Бернхард Шлинк Три дня 4 страница

Яна пробирает озноб, несмотря на тепло, исходящее от тихо ворчащего, слегка вибрирующего автомобиля. Он знает, что скоро ему станет еще холоднее.

Мотор, кашлянув, замирает. Но ночь не безмолвна. Громко шумят, набегая на берег, морские волны, чтобы, шлепнувшись о скалы, разлететься на брызги, а затем с шипением откатиться в море, унося с собою песок и гальку. Временами где-нибудь вскрикивает чайка. Ян смотрит на циферблат. Три часа. Остальные вот-вот будут здесь. Или приедет только один человек.

Затем Ян слышит машину. Звук становится громче, когда она проезжает по возвышенности, потом начинает мелькать приглушенный свет фар, звук становится тише, когда машина спускается в низину. На развилке, где от проезжей дороги отходит ведущая к утесам тропа, машина останавливается. Ян слышит, как хлопнула дверца. Значит, приехал кто-то один.

Французские товарищи прислали женщину. Она дружелюбна, деловита, лаконична:

– Ты знаешь, что в случае неудачи ты умрешь?

– Да.

Ян не умрет. Он это знает.

– Закатай рукав, нужно найти вену.

Ян снимает куртку, кладет ее на крышу машины, расстегивает манжету и закатывает рукав. Она протягивает ему фонарик, жестом показывая, чтобы он посветил. Стиснув отбивающие дробь зубы, он держит фонарик. Она наполняет шприц. «Сперва валиум». ^{^[26]} Он отводит глаза от иголки, когда она вводит ее в вену. Она долго возилась, и он все же покосился туда. Она не возится, это шприц очень большой. Наконец женщина закончила и подает ему тампон, чтобы он прижал его к месту укола. «А теперь кардиогрин». ^{^[27]} Об этом она его не предупреждала. Но второй укол оказался быстрым.

Ян застегивает манжету, надевает куртку и садится в машину. Она обводит фонариком землю около машины, проверяя, не обронила ли нечаянно какой-нибудь тампон, обрывок упаковки или ампулу. Стоя на подножке в открытой дверце, она объясняет ему, что будет дальше: «Через пятнадцать минут ты заснешь. К шести часам ты остынешь, и дыхание станет таким слабым, что полиция, если не будет осматривать тебя с исключительной внимательностью, решит, что ты мертв. Они вызовут „скорую“. – Она рассмеялась. – Кардиогрин – это моя идея. С ним получаются замечательные трупы. » Она приподняла его тяжелеющие веки, посветила в глаза и потрепала по щекам.

– В половину или четверть седьмого тебя заберет наша «скорая». Bonne chance! ^{^[28]} – Она захлопывает дверцу и уходит.

Внезапно на него накатывает страх. То, что должно было лишь изображать подобие смерти, вызывает у него ощущение смерти настоящей. Его жизнь подходит к концу, а то, что настанет потом, будет уже не его жизнь, а чья-то другая. Это если она настанет. Ян уже не уверен, что не умрет. Со смертью нельзя играть. С ней шутки плохи. Смерть…

Охваченный предсмертным страхом, Ян теряет сознание.

Ильза закрывает тетрадку. Она бы с удовольствием выпила сейчас еще бокал красного вина, но, испугавшись безмолвной тишины и тьмы, царящих в доме, так и не решилась сходить на кухню. В постели она от страха долго не могла уснуть, словно и для нее уснуть значило подразнить смерть. Или именно это мы и делаем каждый раз, как погружаемся в сон? И как же тогда понимать наш уход? Если мы, желая умереть для окружающих, в то же время хотим оставаться живыми?

Но тут и она заснула.

Ильза напрасно испугалась безмолвной тишины утонувшего во тьме дома. На кухне при зажженной свече сидела за столом Кристиана. Она устроилась тут выпить перед сном бокал красного вина. Допив его, она налила себе еще и все думала, как бы сделать так, чтобы завтра день прошел более упорядочение, чем сегодня. Сегодня ничего не шло по задуманному плану. Конечно же, Йорг должен был получить то признание, которого он так давно был лишен. Но ведь не от Марко же! Кристиана все время держалась подальше от группы общественной поддержки и даже всячески старалась оградить от контакта с ней Йорга. Йорг должен был получить заслуженное признание сначала со стороны старых друзей, затем благодаря докладам, интервью, участию в различных ток-шоу и, наконец, благодаря автобиографии, выпущенной солидным издательством. Она знала, что все это он может сделать и таланта ему не занимать, и знала также, что публике нравятся люди, которые, пройдя через ад, сумели осмыслить пережитое и вынести из него уроки. Если Йорг пойдет на поводу у Марко, он упустит главный шанс, который предоставила ему жизнь. И почему он не заинтересовался Маргаретой, хотя жизнерадостность и душевность – это как раз то, что ему сейчас больше всего нужно? Познакомившись девять лет назад с Маргаретой, Кристиана сразу поняла, что та просто создана для Йорга. За прошедшие годы Маргарета косвенно многое узнала о Йорге и даже проявила некоторую заинтересованность в том, чтобы съездить к нему на свидание. Однако Кристиана ни разу не взяла с собой Маргарету к заключенному Йоргу, приберегая эту встречу для Йорга освобожденного. Теперь Йорг на свободе, и, казалось бы, тут бы оно и должно закрутиться. Однако ничего не закрутилось. И ночная рубашка туда же! Она хотела порадовать Йорга, а вместо этого выставила его посмешищем. Наверное, он ее за это теперь ненавидит!

Как же мы беззащитны в бессонные ночи! Отданные во власть глупым мыслям, с которыми наш бодрствующий ум управился бы в два счета, во власть безнадежного уныния, от которого в дневное время ты спасаешься мелкими достижениями вроде постиранного белья, удачно припаркованной машины, тем, что утешил кого-нибудь из своих друзей, отданные во власть тоски, которую мы одолеваем физическим утомлением, сражаясь за победу на теннисном корте, изнуряя себя бегом трусцой или подниманием гирь. В бессонные ночи мы включаем телевизор или хватаемся за книгу, с тем чтобы, так и не уснув, добиться только того, чтобы веки наши сомкнулись и мы вновь стали жертвой глупых мыслей, безнадежного уныния и печали. У Кристианы не было под рукой даже телевизора или книжки, у нее было только красное вино, но и оно не помогало. Как же ей сделать так, чтобы организовать как следует завтрашний день? Она не имела представления.

Однако она должна справиться с этой задачей! Если она не сумеет лучше наладить его следующий день, то как же тогда она добьется, чтобы он вступил в новую, лучшую жизнь? Это он-то, который ни разу не узнал на себе, что такое жизнь – настоящая жизнь, с работой, сослуживцами, постоянным местом жительства, а всегда жил точно на чемоданах, всегда стремился куда-то еще, всегда затевал что-то новое и душой был не там, где сейчас находился, ибо мыслями стремился к чему-то другому, не к тому, что он в этот момент делал. Она должна научить его жить.

Напрасно она раньше поддерживала его в этих порывах! Она гордилась тем, как свободно ее младший братишка умеет переноситься мечтами в другие времена и страны и как живо он об этом рассказывает. Она умилялась благородством тех подвигов, которые он совершал в своих фантазиях, спасая с Фальком фон Штауфом Мариенбург, ^{^[29]} борясь плечом к плечу с Т. Э. Лоуренсом^{^[30]} за освобождение арабов, с Розой Паркс^{^[31]} – против расовой сегрегации. Разве это не доказывало, что он хороший мальчик? Затем его воображение обратилось на современность и грядущее, и прежнее «Ах, если бы я жил тогда, я бы…» превратилось в «Ах, если бы я мог сейчас…» и «Я бы сейчас хотел…». Она и в этом его поддерживала. Да и как было не поддержать его, когда он не желал мириться с тем, что плохо в современном мире, хотел бороться за справедливость, сражаться с угнетателями и эксплуататорами и помогать униженным и оскорбленным? Оказывается, она была не права, что так поступала. И тем более нельзя было показывать ему, как мечтает она видеть его героем и вершителем великих подвигов.

Она знала, что матери иногда губят своих сыновей тем, что возлагают на них слишком много надежд. Но она не была матерью Йорга и уж тем более не была одной из тех матерей, которые не имеют собственной жизни, которым нечего для себя ожидать, и потому они все свои надежды должны возлагать на сына, и любила она Йорга просто так, независимо от того, совершит ли он великие подвиги или нет. Нет, не может быть, чтобы она нанесла вред Йоргу своими ожиданиями! Или все-таки да?

Или, может быть, у нее было чересчур много собственной жизни и ей следовало бросить занятия на медицинском факультете, которые отнимали у нее столько сил как раз в те годы, когда Йорг переживал переходный возраст? Потом, когда он начал отлынивать от занятий в университете, она проходила ординатуру, и снова у нее оставалось на него мало времени. Она долго не замечала, к чему идет дело. А когда поняла, то было уже слишком поздно.

Она встряхнула головой. Хватит о прошлом! Что сделать, чтобы обеспечить Йоргу будущее? Лучшим из всего, что ему предлагали, была волонтерская работа в одном издательстве. Хорошо оплачиваемая работа волонтером – уже это ей не понравилось. Волонтерские места на дороге не валялись, и волонтеры обычно работали за скромную плату. Владелец издательства хотел только утолить свою жажду революционной романтики и увлеченность терроризмом, использовать Йорга как украшение и ради этого готов был не поскупиться, однако в работе Йорга он на самом деле не был заинтересован. Может быть, Хеннер подыщет что-то для Йорга в какой-нибудь газете? Или Карин в церкви? Ульрих в своих лабораториях? Ульрих, наверное, нашел бы Йоргу работу, но Йорг не согласится надеть белый халат и отливать коронки. Что, впрочем, и не обязательно, если он с первого раза сумеет правильно разыграть свои карты, когда его пригласят выступить в ток-шоу. Нужно подыскать ему профессионала, который бы его поднатаскал. Но станет ли он слушать профессионала?

Ближайшие несколько недель пугали Кристиану. Чем он займется, пока она будет на работе? Будет ли сидеть дома из боязни выйти на улицу и окунуться в толпу? Или, изголодавшись по впечатлениям живой жизни, начнет совершать глупость за глупостью? Она договорилась с сыном соседки, чтобы тот научил Йорга обращаться с компьютером и пользоваться Интернетом. В гостевой комнате (она же комната Йорга) Кристиана сложила рукописи Йорга и книжки, которыми он пользовался тридцать лет назад, когда трудился над магистерской диссертацией. В тюрьме он не захотел продолжать эту работу. Может быть, займется теперь, на свободе? Но в это ей не верилось. Страх рисовал ей картину, как он, одетый в блестящий тренировочный костюм из синтетики, плетется, шаркая ногами, по улицам, по которым в их квартале бесцельно, уныло шатались безработные с сигаретой во рту, собакой на поводке и банкой пива в руке.

Она понимала, что пора ложиться. Как она управится завтра, начав день усталая и с тяжелой похмельной головой? Она встала и оглядела кухню. Возле мойки высились горы грязной посуды, плита была уставлена засаленными сковородками и кастрюлями. Кристиана вздохнула от ужаса перед громадностью предстоящей задачи и от облегчения, поскольку, в отличие от задачи, связанной с Йоргом, эта была все же решаемой. Она зажгла еще несколько свечей, поставила на огонь кастрюлю с водой, на треть наполнила раковину холодной водой, развела в ней моющее средство, соскребла с тарелок колбасные ошметки и листки салата и сложила посуду в мойку. Когда кастрюля закипела, она долила в мойку кипяток и поставила греть новую воду. Стаканы, тарелки, миски, столовые приборы, за ними кастрюльки и сковородки – работа спорилась у нее в руках, и голова понемногу прояснялась, и на сердце становилось спокойнее.

Затем она почувствовала, что за ней наблюдают, и подняла взгляд. На пороге, прислонясь к косяку, стоял Хеннер, в джинсах и майке навыпуск, и смотрел на нее, засунув руки в задние карманы брюк.

– И давно ты пришел сюда наблюдать за мной? – Она снова склонилась над сковородкой, которая никак не хотела отчищаться.

– Две кастрюльки тому назад.

Она кивнула и продолжила мытье. Он остался на месте и продолжал наблюдать за ее работой. Она спрашивала себя, какое впечатление производит на него сейчас? Узнает ли он в ней ту женщину, которая ему когда-то нравилась? И что вызывает у него это узнавание: восхищение, сострадание или ее вид его ужасает?

– Вот этот жест – как ты между делом мизинчиком убираешь за ухо свесившуюся прядь – остался у тебя таким же, как раньше. И то, как ты вытягиваешься всем туловищем, когда другая на твоем месте сделала бы шажок вправо или влево. И то, как задаешь вопросы: лаконично, серьезно и без малейшего заигрывания.

«Да притом так, что меня сразу начинает мучить совесть. Нет, – подумал Хеннер, – ты совершенно не изменилась. И моя реакция при виде тебя тоже нисколько не изменилась».

Хеннер разглядел седину в каштановых волосах Кристианы, набрякшие мешочки под глазами, глубокие борозды морщин над переносицей и от крыльев носа к уголкам рта. Разглядел старческую «гречку» на кистях рук и выцветшие веснушки. Разглядел, что Кристиана не прилагает никаких усилий для того, чтобы сохранить фигуру, не занимается ни спортом, ни гимнастикой, ни йогой. Он видел все это, и его это не раздражало. В те давние времена его даже привлекало к ней то, что она старше его на несколько лет.

– Скажи мне, что вообще тогда случилось?

Она не прервала свою работу и не оглянулась на него:

– О чем это ты?

Хеннер не поверил, что она так спросила всерьез, и потому ничего не ответил. Но через некоторое время она повторила свой вопрос, по-прежнему не прерывая работы и не оборачиваясь к собеседнику:

– Что ты хотел узнать?

Он вздохнул, отделился от косяка, нагнулся к ящику с газировкой, достал бутылку и пошел прочь.

– Спокойной ночи, Кристиана!

Она домыла посуду, вычистила плиту, вытерла стол и спустила воду. Затем она вытерла посуду, хотя могла бы просто поставить ее в сушилку. Затем накрыла стол для завтрака. Потом села и налила себе еще бокал. Не помогло никакое мытье и вытирание, не помогла и подготовка стола. Придется поговорить с Хеннером. Как журналист, он обладает слишком большой властью и слишком нужен ей как человек, который может устроить будущее Йорга, чтобы отделаться от него враньем. Надо ответить на его вопросы. Но что сказать ему? Правду?

Она задула свечи, вышла в вестибюль, поднялась по лестнице и направилась к комнате Хеннера. Из-под двери пробивался свет. Она не стала стучать. Открыла дверь и вошла. Хеннер лежал в кровати, головой к стенке, подсунув под спину подушку, и читал при свете свечи. Подняв глаза от книги, он встретил ее спокойным взглядом с выражением готовности на лице. Да, ей тогда понравились его спокойствие и его готовность пойти ей навстречу – навстречу ее желаниям, мыслям, настроениям. В этой встречной готовности была какая-то легковесность – это была открытость для всех и кого угодно. Или виновата только ее опасливость? Она снова встретила знакомую готовность и спокойствие в выражении его лица, глаз, большого узкогубого рта, решительного подбородка.

– Ты испортишь глаза.

Он опустил книгу:

– Нет. Это одна из тех ложных истин, которые нам внушают в детстве, вроде того, что ожоги надо смазывать растительным маслом, а при поносе принимать уголь.

– Что ты читаешь?

– Роман. Про журналистку и журналиста, про их соперничество, любовь и расставание. – Он положил книгу на стул возле кровати, на котором горела свечка, и засмеялся: – Когда-то мы были близки с этой писательницей, и я хочу заранее узнать, меня ли она описала, прежде чем другие начнут со мной об этом говорить.

– И это действительно так?

– Да, но, исходя из того, что я успел прочесть, никто, кроме меня, об этом не догадается.

Немного поколебавшись, Кристиана спросила:

– Можно я присяду у тебя в ногах? Я бы тогда тоже прислонилась к стенке.

Хеннер кивнул и поджал под себя ноги:

– Садись, пожалуйста.

После этого он молча приготовился внимательно слушать.

– Я неспроста так сказала. Я действительно не поняла, о чем ты хотел спросить.

Он посмотрел на нее с изумлением:

– Ну, знаешь, Кристиана!

Она смотрела на него все так же серьезно:

– Тогда столько всего случилось.

Он не верил своим ушам. Неужели в ее восприятии то лето было совсем не таким, каким оно представлялось ему? Неужели для нее оно не стало тем летом любви, каким было для него?

С тех пор как они с Йоргом стали друзьями, он смотрел на нее с обожанием – иначе это не назовешь, – восхищаясь красотой, неприступностью старшей сестры. Она была с ним всегда приветлива, но он чувствовал, что она не замечает его как личность, для нее он оставался только другом младшего брата, дружба с которым может быть полезной, а может быть вредной. Вплоть до этого лета. Тут вдруг она стала относиться к нему серьезно. Он не знал, почему это произошло. Случилось так, что ему пришлось отвезти ее домой на машине, пятнадцатиминутное возвращение превратилось из-за дорожной аварии в целую ночь, проведенную вдвоем, и после этого случая все вдруг переменилось. Они ходили вдвоем на Маркузе и Дучке, ^{^[32]} на «Дип Перпл»^{^[33]} и Хосе Фелисиано, ^{^[34]} обнимались в кино и в бассейне и строили планы съездить на две недели в Барселону, окунуться в анархию на время короткого летнего отдыха. Потом они спали, но она неожиданно вырвалась от него, вскочила, схватила одежду и выбежала из комнаты. Прошло несколько недель, но ему так ни разу и не удалось поймать ее наедине, чтобы поговорить. У нее не находилось для него времени.

Да, в то лето произошло немало событий. Но только одно из них способно было еще тридцать лет спустя волновать его так, чтобы он стал задавать о нем вопросы. Неужели она сама этого не понимает? Ну ладно!

– Почему, когда мы занимались любовью, ты вдруг вскочила и убежала от меня?

Кристиана закрыла глаза. Как бы ей хотелось вместо правды отделаться какой-нибудь ложью! Пускай даже нелестной для нее самой. Но ей ничего не приходило в голову. Так что придется сказать правду, хотя она знала, что он ее не поймет. Ничего не поймет!

– Это было у нас дома. Ты помнишь? У меня в комнате, в моей кровати. Я думала, что Йорг уехал на все выходные, а он вернулся в субботу и неожиданно появился на пороге. Ты его не заметил, а я увидела его, и увидела, какое у него сделалось выражение, когда он сообразил, в чем дело, отступил назад и затворил за собой дверь.

Хеннер помолчал, ожидая, что последует дальше.

– Ну и?..

– Вот тебе и ну! Я так и знала, что ты ничего не поймешь! Я ничем не могу тебе помочь, даже если скажу, что Йорг и я… Одно время он любил меня поддразнивать дурацкой шуткой: «Ну, сестрица, инцестик не сгодится? » Но только ничего такого между нами никогда не было. И все равно с моей стороны это было предательством, когда я с тобой… – Кристиана открыла глаза и испытующе посмотрела на Хеннера: – Ты ведь ничего не понял, да? Не понял, что для меня не существовало никого, кроме него, как для матери не существует никого, кроме сына. Согласна, для матери существует еще и муж, но это другое: муж – это вчерашний день, а сын – день сегодняшний. Его удерживало в этом мире лишь то, что для меня существует только он. А когда я его предала, он выпал из мира. Я бросилась бежать, но его я не удержала, было слишком поздно. То, что я натворила, уже нельзя было исправить.

Хеннер взглянул на нее, увидел, как печально она на него смотрит из-за того, что он не может ее понять, увидел в ее глазах надежду, что, может быть, он все же поймет. Он увидел ее опустошенность после всех напрасных усилий. Она всем на свете пожертвовала ради брата, и все это ни к чему не привело, ничего не предотвратило, ничего не исправило. Он увидел ее упорную веру, что она его может остановить, даже сегодня, увидел, как она все с тем же упорством по-прежнему бежит и бежит, чтобы подоспеть в нужный момент.

– Неужели ты ради него… У тебя же, наверное, были какие-то отношения с мужчинами? Или нет? Ты была замужем? Развелась?

Она помотала головой:

– Я всегда привлекала молодых людей, так было на работе, в больнице или на конгрессах. Но они скоро замечали, что я не могу дать им то, чего они хотят, да я и не хочу. После мне иногда самой приходилось их прогонять, потому что у них недоставало сил уйти по собственному почину. Молодые люди, которых я привлекаю, часто оказываются мягкотелыми и слабохарактерными, иногда они уходили постепенно, плывя по течению. Кое-кого из них я потом, годы спустя, встречала с молодыми женами, их могла подцепить какая-нибудь сестричка или ассистенточка, они смущались и показывали мне фотографии своих детей. – Кристиана виновато улыбнулась Хеннеру. – Не думай, пожалуйста, будто ты мне чем-то тогда не угодил и мне с тобой не было хорошо. Но это было не главное. Это никогда не было для меня главным. У меня не было никого, кто нравился бы мне больше, чем ты.

«Кроме Йорга», – подумал Хеннер. И слова, которыми она хотела утешить его, только усилили его печаль. Уж лучше бы ей встретился кто-то другой, кого она полюбила бы по-настоящему! Но он ничего не сказал, а только кивнул.

Она нагнулась к нему, поцеловала в губы и встала:

– Спокойной ночи!

– Почему Йорг сказал, что я поступил мужественно, приехав сюда?

– Он так сказал?

– Да.

Стоя над ним, она окинула его задумчивым взглядом:

– Не знаю. Может быть, он всем так говорил. Может быть, просто хотел сделать тебе приятно. Не стоит над этим задумываться.

Однако сама она не могла не задуматься. Она была уверена, что Йорг не всем так говорил и сказал это не потому, что хотел сделать ему приятно. В этих словах чувствовался вызов, скрытая угроза. Только этого ей не хватало, когда завтра и без того столько мороки!

Кристиана постояла в прихожей, привалившись к стене. Она так устала, что, кажется, уже спала на ходу. Разговор с Хеннером оказался более трудным, чем она ожидала. Надо же, сколько сил отнимает у человека чужое непонимание! Но у нее не было выбора, она должна была сказать то, что сказала. А теперь нужно поговорить с Йоргом.

У него из-под двери не видно было света. Но он не спал. Едва она приоткрыла дверь, как он тотчас же отозвался недоверчивым и сердитым «Кто там? ».

Она бесшумно зашла в комнату:

– Это я.

– Ну, что еще? – Пытаясь нашарить спички, он уронил их со стула и, тихо ругаясь, стал искать коробок на полу.

– Мне не надо света. Я хочу только спросить, что ты имел в виду, когда сказал Хеннеру, что тот мужественно поступил, приехав сюда.

– А вот мне нужен свет.

Он отыскал спички, зажег свечу и сел на край кровати.

– Я считаю, что для такого поступка требуется мужество. Сначала он упек меня в тюрьму, ^{^[35]} а теперь приехал праздновать со мной мое освобождение!

– Он тебя…

– Да, это по его вине я попал в тюрьму. Кроме Дагмары и Вольфа, только ему было известно про мамину хижину в Оденвальде, ^{^[36]} а Дагмару и Вольфа взяли гораздо позднее, чем меня. Когда я отправился туда за деньгами и оружием, полиция меня уже поджидала на месте.

– Откуда ты можешь знать, с кем говорили Дагмара и Вольф?

Он выразительно закатил глаза и заговорил с той подчеркнутой терпеливостью в голосе, которую напускают на себя взрослые, отвечая на дурацкие возражения детей:

– Я знаю, что они ни с кем не говорили. О'кей?

– Что ты задумал?

– Ничего! Я только хочу спросить Хеннера, как он тогда себя чувствовал. Все ко мне пристают с расспросами, как я чувствовал себя при таких-то и таких-то обстоятельствах. А теперь я сам хочу спросить то же самое.

– Тебя спрашивал только Ульрих, больше никто. Хеннер вообще почти ничего не говорил.

– Ну, так пускай поговорит, когда будет отвечать на мой вопрос. – Йорг кинул на сестру враждебный взгляд. – Не принижай меня все время. Ты хотела, чтобы я прогибался перед Ульрихом и Марко, а теперь хочешь, чтобы я прогнулся еще и перед Хеннером. Я соглашаюсь отвечать на идиотские вопросы других только потому, что понимаю, отчего их разбирает любопытство, но тогда пускай и они ответят на мои идиотские вопросы. Я ничего не сделаю Хеннеру. Я ни в чем его не упрекаю. Это была война, он сам решил, на чью сторону встать, и соответственно действовал. Он мне больше по душе, чем всякие там добрячки, которые ко всему относятся с пониманием и никогда не пачкают рук. Полезное дурачье, но дурачье! Нет, я не собираюсь выяснять с ним отношения, я только хочу услышать от него, что он тогда чувствовал в душе.

– И начнутся ссоры и дрязги.

Йорг высокомерно усмехнулся:

– Я не начну, Тия, я – нет! – Он встал, немного приподнял подол ночной рубашки и отвесил ей иронический поклон. – Не тревожьтесь, ваше королевское высочество! Ваш покорный слуга не посрамит вашего достоинства. Тем более сейчас, когда на нем надет ваш плащ. Ты просто душка! – Он заключил ее в объятия.

Она прильнула к его груди:

– Лучше не дразни Хеннера. Он очень влиятелен и хорошо к тебе относится, он может помочь тебе. Ну кому сейчас интересно, что там было тридцать лет назад! Тебе надо жить будущим, а не прошлым.

Он назвал ее «Тия», а она хотела сказать ему «ослик ты мой упрямый», как, бывало, говорила покойная мама, но почувствовала, что ее слова уже оттолкнули его от нее.

Он все еще продолжал ее обнимать, но душевный порыв уже улетучился. Затем он ласково похлопал ее по спине:

– Не заставляй меня прогибаться, Кристиана. Мне не нужен никто: ни Хеннер, ни Карин, ни Ульрих. Мне много не надо. Уж этому-то я, по крайней мере, хорошо научился в тюрьме. Согласен, я мечтаю о таких каникулах, которых не позволишь себе на социальное пособие. Что скажешь? Может, возьмешь меня куда-нибудь с собой? – Он отодвинул ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо.

Она заплакала.

Когда все заснули, Маргарета пробудилась ото сна. Одновременно с рано удалившимся к себе в спальню Йоргом она тоже покинула компанию, ушла в садовый домик, который занимала одна, и легла в постель. Сейчас ее разбудила боль в левом бедре – память о давней травме, случившейся много лет назад. Эта боль будила ее каждую ночь.

Она перевернулась на бок, спустила ноги с кровати и села. В сидячем положении бедро болело так же, как в лежачем. Но боль перестала отдавать в левый бок и в левую ногу. Она знала, что нужно поделать гимнастические упражнения, растяжку для бока, выпрямлять ногу. Надо принять таблетки, которые она забыла выпить перед сном.

Но вместо этого она просто смотрела в окно. Дождь перестал, небо было ясное, над парком светила луна. Лунный свет падал на ее ступни. Они ярко белели на темном полу. Она приняла это как приглашение спуститься вниз и выйти в сад. Каждый шаг давался ей с трудом. Виновато было не только больное бедро. После курса кортизона она растолстела. Но для того, чтобы сбросить вес, требовалось такое волевое усилие, на которое она была не способна и которого не желала делать.

Дом и расположенная неподалеку деревня тонули во тьме. Светили только луна да звезды, на небе ясно видны были яркие созвездия, Млечный Путь раскинулся во всю ширь, округлая луна смотрела с важным спокойствием. Маргарете вспомнились поездки на юг, где она, выросшая под засвеченным городским небом, впервые увидела все великолепие звездных ночей. «Незачем было далеко искать, – подумала она. – Оно все тут».

Медленным, осторожным шагом она вышла за дверь. Она не боялась напороться на стекляшку или на гвоздь: она сама убрала вокруг дома все осколки и мусор и подмела дорожки. Но ходить босиком было так непривычно, что она чувствовала себя неуверенно: на что наступит нога при следующем шаге? Затем она почувствовала любопытство. Попадется ли ей сейчас ровное место, где земля будет твердой как камень и в то же время словно пружинящей? Или это будет гравий, колкий и щекотный, отталкивающий ступню? Или там будет лежать сухая ветка, которая с треском сломается под ногой? Любимой дорожкой Маргареты была заросшая травой аллея, и она заранее радовалась ощущению мягких прядей травы под ногами.

Она шла мимо дома. Два года назад, когда они с Кристианой нашли этот дом, она сразу же облюбовала для себя садовый домик. Не потому, что в садовом домике было сухо, а в главном здании сыро и пахло затхлостью от плесени, – про это она тогда еще не знала. Большой дом был для Маргареты слишком полон истории, в нем было слишком много застарелых следов отжитой жизни. Сырость и плесень только подтвердили ее первое впечатление, что он слишком пропитался человеческим духом и оттого испорчен. Сейчас Маргарете показалось, будто от него ощутимо пахнуло духом гостей, будто дом отторгал его, исходя испариной. Там были их добрые намерения, их обязательность, смешанные воедино порывы к сопричастности и безучастности, та ложь, которой они потчевали самих себя и друг друга, их растерянность, их беспомощность. Ни на кого из гостей Маргарета не смотрела свысока; за истекшие годы она уже наблюдала с близкого расстояния весь спектр тех реакций, которые вызывал у людей Йорг, на примере Кристианы, а Кристиана была ее подругой. «Возможно, – говорила она себе мысленно, – я несправедлива и к гостям. Возможно, я вижу в них то, что в них никак еще не проявилось. Но это значит лишь то, что все это проявится завтра».

К тому времени, когда состоялось знакомство Кристианы и Маргареты, процесс Йорга уже несколько лет как закончился. Первое время Кристиана не объясняла ей, почему она регулярно раз в две недели исчезает на целый день; она ссылалась на какие-то дела, неожиданные хлопоты, что-то, мол, надо уладить, что-то там утрясти. В те месяцы обе женщины думали, что могут быть друг для друга больше чем просто приятельницами, и, когда Кристиана, встав в пять часов, куда-то отправлялась из дому, брошенная одна Маргарета оставалась лежать в постели, встревоженная и опечаленная. В дальнейшем, когда обе, поняв, что их любовь была ошибкой, тем не менее остались жить вдвоем, Кристиана наконец поведала Маргарете их с Йоргом историю:

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒