало играть роль леди Макбет. Миссис Картер, конечно, трудно сочувствовать ее беспомощности. Уж эта-то знает, как себя держать, не зря ведь она похоронила мужа и троих детей.

– Лучше всего – играть в баскетбол, – отозвалась миссис Ролт, нарушив течение его мыслей.

– Для учительницы гимнастики у вас сложение неподходящее, – заметил он. – А может, и было подходящее, пока вы не попали в эту передрягу?

И вдруг она заговорила, будто он произнес заветное слово, отомкнувшее какую-то дверь, – он уж и сам забыл, что это было за слово, может быть, «учительница гимнастики», – она сразу затараторила о баскетболе (миссис Картер, подумал Скоби, верно, только и твердила ей, что о сорока днях в шлюпке да о трехнедельном супружестве).

– Я два года играла в школьной команде, – рассказывала она, подавшись от увлечения вперед, опустив подбородок на руку и опершись костлявым локтем на костлявое колено. Своей белой кожей, еще не пожелтевшей от акрихина и от солнца, она напоминала кость, которую отмыло и выбросило море. – А раньше целый год играла запасной. Если бы я осталась еще на год, я была бы уже капитаном. В сороковом году мы побили Родин и сыграли вничью с Челтенхэмом.

Он слушал с напряженным интересом, какой обычно вызывает в нас чужая жизнь, с тем интересом, который молодые ошибочно принимают за любовь. Сидя с рюмкой джина в руке и слушая Элен под шум дождя, он чувствовал ту неуязвимость, которую дают человеку годы. Она рассказывала, что ее школа стоит на холме, сразу за Сипортом; у них была француженка, мадемуазель Дюпон – ну просто ведьма! Директриса читала по-гречески совсем как по-английски, например Вергилия…

– Я всегда думал, что Вергилий – это латынь.

– Ах, да. Я хотела сказать – Гомера. Вообще я была не очень-то сильна в древних языках.

– А в чем вы были сильны?

– Я была, по-моему, второй ученицей по математике, но тригонометрия всегда у меня хромала.

Летом они ходили в Сипорт купаться, каждую субботу устраивали пикник где-нибудь на холмах, иногда ездили верхом на пони, а однажды затеяли велосипедные гонки через все графство – они чуть не кончились бедой: две девочки вернулись около часа ночи. Он слушал как завороженный, вертя в руках рюмку и забыв, что ее надо выпить. Сирены провыли отбой, перекрывая шум дождя, во ни он, ни она не обратили на это внимания.

– А на каникулы вы ездили домой? – спросил он.

Выяснилось, что мать ее умерла десять лет назад, а отец был священником при соборе в Бэри. Они жили в маленьком домишке на Энджел-хилл. Видно, в Бэри ей нравилось меньше, чем в школе; она снова стала о ней рассказывать, вспомнив учительницу гимнастики, которую звали, как и ее, Элен: весь класс был без ума от учительницы, это было всеобщее Schwarmerei. Теперь она свысока посмеивалась над прежней страстью – только этим и показывая ему, что она стала взрослой, стала замужней женщиной, или, точнее, побывала ею.

Внезапно она замолчала.

– Как глупо, что я вам все это рассказываю, – сказала она.

– Мне очень интересно.

– Вы ни разу не спросили меня о… вы сами знаете…

Он знал – ведь он читал донесение. Он точно знал, сколько воды получал каждый человек в шлюпке – по кружке два раза в день, а через три недели – по полкружки. Такую порцию выдавали почти до самого их спасения – главным образом потому, что удавалось сэкономить на умерших. За школьными корпусами Сипорта, за баскетбольной сеткой ему мерещилась мертвая зыбь, поднимавшая и опускавшая шлюпку, снова поднимавшая ее и снова опускавшая.

– Я чувствовала себя такой несчастной, когда кончила школу; это было в конце июля. Я проплакала в такси всю дорогу до вокзала.

Скоби подсчитал: с июля до апреля девять месяцев, за это время созревает плод в утробе матери, а какой же плод созрел тут? Смерть мужа, волны Атлантики, катившие обломки кораблекрушения к длинному низкому берегу Африки, да еще матрос, прыгнувший за борт…

– То, о чем вы рассказываете, интереснее, – сказал он. – Об остальном я могу догадаться сам.

– Ну и наговорилась же я! А знаете, я сегодня, пожалуй, усну.

– Вы плохо спите?

– В больнице всю ночь слышишь чужое дыхание. Люди вертятся, дышат, бормочут во сне. Когда гасили свет, это было совсем как… ну, вы знаете…

– Здесь вы будете спать спокойно. Вам нечего бояться. Тут есть ночной сторож. Я с ним поговорю.

– Вы такой добрый, – сказала она. – Миссис Картер и все там… они тоже очень добрые. – Она подняла к нему истощенное, доверчивое детское лицо. – Вы мне очень нравитесь.

– Вы мне тоже очень нравитесь, – серьезно сказал он.

Оба чувствовали себя в полнейшей безопасности; они просто друзья и никогда не станут ничем другим: их разделяет надежная преграда – мертвый муж, живая жена, отец священник, учительница гимнастики по имени Элен и большой-большой жизненный опыт. Они могут говорить друг другу все, что им заблагорассудится.

– Спокойной ночи. Завтра я принесу вам марки для вашего альбома.

– Откуда вы знаете, что у меня есть альбом?

– Это моя обязанность. Я ведь полицейский.

– Спокойной ночи.

Он ушел, чувствуя себя необыкновенно счастливым, но потом, вспоминая тот день, счастьем ему казалось не это; счастьем ему казалось, как он вышел из дому в ночь, в дождь, в одиночество.

***

С половины девятого до одиннадцати утра он разбирал дело о мелкой краже; нужно было допросить шесть свидетелей, а он не верил ни единому их слову. В Европе есть слова, которым веришь, и слова, которым не веришь, там ты можешь провести приблизительную черту между правдой и ложью; там хоть как-то можно руководствоваться принципом cui bono, и, если возникает обвинение в краже, а потерпевшего не подозревают в том, что он сам подстроил эту кражу и просто хочет получить страховую премию, ты твердо знаешь хотя бы одно – что-то действительно украдено. Но здесь нельзя быть уверенным даже в этом, нельзя провести границу между правдой и ложью. Скоби знавал полицейских чиновников, чьи нервы не выдерживали, когда они пытались обнаружить хоть крупицу истины: они набрасывались с кулаками на свидетеля; их клеймили местные газеты, а потом отсылали под предлогом, что они больны, в Англию или переводили в другую колонию. Были и такие, у кого просыпалась лютая ненависть к людям с черной кожей, но за пятнадцать лет Скоби уже давно преодолел в себе это опасное состояние. Теперь, увязая в сетях лжи, он чувствовал горячую любовь к этим людям, которые побеждали чуждый им закон таким незамысловатым способом.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒